Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Модная культура от Алексея Фанталова.

Подписаться Бесплатная «Серебряная» новостная рассылка . Подписчиков 174 RSS
←   Январь 2010   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31


За последние 60 дней ни разу не выходила


Сайт рассылки: http://mythology.chat.ru/
Открыта: 05-10-2004

Автор
Алексей Фанталов

Статистика

174 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Модная культура от Алексея Фанталова.


Луна и грош Моэма

 


Есть произведения, которые имеет смысл перечитать в зрелом возрасте. Они начинают выглядеть иначе по двум причинам. Первая общеизвестна – жизненный опыт. Вторая не рекламируется – способность не трепетать перед автором. Ничего общего эта способность с молодой развязанностью не имеет. Юное несогласие заставляет уйти в сторону, в возрасте ощущение несогласие заставляет вчитываться. Тем не менее, буду краток в описание романа. Некий зрелый писатель вспоминает, как в молодости общался с будущим гениальным художником Чарльзом Стриклендом. Художник уже к этому моменту умер, писатель суммирует свои впечатления. Прототипом художника был Гоген. Стрикленд – не копия, а вариация на тему. Надо же! Человек в зрелом возрасте начал писать, не имел успеха, уехал в Океанию, продолжил писать, умер, после был признан гением. Роман увидел свет в 1919 году, когда Моэму было 45 лет. Совпадение интересное, поскольку в этом возрасте любой известный писатель или художник начинает задумываться, способен ли он в будущем рисовать и писать не хуже, чем раньше, и, тем более, сделать шаг вперед в своём творчестве. Ответ для большинства прост – нет, не сможешь, будешь напрягаться, изощряться, ловчить, но выше головы не прыгнешь. Зато возможность попасть в число исключений крайне заманчива.
Итак, пресловутый Стрикленд, в отличие от прототипа, англичанин и живет в Лондоне. Меня этот момент покоробил ещё в молодости, из-за чего я не стал тогда серьезно вчитываться. Англичане – плохие художники, но хорошие писатели и писаки. В конце 19-го и начале 20-го века французы, немцы, испанцы, русские рисовали куда лучше, да и сейчас рисуют лучше. Конечно, англичане всячески пытаются раскручивать своих художников, но от этого суть не меняется. Чарльз Стрикленд помещается автором в общество заведомо бесплодное для гениального творчества. Естественно, лучше всего у Моэма получается литературная тусовка. Она описывается красочно и со злобой. Естественно, злость скрывается за юмором и репликами персонажей. Молодые авторы успешно сочетают приятное с полезном – шастают по завтракам, обедам и ужинам, которые устраивают для литераторов дамочки среднего возраста, живущие за счет мужей и пытающиеся разнообразить свою жизнь за счет общения с молодой, литературной богемой. И вот тут оказывается, что для восприятия Моэма нужен некоторый опыт. На фоне жизни молодого, российского литератора жизнь их английских коллег в прошлом выглядит не слишком плохо. У нас завтраками кормят юных литераторов в переносном смысле. А тут еда и общение, выяснение возможностей подработать и всё за милые разговоры о литературе с любезной хозяйкой дома. Но, с другой стороны, английский литератор отнюдь не так затюкан, как российский. За публикации платят, образованный человек тогда ещё легко мог бросить литературу и устроится на работу. Зато завтраки несут в себе массу неудобств. Активное общение за столом перебивает мысли ничуть не меньше сидения в интернете. Молодые литераторши, как и в наше время, в массе своей претендуют на особое место в литературе – требуют признать своё творчество более умным и литературным, чем мужское, просто за то, что они хороши, когда снимают трусики. Причем, снимают трусики они для тех, перед кем роль особых умниц не выпячивают, зато лезут в умницы и таланты для тех, для кого снять трусики считают ниже своего достоинства. Естественно, действительно талантливый мужчина, ради которого эти литераторши трусики не снимали, а просто пытались оттолкнуть от литературного пирога, сохраняет неприязнь к ним на всю жизнь. Поэтому Моэм описывает литературные тусовки со злостью, но пытается всячески затушевать причины своего ехидства.

