Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Академия Женской Гениальности - 5 дней в Санкт-Петербурге, 3


АКАДЕМИЯ  ЖЕНСКОЙ  ГЕНИАЛЬНОСТИ
     НАПИСАТЬ ПИСЬМО     
     ОТПИСАТЬСЯ!     
     ЗАЙТИ В АРХИВ     

5 дней в Санкт-Петербурге.

 

День 3-й:

Третья оккупация самого умышленного города.

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит…

 

3-й день начался с обзорной экскурсии по Санкт-Петербургу согласно купленным билетам.

Ранее я слышала о двух оккупациях Питера. Одна – всем известная немецко-фашистская оккупация. От нее Питер пострадал, но устоял и не сдался в годы войны.

Вторая намного менее известна.

Это так называемая «Московская оккупация Петербурга»; да-да, вы не ослышались.

Есть такой занятный народец на просторах Интернета, который утверждает, что мужественный народ Ингерманландии (Северная и северо-западная территория России, включая Карелию), всю жизнь боровшийся за свою независимость, не чета московскому народу, который даже и рад был татаро-монгольскому игу, и уж вовсе не боролся никогда за независимость.

Правда, эти чудаки еще говорят о том, что со времен Петра они находятся под «московской оккупацией», что как-то слабо согласуется с предыдущим тезисом… J

Еще эти чудаки забывают, что, собственно, до Петра, мужественный «ингерманландский народ» находился под шведской оккупацией, а до шведской – опять под «московской оккупацией» когда Иван Грозный решил объединить эти земли с Москвой… А еще до Ивана они опять-таки «находились в оккупации», входя в состав Киевской Руси…

А если уж быть до конца точными, то исконного народа на этих землях, конечно же, давно не осталось, и населены «земли Ингерманландии» самыми обычными россиянами, перемешавшимися где-то с местными карельскими племенами и финами. Да еще, более чем у половины этих обычных россиян – московские корни, т.к. вместе с перемещением столицы в Питер, туда же начали перебираться из Москвы дворяне, купцы, мещане, ремесленники и т.п.

Тем не менее, меня очень занимала вся эта история, и по приезду в Питер я все смотрела вокруг, пытаясь отыскать следы «московской оккупации» и мужественной борьбы местного народа, но по счастью этих следов в Петербурге нет J.

А большая часть петербуржцев об Ингерманландии и мужественной борьбе тамошнего народа за независимость и слыхом не слыхивала J.

Обычные люди обычного крупного города… «Все те же разговоры почем и что иметь», куда лучше устроится на работу, и в каком кафе посидеть вечером…

Все бегут и суетятся, в метро толкаются, как и в Москве, и как и в Москве боятся остановиться хоть на минуту и задуматься – куда бежим… И даже, пожалуй, так же испорчены квартирным вопросом… J

Есть и разница. Ее очень четко поймал Виталик Мануковский, присоединившийся к нашей компании тремя днями позже. Сам родом из Воронежа, имея возможность наблюдать обе столицы со стороны, он охарактеризовал Москву, как город жизни: разгилдяйский, беспорядочный, творческий, хаотичный и теплый, а Питер городом порядка: строгим, линейным, математически-точным и холодным.

Я, завидуя холодной красоте второй столицы, неиспорченности ее стеклобетонными громадинами, а так же возможности плюнуть, не попав в рекламную продукцию какой-нибудь фирмы J, добавила, что Москва похожа на очень красивую, но несколько вульгарного вида женщину, а Питер – на очень красивую чопорную англичанку высшего общества J.

Никакого даже слабого налета милой провинциальности Питер и вовсе не имеет: Москва местами чистая провинция, Петербург же – всем городам город. Но возможно, именно это делает Москву более душевной что ли, теплой… своей… или просто мне так показалось.

