Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Запрещенные новости

  Все выпуски  

Запрещенные новости --- Выпуск 56. Дорогие Люди


Информационный Канал Subscribe.Ru

Орфография и пунктуация авторских писем сохранены. Ведущий рассылки не обязан разделять мнения авторов.
Станьте автором Запрещенных Новостей, написав по адресу comrade_u@tut.by
Запрещенные новости. Выпуск пятьдесят шестой

Дорогие люди

 
Размышления Максима Горького о русском народе, предлагаемые вашему вниманию в этом выпуске рассылки, были фактически запрещены при Советской Власти, не афишировались при ельцинизме, наверняка придутся не по вкусу и птенцам гнезда путиного. Нужно признать, они действительно весьма спорны. Последний раз, если я не ошибаюсь, публиковал их в недоброй памяти перестроечные времена журнал «Огонек», снабдив комментариями незначительного писателя-деревенщика, обвинившего Горького в русофобии (когда в русофобии упрекает ведущий русофобский журнал, это не может не настораживать). Думается, нелишним будет прочесть заметки Горького, взятые как раз-таки из этого гнойного журнала, увы, в сокращении (полного текста найти не удалось) — прочесть именно сегодня. Описанная Горьким свирепая, торжествующая дремучесть — исчезла ли она вовсе, или, быть может, приобрела новые формы? Всего проще, конечно, усмотреть в заметках дурное отношение к русскому народу, сдобренное малоуместными и немодными в наше время технократизмом и прогрессизмом; и все же по меньшей мере странно называть русофобом величайшего писателя земли русской, так и не понятого, впрочем, этой землей. Не мучительная ли любовь к России, к народу ее скрыта за суровыми, подчас наивными, подчас несправедливыми словами человека, сказавшего некогда: «Я не вполне определенно чувствую: хочется ли мне, чтоб эти люди стали иными? Совершенно чуждый национализма, патриотизма и прочих болезней духовного зрения, все-таки я вижу русский народ исключительно, фантастически талантливым, своеобразным. Даже дураки в России глупы оригинально, на свой лад, а лентяи — положительно гениальны. Я уверен, что по затейливости, по неожиданности изворотов, так сказать — по фигурности мысли и чувства, русский народ — самый благодарный материал для художника».

Максим Горький
О русском крестьянстве

Люди, которых я привык уважать, спрашивают: что я думаю о России? Мне очень тяжело все, что я думаю о моей стране, точнее говоря, о русском народе, о крестьянстве, большинстве его. Для меня было бы легче не отвечать на вопрос, но – я слишком много пережил и знаю для того, чтобы иметь право на молчание. Однако, прошу понять, что я никого не осуждаю, не оправдываю,– я просто рассказываю, в какие формы сложилась масса моих впечатлений. Мнение не есть осуждение, и если мои мнения окажутся ошибочными – это меня не огорчит.

* * *

В сущности своей всякий народ – стихия анархическая: народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей. Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего более грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы...

Человек Запада еще в раннем детстве, только что встав на задние лапы, видит всюду вокруг себя монументальные результаты труда его предков. От каналов Голландии до туннелей Итальянской Ривьеры и виноградников Везувия, от великой работы Англии и до мощных Силезских фабрик – вся земля Европы тесно покрыта грандиозными воплощениями организованной воли людей, – воли, которая поставила себе гордую цель: подчинить стихийные силы природы разумным интересам человека. Земля – в руках человека, и человек действительно владыка ее. Это впечатление всасывается ребенком Запада и воспитывает в нем сознание ценности человека, уважение к его труду и чувство своей личной значительности как наследника чудес труда и творчества предков.

Такие мысли, такие чувства и оценки не могут возникнуть в душе русского крестьянина.

Безграничная плоскость, на которой тесно сгрудились деревянные, крытые соломой деревни, имеет ядовитое свойство опустошать человека, высасывать его желания. Выйдет крестьянин за пределы деревни, посмотрит в пустоту вокруг него и через некоторое время чувствует, что эта пустота влилась в душу ему...

