Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Фрагментарный импрессионизм как творческая школа и культовая практика


Информационный Канал Subscribe.Ru

Доброе утро, день, вечер, ночь.

Сегодня мы, вопреки вероятным ожиданиям, публикуем не весь доклад "От региона к стилю: творческая школа как побочный продукт космического мифа", прочитанный 25 июня, а только один его раздел. Это связано с тем, что все остальные концепты оттуда (ну, может быть, кроме эксплицитного определения творческой школы как культовой практики, без которого мы не смогли бы апеллировать к Элиаде) уже проходили в нашей рассылке, и повторять их совершенно ни к чему. Желающие могут ознакомиться с полной версией на mumidol.ru/gorod/artgroup.htm.

А сейчас мы познакомимся еще с одной творческой школой. Собственно, даже наша сегодняшняя лекция - это скорее серия гипотез и подкрепляющий их материал для последующего обобщения. Если Вами проводятся (или Вам известны) исследования на данную тему (или на данном материале), мы очень просили бы Вас поделиться.

"ФРАГМЕНТАРНЫЙ ИМПРЕССИОНИЗМ": женская городская лирика от Тэффи до Земфиры

Рассмотрим миро-отношение чистого, безоценочного и неизбирательного восприятия (созерцания или внимания-к-себе). Порождаемые им творческие школы (аналогичные медитативным культовым практикам и в современном мире легко находящие с ними общий язык) решают задачу точного воспроизведения ситуации "здесь и сейчас". Мгновение как бы заявляет о своей эстетической значимости; оправдать эту заявку можно, только реконструировав здесь-и-сейчас как продукт непреложной естественной гармонии (например, как симметричное целое). Анализ таких произведений позволяет исследовать структуру "авторской реальности" отдельно от природы ее элементов.

Океанийский вариант "закона эстетического баланса" удобно наблюдать в работах французских импрессионистов - Клода Моне, Камиля Писсарро - с их особым вниманием к неизбирательной пейзажной живописи. Видно, как эстетический баланс оборачивается энергетическим, выражаемым яркостью и интенсивностью цвета. "Импрессионизм" Востазии уже основан на экологическом балансе, т.е. на видах симметрии, характерных для живой природы. Иосиф Бродский применяет к арабской вязи термины "ковер, переплетение" (в противовес европейскому "орнаменту"); структура "ковра" присуща также тибетским мандалам, китайской и японской иероглифике. Западный импрессионизм обнаруживает гармонию в уподоблении естественным потокам энергии (солнечного света и ветра - отсюда термин "световоздушная среда"), восточный - в уподоблении экосистеме и слиянии с ней (каноны хайку и танка).

"Символический баланс", в отличие от энергетического или экологического, несводим в общем случае и, как правило, не сходится на практике. Это значит, что реконструировать, "оправдать мгновение" отдельно от его "накопленных причин", "предстоящих целей" и надстоящей иерархии категорий средствами "символического баланса" невозможно. Импрессионизм в Городе обречен либо вечно парадоксально утверждать - "так надо!" - либо вечно констатировать неудачу. Первый выход приводит к панк-эстетике, второй - к фрагментарному импрессионизму. Почему-то последний в основном создают женщины; вероятно, в силу меньшей склонности к обобщениям. Если основоположником петербургской панк-эстетики считать Сашу Черного, то основоположницей петербургского фрагментарного импрессионизма является Тэффи.

Из всех "импрессионизмов" этот стиль ближе всего к авангарду, но строго отделен от него условием нефантастичности изображаемого. Невозможность "собрать целое" компенсируется во фрагментарном импрессионизме максимальной плотностью отдельных группировок или оппозиций; структура фрагментарно-импрессионистского текста напоминает застройку жилого района в пересеченной местности. Проза составлена из коротких абзацев и фраз, зачастую с неполным (эллиптическим) синтаксисом - вплоть до назывных. Поэтический текст легко организуется рубленым ритмом, плохо декламируется, но хорошо ложится на музыку - ранние композиции Виктора Цоя ("Кухня"), тексты уфимки (Урал!) Земфиры Рамазановой и петербуржки Дианы Арбениной (дуэт "Ночные снайперы") написаны именно в этом стиле.

Для фрагментарного импрессионизма характерно ощущение нестабильности, предчувствие истерики или катастрофы, реализуемое в тексте как возможность немедленной "перекристаллизации" изображаемого, нового поворота ручки калейдоскопа (простое глагольное предложение - "Вижу!" или "Забывай!").

Этот стиль весьма популярен среди молодых поэтов текущего поколения, так как упрощает создание сложных и неожиданных образных рядов. Профессор Алексей Тиматков {бард, мастер Литературного института etc.} усматривает в этом явлении бегство от советских "идеографических" стандартов. Cо стороны "академических" поэтов стиль часто подвергается критике за "дробность" ("текст рассыпается").

Кто-то устал переигрывать в "выкури вора" -
Гладит траву, и садится, и смотрит, и видно.
Словно раздет. Значит, красться в тени паровоза,
Пить все, что слышно, глотать все съедобные ритмы.

