← Апрель 2002 → | ||||||
1
|
2
|
3
|
5
|
6
|
7
|
|
---|---|---|---|---|---|---|
8
|
9
|
10
|
11
|
12
|
13
|
14
|
15
|
16
|
17
|
18
|
19
|
20
|
21
|
22
|
23
|
24
|
25
|
26
|
28
|
|
29
|
30
|
За последние 60 дней ни разу не выходила
Сайт рассылки:
http://mumidol.ru/gorod
Открыта:
05-09-2001
Адрес
автора: culture.world.urbanism-owner@subscribe.ru
Статистика
0 за неделю
Мифология Города как инструмент политических технологий.
Информационный Канал Subscribe.Ru | - www.lycos.ru |
Доброе утро, день, вечер, ночь.
Доброе утро, день, вечер, ночь. Сегодня у нас выступает гость из клуба "Запад - Запад" [ http://www.geocities.com/west_west_99 ] Константин Жуков. Две его статьи ("О пользе и вреде мифологии" и "Петр Великий - культурный герой Петербурга") продолжают тему предыдущей лекции и посвящены прикладным (манипулятивным) функциям исторической(а если по Элиаде, то космогонической) мифологии Города. О ВРЕДЕ И ПОЛЬЗЕ МИФОЛОГИИ ========================== В течении всех почти 300лет, которые существует Санкт-Петербург, существует и его идеальное отражение в коллективном сознании горожан. Культурологи называют этот феномен петербургским мифом. Вербализовался он в текстах многочисленных произведений русской литературы, к которым следует добавить и фольклорные источники – от старообрядческих сказаний до современных анекдотов. Представая в каждую из эпох своего существования в том или ином варианте, петербургский миф являлся своеобразным выражением общественной рефлексии. Мифологический образ города был по сути слепком самовосприятия петербургского общества, его отношения к власти, к государственному устройству, к официальной идеологии. К исходу ХХ столетия петербургский миф предстаёт как целая россыпь различных вариантов «философии города», выработанных той или иной исторической эпохой. Изучение этой коллекции может не только быть весьма плодотворным в научном отношении, но и помочь глубже осознать положение Петербурга в современной России, избавиться от многих ложных стереотипов в восприятии этого положения и в итоге скорректировать систему ценностей и приоритетов в политике городских властей. Некоторые значительные шаги в этом направлении уже сделаны. Нельзя в этой связи не упомянуть вышедший в 1993 году сборник статей «Метафизика Петербурга», а также опубликованную в 1998 году книгу Д.Л.Спивака «Северная столица», посвящённую опровержению одной из фундаментальных петербургских мифологем – представления о том, что сотворение Петром Петербурга произошло на якобы совершенно пустом месте. Однако другие мифологические предсавления о Петербурге по сей день остаются практически не изученными и даже не освещёнными. Поговорим лишь о некоторых из наиболее распространённых петербургских мифологем. ДЬЯВОЛЬСКИЙ ИЛИ БОЖЕСТВЕННЫЙ? Один из первых исследователей петербургского мифа Николай Павловия Анциферов ещё в 1920-е годы рассмотрел его в двух – первых по времени – его вариантах. Один из этих вариантов культивировался в среде противников петровских реформ (главным образом среди раскольников), которые видели в новорожденном городе злодейское создание царя-антихриста, несущее зло и погибель роду человеческому. «Петербургу быть пусту!» - пророческая формула, приписывавшаяся сосланной царице Евдокие, стала кратчайшим выражением этого представления. Если попытаться одним словом охарактеризовать этот мифологический образ Петербурга, наиболее точным окажется эпитет «дьявольский». Почти одновременно с этой тенденцией в осмыслении нового города стала развиваться и противоположная, охватившая пропетровски ориентированные слои общества, - тенденция к идеализации Петербурга. Это восприятие города святого Петра, как и первое, имело религиозный оттенок (сам Пётр не в шутку называл своё детище парадизом), но всё-таки просвещенческий рационализм здесь преобладал: город с геометрически выверенной планировкой должен был стать средой математически вычисленного счастья. Так сформировался образ «божественного Петербурга». Прекрасным его примером является знаменитый проект планировки города, выполненный по заказу Петра I Ж.Б.Леблоном. Этот же образ в другом ракурсе предстаёт перед нами на петербургских гравюрах XVШ века, в тяжеловесных стихах Тредиаковского, Державина, Боброва. Появившиеся почти одновременно с самим городом, оба варианта его мифологического осмысления стали основой, на которой петербургский миф развивался все последующие десятиления. Бывшее почти общенародным в петровскую эпоху представление о «дьявольском Петербурге» оказалось к середине XVШ века вытесненным в глубины народного сознания представлением о «божественном Петербурге», которое, разумеется, всячески насаждалось и поддерживалось официальной идеологией. БЛИСТАТЕЛЬНЫЙ ИЛИ КАЗЁННЫЙ? Со второй четверти XIX века в образованной части общества утверждается новый, отличный от петровско-просвещенческого, взгляд на Петербург как на столицу империи, город чиновников и городовых, свирепых «значительных лиц» - и беззащитных титулярных советников, городофициальных мундиров, шинелей, безразличный и беспощадный к отдельному частному человеку. Абстрактное метафизическое зло, видевшееся в образе «дьявольского Петербурга», приобретает здесь более земной, но возможно, не менее зловещий облик бессердечной и безликой государственной машины. Этот вариант петербургского мифа можно обозначить словом «казённый». В творчестве Пушкина, как мы помним, такой образ Петербурга, представленный, например, в первой и второй частях «Медного всадника» или в городских эпизодах «Станционного смотрителя», ещё соседствует с восхищённым «Люблю тебя, Петра творенье…» из вступления к тому же «Медному всаднику» или явно идеализированным «Питербургом-городком» из «Пира Петра Первого». Однако в последующие десятилетия негативный миф о «казённом Петербурге» начинает резко доминировать. Его развитие обозначено именами Гоголя, Некрасова, Достоевского. К 70-80м годам XIX века обличение пороков столицы становится в русской литературе общим местом. Появление в преддверьи ХХ столетия новых идейно-литературных течений было ознаменовано и новым интересом к петербургской теме, которая стала разрабатываться символистами. В романах Д.Мережковского и А.Белого, в стихотворениях З.Гиппиус и А.