* * *

...Технически примитивный труд деревни неимоверно тяжел, крестьянство называет его «страда» от глагола «страдать». Тяжесть труда, в связи с ничтожеством его результатов, углубляет в крестьянине инстинкт собственности, делая его почти не поддающимся влиянию учений, которые объясняют все грехи людей силою именно этого инстинкта.

Труд горожанина разнообразен, прочен и долговечен. Из бесформенных глыб мертвой руды он создает машины и аппараты изумительной сложности, одухотворенные его разумом, живые. Он уже подчинил своим высоким целям силы природы, и они служат ему, как джинны восточных сказок царю Соломону. Он создал вокруг себя атмосферу разума – «вторую природу», он всюду видит свою энергию воплощенной в разнообразии механизмов, вещей, в тысячах книг, картин, и всюду запечатлены величавые муки его духа, его мечты и надежды, любовь и ненависть, его сомнения и верования, его трепетная душа, в которой неугасимо горит жажда новых форм, идей, деяний и мучительное стремление вскрыть тайны природы, найти смысл бытия.

Будучи порабощен властью государства, он остается внутренне свободен – именно силою этой свободы духа он разрушает изжитые формы жизни и создает новые. Человек деяния, он создал для себя жизнь мучительно напряженную, порочную, но – прекрасную своей полнотой...

* * *

Был в России некто Иван Болотников, человек оригинальной судьбы: ребенком он попал в плен к татарам во время одного из их набегов на окраинные города Московского царства, юношей был продан в рабство туркам – работал на турецких галерах, его выкупили из рабства венецианцы и, прожив некоторое время в аристократической Республике Дожей, он возвратился в Россию. Это было в 1606 году; московские бояре только что затравили талантливого царя Бориса Годунова и убили умного смельчака, загадочного юношу, который, приняв имя Дмитрия, сына Ивана Грозного, занял Московский престол и, пытаясь перебороть азиатские нравы московитян, говорил в лицо им:

«Вы считаете себя самым праведным народом в мире, а вы – развратны, злобны, мало любите ближнего и не расположены делать добро».

Его убили, был выбран в цари хитрый, двоедушный Шуйский, князь Василий, явился второй самозванец, тоже выдававший себя за сына Грозного, и вот в России началась кровавая трагедия политического распада, известная в истории под именем «Смуты». Иван Болотников пристал ко второму самозванцу, получил от него право команды небольшим отрядом сторонников самозванца и пошел с ними на Москву, проповедуя холопам и крестьянам:

«Бейте бояр, берите их жен и все достояние их. Бейте торговых и богатых людей, делите между собой их имущество».

Эта соблазнительная программа примитивного коммунизма привлекла к Болотникову десятки тысяч холопов, крестьян и бродяг, они неоднократно били войска царя Василия, вооруженные и организованные лучше их; они осадили Москву и с великим трудом были отброшены от нее войском бояр и торговых людей. В конце концов, этот первый мощный бунт крестьян был залит потоками крови, Болотникова взяли в плен, выкололи ему глаза и утопили его.

Имя Болотникова не сохранилось в памяти крестьянства, его жизнь и деятельность не оставила по себе ни песен, ни легенд. И вообще в устном творчестве русского крестьянства нет ни слова о десятилетней эпохе – 1602-1613 гг. – кровавой смуты, о которой историк говорит, как о «школе своевольства, безначалия, политического неразумия, двоедушия, обмана, легкомыслия и мелкого эгоизма, неспособного оценить общих нужд». Но все это не оставило никаких следов ни в бытие, ни в памяти русского крестьянства.

В легендах Италии сохранилась память о фра Дольчино, чехи помнят Яна Жижку, так же. Как крестьяне Германии Томаса Мюнцера, Флориана Гейера, а французы – героев и мучеников «Жакерии», и англичане имя Уота Тайлера – обо всех этих людях в народе остались песни, легенды, рассказы. Русское крестьянство не знает своих героев, вождей, фанатиков любви, справедливости, мести.