Кровь. Кофеин. Но действительность глубже и шире -
Всех не узнаешь в лицо, но они твоей драмы.
Кто-то жмет руку, расходится, ловит машину.
Нет ни одной. Чертыхается. Значит, дворами.

Маугли вышел на след Иоора и Тилле -
Ветки в глаза и следы от размазанных капель.
Голуби делают холод из матовых крыльев,
Листья кленовые лягут на клетчатый кафель.

В голосе ветра не больше ума, чем вначале -
Просто молчит. Под подушкой читает ночами.
Тяжесть последних ступеней. Сгинь к тетушке Чарли.
Свет. Подоконник. Шуршанье зеленого чая.

Классические тексты

О конфликте фрагментарного импрессионизма с идеографическим (дедуктивным) подходом:

Как я писала роман

Для этого я выбрала первую неделю Великого поста. Время тихое, покаянное и, главное, свободное, так как, кроме четырех капустниковков у четырех актрис, ничего обязательного не предвиделось.
Мысль писать роман появилась у меня давно, лет пять тому назад. Да, собственно говоря, и не у меня, а у одной визитствующей дамы.
Она долго сидела у меня, долго говорила неприятные вещи на самые разнообразные темы и когда иссякла, ушла и, уходя, спросила:
- Отчего вы не пишите романа?
Я ничего не ответила, но в тот же вечер села за работу и написала:
«Вера сидела у окна».
Лиха беда начало. Потом, с чувством исполненного долга, я разделась и легла спать.

С тех пор прошло пять лет, во время которых мне было некогда. И вот, наконец, теперь, на первой неделе Великого поста, я решила приняться за дело.
Начало моего романа мне положительно не понравилось.
За эти пять лет я стала опытнее в литературном отношении и сразу поняла, что сажать Веру у окна мне окончательно невыгодно.
Раз Вера сидит у окна - это значит, изволь описывать либо сельский пейзаж, либо «петербургское небо, серое, как солдатское сукно». Без этого не обойдется, потому что, как ни верти, а ведь смотрит же она на что-нибудь!
Опыт мой подсказал мне, что гораздо спокойнее будет, если я пересажу Веру куда-нибудь подальше от окна - и пейзажа не надо, и в спину ей не надует.

Хорошо. Теперь куда ее посадить?
На диван? Но, ведь, я еще не знаю, богатая она женщина, или бедная, есть у нее кой-какая мебелишка, или она живет в мансарде и служит моделью влюбленному в нее художнику.
Тот, кто ни разу не писал романа, наверное, хорошо меня понимает.
Рассказик дело другое. Нет на свете человека, который не сумел бы написал рассказика. Там все просто, ясно и коротко.
Например, если вы хотите в рассказике сказать, что человек испугался, вы прямо и пишите:
«Петр Иваныч испугался».
Или, если рассказик ведется в очень легких тонах, то:
«Петр Иваныч перетрусил».
Если же рассказик юмористический, то можете даже написать:
«Петр Иваныч чувствовал, как душа его медленно, но верно опускается в пятки. Сначала в правую, потом в левую. Опустилась и засела там прочно».
В романе этого нельзя. В романе должен быть размах, мазок, амплитуда в восемьдесят градусов. Страх в романе нужно изобразить тонко, всесторонне, разобрать его психологически, физиологически, с историческим отбегом, не говоря уже о стилистических деталях, характеризующих именно эту функцию души, а не какую-либо другую.

Уфф!
Теперь еще очень важная подробность. Нужно твердо знать, какой именно роман вы пишите: бульварный (печатается в маленькой газетке, по пятаку строка), или бытовой в старых тонах (печатается в журналах, по восемь копеек, а если очень попросить, то и по гривеннику строка), или же, наконец, вы хотите, чтобы ваш роман был написан в прошлогоднем стиль-нуво (печатается даром или за небольшую приплату со стороны автора).

Если вам нужно в бульварном романе сказать, что Петр Иваныч испугался, то изображаете вы это в следующих словах:
«Граф Пьетро остолбенел от ужаса. Его роскошные волосы встали дыбом, и бархатный плащ, сорвавшись с плеч, упал к его трепещущим ногам, описывая в воздухе роковые зигзаги. Но графы Щукедилья никогда не терялись в минуты смертельной опасности, и Пьетро, вспомнив галерею своих предков, овладел собой, и презрительная усмешка искривила его гордые рот и подбородок»...
Бытовик должен рассказать о Петре Иваныче и его испуге иначе:
«- Ну, брат, стало быть, теперича тебе крышка! - подумал Петруха, и разом весь вспотел. В одну минуту пролетела в его мозгах вся прошедшая жизнь. Вспомнилось, как старый Вавилыч дал ему здорового тычка за то, что слямзил он у Микешки портянку, вспомнилось еще, как он с тем же Микешкой намял Пахомычу загривок.
- Ах чтоб те! - неожиданно для себя самого вскрикнул Петруха и затих».