Но если все же исходить из соображения, что город оккупирован, то побывав в нем, нетрудно заметить, кем именно он оккупирован…

Это третья оккупация Санкт-Петербурга, о которой я раньше не слышала… прежде всего, это англоговорящие граждане, а затем, немцы и австрийцы в возрасте от 55 до 80 и далее J.

Этих милых бабушек и дедушек в Питере, кажется, больше, чем, собственно, Петербуржцев.

Они снуют по городу небольшими группками и создают пробки на Невском своим привычным транспортом – автобусами. Петербуржцы, собирая с них дань за просмотр достопримечательностей (для сравнения билет в Эрмитаж для русского оккупанта стоит 15 руб., тогда как иностранному обходится в 600 руб.), посмеиваются: «Второй год сувениры здесь продаю, а иностранца моложе 50 не видела»… J

Они настоящие оккупанты. Скажем, главный дворец в Петергофе открыт для посещения русскими лишь с 14 до 16. А в остальное время там только иностранные группы. Спрашиваю, почему такая дискриминация «коренного населения Ингерманландии» и «московских оккупантов», отвечают, что «коренное население Ингерманландии», так же как и «московские оккупанты» – платят намного меньше, чем оккупанты иноземные. Спрашиваю, а не разумнее ли, в таком случае, установить финансовый лимит на вход (до 14 – 300 руб., а после 14 – 60 руб.), сохраняя при том стабильность тарифа для иностранцев – 300 руб.?

Отвечают: «вполне разумно – обратитесь к дирекции Петергофа» J. Но до дирекции Петергофа я не дошла, предпочитая свежий морской воздух Петергофского парка, непременной затхлости кабинетов чиновников… Эх, Петра бы Великого на такую вот дирекцию!

Захожу в магазинчик, торгующий янтарем в Царском селе, путь преграждает охранник в дверях. Прошу дать мне пройти, слышу ответ: «Зайдите пожалуйста через полчаса, сейчас у нас иностранная группа» J.

У меня было ощущение, что я попала в советские времена: и по ценам и по характерному для невыездных советских граждан преклонению перед иностранцами…

Я знала еще с коммунистических времен, когда в детстве разминувшись с родителями, все же попала на закрытие фестиваля молодежи и студентов, объяснив на английском охраннику, что я несчастное дитя капитализма, отставшее тут от мамы, что вопрос решается довольно просто J.

Нужно подойти к охраннику и вежливо сказать: “Could I come in, please? It is my group”. А уже внутри, можно дать волю чувствам, отодвинув какого-нибудь немца от витрины, с нашим исконным: “Слышь ты, фюрер, дай посмотреть” J.

Но я уже успела заговорить с охранником на русском, а сам янтарь не вызывал особенного интереса. Этого «янтаря» полно у нас в рязанских сосновых лесах, которые нынче вырубают, и продают на Запад, а капельки смолы, как слезинки капают и капают с обрубленных пеньков в холодную речку…

И еще одно меня удивило, уже не касающееся напрямую Петербурга. Это, собственно, импортные бабушки и дедушки… Кое-кто из них еле-еле передвигал ноги. Один старичок в Эрмитаже опирался правой рукой на довольно еще живенькую бабушку, а левой на костыль, но все ковылял и ковылял по залам Эрмитажа, глядя впереди себя стеклянными, ничего не выражающими глазами…

…На автобусе нас провезли мимо Екатерининской Публичной Библиотеки, построенной Екатериной, которая ставила лишь одно условие ее посещения – что все посетители должны быть прилично одеты, Большого Драматического Театра, Казанского собора, Исакиевского Собора, Кунтскамеры, бывших домов – ныне музеев Пушкина, Достоевского и Ахматовой.

Экскурсия запомнилась слишком высоким голосом экскурсовода и ее непрерывной жалобой на дирекцию, которая не понимает того, что “за полтора часа город узнать невозможно”.