Дальше события разворачиваются крайне просто. У хозяйки таких литературных завтраков сбегает муж. Этого мужа герой мельком видит на обеде, но воспринимает его как крайне серую личность, чья жизнь была посвящена примитивной семейной рутине – прокормить семью, состоящую из хозяйки, подкармливающей дарования, и пары очаровательных детишек, пока достаточно умных, чтобы подальше держаться от литературы и литераторов. Естественно, у хозяйки возникают подозрения, что муж сбежал с любовницей. Ради спасения доходов для себя и детей мужа надо вернуть. Муж скрывается в самом злачном месте Европы – в Париже. Именно туда хозяйка посылает юного литератора с требованием вернуть мужа. Вот тут у меня возникает очередное недоумение. Первое возникло при описании литературных тусовок, когда Моэм не дает мне понять причину своего раздражения против них. С поездкой ещё проще. Непонятно, почему юного литератора посылают в Париж, а он не отказывается. То ли ему дают деньги на поездку, и он хватается за возможность в очередной раз приехать в Париж в обмен за тяготы разговора со Стриклендом, то ли любезность хозяйки позволяла ему иногда остаться после завтрака и заняться с ней любовью, благо муж на работе, а дети живут в закрытой школе. Всё-таки цена поездки в Париж не искупается ценой завтраков. Ладно, не будем гадать, хотя любая литературная картина обязана быть законченной не сточки зрения всех деталей, а прежде всего внутренней логики поступков героев.

Только в Париже Моэм раскрывает тайну. Оказывается, ещё в детстве Стрикленд мечтал писать картины и немного рисовал, но необходимость содержать себя и семью заставила его сдерживаться. Только за год до бегства он начал тайно брать уроки рисования. Через год творческий порыв окончательно заставил его принять решение и бросить семью навсегда ради искусства. Поселяется он в самой бедной гостинице в самом дешевом номере. Он нищ. Все деньги оставил компаньону и жене. Он счастлив. Лондонские волнения супруги и будущее детей его не волнуют. Все аргументы литератора в пользу возвращения его в лоно семьи вызывают удивление и отторжение. Даже женщины его не интересуют. Здесь Моэм явно исходит из идеи, что без подобного момента обыватель, берущий в руки его книгу, не поймет аргументации автора. И вот тут я начинаю ощущать, что Моэм работает на обывателя. Он, вроде, дает детали, понятные для умного читателя, то тут же это опровергает в борьбе за обывателя. В итоге портрет Стрикленда оказывается самым примитивным. Бывшая его женушка описана просто великолепно, при всех поправках на злость, литераторы выглядят убедительно и точно. Родственники жены Стрикленда крайне занимательны. А сам Стрикленд выглядит как закрытая книга.

На самом деле Стрикленд унижен и раздавлен правилами жизни в Лондоне. Он – творец по натуре, но вынужден работать исключительно ради денег, жены в постели и детишек в школе. Он приносит в жертву жизни самое ценное, что у него есть – способность творить и быть ценным, вместо этого он становится винтиком, машиной для заработка. И, наконец, жена начинает его унижать до предела. Он – творец, не имеет право на творчество, зато она, бездарность, имеет право на творчество и самореализацию. Она может писать романы, рисовать картины, писать музыку. Другое дело, что она предпочитает светскую, окололитературную жизнь. Ну, если бы она была чуть талантливее и писала бы милые, женские глупости, что-либо изменилось бы? Увы, исключительно для наблюдающего подобные парочки обывателя. Ведь он всё равно бы смог творить лучше. Сейчас мир полон творческими дамами, творящими за счет мужей, и абсолютно не замечающими, что правила этого мира унижают мужчин, если они являются носителями таланта. Могла бы семья Стриклендов превратится в творческую семью – муж пишет картины, а жена воспринимает его творческую самореализацию как нечто необходимое? Разумеется, нет. Стрикленд нужен жене именно как машина для добывания денег, право на творческую самоотдачу отсутствует. Максимум, чего он мог добиться, это права пару раз в неделю писать картины. Для истинного творца подобные условия «разумного» компромисса являются истинным издевательством на право таланта расти и делать всё с полной самоотдачей. Стрикленд абсолютно прав, когда предпочитает до разрыва с супругой вести жизнь скромного работника биржи. Да, это позиция гения, а не жизнестойкого таланта, всегда берегущего силы, чтобы пробиться в жизни, потратить нервную энергию на саморекламу, полезные связи и заработать денежки на вино и женщин. При всей своей самоотдаче и недюжинном уме, Моэм явно принадлежит к подобным талантам. Именно поэтому он столь точен в описаниях обывателей, зато художественный гений описывается довольно блёкло. И потом, надо же учитывать мнение читательниц! Прямо сказать, что нормальная, современная женщина является лучшим орудием для уничтожения проявлений мужской гениальности в обществе, для него недопустимо. Да, его поймут и примут люди умные, но остальные просто заклюют. Прощайте высокие гонорары от продаж книги. В итоге там, где живой Стрикленд бежал бы от чувства унижения личности за годы семейной жизни, у Моэма мы имеем просто пробуждение таланта, который требует собственной реализации. И эту проблему Моэм дальше всячески затушевывает рассуждениями об эгоизме Стрикленда.