Стиль-нуво требует совсем другого приема и других слов.
Боже упаси, перепутать!
«Это было, конечно, в конце восемнадцатого столетия... Пьер вдруг почувствовал, как странно и скользко запахло миндалем у него под ложечкой и томно засосало в затылке, как будто нежная рука преждевременно состарившейся женщины размывно перебирала ему волосы, и от этого хотелось есть и петь одной и той же нотой и одним и тем же словом, старинный романс:
- Придет пора, твой май отзеленеет,
Угаснет блеск агатовых очей.
А на левой ноге чувствовался не сапог, а пуговица, одна и голубая.
И это был страх».

Видите, как все это сложно!
Но вернемся к Вере.
Может быть, можно посадить се просто на стул.
«Вера сидела на стуле».

Как-то глупо выходит. Да, в сущности, и не все ли равно, на чем она сидела? Главное в том, что она сидела, а как именно - это, по-моему, уж дело ее совести.
Ну-с, итак, значит, Вера сидит.
А дальше что?

Я, собственно говоря, придумала, что в первой главе должна приехать к Вере в гости бывшая институтская подруга, в которую потом влюбится Верин муж, молодой помещик, и так далее, вроде «Снега» Пшибышевского.
Хорошо было бы приступить к романсу с философским разгоном.
Вера сидит, а подруга едет.
Ты мол, расселась, а беда не сидит, а едет.
Что-нибудь в этом роде, чтобы чувствовались ужас и безвыходность положения.
Но, с другой стороны, невыгодно сразу открывать читателю все карты. Догадается, в чем дело - еще и читать не станет.
Теперь как же быть?

Опять все-таки, в рассказике все это совсем просто. А в романе, раз вы написали, что Вера сидит, то уж одним этим вы влезли в довольно скверную историю. В особенности, если вы собрались писать роман натуралистический.
Вы немедленно должны обосновать исторически, вернее - генеалогически. Должны написать, что еще прадед ее, старый Аникита Ильич Густомыслов, любил посиживать, и что ту же черту унаследовал и дед ее Иван Аникитич.
А если стиль-нуво, тогда еще хуже. Тогда нужно написать так:
«Вера сидела, и от этого ей казалось, что она едет по сизому бурелому, и вдали узывно вабит свирелью, и от этого хотелось есть ежевику и говорить по-французски с легким норвежским акцентом»...

Когда прошла первая неделя Великого поста, я просмотрела свою рукопись:
На чистом листе бумаги большого формата было написано:
«Вера сидела».
За пять лет я подвинулась на одно слово назад!
Если так пойдет, то через десять лет от моего романа, пожалуй, ровно ничего не останется!
Пока что - положу его в стол. Пусть хорошенько вылежится.
Это, говорят, помогает.
Эх, Вера, Вера! И зачем ты села!

И пример фрагментарно-импрессионистской организации текста в чистом виде:

Утешитель

Мишеньку арестовали.
Маменька и тетенька сидят за чаем и обсуждают обстоятельства дела.
- Пустяки, - говорит тетенька. - Мне сам господин околоточный надзиратель сказал, что все это ерунда. Добро бы, говорит, студент, а то гимназист-третьеклассник. Пожучат, да и выпустят.
- Пожучить надо, - покорно соглашается маменька.
- А потом тоже, и пистолет-то ведь старый, его и зарядить нельзя. Это всякий может понять, что, не зарядивши, не выпалишь.
- Ох, Мишенька, Мишенька! Чуяло твое сердце. Он, Верушка, как эту пистоль-то завел, так сам три ночи заснуть не мог. Каждую минутку встанет да посмотрит, как эта пистоль-то лежит. Не повернулась ли, значит, к нему дыркой. Я ему говорю: «Брось ты ее, отдай, у кого взял». И бросить нельзя - товарищи велели.
- Так ведь оно незаряжено?
- Незаряжено-то оно незаряжено, да Мишенька говорит, что в газетах читал, быдто как нагреется пистоль от солнца, так и выстрелит; и заряживать, значит, не надо. В Америке быдто нагрелось, да ночью целую семью и ухлопала.
- Да солнца-то ведь ночью не бывает, - сомневается тетенька.
- Мао ли что не бывает. За день разогреется, а ночью и палит.
- Не спорю, а только много и врут газеты-то. Вот намедни Степанида Петровна тоже в газете вычитала, быдто на Петербургской стороне продается лисья шуба за шестнадцать рублей. Ну, статочное ли дело? Чтобы лисья шуба...
- Врут, конечно, врут. Им что!.. Им все равно. Что угодно напишут.

Дверь неожиданно с треском распахивается. Входит гимназист - Мишин товарищ. Щеки у него пухлые, губы надуты, и выражение лица зловещее.
- Здравствуйте! Я зашел... Вообще считаю своим долгом успокоить. Волноваться вам, сударыня, в сущности, нечего. Тем более что вы, наверное, были подготовлены...

