[свободная трибуна] Статья: Ход конём

[свободная трибуна] Статья: Ход конём
приветствует Вас!
Ход конём
Лев Игошев
25 апреля 2014 0

Тютчев, русская дипломатия и Европа
В предыдущем материале мы постарались показать трагическое переплетение -
вплоть до гибели - политики и судьбы А. С. Пушкина. И вполне закономерно -
ибо в России поэт и впрямь больше, чем поэт - он, как в древности, <вещий>
(ша'ир, как называли арабы своих великих сказителей и вдохновителей) - в
текст вошёл краткий рассказ о другом поэте и дипломате - Тютчеве. Но если
Пушкин не знал, с чем он встретился - и не увидел, что против него вышел
воспитанник лучшей на тот момент военной школы (Сен-Сир), профессиональный
стрелок - так сказать, Запад в кубе - то Тютчев, как профессиональный
дипломат, видел, против чего он идёт, умел оценить масштаб схватки. Да,
первый её раунд провалился (о чём мы уже рассказали в первой статье).
Провалилась и попытка показать властителям дум Запада реальную роль России в
истории. Как ни были интеллектуальны статьи Тютчева (что оценили лучшие
европейские публицисты того времени) - но не им было что-либо переломить.
Интеллект интеллектом - а Запад, пусть и умеет интеллект ценить, но туго
знает своё дело. Тютчева обругали как только могли - и пошли дальше. И пусть
наш <вещий> провидел катастрофу, которой не видели они - и они потом в этом
признались - они направления не сменили. <Будем такими, как мы есть, или не
будем совсем> - сказал один римский папа, когда ему предложили отказаться от
некоторых своих явно устаревших прерогатив. Тютчев это понял. Понял и то,
что при этом режиме ему делать нечего. Нессельроде не стал его уничтожать -
очевидно, боясь напомнить императору лишний раз про Тютчева и про покойного
Бенкендорфа с его опасными для Нессельроде мыслями, и Тютчев числился где-то
каким-то курьером, порой даже отвозившим какие-то бумаги - и отводившим душу
в салонах, ядовитничая по полной (а он это делать умел).
Сейчас придётся сделать большое отступление - дабы понять, что же в
дальнейшем русским политикам - в том числе и Тютчеву - пришлось исправлять.
Так вот, николаевское время кончилось естественным крахом - Крымской войной.
Что понятно - Николай I тешил себя мыслями о том, что именно он стоит на
страже порядка в Европе и потому не может быть неуважаем европейскими
правыми. Конечно, он стоял на страже европорядка. Конечно, революция 1848
года, в какой-то мере повторявшая 1789-й - в том числе и по мировому её
размаху - была остановлена в своём разбеге именно русскими войсками,
громившими венгров - но перепугавшими всех. Парижским революционерам
пришлось приостановить своё рвение в посылке везде и всюду революционных
отрядов, несущих, по давнему выражению, свободу на штыках. (Кстати, против
таких отрядов был и молодой Маркс, сказавший тогда своё знаменитое:
<революцию нельзя экспортировать>). А затем перепуганные буржуа стали срочно
сворачивать и саму революцию. И, как всегда, под шумок творилось многое
другое. Так, Пруссия, уже тогда подтягивавшая раздробленные немецкие земли к
себе, решила отобрать у Дании бывший тогда датским Шлезвиг-Гольштейн.
Николай счёл, что <это не есть порядок>. Датская же армия, как и флот, были
слабы (вообще где-то с XV-XVI веков вся история Дании есть история
ослабления и территориальных потерь). И балтийцы во главе с адмиралом
Епанчиным пришли на помощь Дании. Мир облетело знаменитое словечко: <Не
бойся, датский король - Епанчин с тобой!>. Порядок был спасён - Шлезвиг был
завоёван Пруссией потом, десятью с лишним годами позднее; в сей же момент у
пруссаков, что называется, обломалось. Но Россия потеряла дружбу едва ли не
единственного традиционно дружественного и быстро усиливающегося государства
- Пруссии. Все в Европе, кроме бессильных датчан, Россию и презирали, и
ненавидели. Ибо не получилось у Европы в целом сверзиться в
постреволюционную резню, а у Пруссии - стать в этот момент милитаристским
центром объединения Германии - и всё из-за России: Какой бессовестный и
тиранический русский деспотизм:
И деспотизм получил по полной. Грянула Крымская война. В Россию вторглись,
по сути, объединённые силы Европы. Помимо прочего, Николай I старался жить
по средствам и потому экономил на армии - нарезные ружья стоили в
четыре-пять раз дороже гладкоствольных. Европейские же правители отважно
лезли в долги, помня, что умеренный долг - это твоя проблема, а огромный -
проблема твоего кредитора. И, не жмотничая, перевооружали свои армии. Но
проблема была не только в этом.
