Только разобравшись с собственной травмой, мать может помочь дочери справиться с ужасом, который вошел в их жизнь

Все началось с сервиза. Он методично убывал. Каждая ссора Полины с дочерью заканчивалась битым фарфором. К осколкам мог привести любой разговор: от обсуждения успеваемости в школе до меню ужина. На вполне невинное замечание Алиса реагировала сначала оцепенением, потом бешенством и истерикой с битьем посуды. Полина не понимала, что происходит. Еще недавно милая, игривая, добродушная и послушная дочь проявляла агрессию, неуравновешенность, дичилась и замыкалась в себе. Подруги говорили: «Да это просто переходный возраст». Но девочке было только 12, Полина не ждала кризиса так рано. И так внезапно.

Двойное дно

Уговоры сходить к школьному психологу стоили Полине супницы, но зато последующая цепь событий привела к разгадке. Пообщавшись с Алисой, психолог обратила внимание Полины на то, что дочь жалуется на чрезмерное давление со стороны матери, принуждение, навязывание своего мнения. И посоветовала немного «отпустить» Алису, дать ей больше пространства для самовыражения. Самовыражение не заставило себя ждать: с вечеринки у подруги дочку в буквальном смысле принесли — настолько она была пьяна. А ей всего 12! Вот и слушай после этого психологов…

Алису безудержно рвало. Лоб покрылся испариной. Глаза закатывались. Но в промежутках между позывами девочка все пыталась что-то сказать. Полина разобрала, что «прости» и «я не хотела» — относятся к ней. Но вот обрывочные «он меня не слушал», «никто не помог», «я не виновата, я боролась» сводили с ума. Конечно, это просто могло относиться к застолью: к тому, кто подливал и подливал. Но сердце Полины страшно колотилось, а интуиция подсказывала худшее. Надо было поговорить. Не сейчас. Утром.

Полина не стала будить Алису в школу и терпеливо ждала, когда дочь проснется сама. Она даже слышала, что дочь проснулась, но жутко боялась заходить к ней в комнату. А дверь изнутри все не открывалась. Взрослые должны быть сильными. Должны первыми идти навстречу, решила Полина и как только открыла дверь, Алиса разрыдалась. Потому что все то время, пока она била мамин сервиз, ей нужна была поддержка. Любовь и крепкие объятия. Потому что в ее жизни произошло нечто такое, чего она не могла осмыслить и стыдилась рассказать. И только пьяный бред помог сделать шаг и открыться: полгода назад на вечеринке у подруги ее изнасиловал приятель старшего брата хозяйки квартиры.

Рассказ дочери ужаснул Полину: в нем было столько прозы и обыденности. «Девчонки потом поздравляли. Я стала вроде как героем. Переспала со старшим мальчиком. Такая крутая». Девочки хихикали. Вечеринка продолжалась. И никому не было дела, что дико больно, что колени трясутся, ощущение грязи не покидает, что ты теперь — уже даже не ты. А потом надо было в школу. А потом снова прогулки. С теми же девчонками. Попытки поговорить. Уход от темы. Пустота. А маме — как ей сказать? Если никто не верит, разве она поверит? Еще и ругаться будет. Уж лучше молчать…

Полина полночи провела в интернете на форумах и психологических порталах: искала, как правильно себя вести, что делать, чего не делать, как помочь дочери и есть ли шансы наказать виновного. А ночью случилось непоправимое. Она вспомнила… Сначала это были какие-то вспышки, картинки. Почему-то давно забытый и никогда не снившийся ненавистный отчим. Злая мама, земля ей пухом. Что-то липкое, не отмывающееся с лица. Кислый запах с примесью мочи. И, вскочив в поту, Полина поняла, что это — не сон.

Маску на себя, потом — на ребенка

«Травмированные матери иногда невольно транслируют свой страх на дочерей и сыновей, вызывая в тех различные психические деформации — боязнь людей противоположного пола, фригидность, навязчивое восприятие любого контакта как насильственного и сексуального, — рассказывает Марина Эрлих, психолог Независимого благотворительного центра помощи пережившим сексуальное насилие «Сестры». — Но в нашей практике, к сожалению, есть случаи, когда тема материнской травмы всплывает в момент, когда насилие — в том числе сексуальное — совершается уже по отношению к ребенку.