У маменьки лицо вытягивается. Тетенька продолжает безмятежно сплевывать вишневые косточки.
- Можете, значит, отнестись к факту спокойно. Климат в Сибири очень хорош, особенно полезен для слабогрудных. Это вам каждая медицина скажет.
Тетенька роняет ложку. У маменьки глаза делаются совсем круглыми, с белыми ободочками.
- Вот видите, как вы волнуетесь, - с упреком говорит гимназист. - Можно ли так... из-за пустяков. Скажите лучше, были ли найдены при обыске компром... проментирующие личность вещи?
- Ох, Господи, - застонала маменька, - пистоль эту окаянную да еще газетку какую-то!
- Газету? Вы говорите: газету? Гм... Осложняется... Но волноваться вам совершенно незачем.
- Может, газета-то и не к тому... - робко вмешивается тетенька. - Потому он на газету только глазом метнул, да и завернул в нее пистолет. Может быть...
Гимназист криво усмехнулся, и тетенька осеклась.
- Гм... Ну, словом, вы не должны тревожиться. Газета. Гм... Тем более что тюремный режим очень хорошо действует на здоровье. Это даже в медицине написано. Замкнутый образ жизни, отсутствие раздражающих впечатлений - все это хорошо сохраняет... сохраняет нервные волокна... Каледонские каторжники отличаются долговечностью. Михаил может дотянуть до глубокой старости. Вам, как матерям, это должно быть приятно.

- Голубчик, - вся затряслась маменька, - голубчик! Не томи! говори, говори все, что знаешь. Уж лучше сразу!..
- Сразу! Сразу, - всхлипнула тетенька. - Не надо нас готавливать... Мы тверды...
- Говори, святая владычица.
Гимназист пожал плечами.
- Я вас положительно не понимаю. Ведь ничего же нет серьезного. Нужно же быть рассудительными. Ну, газета, ну, револьвер. Что за беда! Револьвер, гм... Вооруженное сопротивление властям при нарушении судебной обязанности... В прошлом году, говорят, расстреляли одного учителя за то, что тот очки носил. Ей-Богу! Ему говорят: «снимите очки» А он говорит: я, мол, ничего не вижу невооруженным глазом. Вот его за вооружение глаз и расстреляли. Что же касается Михаила, то, само собой разумеется, что револьвер будет посерьезнее очков. Да и то, собственно говоря, пустяки, если принять во внимание процент рождаемости...

Маменька, дико вскрикнув, откидывается на спинку дивана. Тетенька хватается за голову и начинает громко выть.
В дверь просовывается голова кухарки.
- Ну, разве можно так волноваться! Ай, как стыдно! - ласково журит гимназист.
Кухарка голосит: на ко-го ты нас...
- Ну-с, я вечерком опять зайду, - говорит гимназист и, взяв фуражку, уходит с видом человека, удачно исполнившего тяжелый долг.

Наконец, для полноты картины:

ЧЕРНЫЙ КАРЛИК

Ваш черный карлик целовал Вам ножки,
Он с Вами был так ласков и так мил.
Все Ваши кольца, Ваши серьги, брошки
Он собирал и в сундуке хранил...

Но в страшный миг печали и тревоги
Ваш карлик вдруг поднялся и подрос
Теперь ему Вы целовали ноги,
А он ушел и сундучок унес...

О ВСЕХ УСТАЛЫХ

К мысу ль радости, к скалам печали ли,
К островам ли сиреневых птиц -
Все равно, где бы мы не причалили,
Не поднять нам усталых ресниц.

Мимо стекляшек иллюминатора
Проплывут золотые сады,
Пальмы тропиков, сердце экватора,
Голубые полярные льды...

Но все равно, где бы мы не причалили
К островам ли сиреневых птиц,
К мысу ль радости, к скалам печали ли,
Не поднять нам усталых ресниц.

Собрание: www.teffi.ru/map.phtml

Неоклассические тексты

...которые следует разослать хотя бы по той причине, что их почти не берутся читать. И очень многое теряют. Попробуйте услышать их так, как если бы их воспроизводили  шепотом.

"Шкалят датчики"

где-то город, ты принимаешь наркотики.
где-то здорово, хочешь за поворотики.
я истрачу все деньги
на колечки, на память.
я отправлю себя гулять.
Тратить. все цены расстроят,
фраза “нас с тобой трое”,
мне, боюсь, никогда не понять.
а музыканты - мальчики, шкалят датчики.
там пишет, мол, скоро все закончится.
на афише подруга - переводчица.
я истрачу все деньги
на колечки, на память.
я отправлю себя гулять.
Тратить, все цены расстроят,
фраза “нас с тобой трое”,
Мне, боюсь, никогда не понять.
а музыканты-мальчики, шкалят датчики,
а музыканты-мальчики, шкалят датчики,
а музыканты-мальчики, шкалят датчики.
а музыканты.

"Zero"

Делай со мной, что хочешь,
Стань моей тенью до завтра,
Ломай мои пальцы, целуй мою кожу,
Так тянет растаться, но мы же похожи.
А в твоих же зрачочках страх,
И в них же чужая боль
Девять - ноль.
Думай, но только ночью,
Тызнаешь я исчезаю внезапно,
Сорви мои чувства, храни, как гербарий,
Слабости мускул, себя разбазарив.