И я еще раз подумала о том, что общественных экскурсий лучше избегать, как и всяких общественных собраний и мероприятий: т.к. не знаешь, что за экскурсовод попадется (а с ним может быть, придется провести 4 – 6, а то и больше часов), привязан по времени к группе: нельзя подольше задержаться, или, наоборот, побыстрее уйти… А мы, хоть и на маленькой J машинке, сами выбирали себе экскурсоводов, смотрели все, что захочется, и уезжали, когда надоедало.

Экскурсия закончилась у Петропавловской крепости. Там, вернее, началась новая J. Дядечка-экскурсовод, который нам попался, был поживее тетечки, однако отличался суровостью и строгим спросом. Первым делом, сверля нашу группу глазами, он сказал: “Я надеюсь, вы уже знаете, на каком острове мы с вами находимся”. Я точно знала, что на Заячьем, но как только он спросил, мгновенно забыла ответ. Такое со мной раньше случалось на уроках физики, в те редкие, даже считанные дни, когда я учила урок J.

Прежде всего, мы посетили Петропавловский собор – усыпальницу русских императоров. Там нас всех, хоть мы и не сговаривались, до глубины души потрясло одно и то же.

Народу в соборе было больше, чем на ярмарке в воскресный день (а день-то, между тем, был будний…) Там уже было несколько экскурсионных групп, и экскурсоводы пытались перекрикивать непрерывно стоящий гул, но слышно их все равно не было.

Зато, то и дело над ухом у вас раздавался восторженный визг: “Смотрите, смотрите, это Екатерина II! А за оградкой нельзя сняться?!” или “Ой, Петр I! Мань, сними меня с Петром!!!”

Когда мы насилу вытиснулись из храма, Дима сказал: “Не хотел бы я, чтобы меня похоронили в таком месте…” И мы все молча согласились.

При входе в крепость стоял памятник Петру (вернее, памятник сидел J), но я, к сожалению, не слышала, что о нем говорил экскурсовод, т.к. пошла покупать мороженое.

Между тем памятник отнюдь не льстил императору. Очень маленькая и почему-то лысая голова, неестественно длинные крючковатые пальцы на руках, огромные ноги…

Видимо, Шемякин, который подарил этот памятник крепости, к Петру относится без лишнего восторга… ;)

Дальше мы направились в саму крепость: здесь находилась тюрьма, куда попадали и временные заключенные, ожидая пересылки в места более отдаленные, и граждане, находившиеся под судом и, также, заключенные, которые отсиживали тут срок.

Но по иронии судьбы первым узником крепости был сын Петра Великого, Алексей, обвиненный в заговоре против царя и предательстве… Дальше известно, что царевича пытали в присутствии отца, а умер ли он, не выдержав пыток, или был убит по приказу Петра – сие дословно неизвестно.

И известно еще, что само “предательство” состояло только в неосторожных фразах и критике в адрес Петра, сказанных дома в кругу любовницы и прислуги… Петр, как политик, ставящий превыше всего государство, боялся возможных дворцовых переворотов, связанных с тем, что престолонаследником считался его младший сын – Петр Петрович. Он боялся, что Алексей, отрекшийся от престола сейчас, в будущем под воздействием различных сил может изменить решение и претендовать на корону. И он решил это проблему жестко – по-петровски. Однако же, известно, что Петр Петрович умер вскоре после смерти императора. И внук императора, сын убитого Алексея, Петр II тоже умер от пневмонии спустя три года после начала правления и в очень юном возрасте – 16 или 17 лет…

А на Петре III мужская линяя Романовых на престоле и вовсе надолго оборвалась.

Не будем называть это карой господней, уподобляясь современным Петру священникам, однако же, убийство любое, а тем более, кровное, не могло бы принести в дом ни счастья, ни спокойствия, и странно, что мудрость Великого императора столь необыкновенная и точная в делах военных и политических, отказала ему в этом вопросе…

Мы прошлись по камерам, у каждой из которых висела табличка с именами сидевших здесь арестантов. Из старых знакомых нам попался Алексей Пешков (он же будущий Максим Горький) и брат Владимира Ульянова – Александр.

