Это не баг, это фича
А все ли подписаны на Букника?
Подписывайтесь....
Это не баг, это фича
David Zane Mairowitz, Robert Crumb. Kafka
Fantagraphics Books, 2007
иллюстрации смотри тут:
http://booknik.ru/reviews/fiction/?id=29437
Ксения Рождественская
В одном из нью-йоркских магазинов комиксов рядом с фигурками Человека-Паука,
Барта Симпсона и прочими пластиковыми монстрами продаются фигурки Уильяма
Шекспира (с гусиным пером), Иисуса Христа (тоже с какой-то меморабилией) и
Моисея (говорящего непонятно с кем). Это мир супергероев, и неважно,
существовали они на самом деле или были кем-то придуманы. Шекспир и
черепашки ниндзя, с точки зрения стороннего наблюдателя, -- просто персонажи
сегодняшней поп-культуры, модель для сборки детских и взрослых игрушек,
герои песен и комиксов.
Не каждый культурный персонаж может стать героем комиксов, не каждым из них
приятно играть, когда родителей нет дома. Францем Кафкой, например, играть
неприятно. За это мы его и любим.
Роберт Крамб и Дэвид Зейн Майровиц играют в Кафку не первый год. Изначально
их совместное исследование психологии Кафки называлось <<Кафка для
начинающих>>, теперь биографический комикс называется просто <<Кафка>>, и это
логично: нынешним начинающим надо что-то попроще. Еще несколько лет -- и та
же книжка, возможно, выйдет под названием <<Кафка для специалистов>>.
Специалистов по неврозам, специалистов по еврейскому вопросу, специалистов
по абсурду. Один из самых известных художественных проектов Роберта Крамба --
портреты блюзовых музыкантов. В эту галерею можно вписать и портрет Франца
Кафки: в конце концов, <<ночной писатель>> Кафка -- автор самого известного в
мире блюза <<Проснувшись однажды утром / После беспокойного сна, / Грегор
Замза обнаружил>>.
Они похожи -- Кафка и Крамб: одинаково побаиваются женщин, одинаково
ненавидят всех, начиная с самих себя. И неудивительно, что Крамб в своих
иллюстрациях использует почти кафкианские приемы. Он предъявляет портреты
самого Кафки, его возлюбленных, его отца -- а потом, на следующей же
странице, несколькими штрихами превращает всех этих милых людей в чудовищ.
Майровиц, наоборот, от Кафки отворачивается, не путает его с самим собой,
уверяет читателей, что никаких чудовищ не существует. Он скрупулезно
описывает абсурдный, удивительный мир неврозов Кафки, отыгрывает все
знакомые клише на тему <<Кафка и его отец>>, <<Кафка и женщины>>, <<Кафка и его
здоровье>> -- но все это оказывается лишь частными случаями огромной темы
<<Кафка и его еврейство>>.
Автор не только исследует идишские корни стиля Кафки и рассказывает о жизни
еврейского квартала Праги в конце ХIХ века, он и на самого Кафку смотрит
сквозь увеличительное стекло еврейства. Милену Есенску, например, он
называет <<единственной шиксой среди возлюбленных Кафки>>, а про самого
писателя сообщает, что <<в 1963 году его имя стало <<кошерным>> для чешских
коммунистов>>. Кафка Майровица менее волосат, чем затравленный паренек с
картинок Крамба, но, возможно, еще более несчастен -- хотя бы потому, что
смерть не избавила его ни от одного комплекса.
Крамб тоже интересуется еврейством Кафки, иллюстрируя эволюцию еврейских (и
не только) мифов и реалий Праги: от Голема и ритуальных убийств христианских
младенцев до еврейского гетто Второй мировой и танков весны 68-го. Венчает
это все великолепный пражский пейзаж закусочной <<МакКафка>>, <<Гетто Пиццей>>
и
салоном красоты <<Metamorphosis>>. Текст и визуальный ряд не дружат и даже не
приятельствуют. Больше всего их взаимоотношения напоминают добрых соседей,
раскланивающихся при встрече, но по-настоящему вспоминающих друг о друге,
лишь когда нижний начинает в семь утра сверлить стены, а верхний забывает
закрыть кран в ванной. При этом у соседей есть кое-что общее, и это важнее
любых разногласий -- например, оба ночами страдают по кассирше из ближайшего
супермаркета.
В книжке в роли кассирши выступает Кафка -- супергерой этих комиксов. На
картинках Крамба он -- и милейший молодой человек, и мерзкое чудовище, и
жалкий червяк, и забитый еврейский мальчик, и существо, которому мясницким
ножом режут голову на тонкие ломтики. Художник иллюстрирует жизнь Кафки так
же подробно, как пересказывает его книги, -- с той же любовью к шершавым
поверхностям и тонко заштрихованным кошмарам. Его Кафка -- лунатик,
потерявшийся в лабиринте собственных неврозов. <<Что у меня общего с евреями?
У меня даже с самим собой мало общего...>> -- пожимает плечами нарисованный
Кафка, а внизу подпись: <<...и именно это, в своеобразном шутливом
самоуничижении, как раз и роднит его с евреями>>.
Главное достоинство книги -- комиксы по произведениям Кафки, в которых все
без исключения герои оказываются омерзительнее, чем у Кафки, а загадки в них
остается гораздо меньше. Но Крамбу удается передать ощущение беспросветной
паранойи и невыносимой усталости, вязкий, тяжелый воздух <<Замка>> и
<<Процесса>>. Как художник расправляется с текстом <<ночного писателя>>, можно
проследить по истории с <<Превращением>>. Дэвид Зейн Майровиц пишет:
Кафка был против иллюстрации с насекомым. Он писал своему издателю Курту
Волффу по поводу обложки первого издания: <<Только не это, все что угодно,
только не это! Само насекомое не может быть изображено. Его даже издали
нельзя показывать>>.
На обложке <<Кафки>>, разумеется, застыли лапки насекомого, и этот милый,
неуклюжий жучок присутствует почти в каждом кадре комикса. Это (похоже,
намеренное) пренебрежение Крамба к авторскому запрету на изображение
заставляет иначе взглянуть на само представление об ужасном. Воображаемое
пугает больше, чем нарисованное, но в сегодняшнем мире мутациями уже никого
не испугать. Насекомое Кафки оказывается всего лишь инфантильным
прародителем какого-нибудь Человека-Паука или кроненберговской Мухи. Крамба
гораздо больше ужасают родные и близкие Грегора Замзы -- и сестра Грегора,
предъявляющая зрителю свою женскую стать, страшнее любых членистоногих.
<<Кафка>> -- история о том, как великий писатель <<стал именем нарицательным>>,
как изгой стал китчем, переселился из списка запрещенной литературы в
портреты на майках и в названия кафе.
То есть, о том, как однажды утром после беспокойного сна Грегор Замза
обнаружил, что превратился в насекомое. Оу мама, оу йе мама.
13 мая
