Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Интерпретация проективных тестов

Подписаться Бесплатная «Золотая» новостная рассылка . Подписчиков 985 RSS
←   Февраль 2011   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28


За последние 60 дней ни разу не выходила


Открыта: 25-03-2006
Адрес автора: psychology.rorschach-owner@subscribe.ru

Автор
Ольга Бермант-Полякова

Статистика

985 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Интерпретация проективных тестов


Rorschach & Psychoanalytic Diagnostics
Быть психологом

Здравствуйте, уважаемые читатели!
Выпуск четвёртой недели февраля 2011.

В 2011 году в выпусках рассылки «Интерпретация проективных тестов» будет перепечатана моя монография «Посттравма: диагностика и терапия», изданная в 2006 году издательством «Речь» тиражом 1500 экземпляров. Как мне неоднократно приходилось слышать, тираж книги давно распродан. Где прочесть издание он-лайн, я не знаю, поэтому опубликую текст здесь, в «Золотой» рассылке, - в книге 248 страниц, неделя за неделей по пять страниц у вас будет возможность прочесть её всю, бесплатно. Книгу я писала в 2005 году, новые статьи, лекции и практические занятия по психодиагностике и психотерапии еженедельно пишу для тех, кто оформил платный абонемент.

Книга на сайте Озон

© О.В. Бермант-Полякова, 2006
Со стр. 37-40

Фиксация на травматическом переживании.

На взгляд психотерапевта, профессионализм в работе с пострадавшими от травматического события заключается в умении различать осмысление по типу остановленного наррадигмального цикла (или, другими словами, патологическую фиксацию на травматическом переживании) и осмысление по типу разорванного наррадигмального цикла, другими словами, пост-травму (см. выше примеры 3 и 4). В первом случае уместна аналогия с патологическим состоянием горя. Во втором случае это специфическая пост-травматическая картина.

Литературная иллюстрация 5.

Осмысление по типу остановленного наррадигмального цикла.

Л.Н. Толстой назвал свой рассказ «После бала». Что произошло после бала, остаётся непонятным самому герою и потому неназванным, но это неназванное необратимо изменило жизнь человека. Как можно заключить из рассказа, пережитое много лет назад явно стоит перед глазами рассказчика до сих пор. Он оказался неспособен продолжать обычную жизнь после увиденного. Было ли зрелище экзекуции сокрушительным для его Эго? Да. Имеем ли мы дело с посттравматическим расстройством? Попробуем разобраться.

Подвергалась ли жизнь героя угрозе в этом событии? Нет. Была ли объективная опасность нанесения вреда его телесной целостности? Нисколько. Переживалась ли им субъективно угроза жизни или здоровью? Нет. Имеем ли мы дело с посттравматическим расстройством? Нет. Такова психиатрическая оценка произошедшего после бала. Что же тогда с ним случилось, отчего вся жизнь его круто изменилась с тех пор, как он стал свидетелем экзекуции? Ответ на этот вопрос может дать психодинамическая формулировка. По-видимому, имеющихся в распоряжении Ивана Васильевича ресурсов Эго было недостаточно, чтобы интегрировать ночь на балу и утро после бала в одном понимании. Причина фиксации на травматическом переживании, по-видимому, в слабости Эго.

Рассказчика этой истории Ивана Васильевича, сообщает Толстой, отличала манера отвечать на собственные, возникающие по ходу разговора мысли. Герой не обращает внимания на собеседника, вступая со своими мыслями невпопад. От мира его отъединяет «невидимый экран», то есть способность адекватно оценивать реальность у рассказчика нарушена.

В первой части рассказа герой описывает состояние, которое психиатр назвал бы гипоманиакальным: «Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое её выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с её елисаветинским бюстом, и её мужа, и её гостей, и её лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же её, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на неё, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство».

Он настолько счастлив, но не может спать. Ноги несут его к дому девушки. Весь мир воспринимается через призму приподнятого настроения. «И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, — все было мне особенно мило и значительно», - замечает рассказчик.

Заметив скопление людей на поле возле дома возлюбленной, он думает, что идёт ученье, однако ему объясняют, что идёт экзекуция. Иван Васильевич рассказывает о своих переживаниях:

«При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлёпнул ею по спине татарина. ... Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека.

— О Господи, — проговорил подле меня кузнец».

Строго говоря, экзекуция не несёт ни угрозы жизни Ивана Васильевича, ни его телесной целостности, не говоря уже об исчезновении чувства Я перед лицом неминуемой смерти. Воспринятое событие остаётся целостным, рассказчик остаётся в контакте с наблюдающим Я. Оно помнит, что он не поверил тому, что видит.

Следующие происшествие оказывается разрушительным для психики героя. Рассказчик видит, как отец девушки «своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина.

— Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошёл в меня от этого зрелища».

Герой находится во власти аффектов, силы Эго «перегружены», психологические защиты не справляются с тревогой. Он теряет контакт с реальностью: «Не помню, как я добрался домой и лёг». С помощью алкоголя Ивану Васильевичу удаётся изолировать сознание от болезненных переживаний. «Не помню, как я добрался домой и лёг. Но только стал засыпать, услыхал и увидел опять всё и вскочил. «Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян».

Позднее чувства тошноты, ужаса, недоумения конденсируются в одном слове «всё». Герой рассказа теряет контакт со своими эмоциями и затрудняется осмыслить увиденное. «...стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился».

Сумел ли герой назвать переживания словами? Да. Удалось ли ему осмыслить происшедшее и сложить рассказ о событии? Да. С его точки зрения, всему причиной «случай», «всё дело в случае». Способен ли он осмыслить событие иначе? Нет. Осмысление потрясшего его события остановилось много лет назад. Назовём ли мы этого пациента пост-травматическим? Нет. Страдает ли он от фиксации на травматическом переживании и показана ли ему психотерапия? Да, безусловно.

С уважением,
Бермант-Полякова Ольга Викторовна
психолог, психотерапевт, супервизор
Новые лекции и практические занятия

Наверх
В избранное