Тут же висел протокол допроса террориста Александра Ульянова. Его спрашивали, раскаивается ли он, и повторил бы он свой проступок, если бы оказался на свободе.

Саша (ему 19 лет в этот момент) говорит, что раскаивается он только в том, что попытка убийства царя ему не удалась, и если бы оказался на свободе – то занялся бы подготовкой нового теракта…

“Вот что значит, д-девятнадцать лет”, - сказал бы на это Овод J.

Ульянов старший был человек необыкновенного интеллекта, обладал множеством талантов и злым никогда не слыл…

Тут же нам рассказали про революционера, по кличке Макар, которому катастрофически не везло: стоило ему оказаться на свободе, как он тут же попадал снова за решетку. И товарищи, встречая его с конвоем в коридорах крепости, всегда спрашивали: “Вы сейчас куда, товарищ Макар, из Сибири, или в Сибирь?” J

Лексей же Пешков, видимо, мало все же ему доставалось от деда, устроил митинг в институте в поддержку бастующих рабочих, и прямо с институтской скамьи, был препровожден на Петропавловскую койку. А далее мы с вами знаем J. Далее, он сделался писателем, считавшимся в то время лучшим, и переведенным на многие языки мира…

Однако всегда мне что-то не хватало в его книгах, и почему-то именно тут, стоя около его бывшей камеры, я осознала, что именно…

В них много идеи, но мало души. За второстепенным скрылось и потерялось главное.

Еще ходят слухи, будто бы надпись масляной краской “Петербургский университет”, сделанная на стенах крепости со стороны Невы, появилась там в 1861 году, когда из-за бесконечных беспорядков, правительство было вынужденно временно закрыть Петербургский университет, а 300 студентов-бунтовщиков препроводить в Петропавловскую крепость… J

Тут же бывали в качестве узников самозванка княжна Тараканова, революционный писатель Чернышевский, Радищев, Федор Михайлович Достоевский.

Нас ознакомили с внутренним распорядком крепости. Камеры в крепости одиночные, имеется карцер. Заключенным запрещалось говорить вслух, смеяться, читать, писать, громко шагать, чихать или кашлять, т.е. создавать любой шум, и, конечно, запрещалось перестукиваться, но последний запрет все время нарушался. И тогда заключенные попадали в карцер на хлеб и воду.

Карцер – такая же камера, но без окна, запирающаяся двумя тяжелыми дверями: так, что, попадая туда, человек сидел в полной темноте и не слышал ни единого звука снаружи (толщина стен крепости достигает нескольких метров).

Мы посидели немного в запертом карцере, но недостаточно, чтобы оценить весь ужас этой ситуации: мы даже получили удовольствие J. Темно и тихо: никакой городской суеты, необходимости куда-то бежать, даже хотелось тут задержаться подольше – пусть и на хлебе с водой J.

Выбравшись из крепости, называемой когда-то “Русской Бастилией”, мы, немного погуляв по территории, направились в Эрмитаж.

Еще по дороге в крепость Толя заметил пришвартованный катер с надписью “taxi”; вот на этом такси мы уже через 5 минут оказались на противоположном берегу Невы у пристани около Эрмитажа, сожалея о скором конце водной прогулки. Хотелось покататься подольше, но тогда бы мы не успели в Эрмитаж, и в соревновании катера с Эрмитажем, у катера не оставалось ни единого шанса на победу J.

То ли экскурсионные бюро Петербурга специально рассказывают о невозможности попасть самостоятельно в Эрмитаж, принуждая туристов пользоваться своими услугами, то ли нам катастрофически везло, но стояние в очереди в Эрмитаж заняло всего минут 20.

И через 20 минут, мы шли великолепными коридорами Эрмитажа, рассматривая статуи вдоль стен.

А еще минуты через две я отчаялась запоминать фамилии художников, скульпторов и архитекторов, и решила просто получать удовольствие от окружающей обстановки J.

