Ордынский синдром РПЦ
Эссе подготовлено при поддержке Института современной России и публикуется одновременно на сайте snob.ru (русская версия) и на сайте Института (английская версия).

«Вспомните о традиционных нравственных ценностях церкви!» — эту полную достоинства реплику услышал я в одной из дискуссий о судьбе Pussy Riot. Но как историка больше всего заинтересовало меня в той дискуссии одно: о какой церкви речь? Если о сегодняшней РПЦ, то тут, должно быть, какое-то недоразумение. Ибо за ней, начиная с середины XIII века, никаких  нравственных ценностей не водилось. Нет у нее такой традиции. И доказать это для всякого, кто знает ее историю, не очень сложно.

Дата, знакомая со школьной скамьи: в середине XIII века Русь завоевала Орда. Однако нам в школе не объяснили, что с момента завоевания РПЦ оказалась вдруг фавориткой Орды. И потому мы, как правило, не знаем, за что, собственно, монгольский царь (именно «за здравие царя земли русской, ордынского хана» молились тогда в православных церквях) одарил РПЦ такими щедрыми привилегиями и иммунитетом, каких не знала, пожалуй, ни одна другая церковь в Европе.

Вот указ царя своему воинству: «Не надобе им от церкви ни дань, ни поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм, во всех пошлинах не надобе им, ни которая царева пошлина». В переводе на современный русский означает это, что РПЦ была полностью освобождена от каких бы то ни было налогов, повинностей и прочих тягот, которыми было тогда обложено все остальное население покоренной страны.

И что не менее важно: вручалось РПЦ верховное право управления и суда в ее владениях (а владения эти были огромны: под покровительством завоевателей ее монастыри захватили больше трети всех пахотных земель в стране). «А знает в правду и право судит и управляет люди своя, — сообщает нам другой царский указ. — В чем ни буди: и в разбое, и в татьбе, и во всяких делех ведает сам митрополит, один или кому прикажет».

Поистине стояла та церковь посреди разоренной страны, как сказочная храмина, как твердыня благополучия и преуспевания. Но, как догадался уже читатель, завоеватели отнюдь не были филантропами. Они просто платили РПЦ — за коллаборационизм. За то, что церковь положила к их ногам духовный меч православия. За то, что звучала с амвонов проповедь покорности монгольскому «царю» и его «славному воинству».  За то, что отторгала от церкви восставший от отчаяния народ, который свирепое монгольское воинство топило в крови.

Само собою, едва зашаталась на Руси власть Орды, с амвонов зазвучали совсем другие проповеди: проклинали «поганых», поработивших страну. То есть РПЦ, не моргнув глазом, предала свою вчерашнюю покровительницу. От победительницы-Москвы, естественно, ожидалось, что она подвердит все ордынские «ярлыки» и будет защищать корпоративную собственность РПЦ столь же ревностно, как защищала их Орда.

В частности, беспокоило тогда РПЦ, что крестьяне массами бежали с церковных земель на боярские (на последних, как правило, не было барщины). Чего стоила земля без обрабатывавших ее крестьян? Следовало запретить им переходы, закрепить их. В конце концов, привыкла церковь за столетия ига, что на первом плане стоят ее частнособственнические интересы. А также к тому, что власть (т.е. Орда) удовлетворяет их по первому требованию. Но тут вдруг нашла коса на камень.

«Иосифляне» и «нестяжатели»

Ивану III, первостроителю Московского государства, не могли нравиться претензии постмонгольской РПЦ. С его точки зрения, церкви подобало быть пастырем народным, а не землевладельцем, ростовщиком или предпринимателем. И, тем более, не подобало ей быть государством в государстве. Даже очень лояльно, чтобы не сказать сервильно, относящийся к РПЦ историк А.Н. Сахаров, усматривающий главную ее заслугу в «борьбе с католической агрессией Запада», и тот вынужден признать, что «церковь с ее религиозным влиянием, земельными богатствами, многочисленными льготами стала порою соперничать с великокняжеской властью».

И государь решил привести РПЦ в чувство. Первом делом в «Судебник» 1497 года был включен закон о Юрьевом дне, позволяющий крестьянам беспрепятственно покидать монастырские земли 26 ноября. Отныне об их закреплении не могло быть и речи. Понятно, что с этой минуты РПЦ возненавидела бояр, Юрьев день и... государя.

Власть, к которой нельзя было прислониться и которая не одаривала бы ее, подобно ордынскому царю, все новыми привилегиями, «иосифлянам» (как в XV–XVI веках именовала себя РПЦ по имени главного своего идеолога Иосифа Волоцкого, игуменаВолоколамского монастыря) была не нужна.