Обычно, характеризуя правление Николая I, употребляют только слово
<деспотизм>. Но деспотизм деспотизму рознь. Надо ещё и смотреть, куда идёт
этот деспотизм, под какую модель он старается перестроить общество. И вот
тут, при попытках это исследовать, всплывает множество интересных фактов.
Во-первых, оказывается, Николай не только и временами не столько укреплял
авторитет и силу своей власти. Если бы он делал только это - было бы
полбеды. Много кто старается укрепить свою власть. Нет, Николай решил
укрепить авторитет любой власти, власти как таковой, вообще, власти любого
властного лица. Например, законодательно было закреплено, что в случае
расхождения показаний по суду предпочтение отдаётся: служащему перед
неслужащим, знатному перед незнатным, духовному лицу перед светским и
мужчине перед женщиной. К чему это привело - понятно: знатные и добившиеся
высокого поста стали своего рода удельными князьками. Управление страны
затрещало по всем швам. Приходилось фактически управлять посредством
бесконечных ревизий, посылая во все области государства бригады чиновников с
особыми полномочиями и без конца скидывая совсем оборзевших правителей.
(Понятно теперь, сколь злободневен был Гоголь со своим <Ревизором>?).
Князьки, как и подобает князькам, грызлись, стараясь подгрести под себя
больше и больше власти. Но если в гражданской службе это было, по крайней
мере, подковёрно, то в военной:
Думаю, что для многих читателей не будет откровением то, что гг. генералы
весьма и весьма нередко грызутся между собой. Впрочем, на то они и военные,
чтобы быть жёсткими и соперничать. Но всё же это, при нормальном ходе дел,
усмиряется субординацией и прочим. Тут же, когда генералы становились
князьками, оборзение достигало изрядных пределов. Как они мнили о себе -
видно из одной речи В. А. Перовского, генерал-губернатора Оренбургского
края, перед войсками, примерно такого содержания: <Я вам и царь, я вам и
Бог, меня единого слушайтесь!>. Некоторые казаки-староверы, решившие, что
дух антихристов уже возвеял на землю, и постаравшиеся сперва напроситься на
жуткое страдание - шпицрутены (потом те из них, кто выжил, убежали в
недоступные места и там жили, ожидая Страшного Суда), приводили перед
военным судом в качестве доказательства господства антихриста на земле
именно это самовозношение Перовского. А ведь Перовский был гуманным,
просвещённым и доброжелательным человеком. Другие меньше выступали - но
больше работали в сем направлении: В итоге - уже в венгерской кампании
1848-49 годов, перепугавшей всю прогрессивную и не очень Европу и
послужившей началом конца революции 1848 года, выяснилось, что
начальствующие друг друга подсиживают со страшной силой. Генералы так
сводили счёты друг с другом, что и власти Николая не всегда хватало, чтобы
утихомирить грызню. Ну да, престиж генеральского чина был - выше некуда. Как
они цапались в начале Крымской - отдельная песня. Понятно, что
обороноспособность от того отнюдь не росла.
Но самым большим вредом было, по нашему мнению, то настроение, которое
Николай старался внедрить всюду. Это - настроение пассивного, бездумного
повиновения. Вот уж где впору говорить о превращении людей в винтики.