* * *

Жестокость – вот что всю жизнь изумляло и мучило меня. В чем, где корни человеческой жестокости? Я много думал над этим и – ничего не понял, не понимаю.

Давно когда-то я прочитал книгу под зловещим заглавием: «Прогресс как эволюция жестокости». Автор, искусно подобрав факты, доказывал, что с развитием прогресса люди все более сладострастно мучают друг друга и физически, и духовно. Я читал эту книгу с гневом, не верил ей и скоро забыл ее парадоксы.

Но теперь, после ужасающего безумия европейской войны и кровавых событий революции – теперь эти едкие парадоксы все чаще вспоминаются мне. Но – я должен заметить, что в русской жестокости эволюции, кажется, нет, формы ее, как будто, не изменяются.

Летописец начала XVII века рассказывает, что в его время так мучили: «насыпали в рот пороху и зажигали его, а иным набивали порох снизу, женщинам прорезывали груди и, продев в раны веревки, вешали на этих веревках».

В 18 и 19 годах то же самое делали на Дону и на Урале: вставив человеку – снизу – динамитный патрон, взрывали его...

Можно допустить, что на развитие затейливой жестокости влияло чтение житий святых великомучеников – любимое чтение грамотеев в глухих деревнях.

Если бы факты жестокости являлись выражением извращенной психологии единиц,– о них можно было не говорить, в этом случае они материал психиатра, а не бытописателя. Но я имею в виду только коллективные забавы муками человека.

В Сибири крестьяне, выкопав ямы, опускали туда – вниз головой – пленных красноармейцев, оставляя ноги их – до колен на поверхности земли; потом они постепенно засыпали яму землею, следя по судорогам ног, кто из мучимых окажется выносливее, живучее, кто задохнется позднее других.

Забайкальские казаки учили рубке молодежь свою на пленных.

В Тамбовской губернии коммунистов пригвождали железнодорожными костылями в левую руку и в левую ногу к деревьям на высоте метра над землей и наблюдали, как эти – нарочито неправильно распятые люди – мучаются.

Кто более жесток: белые или красные? Вероятно – одинаково, ведь и те, и другие – русские. Впрочем, на вопрос о степенях жестокости весьма определенно отвечает история: наиболее жесток – наиболее активный...

* * *

Думаю, что нигде не бьют женщин так безжалостно и страшно, как в русской деревне, и, вероятно, ни в одной стране нет таких вот пословиц-советов:

«Бей жену обухом, припади да понюхай – дышит? – морочит, еще хочет». «Жена дважды мила бывает: когда в дом ведут, да когда в могилу несут», «На бабу да на скотину суда нет». «Чем больше бабу бьешь, тем щи вкуснее»...

Вообще в России очень любят бить, все равно – кого. «Народная мудрость» считает битого человека весьма ценным: «За битого двух небитых дают, да и то не берут».

Есть даже поговорки, которые считают драку необходимым условием полноты жизни.

«Эх, жить весело, да – бить некого».

Я спрашивал активных участников гражданской войны: не чувствуют ли они некоторой неловкости, убивая друг друга?

Нет, не чувствуют.

«У него – ружье, у меня – ружье, значит – мы равные, ничего, побьем друг друга – земля освободится».

Однажды я получил на этот вопрос ответ крайне оригинальный, мне дал его солдат европейской войны, ныне он командует значительным отрядом красной армии.

– Внутренняя война– это ничего! А вот против чужих – трудное дело для души. Я вам, товарищ, прямо скажу: русского бить легче. Народу у нас много, хозяйство у нас плохое; ну, сожгут деревню – чего она стоит! Она и сама сгорела бы в свой срок. И, вообще, это наше внутреннее дело, вроде маневров, для науки, так сказать. А вот когда я в начале той войны попал в Пруссию – Боже, до чего жалко было мне тамошний народ, деревни ихние, города и вообще хозяйство! Какое величественное хозяйство разоряли мы по неизвестной причине! Тошнота!.. Когда меня ранили, так я почти рад был – до того тяжело смотреть на безобразие жизни... Это говорит человек, по-своему гуманный, он хорошо относится к своим солдатам, они, видимо, уважают и даже любят его, и он любит свое военное дело.