Но Юрьевым днем дело не ограничилось. Иван III призвал на помощь единомышлеников — почитаемых «заволжских старцев», отколовшихся от монастырского «иосифлянства» и считавших церковное стяжание, не говоря уже о закрепощении крестян, смертельном грехом и ересью. Очень скоро эти «нестяжатели» превратились в мощное церковное движение и выдвинули выдающихся лидеров: Нила Сорского и Вассиана Патрикеева.

Вот, что отвечали «нестяжатели» Иосифу: «Испытайте и уразумейте, кто от века из воссиавших в святости и сорудивших монастыри, заботился приобретать села? Кто молил князей о льготе для себя или об обиде для крестьян? Кто мучил бичом тела человеческие или облачал их оковами?» Как видим, взывали «нестяжатели» к простоте доордынских церковных нравов. Для них «иосифлянское» стяжание было карой Божией за измену древнему преданию, за поругание «нашей руссийской старины».

Так, между началом 1480-х и серединой 1560-х одно за другим выходили на арену истории четыре поколения «нестяжателей». Борьба шла с переменным успехом: бывали у них и «свои» епископы, и даже «свои» митрополиты. Но «иосифляне», наследниками которых провозгласила себя сегодняшняя РПЦ, были богаче, хитрее и, как мы скоро увидим, аморальнее. И в конечном счете, победа осталась за ними.

Главный политический враг «иосифлян» — русская вотчинная аристократия, боярство — был разгромлен, «нестяжательство» объявлено ересью и уничтожено, Юрьев день отменен и русское крестьянство наглухо закрепощено — на три долгих столетия. Но добились всего этого «иосифляне» лишь в конечном счете.

Еще в середине XVI века исход этой эпической борьбы, решившей практически всю дальнейшую судьбу России, был неясен. В монастырях царил «великий разброд». Жадность съедала дисциплину, коррупция — духовные цели, распутство — человеческую порядочность. Ясно это было всем, даже молодому царю Ивану IV.

В вопросах царя церковному Собору 1551 года недоверие Ивана IV монастырской РПЦ выражено было недвусмысленно. Судите сами: «В монастыри поступают не ради спасения души, а чтоб всегда бражничать. Архимандриты и игумены докупаются своих мест, не знают ни службы Божией, ни братства, прикупают себе села и угодья у меня выпрашивают. Где те прибыли и кто ими корыстуется? Над ком весь этот грех взыщется? И откуда мирским душам получать пользу и отвращение от всякого зла? Если в монастырях все делаеться не по Богу, то какого добра ждать от нас, мирской чади? И через кого просить нам милости у Бога?» Согласитесь, вопросы были «нестяжательские».

Пиррова победа «иосифлян»

Для «иосифлян» то был страшный, тревожный сигнал. Все осложнялось тем, что новый «Судебник» 1550 года не только подтвердил закон о Юрьевом дне, но и в последней своей (58) статье законодательно запретил царю принимать новые законы без «совета и согласия» бояр. В этой ситуации ничего, кроме государственного переворота, аннулирующего все законы Московского государства, спасти положение не могло. И «иосифляне» мобилизовали все свои ресурсы для организации такого переворота. А ресурсов у них было немало.

Прежде всего им повезло: метрополит в ту пору был у них «свой». Макарий был также воспитателям молодого царя и хорошо знал его слабости. Иван IV нисколько не походил на своего великого деда. Был он легко внушаемым, патологически жестоким и отчаянно честолюбивым юношей. На этом и решено было сыграть. План переворота состоял из трех пунктов. Во-первых, царю было внушено, что он наследник по прямой линии самого «Августа Кесаря» и нет ему равных в Европе, кроме Цезаря Священной Римской империи.

Во-вторых, поскольку вся коронованная европейскоя мелкота — польская, шведская или датская — отказывалась признать Ивана IV царем, ее следовало проучить, завоевав, вопреки ее воле, земли распадавшегося Ливонского ордена (Прибалтику), против чего категорически выступало правительство.

В третьих, предложен был царю замечательный пример турецкого султана Мехмета, которой не только не послушался своего правительства, но и «велел их живыми одрати да рек так: есть ли они обрастут телом опять, ино им вина отдастся. И кожи их велел бумаги набити и написати велел на кожах их — без таковыя грозы правду в царстве не мочно ввести. Как конь под царем без узды, так царство без грозы».

Трудно себе представить, что самые дальновидные из «иосифлянских» иерархов не понимали риски предстоящего переворота. Очевидно ведь было, что создавали они монстра — власть, не признающую никаких законов и ограничений, способную «живыми одрати» всякого, кто ей перечит, произвольную, самодержавную власть. Но так глубоко вошла уже в плоть и кровь большинства иерархии унаследованная от времен ига жажда прильнуть к груди «своей» власти, — «ордынский синдром», если хотите, — что предпочли рискнуть.