После железобетона Москвы и серого “жилого Петербурга” Эрмитаж казался чем-то необыкновенным – земным раем, населенным гениями и их произведениями...

В первом зале я машинально начала считать. Просто по привычке. Я пыталась скалькулировать стоимость зала вместе с содержимым J. От этого занятия меня оторвал Дима Бридня, который привел какого-то тщедушного мужичка и предложил его экскурсоводом. Внимательно разглядев мужичка, я поняла, что, во-первых, стоимость первого зала он тоже не сосчитает. Во-вторых, мы будем скакать по Эрмитажу, как наступающий на французов Денис Давыдов, причем тот был на лошади, а мы – на своих ногах, к тому времени уже требовавших тройное жалованье...

Ну, а в-третьих, все, что он скажет, на фоне впечатлений сегодняшнего дня, я лично не запомню.

И сожалея о том, что нам не удалось пройтись по Эрмитажу с личным и бесплатным экскурсоводом Виталием Мануковским, я отказалась от экскурсовода. С удивлением оглядывающийся вокруг Толя Белоусов, который еще в Москве никак не хотел понять, зачем идти в Эрмитаж, если на Неве гонки на лодках J, тоже не видел в нем необходимости. А Вета уже бросила нас, отправившись в путь по Эрмитажу с какой-то экскурсионной группой.

Таким образом, мы остались одни и решили гулять по Эрмитажу сами по себе, независимо друг от друга.

Что до меня, то Вету я потеряла в стенах Эрмитажа почти сразу, и больше наши с ней пути не пересекались. Через полчаса одиночного блуждания я наткнулась на Толю Белоусова, и следующие полчаса мы проблуждали вместе. Потом судьба нас разлучила где-то в районе скульптурной трагедии Психеи и Амура: я заинтересовалась этой печальной историей, а Толину душу Психея, как известно, превосходившая красотой саму Венеру, покорившая всех богов и чуть было не погубившая себя в расцвете лет чрезмерным любопытством, не сумела растрогать. Его гораздо сильнее волновала пропажа Веты где-то в иноземноговорящих недрах дворца...

И еще через полчаса я наткнулась на Диму с Таней. С тех пор, так и повелось, каждые десять минут, куда бы я не шла, на встречу мне шли Дима с Таней.

Когда они мне попались в пятнадцатый раз, я воскликнула: “Опять ВЫ!”, но они достойно отразили нападение: “Нет, это опять ТЫ!” J

Дима с Таней, оглядывая Эрмитаж, были увлечены созданием образа своего будущего дома, который Дима уже было собрался строить по образу и подобию Петергофского замка, но Эрмитаж поставил его в тупик, и заставил сомневаться в правильности выбора. Поэтому Дима был печально-задумчив и, смотря по сторонам, калькулировал, какова должна быть территория его усадьбы, чтобы он реализовал на ней все идеи, на которые натолкнули его Растрелли, Микетти, Трезини и Бенуа…

Мое путешествие по Эрмитажу прервалось в 17.30, поскольку до 17.45 я должна была забрать сумку из гардероба. Дело все в том, что я приехала в Питер всего с одной сумкой, которая служила мне одновременно и походным чемоданом и кошельком, и поскольку я все время ходила с ней, а носила в ней только деньги, Дима Бридня сразу же прозвал ее «кошельком».

Вообще-то с кошельками проходить в музеи можно. Но охранник на входе в Эрмитаж, не пожелал понять, что сумка у меня на плече, в которой без особого труда разместилась бы скульптурная композиция Психеи вместе с Амуром, является всего-навсего кошельком, а никакой не сумкой. Поскольку до закрытия Эрмитажа, оставалось всего два часа, я предпочла не затевать философских бесед с охранником относительно определений понятий “сумка” и “кошелек”, и, учитывая, что наши с ним определения этих слов явно не совпадали, смиренно отправиться в гардероб.