Я попробовал рассказать ему кое-что о России, о ее значении в мире – он слушал меня задумчиво, покуривая папиросу, потом глаза у него стали скучные, вздохнув, он сказал:

– Да, конечно, держава была специальная, даже вовсе необыкновенная, ну, а теперь, по-моему, окончательно впала в негодяйство!

Мне кажется, что война создала немало людей, подобных ему, и что начальники бесчисленных – и бессмысленных – банд люди этой психологии.

* * *

Говоря о жестокости, трудно забыть о характере еврейских погромов в России. Тот факт, что погромы евреев разрешались имевшими власть злыми идиотами – никого и ничего не оправдывает. Разрешая бить и грабить евреев, идиоты не внушали сотням погромщиков: отрезайте еврейкам груди, бейте их детей, вбивайте гвозди в черепа евреев – все эти кровавые мерзости надо рассматривать, как «проявление личной инициативы масс».

Но где же – наконец – тот добродушный, вдумчивый русский крестьянин, неутомимый искатель правды и справедливости, о котором так убедительно и красиво рассказывала миру русская литература XIX века?

В юности моей я усиленно искал такого человека по деревням России и – не нашел его. Я встретил там сурового реалиста и хитреца, который – когда это выгодно ему – прекрасно умеет показать себя простаком. По природе своей он не глуп и сам хорошо знает это... Люди – особенно люди города – очень мешают ему жить, он считает их лишними на земле, буквально удобренной потом и кровью его, на земле, которую он мистически любит, непоколебимо верит и чувствует, что с этой землей он крепко спаян плотью своей, что она его кровная собственность, разбойнически отнятая у него. Он задолго раньше лорда Байрона знал, что «пот крестьянина стоит усадьбы помещика». Литература народолюбцев служила целям политической агитации и поэтому идеализировала мужика. Но уже в конце XIX столетия отношение литературы к деревне и крестьянину начало решительно изменяться, стало менее жалостливым и более правдивым. Начало новому взгляду на крестьянство положил Антон Чехов рассказами «В овраге» и «Мужики»...

* * *

Существует мнение, что русский крестьянин как-то особенно глубоко религиозен. Я никогда не чувствовал этого, хотя, кажется, достаточно внимательно наблюдал духовную жизнь народа. Я думаю, что человек безграмотный и не привыкший мыслить, не может быть истинным теистом или атеистом и что путь к твердой, глубокой вере лежит через пустыню неверия. (...) Беседуя с верующими крестьянами, присматриваясь к жизни различных сект, я видел прежде всего органическое, слепое недоверие к поискам мысли, к ее работе, наблюдал умонастроение, которое следует назвать скептицизмом невежества.

В стремлении сектантов обособиться, отойти в сторону от государственной церковной организации мною всегда чувствовалось отрицательное отношение не только к обрядам и – всего меньше – к догматам, а вообще к строю государственной и городской жизни. В этом отрицании я не мог уловить какой-либо оригинальной идеи, признаков творческой мысли, искания новых путей духа...

Мне кажется, что революция вполне определенно доказала ошибочность убеждения в глубокой религиозности крестьянства в России...

Когда провинциальные советы вскрывали «нетленные», высоко чтимые народом мощи – народ отнесся и к этим актам совершенно равнодушно, с молчаливым, тупым любопытством. Вскрытия мощей производились крайне бестактно и часто в очень грубых формах – с активным участием инородцев, иноверцев, с грубым издевательством над чувствами верующих в святость и чудотворную силу мощей. Но – и это не возбудило протестов со стороны людей, которые еще вчера преклонялись перед гробницами «чудотворцев»...

