Как ведут себя, что чувствуют более или менее способные и понимающие люди, идущие в интеллектуальную обслугу репрессивного режима и авторитарного десубъектизатора? В РФ ныне блеск Золотого Тельца настолько ослепителен, что бабло затмевает зло, и многие азы морали искажены, заглушены. В результате одни «властители дум» ради денег и комфорта становятся апологетами реакции не особенно задумываясь, автоматом, ибо инерционность-конформизм выше сомнения. Другие на уровне бессознательной защиты от угрызений совести усматривают в десубъектизации некий противовес «тлетворному влиянию Запада» или некий зародыш «Пятой Империи». Третьи сознательно и цинично служат любой неправде, если она обеспечивает их деньгами и властью.

Неоднократно отмечалось, и не только мной, что постсоветская РФ очень напоминает такие общества «недоделанного» периферийного капитализма, какие более полутораста лет бытуют в Латинской Америке. И легко скатываются в неофеодализм диктатуры. И при этом социальные слои, политические расклады и поведенческие реакции примерно одни и те же во всех подобных обществах, потому что люди со времен Адама и Евы остаются одинаковыми. Поэтому в зеркале латиноамериканского прошлого можно увидеть свое как настоящее, так и будущее.

Перелистываю два романа о правлении «венесуэльского путина» Хуана Висенте Гомеса в Венесуэле (1909-1935) – Артуро Услар Пьетри «Заупокойная месса» (Arturo Uslar Pietri. Jficio de difuntos, 1976; русский перевод издан в Москве в 1984 году издательством «Радуга») и Мигель Отеро Сильва «Лихорадка» (Miguel Otero Silva. Fiebre, 1939; издан в Москве в 1964 году издательством «Художественная литература», во многом автобиографичен). Оба автора – активные участники общественной жизни в эпоху Гомеса.

Убеждаюсь – диктатура Гомеса травмировала венесуэльскую историю и так «опустила» страну, что она с тех пор не может придти в себя и раз за разом становится жертвой очередного насильника-мачо. В романе Услара Пьетри выведены типовые персонажи политической и идеологической элиты того периода. В главном герое-идеологе Солане угадывается черты Лауреано Вальенилья Ланса (Vallenilla Lanz, 1874-1936), который в 1919 году, через десять лет правления Гомеса, опубликовал книгу «Демократический цезаризм» и в ней доказывал, что в аграрных странах демократия может существовать лишь как единоличная милитаристская диктатура цезаря (жандарма), и характеризовал эту диктатуру как власть, призванную представлять непосредственно волю народа, подавлять олигархические устремления аристократии и обеспечивать единство нации.

Вальенилья Ланс, как и его аватара в РФ в лице Владислава Суркова, – не просто идеолог «особого» характера местной демократии и «демократического суверена (цезаря)», но и государственный деятель (был даже министром внутренних дел). И Солана-Ланс в романе ведет себя не жандармски, а интеллигентски. Наблюдая за поведением современных российских прокремлевских и оппозиционных интеллектуалов, нахожу много общего.

Вспоминаю банкет по поводу десятилетия Фонда эффективной политики (ФЭП) главного кремлевского политтехнолога Глеба Павловского, который состоялся вечером в пятницу 29 июля 2007 в Президент-отеле. Юбиляр решил продемонстрировать профессиональную солидарность и пригласил довольно разношерстных коллег-аналитиков, публицистов и т.д. Впечатления Егора Холмогорова – «Сегодня какой-то удивительный был вечер и удивительный павловник. Вечер примирений и взаимных объяснений в симпатии людей, которые по разным причинам некогда друг друга не любили и враждовали. Какое-то ощущение мира и тепла. Спасибо всем».

Глеб Юрьевич Павловский (герой романа «Заупокойная месса» Альберто Солана во многом схож с ним) пригласил ряд своих идеологических оппонентов и сказал им то, что они хотели бы услышать – «Единственное, что может загнать отечественную политическую элиту и всю страну в тупик, - это устойчивое нежелание наших руководителей открыто дискутировать с оппонентами. "Я не понимаю, почему чиновники у нас боятся обсуждать проблемы страны с теми, кто считается оппозицией. Ведь среди несогласных много людей вполне здравомыслящих, предлагающих хорошие идеи", - рассказал Павловский. Глава ФЭП, по собственному признанию, видит свою роль в том, чтобы "достучаться" до нашей политической элиты и объяснить ее представителям старую мудрость о том, что истина рождается только в спорах» (http://www.rg.ru/2005/07/04/fep.html).