Блока Петербург предстал «точкой касания плоскости этого бытия к шаровой поверхности громадного астрального космоса». Вновь в концептуальном образе Петербурга стал главенствовать метафизический смысл, правда, на этот раз он не был таким однозначно отрицательным, как у мифа о «дьявольском Петербурге». Тогда же с лёгкой руки мирискусников вошёл в моду интерес к петербургскому «ретро». Чуть позже, отвергнув символистскую отвлечённость, посвятили родному городу свои пронзительные стихи акмеисты О.Мандельштам и А.Ахматова. На почве бурной литературной и художественной жизни Петербурга серебряного века в общественном сознании вырастает образ «блистательного Петербурга» (первым это определение пустил в оборот поэт Н.Агнивцев), населённого литературно-артистической богемой, полного роскошных ресторанов, изысканных гостиных и мрачно-колоритных злачных мест. Недолго просуществовав на родине, этот миф прижился затем в эмигрантской литературе, главным образом в псевдомемуарах, вроде «Петербургских зим» Г.Иванова. ПРОЛЕТАРСКИЙ ИЛИ ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ? В большевистской России идеологическая служба предприняла попытку утвердить свой образ Петербурга-Петрограда – колыбели трёх революций, используя средства не только литературы, но и «важнейшего из искусств» - кинематографа. Как и большинство коммунистических идеологем, миф о Красном Питере скоро формализовался, превратившись в набор пустых пустых формул – тем для школьных сочинений и автобусных экскурсий. Однако страшнейшие испытания, выпавшие на долю города и его жителей в послереволюционное, особенно военное, время, поддерживали мифотворческую энергию: у советских людей стало складываться представление о ленинградцах как об особой породе людей, пронесших сквозь чистки и блокаду высокий свет разума и культуры, не сломленных духом, исключительно бескорыстных, поголовно порядочных и добросердечных. Принадлежность к ленинградской общности становится как бы гарантией высоких нравственных качеств человека, а интеллигентность воспринимается как прирождённое качество ленинградца. В 60-70е годы этот образ «интеллигентного Ленинграда» приобретает новый оттенок: значительное место в нём начинает занимать андеграундная культура, развивающаяся вопреки засилью КГБ и партийной номенклатуры. В постперестроечные годы и этот образ потерял актуальность. Современное представление петербуржцев о своём городе в основном составлено из черт, унаследованных от прошлого. В этом представлении начисто отсутствуют негативные черты. В остальном это размытый и несколько слащавый образ, в котором главное место занимают культурно-эстетические ценности, а также целый ряд комплексов, связанных с утратой Петербургом столичного статуса. Отсутствие некой общей и живой «петербургской идей» крайне негативно сказывается на жизни города, тягучая мифологическая патока сковывает всякое перспективное движение в политике, экономике, общественной жизни. Наиболее значительными в современном самосознании петербуржцев являются две мифологемы: «Петербург – культурная столица России» и «Петербург – окно в Европу». КУЛЬТУРНАЯ СТОЛИЦА РОССИИ? Представление об особой просветительской миссии Петербурга в непросвещённой России восходит к замыслу Петра, согласно которому основанный им город должен был стать образцом для всех прочих городов России. В современном оформлении эта идея превратилась в формулу «Петербург – культурная столица России». Нередко звучащая из уст московских политиков, она льстит петербургскому самолюбию и потому охотно повторяется местными деятелями. Абсолютно никакого политического и юридического содержания в этой формуле нет. Никаких полномочий всероссийского масштабав области культурыфедеральный центр Петербургу не передавал, ни один орган управления российской культурой здесь не находится. Тем не менее определённое время Петербург в какой-то степени выполнял функцию духовного ориентира для России, обладал возможностью влиять на общественное мнение в стране: это было в тот период, когда передачи петербургского телевидения транслировались наравне с центральными. Эта возможность была у Петербурга отнята. (Справедливости ради заметим, что в последние годы в связи со сложным положением дел внутри самого питерского телевидения она использовалась весьма слабо.) Духовная миссия Петербурга в России сейчас является фикцией. Однако убеждённость в её реальности и необходимости по-прежнему остаётся частью петербургского самосознания. Глубокая укоренённость мифологического представления о Петербурге как о «культурной столице Великой России» является преградой для обьективной оценки городом своего хозяйственно-экономического потенциала, стимулирует подражание Москве в расточительной хозяйственной деятельности. Так, например, такие проекты, как создание пешеходных зон в центре города, строительство Ледового дворца или торгово-развлекательного комплекса под Дворцовой площадью, явно мотивированы не экономической целесообразностью, а стремлением соответствовать некоему мифологическому стандарту «всероссийской столичности». ОКНО В ЕВРОПУ? Ещё одно представление до сих пор чрезвычайно существенно для мифологического образа Петербурга – представление о его посреднической миссии в отношениях между Россией и Европой. Такой смысл вкладывается сейчас в формулу «Петербург – окно в Европу». Однако Пушкин, позаимствовавший эту формулу у Альгаротти, имел в виду несколько иное. Окно ведь, как известно, не дверь, контакты через него затруднительны и неестественны. Через окно можно глазеть на соседей и делать «всё как у них», а можно и кулак показывать («отсель грозить мы будем шведу»). Формула «Петербург – окно в Европу», предполагая наличие стены, в которой это окно пробито, очень точно передаёт отсутствие у Петра желания включить Россию в европейскую семью государств и даёт возможность увидеть в его деятельности извечное русское стремление «догнать и перегнать», в первую очередь по военному потенциалу. Петербург, по словам того же Пушкина «военная столица», был нужен Петру как укол Европе, как камень, брошенный в её огород. Однако за три столетия своего существования своего существования Петербург перестал быть тем городом-функцией, каким он был задуман его основателем, зажил самостоятельной жизнью, и сейчас роль функционального отверстия между Востоком и Западом ему совершенно неадекватна. Не может он также выполнять и роль «вывески», репрезентирующей Россию для Европы, - ни один иностранец, желающий узнать «настоящую Россию», не направится сегодня за этим на берега Невы. Кстати, принятый недавно «Стратегический план развития Санкт-Петербурга» пушкинскую формулу несколько видоизменяет и