Нет принципиальной разницы, отчетливо ли мать помнит обстоятельства, при которых подверглась насилию. Опаснее всего, что в тот момент, когда все родительские силы должны быть брошены на помощь ребенку, травмированная мать утопает в собственном горе и экзистенциальном ужасе. Даже «здоровой» в контексте нашей темы матери сложно справиться со своими эмоциями и помочь ребенку выкарабкаться из трясины депрессии и нежелания жить. А нежелание — или, точнее, невозможность — жить, как раньше — одна из ключевых проблем любого человека, пережившего насилие. Ведь в момент насилия каждый — вне зависимости от возраста и пола — ощущает себя на грани смерти. Он не знает, чем закончится происходящее. От него ничего не зависит. На ментальном уровне он практически умирает. Эта маленькая смерть может спрятаться так глубоко, что ее не вытравить и годами. Даже стараниями самых лучших специалистов.

И в момент, когда подросток или ребенок, переживший насилие любого рода и степени, пытается отторгнуть эту «маленькую смерть», вернуться к нормальному существованию, присутствие деятельной, спокойной, принимающей матери жизненно необходимо. Ведь для ребенка родитель — камертон. Если мама спокойна, значит, я могу позволить себе быть спокойным. Но если мама замыкается, впадает в истерику или постоянно плачет, значит и я уже не могу позволить себе быть прежним, я должен страдать. И если «здоровые» мамы, звонящие нам, все-таки могут взять себя в руки и действовать во благо ребенка, то травмированная мать в этой ситуации полностью погружается в собственную «маленькую смерть». Она не в состоянии поддержать ребенка в момент катастрофы, не в состоянии реагировать и действовать».

Как мне это развидеть

Полина не знала, что ей делать. В голове крутилась дурацкая шутка из интернета: «Ну, и как мне теперь это развидеть?» Она пыталась взять себя в руки, ведь надо было помогать Алисе. Алиса важнее. Ей так сейчас нужна мама. Но не думать не получалось. Любая свободная от бытовых занятий секунда возвращала ее в состояние, когда ты — плюшевая игрушка в зубах пса. И он сделает из тебя, что захочет. Как захочет. И когда захочет. И каждый взгляд на Алису, каждое воспоминание об их разговоре — вело туда же. Ей хотелось рассказать дочери, что она ее понимает, как никто другой. Потому что и с ней такое было. И тут же приходила мысль: а может, это я виновата? Может, с Алиской это все из-за меня? Потому что я жертва? И смогла научить дочь только одному — тоже быть жертвой?

«Полине повезло, что у Алисы в школе оказался специалист, настолько понимающий и открытый, чтобы и родители без сомнений бежали к ней, — считает Марина Эрлих. — Случаи, когда взрослые женщины, достаточно счастливо устроившие свою жизнь, внезапно вспоминают эпизоды сексуального насилия из детства или подросткового возраста, довольно часто встречаются в нашей практике. Тем более сейчас, когда в информационном поле это одна из широко обсуждаемых тем.

Каждой из них помощь специалистов будет кстати. Я видела, как некоторые люди, подвергшиеся сексуальному насилию, справляются с осознанием своих эмоций, принимают, переживают, анализируют и в итоге отпускают ситуацию. Но обычно это непосильная задача для психики, которая старается обезопасить нас от пережитого ужаса. Некоторые настолько быстро и глубоко блокируют воспоминания, что полностью вытесняют их из сознания. Но события могут вернуть давно забытые чувства — и тогда уже приходится встречаться с ужасом лицом к лицу.

Когда, из-за случившегося с дочкой несчастья, мать вспоминает, что сама подвергалась насилию, ей в первую очередь, нужно разобраться со своими чувствами. Иначе она не сможет помочь любимому ребенку, тем самым обрекая на дополнительные страдания обеих. Дочь не сможет пережить кризис, а к материнскому ужасу за себя и за дочь со временем добавится еще и чувство вины: в такой сложный для ребенка момент думала только о себе. Но дело в том, что она и не могла не думать о себе, поскольку переживания в момент изнасилования обладают такой интенсивностью, что затмевают остальные чувства. Даже в воспоминаниях. По этой причине я убеждена, что каждый человек, подвергшийся насилию, должен проработать все со специалистом, чтобы просто жить дальше или, как в нашем случае, помочь жить дальше своему ребенку.