Подобные посиделки-сабантуи сейчас происходят чуть ли не через день. Разница с Венесуэлой – в сроках правления президентов. Ланс двинул свой «демократический цезаризм» на восьмой год после прихода Гомеса к власти, а Сурков со своей «суверенной демократией» выступил через шесть лет путинского правления. Молодые венесуэльцы устали от Гомеса через 19 лет его правления и в 1928 году стали протестовать, а молодые русские пока находятся под гипнозом красивых слов Путина и не успели устать от него.

Тем не менее допускаю, что кое-кто из интеллектуальной обслуги Путина испытывает некий душевный дискомфорт, поскольку людям продвинутым более или менее понятно, что режим не вечен и рано или поздно правда о нем и о нанесенном им вреде для страны выйдет наружу, и придется держать ответ. Тот же Глеб Павловский не только приглашает оппонентов к себе, но и сам ходит на сабантуи оппонентов. Пока сохраняются иллюзии на выход России из беспросветности, теплится надежда на Путина – пусть прошло почти 8 лет его «менеджмента», а до модернизации так и не дошло, но вот перед выборами он встрепенулся и провозгласил нанофикацию (чёрт её знает, что это такое) и вообще путь инновационного развития и даже выделил какие-то деньги, авось что-то изменится, и РФ слезет с «трубы». Поэтому накал протеста пока слаб. Но через несколько лет, когда станет ясно, что при бюрократическо-полицейском режиме далеко не уедешь и прорыва не будет, - оппоненты взбодрятся, а Глеб Павловский и ему подобные стушуются. И тогда «русский солана» наверняка будет комплексовать.

Приведу две-три странички из романа Артуро Услара Пьетри «Заупокойная месса» на эту тему – как представитель интеллектуальной обслуги авторитаризма ведет себя на закате диктатуры, как он осмысляет «этого страшного непо¬нятного человека» (диктатора), «эти долгие годы насилия и распада» (Москва: Радуга, 1984, стр. 222-225):

«Он видит генерала /президента Пелаеса = Гомеса/ как живого, сейчас генерал встанет, начнет отдавать неслыханно жестокие свои распоряжения. «Как знать, что творилось в его душе?»…

Солана снова стал встречаться со старыми друзьями, часто ездил в столицу, навещал женатых приятелей и старые кабачки, где провел беспутную молодость. Снова вспыхнула жадная чувственность. Он садился с друзьями за круглый мраморный стол в зале, где пахло опилками и медью, подзывал слугу: «Поставь-ка нам на стол бутылку хорошего шотландского виски. Да побольше льда и побольше соды. Густое пойло из картошки и ячменя, его готовят крестьяне там, на темном севере, руками, испачканными в земле, варят в очаге, где пылает торф; люди там шлепают под дождем, по лужам, изо рта у них валит пар, как у волов, в каменных своих домах перегоняют они это живое, жидкое золото. И когда оно булькает, кажется, будто слышишь звуки волынки».

Солана шумно веселился с забытыми друзьями, легко давал обещания тем, кто просил заступничества, полагая, что его слово имеет вес. Но было и другое. Многие освобожденные и вернувшиеся смотрели враждебно, презрительно. «Ничто не может исправить этих людей. Ни тюрьма, ни жизнь за границей. Как были мелочными, так и остались».

Когда развязывался от вина язык, Солана становился доверчивым, говорил сбитым с толку собеседникам: «В чем они могут меня упрекнуть, эти горе-герои, апостолы беспорядка? В том, что я не сидел в тюрьме? Я сидел /Глеб Павловский тоже сидел/. Вместе с генералом Дугарте. С обличителем Сормухо, тем самым, что каждый день печатает памфлеты. В том, что я не был в эмиграции? Так ведь они же вернулись, правда? И тем не менее, я - бессовестный. Конечно, я вовсе не образчик добродетели, на это я не претендую, однако я все-таки не шарлатан какой-нибудь». Солана комически изображал возвратившихся эмигрантов. Доказывал противоречивость их взглядов. «Кто, интересно, переменился? Генерал Пелаес или они?»

Неспокойная совесть подогревала его воинственность. «Я мог сделать точно то же, что они. Ничего бы не стоило». И он описывал собеседникам свои воображаемые поступки, все то, чего не совершил, но мог бы совершить. «Я мог бы стать одним из князей церкви». Широкими мазками, в контрастных тонах рисовал Солана фигуру кардинала эпохи Возрождения. «Я мог жениться». Но имени Элодии не произносил. «Мог сделать политическую карьеру. И уж наверное, справился бы с ролью министра получше вахлаков, что всегда сидят у нас на этих постах».