гласит, что Петербург – это «международные ворота России». В определённом отношении это шаг вперёд (ворота – это всё-таки нечто более архитектурно самостоятельное, нежели окно), но идея утилитарно-практической функциональности Петербурга и в этой формулировке полностью сохранена. Следы старой петербургской мифологии, конечно, не исчерпываются двумя рассмотренными примерами. Причём в некоторых случаях модернизация тех или иных вариантов старопетербургакого мифа соответствует реальным потребностям и интересам современного развития города на Неве и в силу этого оказывается вполне идеологически перспективной. ИМПЕРСКАЯ СТОЛИЦА ИЛИ ЦЕНТР ДЕМОКРАТИИ? Любой миф основывается на представлении об уникальности мифологизируемого объекта. Применительно к Петербургу говорят о сакральной значимости этого места, о его могучей власти над судьбой и сознанием родившихся здесь или попавших сюда людей. Думаю, весьма продуктивным в деле конструирования полезной городу «петербургской идеи» мог бы явиться миф не о «культурной столице» и не об «окне в Европу», а об «особом петербургском менталитете». У А.Кушнера есть строки: Как клён и рябина растут у порога Росли у порога Растрелли и Росси, И мы отличали ампир от барокко, Как вы в этом возрасте ели от сосен. Подобно тому как рационально-великолепная, «правильная» петербургская архитектура, принципиально отличная от «спонтанно-эмоциональной» архитектуры прочих российских городов, воспитывает совершенно особый – евроцентричный художественный вкус, вся история петербургской культуры закладывает основы для особого петербургского менталитета, отличного от общероссийского. Ни в чём ином, как в особом петербургском менталитете, следует искать, например, корни той устойчивой приверженности демократическим убеждениям, которая отличает петербуржцев на всех выборах последних лет. На первый взгляд это может показаться странным, так как Петербург, построенный как столица огромной империи, как вместилище могущественного государственного аппарата, всегда воспринимался как гигантский Левиафан, угрожающий свободе и счастью отдельного «маленького» человека. В образе нашего города виделась, так сказать, квинтэссенция тоталитаризма, полностью подавляючего любую частность, приватность. В контексте утопического образа «божественного Петербурга», российской версии «города Солнца», эта всеобщая подчинённость отдельных людей всепоглощающему государству была несомненным благом. Прочие варианты петербургского мифа воспринимали её исключительно негативно (особняком стоят, во-первых, староверческий образ «дьявольского Петербурга», для которого в новом городе страшно было не столько порабощение индивидуальной воли, сколько отказ от вековых священных традиций, и, во-вторых, большевистская концепция «Красного Питера», противопоставившая «плохой» тоталитарности царской монархии «хорошую» тоталитарность диктатуры пролетариата). Однако с течением времени петербургский миф всё более отмечал наличие идущего из глубины особой петербургской ментальности протеста против подавления личности властью. Начиная с вложенного Пушкиным в уста бедного Евгения шёпота «Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!..» и кончая ставшими легендой выставками нонконформистского искусства в ДК «Невский» и им. Газа, петербургская культура пестовала идею ценности человека, его индивидуальных прав. И этот выстраданный многими поколениями петербуржцев демократизм сейчас является главной и специфической чертой петербургского менталитета, которая весьма перспективна с точки зрения формирования основ современной петербургской идеологии. Причём перспективна двояко: во-первых, как материал для конструирования очередного варианта «мифа» и, во-вторых, как реальная почва, на которой этот миф может быть укоренён. ПРАВИЛЬНЫЙ ИЛИ СХЕМАТИЧНЫЙ? В мифологическом осмыслении Петербурга важную роль играла его регулярность, упорядоченность, правильность, внешне проявившаяся в геометричности уличной планировки, гармоничности архитектурных ансамблей, строгости правил городской застройки. Не менее значительной областью проявления этой черты были жёсткая уровневая структура общества, строгая регламентированность и индивидуального поведения, и общественной жизни. Закладывалось это опять же в петровское время, когда была введена «Табель о рангах», действовали многочисленные артикулы и уставы. Разные варианты петербургского мифа расценивали эту черту города на Неве противоположным образом. В одних случаях сугубо отрицательно, как проявление неестественности, бездушности, выдуманности, схематичности («дьявольский», «казённый» Петербург), в других – положительно, как торжество разума, гармонии, законности, правильности («божественный», «блистательный» Петербург, в какой-то мере «интеллигентный» Ленинград). Однако и в той, и в другой оценке содержался элемент противопоставления этих черт естественной природе человека или, по крайней мере, русского человека. Конечно, сегодня структура общества, по-видимому, более или менее одинакова во всех русских городах. Но в то же время принятые модели поведения в Петербурге сильно отличаются от общероссийских. Например, в способах выражения социального протеста мы обнаружим отчётливое преобладание юридически корректных форм: митинги и демонстрации вообще редки, а не разрешённых администрацией практически не бывает; активность забастовочного движения тоже достаточно низка; волна «рельсовых войн» и перекрытия магистралей Петербурга не коснулась и т.д. Вообще, законопослушность оказывается одной из фундаментальных особенностей петербургского менталитета. Следует сказать, что, вопреки всем прежним вариантам петербургского мифа, относившимся к этой черте петербургской души с недоверием, как к противоестественной, сейчас она вполне органично входит в сознание петербуржцев, воспринимается ими с гордостью, как норма цивилизованной жизни, и, несомненно, таковой и является. О ПРИКЛАДНОЙ ФУНКЦИИ МИФА Миф об особом петербургском менталитете, главными чертами которого являются «европейская правильность» и демократизм, может оказаться весьма полезным городу не только для внутренней самоорганизации, но и для выстраивания более эффективных и выгодных для себя отношений с федеральным центром. Хотя, казалось бы, на первый взгляд это не совсем так. Ведь в России, как известно, законы пишутся не для того, чтобы исполняться, и в конечном счёте всё решается с позиции силы, а не права. «Рельсовые войны» в этой связи