Поэтому прихватив свой «кошелек» и выйдя из Эрмитажа, я уселась на скамейку перед фонтаном и еще полчаса дожидалась всю компанию. Первым появился Толя. За ним Вета. И, наконец, замученные квартирным вопросом Дима с Таней J.

Сказать, что мы проголодались – ничего не сказать. Последний раз нам довелось поесть с утра в гостинице, а было уже начало седьмого. Причем, это начало неумолимо приближалось к середине… J. Поэтому мы пошли искать кого-нибудь, кого можно было бы съесть.

Первыми нам попались судак, свинина и говядина в телефонном ресторане, секрет которого мы разгадали к самому концу то ли обеда, то ли ужина. Дело все в том, что на каждом столе этого ресторана установлен телефон, и чтобы вызвать официантку, нужно снять трубку и набрать номер столика. Но мы, как люди русские… частично… или, по крайней мере, славянские J, а не какие-то там американцы, инструкций не читали, и, хотя удивились необычному оформлению столика старинным телефоном, официантку звали по старинке J.

После этого ужина или обеда мы выпили кофе в соседней кофейне и разбрелись кто куда. Дима с Таней пошли искать книжный магазин, чтобы провести там как минимум два часа, не меньше. Это у Димы с Таней хобби такое – в свободное от планирования усадьбы время, ходить по книжным магазинам и читать там книги J.

Я решила не составлять им компанию, т.к. у меня уже был печальный московский опыт показа Диме книжных магазинов…

Это когда Дима минимум два часа читает книги в магазине, невпопад отвечая на ваши вопросы в основном междометиями: «Хмм…», «Ну да…», «Гмм…», «Подожди…», «Ага…», «Щас…», «Ну, еще минуточку…», «Вот, это последняя…», «Уже идем…» … J.

А Толя с Ветой из двух зол выбрали меньшее и решили составить мне компанию.

И после изучения Спаса на крови, построенного на том месте, где очередное покушение на Александра II привело к успеху, мы поехали искать три улицы: Гражданскую, Канал Грибоедова, 73 и Среднюю Подьяческую, 15.

На первой проживал студент Родион Раскольников. На всякий случай напомню, что это главный герой книги Достоевского «Преступление и наказание».

На второй – Соня Мармеладова.

А на третьей – трагически оборвалась судьба старухи процентщицы, и уж совсем невинной сестры ее Лизаветты.

В этом месте дома в Санкт-Петербурге производят крайне удручающее впечатление. Сами постройки относятся к 18-19 векам. Самые высокие дома – шестиэтажные. Большинство домов в прошлом – доходные дома. Т.е. дома, построенные богатыми людьми с целью сдавать в аренду отдельные квартиры в них. В настоящем, понятное дело, за редким исключением, коммунальные квартиры.

Хуже всего действует на нервы цвет и состояние домов. Цвет: грязно-желтый, серый или противно-красный кирпич. Штукатурка облетевшая, дома все поражены грибком. Заметив, что у абсолютно всех домов имеется цокольный этаж (этаж, который отчасти находится над землей, а от части – под землей), причем глубина его погружения в землю самая разная, мы решили, что дома изначально не строились с цокольным этажом. Строились обыкновенно – с обычным наземным первым этажом, но года, болотистая местность, климат и наводнения сделали свое черное дело и дома “подсели”. Более старые подсели так, что первый этаж ликвидировали, заложив его кирпичом, а более молодые – так, что первый этаж превратился в полуподвальный цокольный.

Кое-где встречаются недавно отремонтированные дома, но и у них уже поверх свежей краски пошел грибок. Видимо недолго выдерживает свежая краска Питерский влажный климат.