Мог стать преуспевающим специалистом, знаменитым адвокатом, журналистом, зарабатывать большие деньги, как Хуан Сантана. «Чем я хуже Хуана Сантаны? Стихи я пишу лучше и прозу тоже. И вот он богат и славен, а я всего лишь бедный падре Солана, меня презирают, оскорбляют за то, что я поступал так, как они все, только всегда был искреннее их».

Под конец Солана начинал плакать и декламировать все те же свои стихи о несчастливой участи и печальной страсти.

Как-то старый приятель Соланы, богатый адвокат более или менее либеральных взглядов, устроил обед в честь видных представителей старой оппозиции. Все это были люди, овеянные легендой, побывавшие в тюрьме и в изгнании.

В густой роще на вершине холма стоял дом с многочисленными галереями. Гости собирались группами. Ликер одушевлял беседу.

Потом приехал доктор Руперто Саламанкес. Его окружили, каждый спешил подойти, поздороваться. Казалось, человек этот облечен каким-то саном. Вежливо, сдержанно отвечал он на приветствия.

«Вот кто настоящий президент», - сказал кто-то. Подходили, здоровались, отходили, разговор о положении страны то и дело прерывался. «Создалась ситуация, которой необходимо воспользоваться». «Пелаес фактически признал, что его политика потерпела крах». «Если мы станем действовать разумно и сообща, кто знает, быть может, мы многого добьемся». Обменивались соображениями, спорили. «Здесь собрались все те, кто чего-либо стоит и на кого можно надеяться», - кричал кто-то в воодушевлении, поднимая бокал. Невольно все повернулись, стали смотреть: долина, горы, дома, длинные авениды, земля обетованная, загадочная.

Падре Солана встретил в тот день старого своего приятеля Ромуло Акосту; Акоста работал в редакции литературного журнала. «Давай-ка, Альберто, заморим червячка». Вошли в погребок. «Что я могу сделать для тебя, брат?» Они не видались давно. «Сущий пустяк, Альберто, дай мне свое апостольское благословение». - «Зря ты это, я в самом деле могу тебе помочь. Скажи, что тебе надо».

Акоста, кажется, не слишком был склонен принимать покровительство Соланы. Вскоре он заторопился. Надо идти, он приглашен на обед на загородную виллу: «Почему бы нам не пойти вместе?» Солана заколебался. «Нет, Ромуло. Там будут все эти люди, они меня недолюбливают, косятся. Я ведь, знаешь ли, козел отпущения». Акоста по инерции настаивал: «Глупости, Альберто, там будет много народу. Будут и твои друзья. Кому надо с тобой связываться?»

Солана согласился, хоть и не оставляло его смутное ощущение близкой опасности. Выехали из города, пересекли поле, решили остановиться на постоялом дворе, выпить еще немного. «Последний глоток, сил набраться».

Едва Солана показался в конце галереи, атмосфера сразу сгустилась. Враждебные взгляды со всех сторон. Кое-кто сухо здоровался, многие намеренно глядели в сторону, поворачивались спиной. Он медленно переходил от группы к группе, ни один человек не заговаривал с ним. Акоста с кем-то остановился, отстал. «Как бы поскорее отсюда выбраться», - думал Солана.

И вдруг прямо перед собой увидел Лисандро Ромеро. Того самого Ромерито давних лет. Ромеро, худой, длиннорукий, костлявый, смотрел сурово. Ни капли снисхождения во взгляде, словно Солана и не человек даже. Хотел что-то сказать Солана, но слова застряли в горле; он вдруг упал на колени, захлебываясь рыданиями, обнял ноги Ромеро: «Прости меня, Лисандро. Ты прав, что презираешь меня. Я подлец, подонок. Все я предал и продал. Презирай, плюнь мне в лицо, топчи ногами, я заслужил».

Гости теснились вокруг, смотрели с удивлением. Зрелище было комичное: черная сутана обвила тощие ноги Ромерито, окутала чуть ли не всю его хлипкую фигуру. Некоторые пытались поднять Солану. Он плакал, сморкался, бормотал что-то невнятное. Его вывели, посадили в машину».

Мы, люди, очень одинаковые и потому одинаково ведем себя в одинаковых обстоятельствах. Сегодня ещё сохраняется эйфория от Путина у Глеба Павловского, Михаила Леонтьева или Александра Проханова, и Альберто Солана тоже много лет жил иллюзией, что президент Пелаес (=Гомес) делает всё правильно и вот-вот выведет страну на светлый путь. Извне – наивные люди, изнутри – возможно, циничные или раздвоенные. Как бы то ни было, будущее не за ними. И психологически понятно, что пьяный прислужник тирании раскаивается и падает на колени перед тем, кто сохранил честь и совесть.