оказываются единственным эффективным способом отстаивания своих интересов. В этой ситуации законопослушность Петербурга ставит его в крайне невыгодное положение по сравнению с более «беззастенчивыми» субъектами Федерации. К примеру, он в силу традиции собирающий налоги намного успешнее, чем все прочие регионы, по закону должен примерно половину от них перечислять в центральный бюджет, что он с точностью и в срок выполняет. Однако из центрального бюджета средства, законом же предназначенные для содержания бюджетных организаций и финансирования различных программ в Петербург поступают далеко не полностью и со значительным опозданием, а во многих случаях не поступают вовсе. Петербург оказывается перед дилеммой: сохранять в отношениях с федеральным центром порядочность и законопослушность, при этом отдавая туда львиную долю своего дохода и не получая в обмен почти ничего, или, как некоторые «строптивые» регионы, нарушать невыгодные для себя законы и оставлять у себя хотя бы часть честно заработанных денег. Однако есть и третий путь, по которому вполне может двинуться Санкт-Петербург в том случае, если решит осознать свою «европейскую идентичность». Это путь достижения выгодных городу изменений в российском законодательстве. Можно, например, попытаться добиться внесения в Конституцию РФ таких изменений, которые защитили бы регионы от тотального вмешательства центра в их сугубо внутренние дела. Кроме того, имело бы смысл, например, предоставить Петербургу возможность самому содержать находящиеся на его территории бюджетные организации, включая армию и органы МВД; самому, минуя центр, направлять средства на реализацию дорогостоящих программ, остро необходимых горожанам, таких, как ликвидация разрыва в линии метро, строительство нового жилья для очередников и жителей «хрущёвок», реконструкция исторических и архитектурных памятников и др. Все затраченные на это суммы должны были бы при этом автоматически вычитаться из поступлений, отчисляемых в центр. Начать можно было бы с постановки вопроса о предоставлении городу статуса республики в составе РФ. Однако для того, чтобы московское начальство и вся Россия услышали голос Петербурга и захотели бы с ним считаться, наш город должен научиться понимать и уважать самого себя. А для этого ему как воздух необходим современный, отвечающий его реальным потребностям вариант «петербургской идеи», то есть очередной вариант «мобилизующего мифа». Не будем забывать, что внутри той или иной эпохи каждый из вариантов петербургского мифа – независимо от степени «лестности» по отношению к самому городу – выполнял глубоко положительную роль, открывая перспективу исторического развития Петербурга. Сегодняшняя проблема номер один в этой связи - расчистить трёхвековые мифологически напластования, распутать клубки противоречащих друг другу идей, отделить зёрна от плевел и избавить современное коллективное сознание петербуржцев от устаревших мифологем, продолжающих сковывать воображение и волю петербуржцев, являясь преградой на пути осмысления ими своих новых исторических целей и перспектив. Константин Жуков. 1999 год. Статья напечатана в газете «Петербургский Час Пик», №21, 1999 г. ПЁТР ВЕЛИКИЙ - КУЛЬТУРНЫЙ ГЕРОЙ ПЕТЕРБУРГА. =========================================== ПЕТЕРБУРГСКИЙ ПАНТЕОН Самосознание петербуржцев всегда в очень большой степени определялось многочисленными фантастическими представлениями об этом городе. Систему этих представлений культурологи называют петербургской мифологией. О некоторых её элементах, объясняющих смысл, предназначение и судьбу Петербурга, шла речь в статье «О вреде и пользе мифологии» (ПЧП, № 21, 1999 г.). Весьма существенной частью петербургской мифологии являются культы исторических личностей или неких безымянных персонажей, совокупность, которых вполне может быть названа петербургским пантеоном. Петербургский пантеон формировался в течение всех трех веков существования города и отразил в себе все перипетии его истории. Например, здесь до сих пор достаточно распространено почитание коммунистических вождей Ленина и особенно Кирова, и при этом приверженцами монархизма усердно и небезуспешно насаждается культ Николая П (один из центров поклонения последнему русскому царю - Федоровский собор в Царском селе). Таким же образом в питерском пантеоне представлены различные пласты культуры и искусства: наряду с Ломоносовым или Менделеевым в нём присутствуют, скажем, рок-кумиры В. Цой и М. Науменко, и даже легендарный вор-налётчик Ленька Пантелеев. Существует также достаточно широкая область пересечения петербургского пантеона и сонма христианских святых. Тут следует в первую очередь назвать апостолов Петра, Павла и Андрея. (Заметим, что тот из учеников Христа, чьё имя носит город, не имеет в современном сознании петербуржцев статуса, соответствующего этому обстоятельству.) Причисленные к лику православных святых благоверный князь Александр Невский, юродивая Ксения Петербургская и праведник-чудотворец Иоанн Кронштадтский особо почитаются в Петербурге далеко не только в религиозной среде. При всём этом петербургский пантеон не представляет собой нечто окончательно сформировавшееся и завершённое. Наоборот, процесс разрушения одних культов и установления других необычайно активизировался в последнее десятилетие. Это вызвано тем, что сегодняшний Петербург находится в состоянии напряжённого поиска пути своего дальнейшего развития, и в этом поиске ему необходимы идеологические ориентиры. Маяковский себя под Лениным чистил, чтобы плыть в революцию дальше; Петербургу, чтобы плыть в нужном направлении, стоит задуматься, под кем себя чистить. КУЛЬТУРНЫЙ ГЕРОЙ В разветвлённой и многоуровневой структуре петербургского пантеона есть безусловная доминанта - герой, чья роль в истории города не может быть переоценена. Речь идёт, конечно, о Петре Первом. В фольклористике существует термин «культурный герой». Так называется персонаж, который добывает или создаёт для людей огонь, орудия труда и средства мореплавания, культурные растения и другие предметы культуры, учит их охотничьим приёмам, ремёслам, искусствам, вводит социальную организацию, брачные правила, магические предписания, ритуалы, праздники и т.