"Рассветы"

Ни капли никотина
Тридцать минут.
Ни слова в перерыве,
Даже шёпотом.
Ни вздоха - паутина
Может слететь.
Ни страха, ни любви,
Ни даже ропота.
Рассветы, закаты
Куда я, куда ты.
Бумажным пилотом
Изрежем в кусочки...
Ни грамма сожеленья,
И только в глазах -
Ни счастья, ни дождя,
Ни даже повода.
От чисел дни рождений,
Ровно Луна,
И сходит циферблат с ума
От холода.
Рассветы, закаты,
Куда я, куда ты.
Бумажным пилотом
Изрежем в кусочки...
Бумажным пилотом
Изрежем
В кусочки.

"Город"

Город грустил со мной,
Летел за мною следом
Снегом
Вчерашним.
Старые кассеты, откровенья,
До одуренья
вспоминала,
Как летала.
Твои картинки мне глаза сожгли.
Домой -
слишком рано и пусто.
С тобой -
слишком поздно и грустно.
Дышать, не мешать.
Странный чай.
Не скучай.
Люди такие жадные,
Гуляли взгляды.
Рядом
Бежали снов отрывки.
С самым Новым Годом,
Я разошлю открытки
Светлым, незнакомым,
Я их по запахам узнаю
По влюблённым.
Может, моё такси скользило
Мимо светофора.
Упрямо прятал тайны
в тёплых окнах город.
Катились звёзды,
Прожигая внебе дыры.
С ума сходили перекрёстки
Жёлтым...

"Ненавижу"

я буду в синем
а ты будешь в красном
я прыгну с трамплина
на зависть скуластой
тебе
ты в море я в небо
прости
не будем друзьями
так ненавидеть на самом на деле нельзя
ты зыришь с укором, а я
обесвечу глаза
я обезличу тебя
я тебя ненавижу
ненавижу!
я буду целой
а ты половиной
поверь не хотела
по подлому в спину
а зря
ты столько не знаешь
прости
не будем друзьями
так ненавидеть на сомом на деле нельзя
ты зыришь с укором, а я
Обесвечу глаза,
обезличу тебя
я тебя ненавижу
ненавижу!
Ты в море я в небо, Прости...

"Сигареты"

прячется вечер, пудрится звезда
и я тебе друг, а ты мне не то, что бы
чайные плечи из Ленинграда
дрогнули вдруг и замерли навсегда.
если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты
я не память оставлю свои сигареты
если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты
я на память оставлю свои сигареты
плавятся шасси, искрятся столпы
и я тебе друг, а ты мне не то, что бы
очередь в кассы, хмурые копы
и я тебе друг, а ты мне, ну кто мне ты?
если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты
я на память оставлю свои сигареты
если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты
я на память оставлю свои сигареты
если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты
я на память оставлю свои сигареты
если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты
я на память оставлю свои сигареты
если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты
я на память оставлю свои сигареты
если бы можнов сердце поглубже вставить кассеты
я на память оставлю свои сигареты
свои сигареты, свои сигареты
свои сигаре...ты
сигареты
сигаре...ты...ты...ты...

"Доказано"

Наперегонки с проводами
Поезд летит к моей маме.
А я по своим скучаю,
Я не понимаю, зачем.
Шар-апельсин тревожит,
Он больше гореть не может,
И я поджигаю тамбур,
Танцую самбу, и всем светло.
Она читает в метро Набокова,
Я сижу около,
Верёвочкой связано,
Маме доказано,
Самое главное
Нет сумасшедшей гонки,
В сердце самой воронки,
Я прячу себя углами,
Я еду к маме, отбой.
После моих историй
Перевернулось море,
Но кто-то придумал сушу,
И стало лучше, само собой.
Она читает в метро Набокова,
Я сижу около.
Верёвочкой связано,
Маме доказано,
Самое главное

"Искала"

Я искала тебя годами долгими,
искала тебя дворами темными,
в журналах в кино, среди друзей
в день, когда нашла, с ума сошла
ты совсем, как во сне,
совсем, как в альбомах,
где я рисовала тебя гуашью
дальше были звонки, ночные больше,
слезы, нервы, любовь и стрелки в Польше.
дети, но не мои, старые зазнобы.
куришь каждые пять, мы устали оба.
ты совсем как во сне,
совсем как во альбомах,
где я рисовала тебя гуашью
годами долгими
ночами тёмными
годами долгими

"П.М.М.Л."

море обнимет, закопает в пески
закинут рыболовы лески
поймают в сети наши души
прости меня моя любовь
поздно, о чем-то думать слишком поздно
тебе я чую нужен воздух
лежим в такой огромной луже
прости меня моя любовь
джинсы воды набрали и прилипли
мне кажется мы крепко влипли
мне кажется потухло солнце
прости меня моя любовь
тихо, не слышно ни часов ни чаек
послушно сердце выключаем
и ты в песке как будто в бронзе
прости меня моя любовь
 ...прости меня моя любовь...
 ...прости меня моя любовь...