Там, где дома были недавно покрашены разнообразившей пейзаж розовой, зеленой и фиолетовой краской, под уже начавшей осыпаться краской, виднеется прошлый грязно-желтый цвет…

За время, которое мы шли от Гражданской улицы до Средней Подьяческой, там должно было быть ровно 730 шагов, но мы не проверяли, доверяя Федору Михайловичу, в наших головах тоже чуть было не зародилась та же самая теория о праве сильной личности на преступление, в результате чего мы сделали вывод, что Раскольников был и правда сильной личностью и еще хорошо держался… J

И это было еще до того, как мы заглянули в подъезды и подворотни. В подъездах и подворотнях было хуже, чем при Раскольникове, поскольку с тех пор, как студент Родион шагал по этим улицам, пряча под плащом окровавленный топор, прошло уже полтора века, а ремонта еще ни разу не делали…

Найдя дом 15 по Средней Подьяческой, мы, обнаружили, что хоть когда-то он и был шестиэтажным, ныне он пяти-с-половиной-этажный J.

Как и сказано в романе, мы прошли в подворотню и на ближайшем подъезде (всего их в доме 2, как и по книге) прочли неровную надпись фломастером: “К старухе – сюда”. Поскольку в этом предложении стандартные ученики средней школы непременно сделают хотя бы одну ошибку, а ошибок, тем не менее, не было, мы решили, что адрес указан верно J.

Мы зашли в дом, и оказались бы в полной, кромешной темноте, пропахшей кошками и пр., если бы Толя не подержал дверь до тех пор, пока мы не поднялись к ближайшему окну. Это было даже не окно, а четвертинка окна с настолько грязными стеклами, что можно было бы поставить что угодно на то, что со времен Достоевского их мыл только дождь и наводнения.

Лестница была, как и в романе, кривая и узкая, я поднималась, держась за перила.

Поднимаясь на шестой, а вернее, скорее, уже пятый, этаж, мы читали надписи на стенах от: “Родя, мы с тобой!!” до – “Зачем ты убил Лизавету?!”.

Были и простые надписи: “Здесь были Вася К. и Митя В. из Подольска”. Эти, видно, забрели случайно, и, увидев сильно раскрашенную стену, решили внести и свой посильный вклад в общее дело.

Мы не стали долго задерживаться в доме, ибо ни в чем не повинные жители итак, судя по надписям, частенько страдают от непрошеных гостей…

Впрочем, Толя, спускаясь вниз, ворчал, что будь тут хоть один предприниматель, то дом давно закрыли бы на домофон, а внизу посадили консьержку, которая собирала бы с желающих осмотреть место по 30 руб. (для иностранцев – 100 руб. J), а с желающих оставить на стене надпись 40 руб. (для иностранцев – 150 руб.)…

А я все вспоминала слова Достоевского, покуда мы шли к машине:

"А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?"…

День закончился в открытом кафе около нашей гостиницы.

Оно запомнилось тем, что, во-первых, официант к нам подошел через 40 минут, после того, как мы пришли и трех настойчивых приглашений с нашей стороны, во-вторых, Дима забыл там очки, в-третьих, виски Толе подали не теплым даже, а горячим, и, в-четвертых, там не было чая. Вообще. Никакого. Я долго не верила, и сказала официанту, что так не бывает, чтобы совсем никакого чая не было. Но официант предложил мне пойти к бармену, и убедиться… тот подтвердит, что чая нет…

Около 2-х ночи мы пошли спать, помня о завтрашнем, обещавшем быть очень насыщенным, дне. У меня в голове что-то стучало, видимо от усталости…

“Умышленный город”, “абстрактный город”, “город сумасшедших”, “город смерти”, “отвлеченный город”, “город-призрак”, “любимый город” - вспоминала я в такт этому стуку…

“На Васильевский остров я приду умирать…”, - вспомнился Бродский в довершение…

 

Счастливо,

ЛЛ

l-lunkova@yandex.ru

 

Copyright © Людмила Лунькова, 2004-2006.
О публикации приходящей почты:
Если нет явного запрета, письма могут быть процитированы в рассылке.
Адрес электронной почты публикуется, если он указан в теле письма.

В избранное