д. Всё это может быть отнесено к реальной деятельности Петра I. Он научил русских строить корабли и управлять ими, ввёл употребление картофеля, создал систему государственного управления и Табель о рангах, учредил новое летоисчисление и празднование Нового года в январе, начал издание газет и основал первые музеи, приказал носить одежду европейского фасона и разработал новый алфавит. Все такие и подобные задачи в древних верованиях исполнял культурный герой. Сходство Петра с мифологическим культурным героем легко обнаруживается и во многих других деталях. Например, именно к царствованию Петра относится уникальный для российской истории случай, когда на троне одновременно находились два брата - сам Пётр и его сводный брат Иван. А как утверждают мифологи, культурными героями часто являются братья-близнецы - положительный и подражающий ему отрицательный. И даже после смерти Ивана образ двойника как бы продолжал сопутствовать Петру - народная молва долгие годы видела в нём ложного, подменного правителя, обманом занявшего место истинного царя и переиначивающего его замыслы. Даже черты внешнего облика Петра, например, его высокий рост, трактовались нередко как сверхчеловеческий признак. ОТЕЦ-ОСНОВАТЕЛЬ Отдельную категорию культурных героев составляют мифические основатели городов. И здесь мы тоже обнаружим обширнейшие совпадения с историческим обликом основателя Петербурга. Подобно Риму, Кракову или Киеву Петербург носит имя своего основателя. Правда, мы привыкли считать, что крепость, а за ней и город были названы вовсе не в честь монарха, а в честь его небесного покровителя святого апостола Петра. Однако, отсутствие в слове «Санкт-Петербург» притяжательного суффикса «,s» (ср. «Sankt-Petersburg») позволяет переводить это название не как «Город святого Петра», а как «Святой город Петра». Впрочем, в этом обстоятельстве можно видеть всего лишь недоразумение. Как бы то ни было, и в петровские времена, и сейчас (особенно сейчас), в названии города выделяли в первую очередь имя основателя. А уж условно-поэтические «Петроград», «Петрополь», «Град Петров» и пр. имели в виду исключительно российского самодержца. Многие древние мифы, повествующие о закладке городов, делают основателя города ещё и непосредственным его строителем. Так камни и брёвна для строительства Таллина доставлял на собственных плечах богатырь Калев. Петр с его приверженностью к физическому труду и в этом отношении вполне укладывается в образ мифического отца-основателя. Ещё один мотив является существенным для фольклорного образа культурного героя: он часто выступает борцом со стихийными природными силами, которые пытаются смести установленный порядок - драконами, змеями или другими чудовищами, возмущёнными духами воды, грозящими людям потопом, и т.п. Присутствовал этот мотив и в деятельности Петра, в первую очередь в связи со строительством Петербурга, которое воспринималось всегда как насилие над природой, как укрощение её. И хотя, помещая змею под ноги царскому коню, Фальконе, конечно, не желал изобразить Петра победителем хтонических чудовищ, тем не менее и такой смысл в знаменитом памятнике при желании можно отыскать, что и сделано в некоторых народных преданиях. Подводя итог всему сказанному, можно констатировать: реальный российский царь Пётр Алексеевич многими чертами личности и своей исторической ролью оказался схож с мифологическим персонажем определённого типа - культурным героем. (Кстати, ситуация, когда историческое лицо выступает в роли культурного героя, вовсе не уникальна. Таковы, например, Чингисхан и Александр Македонский.) Вполне возможно, что и сам Пётр, будучи воспитан в атмосфере традиционной культуры, осознавал свою историческую миссию, как миссию культурного героя, и вольно или невольно подстраивал своё поведение под мифологические образцы. Благодаря всем этим обстоятельствам исторический Петр с необыкновенной легкостью шагнул из истории в миф. Любая идеологическая система, рождавшаяся впоследствии в России, неизбежно рано или поздно обращалась к образу великого реформатора и создавала свой вариант мифа о Петре. Каждый из них основывался на гипертрофировании одной или нескольких черт его личности и деятельности, прочие же черты отодвигая в тень. Первые два варианта мифа о Петре возникли ещё при жизни императора. ЦАРЬ-АНТИХРИСТ В сущности оба они явились реакцией на осуществлявшиеся Петром преобразования. Петр воспринимался ими как некая сила, полностью разрушившая прежнее мироустройство и создавшая новое. Первый вариант мифа делал упор на разрушении, идеализировал старое и не принимал нового. И, стало быть, в Петре видел воплощение злого, сатанинского начала. Представление о том, что царский трон занимает не отпрыск «тишайшего» царя Алексея Михайловича, а сам Антихрист, явившийся в мир «смущать» человеческие души перед наступлением судного дня, было в правление Петра почти всеобщим. Разумеется, ни в каком дозволенном виде оно не проявлялось ни тогда, ни в последующие несколько царствований. Более ста лет миф о Петре-Антихристе бытовал исключительно в устной форме и в потаённых раскольничьих писаниях. За это время его влияние на умы сильно убавилось: жизнь брала своё, к нововведениям люди привыкали, а страшные пророчества не сбывались. Однако подспудное существование этого мифа продолжалось. Возможно, впервые в русском подцензурном тексте он проявился в первой редакции гоголевского «Портрета». Страшному ростовщику, земному воплощению сатаны, Гоголь дал фамилию Петромихали, зашифровав в ней известный псевдоним царя - Пётр Михаилов. В середине ХIХ века усилиями наиболее радикальных писателей-славянофилов миф о царе-антихристе получает новые импульсы к существованию, (см., например, стихотворения К. Аксакова «Петру» и М. Дмитриева «Подводный город») однако их оказывается недостаточно для его реанимации. В дальнейшем этот миф продолжает своё маргинальное существование в русской культуре, оказываясь востребованным в моменты самых острых идеологических кризисов. Так в предреволюционные годы он явился одной из составных частей образа Петра в романе Мережковского «Антихрист». В ранний советский период, примерно до конца 20-х годов, когда Пётр I, лишенный титула «Великий», рассматривался исключительно как один из череды царей-кровопийц, паразитировавших на страданиях народа, миф об антихристе на троне вновь дал о себе знать (см. Б. Пильняк «Петербургская повесть или Святой камень»). Некоторые рецидивы этого мифа можно порой обнаружить даже в современной публицистике. ЦАРЬ-ДЕМИУРГ Второй вариант мифа, в сущности, базировался на тех же посылках, что и первый, однако давал им прямо противоположную оценку, и, соответственно, обожествлял самого Петра, как воплощение