Второй раз литератор сталкивается со Стриклендом в Париже через несколько лет. Эту часть мы можем назвать разоблачением эгоизма гения. Литератор сталкивается с милым художником Дирком. Он рисует слащавые картины на псевдоитальянские темы – пышных женщин, красивых юношей, нежных девушек на фоне моря, гор и прочих красивостей. Дела Дирка идут неплохо – он имеет стабильный доход за счет своих картин. Одна беда – Дирк остро чувствует собственную бездарность, помогает наглым, нищим художникам, пишущим лучше него. Будь его воля, он бы заставил мир обратить внимание на истинных гениев и раскошелиться. Но, увы, мир обывателей достаточно упорен и верит бездарным критикам. Ещё беда – Дирк женился на женщине, которая его не любит. Дирк – комический персонаж. Он нереалистичен. Комические персонажи – плохие торговцы. А Дирк, всё-таки, неплохой торговец своими поделками. Совершенно случайно литератор и Дирк узнают, что Стрикленд тяжело болен, спасают его, а в «награду» жена Дирка уходит к Стрикленду. Потом он бросает её, та травится от отчаяния и умирает. Предыдущий провал в мотивации ухода Стрикленда из семьи – чувство многолетнего унижения – автоматически вносит фальшь в картину трагедии. Для Стрикленда, если бы его выписывал Моэм, ситуация была понятна. Он – лучший, он – гений. Это, кстати, признает сам Дирк в романе. Но Дирк отнюдь не такой ценитель искусства, каким его хочет изобразить Моэм. Дирк готов помочь Стрикленду, но реально он куда больше помогал художникам, просто бездарным на фоне Стрикленда. Это – маленькая тайна, которую принято скрывать в мире художников и писателей. У всех гениев и истинных талантов есть неофициальный табель о рангах. Упаси Боже его нарушить, и считать, что после тебя будут уважать, особенно, если гений страдает от нехватки денег и признания. Этот табель о рангах принято скрывать, чтобы не вступать в конфликт с обывателями и бездарями, более того, и гений может ошибаться. Тем не менее, он существует и намного объективнее общественного мнения. Но у Моэма Стрикленд не испытывает великой благодарности за спасение исключительно из гипертрофированной гордости и эгоизма. Только после смерти Бланш, жены Дирка, Стрикленд бросает литератору ключевую фразу – до замужества с Дирком у Бланш был роман с сыном какого-то итальянского князя, она была беременна в момент свадьбы, ребенок умер через три месяца после рождения. И тут снова встает вопрос – надо ли уточнять смысл фразы. Смысл очень прост – она всё равно сбежала бы не со мной, так с другим. И её всё равно надо было бы бросить, поскольку её высший идеал – деньги и положение. Однако Моэм подталкивает читателя к обывательской трактовке – Дирк унизил женщину, воспользовавшись её жизненной катастрофой. Гонка за баблом окончилась провалом. Баба хотела красивой жизни, а вместо этого ей нужно поставить крест на выгодном браке и думать, как заработать деньги на ребенка. Да ещё может быть иной подтекст – ребенок-то от сына князя, уж не рассчитывал ли Дирк примазаться к алиментам. Впрочем, последнюю версию Моэм отвергает, всячески подчеркивая любовь Дирка к Бланш. Разрыв же Стрикленда с Бланш выглядит как чистое проявление эгоизма – пока были деньги и возможность писать в мастерской Дирка, Бланш была нужна. Кончились деньги – Стрикленд решил, что в одиночестве писать удобно. Именно так нужно писать для обывателей. Ведь идея, что гений может поступить с женщиной именно так, как женщина поступила бы с ним, будь она на его месте, для обывателя запретна. Но в кое-чем Моэм глубоко прав – мотивация подобных поступков реализуется в большинстве случаев через подсознание, а ощущается как личное право на эгоизм. Просто Стрикленд сыграл на опережение. Раньше жена играла на опережение, подавив его право ощутить себя творцом и гением на долгие годы, потом он сыграл на опережение, ощутив своё право бросить Бланш до начала скандалов и её измен. В первом случае, оказавшись вторым, он лишился полноценной жизни на пару десятилетий, во втором случае женщина лишилась жизни навсегда. Омерзительно? Да. Столь же омерзительно, как и жизнь многих людей за одним исключением – гениев, всё-таки, единицы, а кончающих счеты с жизнью женщин тоже не слишком много. Поэтому реальность выглядит мягче.
Дальнейшая судьба Стрикленда проста – через некоторое время он бежит из Парижа. Париж не признал его творчество и перестал его вдохновлять. Бегство логично. В обмен Стрикленд получает очередной раунд нищего бытия, но это бытиё хотя бы приносит ему приключения. Так бы он и сдох в каком-нибудь приюте для бедных, если бы не попал в льготную, колониальную обстановку жизни на Таити. Ох, уж это Таити того времени, где белые помогали выжить белым, чтобы не ронять свой высокий статус среди местного населения, а даже бездарный художник мог подрабатывать портретами. Но с другой стороны, мало перспективным для бездарей, поскольку не дает шансы стать богатым и известным как в Париже. Стрикленду здесь хорошо, поскольку здесь слишком плохо бездарям. И тут он неожиданно получает то, в чем ему отказывали раньше в цивилизованном и правильном мире. Он получает землю – зачем жалеть, свободной земли хватает. Он получает молодую женщину – туземок много, нам не жалко. Он получает подработку в придачу к доходам – пиши портреты. Он получает свободное время и право писать хотя бы для себя. Как бы сказать помягче, наша цивилизация заставляет нас бояться прямо ставить свои требования, которые можно сформулировать очень просто. Нет еды – нет творчества. Нет своей женщины – нет родины. Причем под едой, конечно, понимается ещё одежда, жилище, холст для художника или письменный стол для писателя, а под женщиной женщина, которая не давит, заставляя отказываться от жизненных целей, не ставит себя выше тебя, за которой не надо вечно ухаживать ради права на секс, то есть отнюдь не та женщина, которую формирует наш мир. В нашем мире женщины существуют только для богатых, да и тех они утомляют своим «я», а бедным достаются в большинстве случаев только ценой отказа от права на творчество и самоуважение. В льготных условиях Стрикленд пишет картины, которые потом заставили мир признать его гением.