Старательно изгонялась инициатива как таковая. Усиленно внушалось, что
человеку не должно быть дела ни до чего, кроме как до своей должности и до
своих частных интересов. Доходило до того, что передавали за верное: когда
народ прочитал манифест о начале Крымской войны - начались патриотические
высказывания по поводу того, что Россия должна победить - и советы, как это
лучше сделать. Николай будто бы выслушал донесение о случившемся, пожал
плечами и сказал: <А им-то что до того?>. То есть война - забота царя и
приближённых - а народу нужно только исполнять приказанное, даже не особо и
воодушевляясь. Повторю: это известие не стопроцентно точно, но
небезызвестный Феоктистов (отнюдь не радикал, а впоследствии даже и
охранитель) считал, что если это и неправда, то хорошо выдумано. До такой
степени это передавало идеал, к которому стремился царь-батюшка. Словом, в
стране успешно побеждала полная безынициативность. При таком настроении даже
и при наличии куда лучшего оружия трудно рассчитывать на победу над
серьёзными противниками. И - пошли неудачи:
Но нет худа без добра. Именно неудачи, так сказать, разбудили русское
общество. Либералы уже тогда либеральничали - то есть ехидствовали и
радовались каждой неудаче. Но многие более вменяемые люди стали действовать
по-иному - с инициативой. Перед лицом опасности исчезла боязнь наказания от
начальства за неуставные действия. Как за гранью фола действовал Нахимов в
Севастополе - написано много. Достаточно сказать, что он только что не
посылал по понятным адресам иных царских посланников. Люди стали изобретать
многое - и применять это, не очень-то спрашивая у власти - действие, ещё год
назад просто немыслимое. Волна самодеятельности и отбрасывания мелочной
регламентации, возникнув в Севастополе, прокатилась по всей стране вплоть до
Питера. Организовывались самые причудливые отряды, предлагались немыслимые
проекты: Один из семьи Перовских - министр уделов Лев Перовский (брат
Василия) - сам составил проект образования такого отряда от имени царя,
которому оставалось только расписаться. Раньше он за такую инициативность
мог бы быстро улетучиться в отставку. А теперь: Плотину прорвало. И ещё
неизвестно, чем больше был потрясён Николай, бродивший в прострации по
Зимнему и то сам встававший на колени и молившийся, то ставивший на колени,
дабы жарче молились, подвернувшихся часовых - неудачами или тем, что его
как-то враз перестали слушаться - и обходились без него везде и всюду. Во
всяком случае, его действия - стремление, будучи уже изрядно простывшим,
непременно выйти на мороз, чтобы выступить перед войсками - сильно похожи на
замаскированное - может, даже и от себя - но самоубийство. Впрочем, есть
версия, что виной его смерти была не простуда - а отравление - опять же
самоубийственное. Не исключено. Видеть крушение - причём не только крушение
силы армии, с которой не всё было мрачно - в 1812-м было куда мрачнее - но
крушение порядка, которому ты посвятил всю жизнь - это не все могут
пережить.
А волна шла всё дальше и дальше. Люди стали в открытую говорить о том, о чём
раньше переговаривались только немногие - да и то шёпотом. На новую власть
обрушилась волна проектов, с которыми приходилось считаться. И вот новая
странность: почему-то именно тогда, когда выявилась тщетность микро-успехов
союзников (вытеснение с великим грехом пополам русских войск из одной части
Севастополя), когда представители Франции и Англии переписывались о том, что
неясно, что же делать, куда и как двигать войска - а главное, приведёт ли
это хоть к чему-либо ощутимому - новая власть решила срочно заключить мир. И
опять же вопрос: почему так срочно? Отделаться от тяжёлой и непопулярной
войны? Понятно. Но ведь были же известия, что коалиция выдыхается. Значит,
впереди если не победа - то хотя бы менее тяжёлые условия. Денег не хватает?
А когда их в России хватало?
И по этому, и по некоторым другим фактам (жалобам властей на своеволие и
разнузданность) нельзя не предположить: власть испугалась русской
самодеятельности, самоуправляемости. А вдруг да люди увидят, что могут и
сами решать все вопросы, а верхушка нужна так: ну для представительства и
прочего:
Но как бы то ни было - мир был заключён. С минимальными потерями для России.
Но всё-таки Черноморский флот (военный, естественно) ей держать было
запрещено.
А теперь вернёмся к нашему герою. При воцарении Александра II многие
николаевские фигуранты быстро полетели - стала слишком явна их
профнепригодность. Винтики они и есть винтики. Некоторое время - в раннюю
николаевскую эпоху - они ещё могли быть терпимы, благо сам Николай, подобно
своему старшему брату Александру, обладал каким-то странным перекосом: с
одной стороны - дубоватый солдафон, с другой - явный дипломатический талант,
любитель довольно изысканных комбинаций. Как это может уживаться в одном
человеке - загадка. Но оно было так. Потому винтики могли крутиться по воле
императора - и это кое-где кое-когда бывало неплохо. Но вот с
царём-освободителем этот номер не проходил: как ядовитил тот же Тютчев,
<когда государь разговаривает с умным человеком, у него вид ревматика,
стоящего на сквозном ветру>. Поэтому приходилось приглашать умных людей,
дабы они делали ту работу, которую ранее старался делать сам Николай. А как
быть? Кроме того, деятели прежнего царствования вызывали и недоверие:
слишком они были приучены лгать. Об <официальной лжи>, вошедшей в привычку,
о её сущем вреде и необходимости искоренения были даже официальные бумаги.