"Не отпускай"

над моей пропастью у самой лопасти
кружатся глобусы, старые фокусы
я же расплакалась, я не железная
мама америка, в двадцать два берега
ты не отпускай меня, не отпускай
не отпускай меня, вдруг кто увидит
не отпускай, не отпускай
не опускай меня, вдруг кто увидит
вечная юная сразу за дюнами
ждёт тебя парусник мною придуманный
двадцать два месяца, глобусы бесятся
люди прощаются, но не возвращаются!
не отпускай меня, не отпускай
не отпускай меня, вдруг кто увидит
ты не отпускай меня, не отпускай
не отпускай меня, вдруг кто увидит
голуби прячутся, в небо не хочется
в списке не значится и значит не молится
ты разбегаешся над моей пропастью
после раскаешься и крыльями лопасти
не отпускай меня, не отпускай
не отпускай меня, вдруг кто увидит
ты не отпускай меня, не отпускай
не отпускай меня, вдруг кто увидит, увидит
не отпускай меня, не отпускай
не отпускай меня, вдруг кто увидит
не отпускай, вдруг кто увидит
ты не отпускай...

"Лондон"

Мне приснилось небо Лондона
В нем приснился долгий поцелуй
Мы летел вовсе не держась
Кто же из нас первый упадет
Вдребезги на Тауэрский мост...
Утром...
Я узнаю утром
Ты узнаешь позже
Этих слов дороже
Ничего и нет
Без таких вот звоночков,
Я же зверь - одиночка
Промахнусь... вернусь ночью
Не заметит никто
Все тот же зверь - одиночка
Я считаю шажочки допоследней
до точки
Побежали летать
Мне приснилось небо Лондона
В нем приснился долгий поцелуй
Мы гуляли там по облакам
Притворились Лондонским дождем
Моросили утром на асфальт...
Утром...
Я узнаю утром
Ты узнаешь позже
Этих слов дороже
Ничего и нет
Без таких вот звоночков,
Я же зверь - одиночка
Промахнусь... вернусь ночью
Не заметит никто
Все тот же зверь - одиночка
Я считаю шажочки до последней
до точки
Побежали летать

Современные тексты

Черные дуги, мост; черные рельсы
Снег оседает, как пыль - бесконечное
шествие белых точек
Беспокойное время длинных снов
Бред

Скользкая сущность холодного льда,
тупое безразличие промерзшей земли,
мягкий свет ночных фонарей,
старый парк, остановка автобуса, ночь

Вечная драма источника света
и тьмы, терпкий дым осенних костров
Бессонные поиски разрушенной станции,
деревянная лестница, ведущая вверх,
темная дверь и гул голосов,
слепое оконце - комната-склеп

Мерные движения стынущих волн,
сознанье, подернутое
дымкой снов

Темные стены, бесшумный вокзал,
странное скопище не живущих здесь
отсутствие сил зажечь сигарету,
взгляд изнутри
Снова падает свет,
влажный след уходит во тьму -
ожиданье давно ушедшего поезда,
странная фраза о том, что ничего уж нет,
путь к дому, которого нет

Верный признак потерянных дней,
первый сигнал о начале конца
Если видно, то только сквозь мутные стекла,
Если что-то и было, то только это -
Темные переулки, отрывистый смех,
время - вечное движение вверх
Если есть память, то только тогда,
если есть прошлое, то
только здесь

Собрание: mumidol.ru/theu/albumine.htm

<...>

И вернуться сюда. И туда. И вообще... В неизвестность.
А кому это надо - пускай переходит на мат.
Перекличка под утро, как бред, заставляет воскреснуть
И вернуться усталость... За то, что вернулась зима.

И вот так - безразмерно, безлико, на что-то надеясь...
Остаюсь или нет? Никому непонятно... Так что ж?
Слепота как слеза замутила. Слова загустеют,
И уже опустеют, когда их опять перечтешь...

И вот так, как письма, ждать весны, потому что сказали,
Что приносят, бывает. Осталось чуть-чуть потерпеть...
И тебя и меня ... Перетрут, перечтут, разбросают
И заставят не жить, а дышать, вспоминать и смотреть.

В романах водятся влюбленные,
В вине и хлебе - понимание.
Огнем и солнцем утомленные
Живут на посиневшей ткани.

Средневековые романтики
Навеки дрыхнут в фолиантах -
И акварель плывет по батику,
Бликуют пальцы музыкантов,

Бросают курево и прошлое,
Фонтаны ломятся от меди,
И фраза: "Что же здесь хорошего?" -
Аргументация к победе.

И поезда приходят вовремя,
И письма заставляют верить,
Что живы чердаки и погребы,
И открыватели Америк.

Открывай письмо и здравствуй.
Мне привычно. Мне не страшно.
Чуть спокойно, чуть опасно -
Нет ни равенства, ни братства,

Ни пометки карандашной
На полях истлевшей книги -
На полях, снегу и небе
Блики, тени, блики, лики.