Так или иначе, план удался. И едва грянул государственный переворот (известный какопричнина), как разразилась турецкая «гроза» над русской землей, Иван IV превратился в Ивана Грозного — и полетели головы, в том числе и «иосифлянские».

С той поры и любит РПЦ представлять себя жертвой. И митрополита Филиппа задушил опричник Малюта Скуратов, и ленинские, и хрущевские репрессии припомнят. Но ни полслова о том, что сами же и создали «царя Бешеного, который 24 года купался в крови подданных», говоря словами одного из самых светлых умов декабризма Михаила Лунина. Не расскажут и о том, как поспособствовали большевикам, пальцем о палец не ударив, чтобы помочь Временному правительству, несмотря даже на то, что именно оно вернуло им патриархию.

Как бы то ни было, коварная попытка «иосифлян» спасти свои привилегии с помощью государственного переворота в XVI веке кончилась для них и впрямь плохо: трижды заставил их Грозный заплатить беспримерным страхом и унижением за изобретенное ими же самодержавие. Сперва принудил всем Собором участвовать в омерзительной комедии суда над их собственым митрополитом. Затем до нитки ограбил их псковские и новгородские монастыри. Под конец же поставленный Грозным на время вместо себя шутовский «царь» татарин Симеон отобрал у монастырей все льготные грамоты, выданные им Ордой, и потребовал разорительную мзду за их возвращение. Такова была страшная царская шутка.

Куда страшнее, однако, заплатило за «ордынский синдром» РПЦ русское крестьянство. Конечно, как помним мы со времен ига, судьба собственного народа была последним, что интересовало РПЦ. В особенности, если на кону стояли ее земные богатства. Но то, что, защищая эти богатства, церковники во второй раз причинили неимоверные страдания своему народу (Николай Карамзин приравнял царствование Грозного к монгольскому нашествию), не должно быть забыто. Опять-таки, судите сами. Нет печальнее чтения, нежели вполне канцелярское описание бедствий народных в официальных актах времен опричнины, продолжавших механически, как пустые жернова, крутиться и крутиться, описывая то, чего уже нет на свете. «В деревне в Кюлекше, — читаем в одном из таких актов, — лук Игнатки Лукьянова запустел от опричнины — опричники живот пограбили, а скотину засекли, а сам умер, дети безвестно сбежали. Лук Еремейки Афанасова запустел от опричнины — опричники живот пограбили, а самого убили, а детей у него нет. Лук Мелентейки запустел от опричнины — опричники живот пограбили, скотину засекли, сам безвестно сбежал...»

И тянутся, тянутся бесконечные, как русские просторы, бумажные версты этой хроники человеческого несчастья. Снова «лук» (участок) запустел, снова «живот» (имущество) пограбили, снова сам сгинул безвестно. И не бояре ведь все эти игнатки, еремейки да мелентейки, не враги государевы — просто мужики, у которых был «живот», который можно было пограбить, были жены и дочери, которых можно насиловать, «лук» был, который можно отнять, — пусть хоть потом запустеет...

Нераскаявшаяся

Здесь кончается моя компетенция как историка РПЦ. С этого момента единственное мое преимущество перед читателем — историческая ретроспектива. Которая, увы, неоспоримо свидетельствует о том, что на протяжении трех с половиной столетий заботилась иерархия РПЦ исключительно о своих земных богатствах. Ради них готова она была не только преданно сотрудничать с иноземным завоевателем, но и вдохновить, если верить Карамзину, второе «монгольское нашествие». Какие уж там нравственные ценности? Когда напомнили ей о них «нестяжатели», она объявила их «жидовствующими» еретиками и уничтожила. Откуда здесь взяться «традиции нравственных ценностей»?

Теоретически РПЦ могла обрести ее в последующие века. Могла бы, если б искренне покаялась в тех тяжких грехах, о которых мы только что говорили. Но слышали ли вы из уст иерархов РПЦ хоть какое-то слово покаяния? Напротив, церковники наняли целую армию пишущей обслуги, призванную оправдать все ее грехи. И продолжали грешить — в том же духе, в каком грешили в начале XIII века. Тот же «ордынский синдром» видим мы в действии и в 1943 году, когда прильнула РПЦ к груди Сталина, как некогда к груди монгольского царя, и преданно сотрудничала со спецслужбами тирана. И в 2012-м, когда она подкрепляет своими средневековыми канонами идейную пустоту чекистского режима.

В заключение добавлю, что, к счастью, и сегодняшним «иосифлянам» не удалось убить традицию домонгольского православия и «нестяжательства». Ее бережно хранят в сердцах тысячи священников и мирян. Да, их приходы бедны. Да, голоса их едва слышны за шумом официальной пропаганды. Но эти приходы есть. И само присутствие этой альтернативы — залог того, что у нравственных ценностей православия есть будущее. Ибо начинаются эти ценности с преодоления «ордынского синдрома», с независимости от власти.