– Это хорошо сделано – одним обманом меньше.– Но затем у них являются такие мысли – я воспроизвожу их буквально, как они записаны мною.

– Теперь, когда монастырские фокусы открыты,– докторов надо пощупать и разных ученых – их дела открыть народу.

Нужно было долго убеждать моего собеседника, чтобы он объяснил смысл своих слов. Несколько смущаясь, он сказал:

– Конечно, вы не верите в это... А говорят, что теперь можно отравить ветер ядом и – конец всему живущему, и человеку, и скоту. Теперь – все озлобились, жалости ни в ком нет... Другой крестьянин, член уездного совета, называющий себя коммунистом, еще более углубил эту тревожную мысль.

– Нам никаких чудес не надо. Мы желаем жить при ясном свете, без опасений, без страха. А чудес затеяно – много. Решили провести электрический свет по деревням, говорят: пожаров меньше будет. Это – хорошо, дай Бог! Только, как бы ошибок не сделали, повернут какой-нибудь винтик не в ту сторону и – вся деревня вспыхнула огнем. Видите, чего опасно? К этому скажу: городской народ – хитер, а деревня дура, обмануть ее легко. А тут – затеяно большое дело. Солдаты сказывали, что на войне электрическим светом целые полки убивали. Я постарался рассеять страхи Калибана – и услышал от него разумные слова:

– Один все знает, а другой – ничего; в этом и начало всякого горя. Как я могу верить, ежели ничего не знаю?

Жалобы деревни на свою темноту раздаются все чаще, звучат все более тревожно. Сибиряк, энергичный парень, организатор партизанского отряда в тылу Колчака, угрюмо говорит:

– Не готов наш народ для событий. Шатается туда и сюда, слеп разумом. Разбили мы отряд колчаковцев, три пулемета отняли, пушечку, обозишко небольшой, людей перебили с полсотни у них, сами потеряли семьдесят одного, сидим, отдыхаем, вдруг ребята мои спрашивают меня: а что, не у Колчака ли правда-то? Не против ли себя идем?* [* В Сибири, в Кустанае, отряд крестьян-партизан переходил от большевиков к Колчаку и обратно двадцать один раз.] Да и сам я иной день как баран живу – ничего не понимаю. Распря везде! Мне доктор один в Томске – хороший человек – говорил про вас, что вы еще с девятьсот пятого года японцам служите за большие деньги. А один пленный, колчаковский солдат из матросов, раненный, доказывал нам, что Ленин немцам на руку играет. Документы у него были, и доказано в них, что имел Ленин переписку о деньгах с немецкими генералами. Я велел солдата расстрелять, чтобы он народ не смущал,– а все-таки долго на душе неспокойно было. Ничего толком не знаешь – кому верить? Все против всех. И себе верить боязно.

Не мало бесед вел я с крестьянами на разные темы, и в общем они вызвали у меня тяжелое впечатление: люди много видят, но – до отчаяния мало понимают. В частности, беседы о мощах показали мне, что вскрытый обман церкви усилил подозрительное и недоверчивое отношение деревни к городу. Не к духовенству, не к власти, а именно к городу как сложной организации хитрых людей, которые живут трудом и хлебом деревни, делают множество бесполезных крестьянину вещей, всячески стремятся обмануть его и ловко обманывают.

Работая в комиссии по ликвидации безграмотности, я беседовал однажды с группой подгородних петербургских крестьян на тему об успехах науки и техники,

– Так,– сказал один слушатель, бородатый красавец,– по воздуху галками научились летать, под водой щуками плаваем, а на земле жить не умеем. Сначала-то на земле надо бы твердо устроиться, а на воздух – после. И денег бы не тратить на эти забавки!

Другой сердито добавил:

– Пользы нам от фокусов этих нет, а – расход большой и людьми, и деньгами. Мне подковы надо, топор, у меня гвоздей нет, а вы тут на улицах памятники ставите – баловство это!