Брошен снег и брошен жребий...

Причащаясь летучей и строгой мелодии лета,
Август, словно орган, пропитался жарой и дождем.
Ветер пахнет землей, перепутав границы сюжета
И того, что под вечер становится прожитым днем.

Август пах молоком, полусрезанной жаркою астрой.
Дикость поздних рассветов накинулась на горизонт.
И с насмешкой глядел в неизвестность задумчивый Мастер,
Заставляя поверить, что это реально, как сон.

Рубцы. Рубище. Крылья за рубли
Обрубят. Потому что все - обрыдло.
Все, что могли нелепо берегли
В пыли. А в общем, собственно, что было?

От лампы на полу знакомый лик.
Светало. Таял снег. Стекло чадило.
На всхлип сорвется голос. День на миг,
На крик... А в общем, собственно, что было?...

Карта мира стала хлебной карточкой,
Неоткрытой и неотоваренной.
А в набор хозяйственно - подарочный 
Входят спички, соль и спирт разбавленный.

Есть еще вода и электричество,
И крупу давали к майским праздникам...
В очереди школьница -добытчица
Треплет том библиотечной классики.

Этот вечный фактор демографии.
По талонам форма и учебники.
На ладони номер переправили,
Чтобы снова разживиться чем-нибудь,

Чтобы снова пережить и вырасти -
Нужен детский век - смешной, коротенький...
Только вот не вытравить, не выскрести
На ладонях номера и родинки...

Сплетался запах кори и корицы,
Слипались пальцы с сахаром. Ресницы
Вздымались, отбивая дым и пламя,
И стены выгибались под ногами,

В контейнерах обмылки и огарки,
Любовный бред чужого поколенья,
На бенефис - попытка примиренья,
Пакет сухих лавровых контрамарок,

Под ворохом квитанций и отчетов
Смешные дореформенные деньги -
Надежды на безвременное чье-то
Почетное - несветопреставленье.

Привет, эмигрантская нечисть
И белогвардейская честь!
В Париже встречаются черти
И в лужах окурков не счесть.

Углы, переулки, тоннели,
Французская мутная речь,
Остатки ушитой шинели,
Ботинки сумели протечь.

Фонарь с электрическим блеском -
Рождественский елочный шар...
Чужое ругательство резко,
Непонято бьется в ушах.

Курить, прорвавшись в серый день осенний
Из колоколен телефонных автоматов,
Где на рычаг и даже на везенье
Надеются, сменяя мат набатом.
Забитые, как перьями подушки,
Стволы в дешевых пачках "Беломора",
Бред, проходящий мимо нас, разрушат,
Рванут беззвучно сладковатый порох.
Проспекты раскурили на затяжки,
Реальность растащили на обломки.
Над небом заболоченная тяжесть
Окутала ушные перепонки...

Укоренился почерк, сбился вечер,
В магнитофоне пленка потекла.
Дым дыбится над уровнем стекла,
Сугроб окурком в сумерках помечен,

Как баржа на заснеженной реке,
Где набережной кромка - тротуары...
Бутылок блеск. Скрипенье бра и бара,
И даже чайник вовремя вскипел.

Расхлябанные жесты вдоль стола
Как будто бы баюкают сознанье...
Дно видится через коньяк в стакане,
Взгляд - через грани. Как из-за угла.

XXV, или Трилогия в стиле...

Памяти Гамлета

"Жизнь - театр. Мы в нем - актеры".
Шекспир
"Из всех искусств важнейшим для нас является кинематограф".
Ульянов - Ленин

Еще по сто грамм или хватит? Вопрос философский.
Так пить иль не пить? Если - да, то опять одному.
Стаканчик пластмассовый - кубок, обитый полоской
Серебряной. Снова сознанье уходит во тьму.

Тебе повезло - ты допился до белой горячки:
Беседуешь с призраком, с зеркалом, с тенью, с окном.
С поношенной туфлей, в которой хранили заначку,
А раньше ходили за гробом, в травмпункт, в гастроном.

Любимая... Шла бы ты ... в баню, в милицию, к маме,
К врачу, на работу, в ГАИ, в институт, в монастырь...
А мы, друг Гораций, с тобой папаню помянем,
Пока не допит еще этот, четвертый пузырь...

Мой дядя... Без правил и чести забыл про наследство.
Точнее - о том, чтоб его поделить на куски.
Не все так спокойно в скандальном родном королевстве,
Но все так привычно, что хочется выть от тоски...

Гордыня забыла о том, чо она означает.
"Пять капель"... Что уши развесил?! Забыл кто такой?!
Задумчивый взгляд неприятностей не обещает,
А лишь гарантирует вечный, приятный покой.

Но можно поверить - хоть факты доказывать нечем -
Что жизнь - это зебра, и скоро - конец полосе.
И с каждым озвученным словом становится легче,
И крик из-за камеры: "Гамлет! Тринадцать дробь семь!"

MP3 (1:46 - 722kb)

О Шиллере, о смерти, о любви...