Естественно, что Александр II не без основания видел во многих прежних
деятелях закоренелых, скажем так, фантастов. Тем более что он нечто знал про
таких хмырей, как Нессельроде:
Словом, наступила эра новой кадровой политики. И канцлером стал князь
Горчаков Александр Михайлович. И одним из его советников - причём
активнейшим, теребящим князя, то давящим на него, то умело растравляющим его
фантастическое честолюбие - был, да-да, наш великий поэт - Тютчев Фёдор
Иванович. И русская внешняя политика делалась всё смелее и изощрённее.
Сначала был жёсткий отпор Горчакова иностранным державам, попытавшимся на
Россию надавить во время польского мятежа 1863 года. И тут немалую роль
сыграл Тютчев, не только подталкивавший Горчакова, но и обеспечивший
активную поддержку печати. По сути, он дарил журналистам не только темы, но
и любую половину изложения блестящих материалов. Он порой и подыскивал
журналистские кадры - подчас в очень неожиданных местах. Так, например,
именно с польского мятежа в России стал неслыханно популярен правый
журналист Катков. Отчаянный, отважный, стоящий всегда на страже России,
готовый при всей своей прогосударственности сказать кому угодно жёсткие
слова, он с восторгом читался всюду - от питерского света до старцев Оптиной
пустыни. Собственно, с его появлением стала падать слава Герцена - но у
Герцена хватило честности отметить, что сила Каткова - это ещё и сила
воздействия общественного мнения на власть.
И всё было бы, кажется, хорошо. Но, как часто у нас бывает, сила Каткова
плохо дружила с умом - даром что Катков был во время оно профессором
Московского университета. Его заносило направо и налево. Он постоянно
носился с какими-то немыслимыми конспир-олухическими разоблачениями, которые
лопались и только вредили его репутации. Его почему-то тянуло к восхвалению
решительно всех порядков Англии - что тоже вредило многим, и в первую
очередь - ему. Не буду говорить уж о страшном ляпе его с т. н. классическим
образованием - для этого нужен особый материал. Словом, при Каткове,
увлекающемся, нетерпимом, да ещё и с более чем поганым характером, нужен был
свой человек.
И такой человек нашёлся. Это был его секретарь Георгиевский, который потом
стал, после смерти Каткова, вести редакцию его журнала - <Московские
ведомости> - прежним курсом. Феоктистов, бывший тогда одним из помощников
Каткова, изумлялся, откуда взялся этот человек - немного занудный, но
твёрдый, понимающий и готовый укротить даже неистового Каткова. Как он сумел
попасть из Одессы в Питер и стать такой страшной силой?
Ларчик просто открывался. Жена Георгиевского была сестрой известной
любовницы Тютчева, как бы его <второй жены> - Е. Денисьевой. Тютчев с ним
познакомился, обнаружил благодатную почву, <накачал> его своими идеями и
наработками - а потом потихоньку, через салоны, предложил Каткову как
помощника - при том, что отношения самого Тютчева с Катковым были далеко не
безоблачны; дубоватость Каткова порой выводила Тютчева из себя. И
Георгиевский осторожно гасил порывы Каткова - и сам писал статейки, которые,
как оказывается, на любую половину состояли из писем и записок Тютчева.
После смерти и Каткова и Тютчева выяснилось, что Георгиевский как модератор
просто уникален; потом он же сдерживал порывы неистового и тоже
заносившегося невесть куда известного реакционера гр. Дм. Толстого, став для
него так же необходим, как и для Каткова.
Кто там сказал: <Кадры решают всё>?
Но всё это было мелочью перед основным делом Горчакова-Тютчева 1870 года.