– Ребятишек одеть не во что, а у вас везде флаги болтаются...

И в заключение, после длительной, жестокой критики городских «забавок», бородатый мужик сказал, вздыхая:

– Если бы революцию мы сами делали – давно бы на земле тихо стало и порядок был бы...

Иногда отношение к горожанам выражается в такой простой, но радикальной форме:

– Срезать надо с земли всех образованных, тогда нам, дуракам, легко жить будет, а то – замаяли вы нас!

В 1919 году милейший деревенский житель покойно разул, раздел и вообще обобрал горожанина, выманивая у него на хлеб и картофель все, что нужно и не нужно деревне.

Не хочется говорить о грубо насмешливом, мстительном издевательстве, которым деревня встречала голодных людей города...

Один инженер, возмущенный отношением крестьян к группе городских жителей, которые приплелись в деревню под осенним дождем и долго не могли найти места, где бы обсушиться и отдохнуть, – инженер, работавший в этой деревне на торфу, сказал крестьянам речь о заслугах интеллигенции в истории политического освобождения народа. Он получил из уст русоволосого, голубоглазого славянина сухой ответ:

– Читали мы, что действительно ваши довольно пострадали за политику, только ведь это вами же и писано. И ведь вы по своей воле на революцию шли, а не по найму от нас – значит, мы за горе ваше не отвечаем – за все Бог с вами рассчитается...

Я не привел бы этих слов, если бы не считал их типичными – в различных сочетаниях я лично слыхал их десятки раз.

Но необходимо отметить, что унижение хитроумного горожанина перед деревней имело для нее очень серьезное и поучительное значение: деревня хорошо поняла зависимость города от нее, до этого момента она чувствовала только свою зависимость от города.

* * *

В России – небывалый, ужасающий голод, он убивает десятки тысяч людей, убьет миллионы. Эта драма возбуждает сострадание даже у людей, относящихся враждебно к России, стране, где, по словам одной американки, «всегда холера или революция». Как относится к этой драме русский, сравнительно пока еще сытый, крестьянин?

– «Не плачут в Рязани о Псковском неурожае», – отвечает он на этот вопрос старинной пословицей.

– «Люди мрут – нам дороги трут», – сказал мне старик новгородец, а его сын, красавец, курсант военной школы, развил мысль отца так:

– Несчастье – большое, и народу вымрет много. Но – кто вымрет? Слабые, трепанные жизнью; тем, кто жив останется, в пять раз легче будет.

Вот голос подлинного русского крестьянина, которому принадлежит будущее. Человек этого типа рассуждает спокойно и весьма цинично, он чувствует свою силу, свое значение...

– Мужик как лес: его и жгут, и рубят, а он самосевом растет да растет,– говорил мне крестьянин, приехавший в сентябре из Воронежа в Москву за книгами по вопросам сельского хозяйства.– У нас не заметно, чтоб война убавила народу. А теперь вот, говорят, миллионы вымрут,– конечно, заметно станет. Ты считай хоть по две десятины на покойника – сколько освободится земли? То-то. Тогда мы такую работу покажем – весь свет ахнет. Мужик работать умеет, только дай ему – на чем. Он забастовок не устраивает – этого земля не позволяет ему!..

Очень любопытную систему областного хозяйства развивал передо мной один рязанец:

– Нам, друг, больших фабрик не надо, от них только бунты и всякий разврат. Мы бы так устроились: сукновальню, человек на сто рабочих, кожевню – тоже не большую, и так все бы маленькие фабрики, да подальше одна от другой, чтобы рабочие-то не скоплялись в одном месте, и так бы потихоньку, всю губернию обстроить небольшими заводиками, а другая губерния – тоже так. У каждой – все свое, никто ни в чем не нуждается. И рабочему сытно жить и всем – спокойно. Рабочий – он жадный, ему все подай, что он видит, а мужик – малым доволен...

– Многие ли думают так? – спросил я...

– Думают некоторые, кто поумнее.

– Рабочих-то не любите?