Вот реальная трагедия, которая раз за разом происходит с гениями в нашем мире. Мир признает гениев только тогда, когда гений настолько становится независимым от мира обывателей, что миру приходится окончательно оставить надежду над этим гением поиздеваться. Часто последний аргумент в этой схватке гения и человечества – смерть. Впрочем, если вспомнить судьбу Булгакова, его давили даже после смерти и нападают на него и сейчас. Не хватайтесь за веревку, для человечества даже смерть не является аргументом. И тут Моэм заставляет задуматься, понимал ли он всё то, о чем я говорю. Не лгал ли он часто сознательно ради успеха у обывателя? По Моэму в конце жизни Стрикленд гибнет от проказы, но незадолго перед смертью расписывает свою хижину так, что она становится его лучшим произведением искусства. Почти в самый момент смерти он сжигает хижину, то есть унижает мир обывателей. В этом сожжении есть великий момент, о котором Моэм не говорит. Сжигая хижину, Стрикленд прямо показывает – он знает, что непризнание гения есть просто животная травля человека за то, что он заслуживает большего. Отсюда действие – звери не заслуживают великое искусство. Прав ли Стрикленд по Моэму? Моэм сам боится в этом признаться. Эпизод есть, но маститому писателю уже в этом мире комфортно, его печатают, у него есть деньги, его любят женщины, а кто его знает, сколько Стриклендов может появится в литературном мире, если бы не женщины, конкуренция и милый, платящий за его книги, обыватель?

Здесь, пожалуй, поставлю точку и сделаю пару уточнений вместо примечаний. Конечно, прототипом Стрикленда является Гоген, просто не надо между ними ставить знак равенства. Блёклость образа Стрикленда отнюдь не вызвана попыткой Моэма уйти от противоречивого образа реального Гогена. Это сознательный уход от освещения ряда вопросов во имя успеха в читательской среде. И ещё, когда я вижу, что по глубине таланта, ряду замечаний и уму писателей явно способен разрешить поставленные вопросы, но уходит в сторону, у меня складывается вполне определенное представление о личности писателя. Больше всего меня раздражает, когда писатель как бы делит читателей на умниц и простеньких и переходит некую грань. Вполне нормально, когда писатель бросает пару фраз или наблюдений для умного читателя, а дальше ведет повествование в духе времени и спроса. Но он не должен эти фразы отрицать, вводить противоречащие факты и т.д. Вот тут у меня начинается личный протест, потому что писатель этими фразами пытается заставить читателя думать, будто он умнее и порядочнее, чем он есть на самом деле. Гм, гм, претендуешь на ум и порядочность – не бойся доказывать это каждой своей фразой.   

 


Copyright: Алексей Богословский, 2009
Источник статьи http://proza.ru/2009/09/07/441

 
В избранное