благостной созидательной силы. Конечно, следует иметь в виду, что для средневекового сознания, некоторые черты которого продолжали существовать вплоть до ХХ века, было свойственно обожествление личности монарха, однако в случае с Петром это обожествление носило совершенно особый характер. Петр в глазах ревнителей церковного благочестия совершенно дискредитировал себя гонениями на духовенство и монашество, упразднением патриаршества, неуважением к православному обряду, обычаям и святыням и пр. Поэтому почитание Петра его современниками происходило не в русле православной церковной традиции, как это было с его предшественниками на российском престоле. Петр выступал в глазах его приверженцев не ещё одним святым праведником, утверждающим незыблемость древней веры, а основателем новой веры, новым пророком, новым земным воплощением божества. При этом всё предшествующее его деятельности «объявлялось как бы несуществующим или по крайней мере не имеющим исторического бытия, временем невежества и хаоса» (Е. В. Анисимов). Один из типичных примеров такой интерпретации личности царя и его деятельности - «Слово на погребение Петра Великого» Феофана Прокоповича, в котором он уподобляет своего усопшего покровителя библейским титанам Самсону, Иафету, Моисею, Соломону и Давиду, а также основателю православия Константину Великому. Открытие 7 августа 1782 года знаменитого фальконетовского монумента явилось важнейшим пунктом в развитии культа царя-демиурга. Памятник материализовал тот образ богоподобного героя, который уже сложился в народном сознании. Сенатская площадь стала главным местом мистического общения с духом великого императора, потеснив в этом отношении и деревянный домик на Петербургской стороне, и Летний сад с дворцом, и гробницу в Петропавловском соборе. О встречах на Сенатской площади с призраком Петра или с ожившим памятником рассказывают многочисленные предания. Посредством обращения к статуе высказывают свои «претензии» императору герои петербургской литературы от пушкинского Евгения до ремизовского Маракулина и террориста Дудкина из романа А.Белого «Петербург». В литературе ХVШ и начала ХIХ века практически любое упоминание о Петре заключает в себе прямое или косвенное отождествление его с божеством. Таким образом, Пушкин, изображая во вступлении к «Медному всаднику» Петра в облике бога-творца, следовал весьма развитой традиции. Впрочем, обретя у Пушкина своё пиковое воплощение, эта традиция затем несколько стушёвывается. На протяжении второй половины ХIХ века она лишь изредка напоминает о себе, например, у К. Случевского: И поставлен Пётр Великий Над другими исполином! Как его, гиганта, мерить Нашим маленьким аршином? Где судить траве о тыне, Разрастаясь по-над тыном? Серебряный век русской литературы вновь воскресил титаноподобный образ Петра. Для Д. Мережковского, А. Белого, А. Блока Пётр являлся фигурой исполинского масштаба, находящейся, подобно ницшевскому Заратустре, «по ту сторону добра и зла». Такое восприятие как бы объединяло два мифа, точнее, делало несущественным их различие. Правда, И.Анненский, в целом разделяя такой взгляд на царя-«чародея», пророчески предсказывал скорое крушение его культа: «В тёмных лаврах гигант на скале, - Завтра станет ребячьей забавой». Впрочем, как мы увидим далее, он оказался прав лишь отчасти. «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ» МИФ О ПЕТРЕ В период после декабрьского восстания начинается переосмысление властью многих постулатов, происходит поиск новых идеологических формул, самой успешной из которых стала уваровская: «Православие, Самодержавие, Народность». В духе этой формулы разрабатывается и получает официальное одобрение новый вариант мифа о Петре Великом. Западничество Петра, бывшее основой предыдущих вариантов мифа, теперь интерпретируется как потребность в некоторых заимствованиях из области государственного и военного устройства, сделанных для того лишь, чтоб победить Европу в лице Швеции, заставить другие страны считаться с могуществом великой российской державы. В характере Петра обнаруживаются прежде особенно не замечавшиеся милосердие и религиозность. Постоянным мотивом многочисленных исторических романов, повестей, драм николаевского времени является прощение Петром раскаявшихся его противников, например, участников стрелецких бунтов. Прощение это всегда происходит непросто: ему предшествуют ссылки на закон, перед которым все равны, однако, в конце концов, царское великодушие оказывается выше бездушного закона, и царь, «виноватому вину отпуская, веселится, чашу пенит с ним одну». Характерен сюжет новеллы «Авдотья Петровна Лихончиха» одного из популярнейших литераторов середины ХIХ века Н. Кукольника: прощённый Петром, но не раскаявшийся «буйный стрелец», выходя за ворота своей темницы, бросается в ярости на верного царского слугу, но падает и разбивается насмерть. Божеский суд, охраняющий безопасность российской державы, оказывается строже, чем суд царский. Отношение Петра к православной церкви тоже подвергается резкому переосмыслению; теперь в яростном гонителе церковного благочестия видится истинно православный государь. Вот, например, разговор уличных зевак по поводу петровского Всешутейшего Собора из повести А. Башуцкого «Петербургский день в 1723 году»: «- Что тут церковь православную путать? Сказывают-те, голова, немецких попов осмеивают: где ж тут божественное? - Вестимо немецких, - сказал другой. - Нет, брат, знаем мы, государь над православной церковью не шутит, да и шутить не позволит. Всякий праздник батюшка в церкви, а бывало у Троицы сам читает Апостол и поёт на крылосе всю обедню». Ещё одним новым акцентом в мифологическом образе Петра, созданном в николаевскую пору, явилось подчеркивание простоты царя-реформатора, его любви к ремеслу, народной еде, народному юмору. Классический пример - стихотворение А. Майкова «Кто он?», бывшее в ХIХ веке примерно тем же, чем «Ленин и печник» в ХХ-м. Да и сюжеты сходны: предубеждённость простолюдина по отношению к властителю сменяется после знакомства восторженной любовью. Мифу о «православном, самодержавном, народном» царе была суждена долгая жизнь. Причина этого заключается в том, что этот миф явился одним из столпов, поддерживающих здание имперской идеологии. А. Л. Осповат и А. Б. Рогинский назвали его «государственным мифом». Государственный миф о Петре Великом доминировал в массовом сознании россиян вплоть до 1917 года. Особенно характерными были его