Европа, в результате Крымской войны освободившаяся из-под тяжёлой русской
руки, развивалась бурно и свободно - то есть с аппетитом принялась сводить
счёты. Свободные европейцы трескали друг друга с большим энтузиазмом. Как
это часто бывает, от Крымской войны выиграли больше всего те, кто в ней не
участвовал. В первую очередь - Пруссия. Она быстренько стала подбирать
немецкие земли. Пришёл черёд и пресловутого Шлезвиг-Гольштейна, причём в
ходе всеобщей свалки была поставлена на место и Австрия - Пруссия быстро ей
указала сидеть и не высовываться в результате блестящих побед, таких, как
при Садовой. Александр II обожал прусского государя, Горчаков же во многом
подыгрывал Бисмарку, намереваясь делать то, чем до сего занималась Европа -
ловить рыбку в мутной воде. Наконец, настал черёд и Франции. Там всё никак
не могли всерьёз воспринять немецких военных. И - наступил 1870 год.
Политики, политиканы и просто люди, вовлечённые в европейскую жизнь, были
потрясены. Европейский баланс был нарушен - явилась новая сила, новый
гегемон. И, пока потрясённые разгромом Франции политические верхи вертелись
- вроде бы неприметно сбоку последовал тихий (как почти всё у Горчакова), но
сильный удар. Россия объявила, что не считает себя связанной второй статьёй
Парижского трактата о нейтрализации Чёрного моря. Черноморский флот
возвращался! Таков и был <ход конём> со стороны новой русской дипломатии.
Сыграть на противоречиях - а потом: ну и пусть Европа трещит от прихода
новой силы! Да, она опасна - и об этом Тютчев уже высказывался: <Ведь
падение Франции, сколь ни заслужено оно глубоким внутренним разложением
нравственного чувства, было бы тем не менее огромным бедствием со всех точек
зрения, особливо же с точки зрения нашей собственной будущности: Ибо
насколько соперничество сил, образующих Западную Европу, составляет
главнейшее условие этой будущности, настолько же окончательный перевес одной
из них над другой явится страшным камнем преткновения на открывшемся перед
нами пути, и пуще всего на свете - неминуемое объединение Германии, это
пробуждение легендарного Фридриха Барбароссы, которого мы увидим живьем
выходящим из его пещеры. - Сцена величественная и прекрасная, должен с этим
согласиться, но я был бы в отчаянии, если бы мне пришлось стать ее
зрителем:>. Но ведь эта сила появилась из-за устранения русской руки. Что же
тут было стесняться? Надо было ловить момент - чем Горчаков и
воспользовался, а Тютчев обеспечил ему поддержку.
Чувствую, что читатели могут сказать: да, хорошая операция. Ну и что?
Обыкновенная история. Воспользовались изменившейся ситуацией, всё
переиграли. Таких историй на Западе - тьма. Стоило ли писать статью - да ещё
с такой длинной предысторией?
Вот здесь и надо сказать: так, да не так. Трудно сказать, решился ли бы на
это Горчаков, если бы не сильнейшая поддержка Тютчева. Да, это нормальный
ход. Но: ведь мы имеем дело с рыссиянской, паньмаишь, элитой, которая уже
давно смотрела (и смотрит) на Европу снизу вверх. Европе, видите ли, можно
заниматься всяким дипломатическим кидаловом, а вот нам: рылом не вышли-с.
Горчакова дико срамила наша, извините за матерное слово, <общественность> -
и во главе её были: великие князья. Да-да, родня царя, права на престол не
имеющая. Зато влиятельная - и бузящая до крайности. Часто весьма специфично
глядящая на Европу (как на престижнейший кабак) - но тоже снизу вверх. И вот
эта-то компания и давила на Горчакова, восклицая, что им, видите ли, теперь
после такой операции будет стыдно смотреть на европейцев. А после того, как
парижане стали всякую большую пьянку со скандалом стали звать <приезд
великих князей> - им было ну никак не стыдно. Только тут, когда России стало
лучше, они застеснялись. Даже не царь, при всей своей недалёкости понявший,
в чём дело - а именно они, <жадною толпой стоящие у трона>. Впоследствии не
выдержал даже Победоносцев, на одном из совещаний на высоком уровне
сказавший в присутствии двух великих князей: <Ах, великие князья - это такая

И то, что Тютчев пошёл против всех них - и сумел подтолкнуть к этому и
Горчакова - обернулось победой для России. На все аханья перед Европой от
них как бы слышался единый ответ: <А наплевать!>. И <ход конём> увенчался
успехом:
В назидание можно было бы привести один тютчевский афоризм, как всегда,
идеально строгий и точный: Усобица на Западе вот наш лучший политический
союз.
Читайте также:
Погибший на посту. Тайна гибели Пушкина
http://zavtra.ru/content/view/pogibshij-na-postu/
С уважением
Нина