"И, значит, мы умрем...."
Zемфира

Это якобы стильно - травиться всерьез мышьяком.
Только где его взять? - ведь любой цианид в дефиците.
Ты записки кидаешь в корзину - комок за комком,
Потому что не знаешь, как пишется слово "простите".

Вдоль по лезвию бритвы изящно скользила рука,
Невзначай разрывая чужие арбатские феньки...
"Как же мне умереть, чтобы насмерть и наверняка?
Головой - о бордюр, об асфальт, о сервант, о ступеньки?

А еще, говорят, если голову сунуть петлю,
Надо только кивнуть - и потом сразу будет сиянье..."
Тело дернется в воздухе, ты тихо всхлипнешь "люблю"
И забудешь о глупостях, сделанных сдуру, по пьяни.

А потом - неотложная помощь и даже дела...
И какая-то жизнь в серых стенах больничной палаты,
И истерика: "Все это - из-за такого козла!!!!"
Так живут в Склифосовском подросшие дети Арбата...

MP3 (1:09 - 472kb)

Мое представление о поэзии XXI века

Ночь. Улица. Фонарь. Галантерея.
Кому идти за водкой в пять утра?
Прозаик Петя в ванной кошку бреет.
Ты веришь в наше светлое вчера?

Ты уважашь Осю Мандельштама
Пока огонь вина в крови горит?
На кухни тихо заскрипела рама -
У Тани - рецидивный суицид,

У нашей прозы будущего нету,
У Толика во вторник - гонорар...
На восьмерых раскурим сигарету,
И Боря процитирует "Анчар",

И Миша скажет, что писать такое
Возможно только левою ногой,
Что Пушкин явно чахнул с перепоя,
Но все-таки... Махнем за упокой!

И Женя вновь прожег ковер и штору,
Крича, что Достоевский - идиот,
И, прерывая пламенную ссору,
Пошел на кухню - и теперь блюет,

Поэзию двадцатого столетья
Он вместе с прозой видел лишь в гробу...
России страшных лет родные дети
Опять хотят спасти ее судьбу.

MP3 (1:17 - 529kb)

Собрание: http://mumidol.ru/larqua/rh.htm

P.S. Из пропущенного в докладе...

1. Ирония, в своей истерической форме переходящая в сарказм. При этом "момент капитуляции", являющийся в панк-эстетике моментом смирения-с-реальностью, во фрагментарном импрессионизме соответствует смирению-с-частностью. Благодаря этому саркастический эффект может быть распределен по всему массиву текста, не концентрируясь около точки кульминации.

2. Нехарактерные для Города (но очень важные в женской лирике, см. определение женственности Т.Ю.) образы гладкого, круглого, текучего, вязкого (но не липкого), блестящего, лака, мастики. Часто довершаются фонетически - аллитерациями на "л", "к", "лк". В отличие от востазийского варианта, имеют семантику не столько снятия конфликта, склеивания, умащения ран, сколько ухода от конфликта, его сокрытия; поэтому обычно сопровождают или подразумевают темноту или усталость.

3. Эстетика "сконструированного романтического", которая, в отличие от "подводных" творческих школ, является не результатом изначального не-соприкосновения с реальностью (в результате бегства или неведения-об-истине), а осознанной кластеризации объективной реальности в романтические образы.

P.P.S. Из невыясненного:

4... Можно ли говорить о том, что фрагментарный импрессионизм и панк-эстетика исчерпывают октант надводного посткапитуляционного созерцания?

5... Действительно ли советский период действительно не породил ни одного фрагментарного импрессиониста?

Эти вопросы мы пока "оставим на доследование".

P.P.P.S. ХВОСТЫ

В дополнение к "египетскому" разделу рассылки о Мандельштаме и "Лоцмане" рекомендуем недавно достроенную страницу об элементах стилистики древнеегипетских культовых сооружений в архитектуре Петербурга: perpettum.narod.ru/St-Petersburg-Egypt.htm

Немного о сайте и его хозяине. Art Gratis - недавний, но весьма активный сотрудник проекта "Ленинградское информбюро"; специализируется в области геологических, археологических и археокультурологических изысканий в Санкт-Петербурге и Ленобласти. Также увлекается шелкографией и пейзажной фотографией.

И еще немного актуальной информации

17 июля 2002 года в московском клубе "Проект О.Г.И." должен состояться вечер, посвященный выходу первого сборника автоэтнографических текстов "Избранные стенограммы дыхания Города". Сборник (в отличие от нашего курса) ориентирован не столько на систематизацию материала, сколько на популяризацию автоэтнографии как дисциплины, концепции "центральной зоны культуры" и налично существующих пластов "русской урбанистической" культуры как таковой. На вечере выступят Юлия Теуникова (магический реализм) и группа "Лесные люди" (иронический рок) и некоторые оперативные участники исследований. Точная информация о вечере (время, программа, условия) будет появляться на mumidol.ru/gorod; следите.

С поклоном,
координатор рассылки LXE

mailto:lxe1@pisem.net
http://mumidol.ru/gorod



http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Отписаться
Убрать рекламу

В избранное