проявления во время праздничных мероприятий, посвящённых 200-летию основания Петербурга. В те юбилейные дни в Петербурге были устроены многочисленные выставки, воздвигнуты временные скульптуры, декорации и диорамы, разыгрывались уличные спектакли и «живые картины». Разумеется, главным героем всех этих произведений «массовой культуры» был державный основатель города. Однако, как показала исследовательница О. Лихачёва, его образ претерпел в них едва заметную, но очень важную трансформацию: из черт, составлявших облик императора в соответствии с государственным мифом, преобладающей явно становится народность. Пётр представляется прежде всего царём-тружеником, царём-ремесленником, любящим свой народ, знающим его нужды и заботящимся о нём. Это был своеобразный «демократический», или точнее буржуазный образ отца-основателя, немного сходный с теми, что имеются у многих старых европейских городов: простой подмастерье достигает высот в ремесле, становится мастером, главой цеха, наконец, бургомистром и закладывает основы благосостояния города. Эта едва наметившаяся тенденция в восприятии великого государя была признаком начавшегося накануне революции становления буржуазной культуры в России и главным образом в Петербурге. События октября 1917 года остановили этот процесс. В годы утверждения советской «неоимперской» идеологии «государственный» миф о Петре, конечно, без оттенка буржуазности, вновь пришёлся ко двору. Теперь, разумеется, Пётр являлся не центральным персонажем пантеона, а выполнял функцию предтечи. Тиражировалось высказывание Сталина: «Пётр это капля в море, а Ленин - целый океан». В полном соответствии с этим основанный Петром город получил новое имя и нового культурного героя. При всей неорганичности этого персонажа петербургскому пантеону, следует признать, что он прижился, и последующие несколько поколений ленинградцев искренне считали себя детьми «Города Великого Ленина». Пётр при этом не был сброшен с пьедестала, просто отодвинут на задний план, где и просуществовал под сурдинку весь советский период. А НЫНЕ? Перестройка разрушила уже изрядно шатавшийся культ большевистского вождя. Но свято место пусто не бывает, город оказался перед необходимостью нового обретения культурного героя. В июне 1991 года состоялось событие, которое тогда многими расценивалось как сопоставимое по значению с открытием фальконетовского монумента: в самом центре Петропавловской крепости была установлена статуя Петра работы Михаила Шемякина. Это произведение явилось отчётливой попыткой демифологизации образа «создателя города Санкт-Петербурга». Представленный художником образ далёк от мифологической идеализации: он весь составлен из противоречий. Шемякинский Петр снят с пьедестала в прямом и в переносном смысле; его масштаб вполне человеческий. Стремление к демифологизации образа Петра было выражено и в некоторых печатных публикациях. Одновременно с этим появилась тенденция к созданию или возрождению культов, более отвечающих духу времени, чем культ Петра. В этом отношении характерно желание мэра города А. Собчака установить в Петербурге памятник Александру Второму работы М. Антокольского, хранящийся в запасниках киевского музея. Однако развиться этим тенденциям было не суждено. Они оказались несопоставимо слабыми по сравнению с процессом возрождения культа Петра Великого. В связи с этим весьма уместным представляется вспомнить мнение писателя Михаила Кураева, высказанное им в книге «Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург»: «Мифологизация истории, исторических биографий нам отлично знакома, мы выросли в пору расцвета исторической мифологии и знаем её последствия, а потому едва ли можем сегодня относиться с доверчивой снисходительностью к мифу о Петре Великом, поскольку последствия его культа, увы, сказываются и в современной политике, и в современной идеологии, в конечном счёте, в оправдании насилия и достижения цели «любой ценой» едва ли не больше, чем культ, не до конца и не очень искренне осуждённый ХХ и ХХП съездами партии». В рейтинге популярности исторических деятелей Пётр в Петербурге сейчас, безусловно, занял бы первое место. Его имя широко используется в названиях различных организаций, мероприятий, товаров - от банка и инвестиционного фонда до спортивного кубка и сигарет. Его изображения тиражируются на рекламных щитах, обложках журналов и шоколадных обёртках. Редкое массовое мероприятие в городе происходит без участия усатого молодца, наряженного в камзол и треуголку и провозглашающего какое-нибудь «Да будет..!». Во всех этих случаях имя и образ Петра Великого используется как символ могущества и силы государства. Это позволяет сказать, что мы имеем дело с воскрешением мифа о Петре в его «государственном» варианте. Не случайными в этом отношении выглядят и установка по инициативе «государственника» Лужкова гигантского памятника Петру в Москве, и его портрет (Петра, разумеется, а не Лужкова) в кабинете и. о. президента Путина. БУДУЩИЙ МИФ О ПЕТРЕ - КУЛЬТУРНОМ ГЕРОЕ ПЕТЕРБУРГА Итак, все триста лет, что существует Петербург, Пётр Великий был его культурным героем и, видимо, будет им и впредь. Сколько бы историки, культурологи и публицисты ни обнаруживали у Петра личных пороков и исторических просчётов, он всегда будет восприниматься петербуржцами прежде всего как создатель и благодетель города. И в этом отношении культ Петра непоколебим. Но при этом, как мы видели, в разные исторические периоды его образ поворачивался разными сторонами, в нём каждый раз выделялись черты, составлявшие идеологические ориентиры эпохи. Происходящая сейчас реставрация государственного мифа о Петре в его наиболее имперской, великодержавной версии явно не соответствует либеральным пристрастиям, демонстрируемым петербуржцами на всех выборах последних лет. Таким образом, вопрос об облике культурного героя современного Петербурга может и должен быть подвергнут глубокому переосмыслению. Уместно с этой целью вспомнить о зарождавшемся в начале ХХ века «буржуазном» варианте мифа о Петре. Есть основания полагать, что этот вариант в большей степени отвечает современным потребностям города, чем «имперский». Будущий миф о Петре - культурном герое демократического Петербурга должен, как представляется, сосредоточивать внимание на таких свойствах личности царя, как практицизм и рационализм, религиозная и национальная терпимость, неиссякаемое стремление к самоусовершенствованию, простота бытового поведения и