Когда в одной семье у женщин разных поколений происходят эпизоды сексуального насилия, невольно хочется проводить параллели. Не надо. Сейчас много пишут о комплексе жертвы, не слишком глубоко разбираясь в материале. На самом деле это могут быть совершенно не связанные вещи. Жизнь очень разная. В природе человека, столкнувшегося с проблемой, чуть более доверительно относиться к «товарищам по несчастью». И вполне естественным представляется стремление родителя распахнуть душу ребенку, чтобы и тот открылся навстречу. Возможно, вместе проще пережить горе. Но я бы сто раз подумала, прежде чем это делать. Все, конечно, зависит от возраста и темперамента ребенка. Определенный тип молодых девушек действительно может понять и принять откровения матери — и это окажет терапевтический эффект. Но в большинстве случаев (и особенно в нежном возрасте) станет лишь дополнительной травмой для дочери. Ребенок должен оставаться ребенком. Такие разговоры лучше оставить хотя бы до ее тридцатилетия«.

Похожие и разные

Полина еще долго задавалась множеством вопросов: почему тогда, давно, когда она была девчонкой, мама не поверила ей? Почему взбесилась, хлестко шлепнула по лицу мокрым полотенцем (кажется, потом было что-то вроде: «Вот дрянь. Чего только не выдумает, лишь бы мать без мужика оставить. Вырастила на свою голову», — но Полина уже не была уверена, что правда случилось, а что она додумала сама). Ей было обидно, что дочь решила про нее так же: не поймет, будет ругать, не поверит. Ей было больно от того, что она точно не знала, поверила бы она Алисе, если бы речь шла не о прыщавом 15-летнем подростке «где-то там», а о ее новом муже. Благодаря школьному психологу и Центру «Сестры» они с дочкой сумели наладить взаимоотношения и быт (школу, правда, предпочли сменить), но их история далеко не единственная.

«Каждый случай уникален, — подтверждает Марина Эрлих. — И опыт одного человека всегда отличается от опыта другого даже при кажущейся схожести ситуаций. Например:

— Не пережитый до конца, не осознанный и не отпущенный страх матери перед самой возможностью сексуального насилия приводит к тому, что она устанавливает немыслимые запреты на общение дочери с мальчиками. Постоянно говорит о противоположном поле в такой модальности, что мужчины и юноши представляются девочке по-настоящему опасными людьми (все без исключения). Сама не вступает ни в какие отношения, тем самым диктуя дочери болезненную фобию.

— Мама пережила сексуальное насилие, было заведено уголовное дело, но виновные не были найдены. В момент, когда беда случается с ее ребенком (это может быть не только насилие над дочкой, но и над сыном — например, побои), мать начинает искать виновных, тратит на это все силы, не отпускает ситуацию, даже когда ребенок психологически уже готов смириться и пережить случившееся, — то есть родитель зацикливается на своих застарелых переживаниях, тем самым мешая ребенку справиться с проблемой.

— В далеком прошлом мамы была ситуация сексуального насилия, которую, как ей представляется, ей удалось осмыслить и пережить, но в отношении дочери или сына она любой контакт воспринимает как сексуальный: будь то в общей игре или даже на уроках физкультуры. Навязчивые состояния говорят, во-первых, о том, что травма не зажила, а во-вторых, ставят ребенка в двойственное положение (дети не понимают, они могут стесняться, а могут и перенять такую трактовку любого движения).

И многое-многое другое. Именно поэтому я не устаю повторять, что самостоятельно справиться с крушением собственного мира, с кризисом после насилия, с оглушительными разрушительными переживаниями очень сложно.Но для этого и существует Центр «Сестры», чтобы помочь пострадавшим и их близким»

Екатерина Алипова