– Зачем? Я только говорю, что беспокойный это народ, когда в большом скоплении он. Разбивать их надо на малые артели, там сотня, тут сотня... А отношение крестьян к коммунистам – выражено, по моему мнению, всего искреннее и точнее в совете, данном односельчанами моему знакомому крестьянину, талантливому поэту:

– Ты, Иван, смотри, в коммуну не поступай, а то мы у тебя и отца и брата зарежем, да – кроме того – и соседей обоих тоже.

– Соседей-то за что?

– Дух ваш искоренять надо.

* * *

Какие же выводы делаю я?

Прежде всего: не следует принимать ненависть к подлости и глупости за недостаток дружеского внимания к человеку, хотя подлость и глупость не существуют вне человека. Я очертил – так, как я ее понимаю, среду, в которой разыгралась и разыгрывается трагедия русской революции. Это – среда полудиких людей.

Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа. Когда в «зверстве» обвиняют вождей революции – группу наиболее активной интеллигенции – я рассматриваю эти обвинения как ложь и клевету, неизбежные в борьбе политических партий, или – у людей честных – как добросовестное заблуждение...

Не отрицаю, что политики наиболее грешные люди из всех окаянных грешников земли, но – это потому, что характер деятельности неуклонно обязывает их руководствоваться иезуитским принципом «цель оправдывает средство».

Но люди искренно любящие и фанатики идеи нередко сознательно искажают душу свою ради блага других. Это особенно приложимо к большинству русской активной интеллигенции – она всегда подчиняла вопрос качества жизни интересам и потребностям количества первобытных людей. Тех, кто взял на себя каторжную, Геркулесову работу очистки Авгиевых конюшен русской жизни, я не могу считать «мучителями народа», с моей точки зрения они – скорее жертвы...

Теперь можно с уверенностью сказать, что ценою гибели интеллигенции и рабочего класса русское крестьянство ожило.

Да, это стоило мужику дорого, и он еще не все заплатил, трагедия не кончена. Но революция, совершенная ничтожной – количественно – группой интеллигенции, во главе нескольких тысяч воспитанных ею рабочих, эта революция стальным плугом взбороздила всю массу народа так глубоко, что крестьянство уже едва ли может возвратиться к старым, в прах и навсегда разбитым формам жизни; как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень – все те; почти страшные люди, о которых говорилось выше, и место их займет новое племя – грамотных, разумных, бодрых людей. На мой взгляд, это будет не очень «милый и симпатичный русский народ», но это будет – наконец – деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям.

Он не скоро задумается над теорией Эйнштейна и научится понимать значение Шекспира или Леонардо да Винчи, но, вероятно, он даст денег на опыты Штейнаха и, несомненно, очень скоро усвоит значение электрификации, ценность ученого агронома, полезность трактора, необходимость иметь в каждом селе хорошего доктора и пользу шоссе.

У него разовьется хорошая историческая память и, памятуя свое недавнее мучительное прошлое, он – на первой поре строительства новой жизни – станет относиться довольно недоверчиво, если не прямо враждебно, к интеллигенту и рабочему, возбудителям различных беспорядков и мятежей.

И город, неугасимый костер требовательной, все исследующей мысли, источник раздражающих, не всегда понятных явлений и событий, не скоро заслужит справедливую оценку со стороны этого человека, не скоро будет понят им как мастерская, где непрерывно вырабатываются новые идеи, машины, вещи, назначение которых – облегчить и украсить жизнь народа.

Вот схема моих впечатлений и мыслей о русском народе.

Максим ГОРЬКИЙ

 

Орфография и пунктуация авторских писем сохранены. Ведущий рассылки не обязан разделять мнения авторов.
Станьте автором Запрещенных Новостей, написав по адресу comrade_u@tut.by

Остаюсь готовый к услугам Вашим,
Товарищ У
http://www.tov.lenin.ru
comrade_u@tut.by

http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Адрес подписки
Отписаться

В избранное