общения. И главное - уважительное отношение к интеллектуальным ценностям Запада, стремление подражать ему. Сам Пётр и фигуры из его ближайшего окружения - Меншиков, Шафиров, императрица Екатерина - могут быть представлены как классические для западной культуры персонажи - «self made men». Деятельность Петра по организации государственного аппарата и созданию передовой по тем временам промышленности - что это, как не пример сверхэффективного менеджмента?! (Напомню, что многие государственные институты, введённые Петром, просуществовали сто, а то и двести лет!) То, что такой поворот в восприятии культурного героя Петербурга возможен и органичен, имеет свои подтверждения. Три года назад в связи с трёхсотлетием Великого посольства Голландия подарила Санкт-Петербургу копию с уничтоженной в советское время скульптуры Леопольда Бернштама «Пётр I обучается в городе Саардаме в Голландии корабельному делу в 1697 г.». Она была установлена на прежнем месте, у восточного крыла Адмиралтейства. Оставив в стороне вопрос о художественных достоинствах этого памятника, отметим, что по сути он является воплощением именно только что рассмотренного нами варианта мифа о Петре. Кстати, Бернштамом была выполнена ещё одна скульптурная группа, изображавшая откровенно мифологический сюжет, «Пётр I спасает погибающих близ деревни Лахта в ноябре 1724 г.». Этот монумент, ныне, по-видимому, безвозвратно утраченный, стоял у другого крыла Адмиралтейства, не более чем в ста - ста пятидесяти метрах от «Медного всадника». Соседство многозначительное: у подножия «кумира на бронзовом коне» как бы незримо присутствует тень «бедного Евгения», превращая фальконетовский памятник в символ государства, безжалостного к судьбе «маленького человека». Произведение Бернштама же несло прямо противоположную идею: оно изображало властелина, не щадящего себя ради блага этих же самых «маленьких людей». Конечно, утверждение в Петербурге того или иного культа в том или ином варианте не зависит от желания одного человека. Однако, на мой взгляд, петербуржцам всё же стоит задуматься о том, кому и в связи с чем они поклоняются. Константин ЖУКОВ Февраль 2000 г. Статья опубликована в «Журнале социологии и социальной антропологии» том IV, 2001 год, № 2. =========================================== Две ссылки по теме: Страница "Рефлексии" в "Литературной промзоне": http://litpromzona.narod.ru/reflections.html Полоса "Ветербург" журнала "ХардПолитКор": http://home.onego.ru/~hpk/topic.php?id=11 И немного анонсов. Подписан в печать (и к концу мая должен быть отпечатан) первый сборник автоэтнографических текстов "Избранные стенограммы дыхания Города". С концепцией сборника и условиями приобретения можно ознакомиться по адресу http://mumidol.ru/gorod/polygra.htm - а здесь пока приводим содержание. (буквы и слова) Вступительное предложение 3 Человек по имени Юля. Мой собственный мир 4 LXE|LAN. Здесь - там 6 Ян Барковский. В ожидании праздника 7 Леди Мориэль. Псевдонаучный трактат, щедро подслащенный поэтической образностью 9 Петербургский технократический урбанизм и рок-н-рольная традиция: социальные и архетипические мотивы 11 Денис Давыдов. К тебе обращается ДД 13 Знаки Города : Многоэтажность 15 Знаки Города : Трамвайные рельсы 17 Евгений Пекач. Радио коротких волн 23 Владимир и Юлия Тезины. Дворы и стены (интервью) 25 Напитки . 27 Нафаня. Кафе Капульски 28 Сны о диалоге 30 Коллективный разум 30 Асинхронное интервью . 32 Протокол обмена: LXE - Quail 32 Жизнь замечательных : форум Mistique 34 Константин Магаданский. Окончательный Петербург 35 Вятич. Intel Inside 36 Мамонтъ. Кадаши 37 Вася Святой. А я все пью свою святую воду.. 40 О столице неразъятной Родины 42 Сны об опасных окраинах 43 Знаки Города : Осень 44-45 втч: Денис Давыдов. Осень - время умирать 44 Город и Таинственное (ночные ламентации) 46 Наталья Семенова. Слова, наклеенные на стены 50 Сны о котах, королях, капусте.. 53 Юлия Теуникова (интервью в кафе "Новые звезды") 57 втч: Мой двойник мне помахал рукой.. 56 втч: из рецензии на альбом "Катится" 59 втч: Черные дуги 61 втч: Просыпал 62 втч: Полюби меня за праздным разговором.. 66 LAN (Лара Немчикова). Стоя у стены.. 67 Город и Ужасное (конспект лекции о власти, магии и Заговоре) 68 Никита Подвальный. Баллада о бегстве 73 Жизнь замечательных : Мэри (группа "Театр") 74 Две стороны листа Мебиуса (викторианство и обэриутство в европейской культуре абсурда) . 75 Павел Безбородкин. Колодец 76 Из архива группы "Рубиновый вторник" 78 Из архива группы "Лесные люди" 79 А/Елесин,К/Ионочкин. Волхвы ночных пустынь 80 В/Фокин, В/Елесин. Cigarette mountains 80 Жизнь замечательных : из рецензии на альбом "2.4.1" 81 В/Елесин, К/Ершов, Г/Тарабутин. Инородные сказки 83 LAN (Лара Немчикова). Трилогия в стиле "сашечерного" юмора 86 и лирика 88 Кошка Сашка. Подруге 88 Жизнь замечательных: "Сайт фаната Виктора Цоя" 90-91 накат на "Ты уже открыл газ" 90 накат на "Мы вернемся" 91 Проект имени Майка Науменко 92 втч: переводы ("Песня без слов", "Стук") 95 ГазаНевщина: ленинградский нонконформизм 70-х 96 Михаил Уваров. Непокаянный Петербург 101 втч: Пушкин и жертва 102 втч: Экслибрис смерти 109 втч: Петербург и Москва. Мистерия власти 115 втч: "Светлый круг": петербургский проект . 117 втч: Реквием 123 втч: Жаворонок 134 Дмитрий Стрижов. "Там, где гнездятся летучие рыбы" 133 Ольга Лехтонен. Окаянный город (на правах "не-эпилога") 137 Варвара Степанова. Строители проходного двора 138 (рисунки и фотографии) Александр Китаев 105-106, 121-122, 140 Владимир и Юлия Тезины 3, 25-26, 48, 76 Алексей Михайлов 84-85 Елена Гилева 28-29 Ирина Гудкова 12, 23-24, 133 Константин Магаданский 35-36 LAN (Лара Немчикова) 3, 86-89 Наталья Судникович 9-10 Сергей Серебряков 62, 64-65 ленинградские концептуалисты 97-100 новочеркасские дзен-буддисты . 58 воля случая 6 25 - 29 июня 2002 года в Старой Ладоге состоится конференция "Санкт-Петербург и Северо-Запад России: История. Культура. Современность". Если не будет землетрясений, на ней будет прочитан наш доклад "От региона к стилю: "творческая школа" как побочный продукт космического мифа". Программу конференции можно посмотреть на http://www.piligrim.com/rus/conference/page3.htm На сем администрация уходит на Страстную неделю; и желает вам успешно ее пережить.
С поклоном,
координатор рассылки LXE
mailto:lxe1@pisem.net
http://mumidol.ru/gorod
http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
Отписаться
Убрать рекламу |
В избранное | ||