Перед тем, как я продолжу повествование о поездке в Санкт-Петербург, и расскажу о том, что же происходило на 4-й день нашего путешествия, хочу сообщить вам о событии, которое случится вот уже буквально через один день: послезавтра.

А послезавтра, 27 и 28 августа в Москве состоится семинар Александра Левитаса «Партизанский маркетинг».

Двухдневный семинар «Партизанский маркетинг» учит тому, как привлекать новых покупателей и увеличивать доходы от уже существующих клиентов, не вкладывая или почти не вкладывая денег. Рекомендую ознакомиться подробнее с содержанием семинара здесь.

Применение изученных на семинаре приёмов позволяет среднему бизнесу поднять прибыль на десятки процентов, а малому бизнесу – иной раз вдвое или даже втрое. Практически после каждого семинара не проходит и полутора месяцев, как хотя бы один из участников сообщает, что его доходы выросли в два-два с половиной раза.

На данный момент еще осталось два места на этот семинар.

Забронировать место на семинаре и узнать прочие подробности можно у меня, Людмилы Луньковой, по адресу: l-lunkova@yandex.ru.

5 дней в Санкт-Петербурге.

День 4-й:

По следам Пушкина.

         Друзья мои, прекрасен наш союз!

        Он как душа неразделим и вечен –

         Неколебим, свободен и беспечен,

         Срастался он под сенью дружных муз.

         Куда бы нас не бросила судьбина,

         И счастие куда б не повело,

         Все те же мы: нам целый мир чужбина;

         Отечество нам Царское Село.

“Что же мне вам сказать, сударыня,

о пребывании моем в Москве и о приезде в Петербург –

пошлость и глупость обеих наших столиц равны,

хотя и различны…”

(А.С. Пушкин)

Еще до приезда в Лицей Пушкин уже имел опыт написания стихов.

Лет в 6 он начал писать поэму, но тетрадка с поэмой попалась на глаза гувернантке сестры. Та схватила ее, и отнесла гувернеру Саши со словами: “Посмотрите, каким вздором занимается Александр место того, чтобы готовить уроки!”

Гувернер начал читать поэму, и вдруг расхохотался. Саша заплакал, вырвал у него тетрадку и швырнул ее в печь.

Но с тех пор решил никогда больше не плакать, и даже когда оказался в незнакомом здании со страшным названием “Лицея”, среди чужих людей, в тускло освещенной комнатке метров 6 длиной и 3 шириной, откуда только что уехал провожавший его дядя, он сдержал слово.

И потекла Лицейская жизнь…

***

Отдавая дань своему еще детскому периоду увлеченности Пушкиным, я, конечно, не могла бы не поехать сама в Царское Село, а потому попыталась сразу же соблазнить на это всю нашу группу J. Это мне удалось без особого труда: в Царское Село сразу захотели ехать все.

Город Пушкин (бывшее Царское Село, а потом Детское Село) – приятнейшее местечко. Как впрочем, насколько мы успели заметить, и все пригороды Санкт-Петербурга.

Опять же чувствуется разительное отличие от пригородов Москвы. В каком бы направлении вы не отъехали от Москвы, вы всегда видите одно и то же: целые муравейники дачных участков. Лесов давно уже не осталось; если не участки, то грязь и свалки; это еще один большой город, как и сама столица. Город контрастов: разношерстый, безвкусный, неудобный и беспорядочный намного более чем сама Москва. Даже пышные особняки новых русских в контексте всего Подмосковья не спасают положения, а только добавляют уродства и безвкусицы.

В Петербурге ситуация иная, по крайней мере в тех местах, где мы были: пригороды обладают своей неповторимой и несравнимой с Северной столицей прелестью. Тут нет ощущения повального дефицита площади, как в Подмосковье, нет и петербургского ощущения построения города «по линейке»: нет математической строгости. Старинные усадьбы, выдержанные в определенных архитектурных стилях грандиозно отличаются от современных усадеб новых русских стилем, уютом и внутренним удобством: это дома, построенные для того чтобы жить, а не для того, чтобы показать возможности своего владельца…

***

«Его высшая и конечная цель – блистать, и именно посредством поэзии. К этому он сводит все и с любовью занимается всем, что с этим непосредственно связано. Все же ему никогда не удается дать прочную основу даже своим стихам, так как он боится всяких серьезных занятий и сам его поэтических дух не сердечный, проникновенный, а совершенно поверхностный французский дух. И все же это есть лучшее, что можно о нем сказать, если это можно считать хорошим. Его сердце холодно и пусто, чуждо любви и всему религиозному чувству и не испытывает в нем потребности»…

Это характеристика лицеисту Саше Пушкину, написанная директором лицея Энгельгартом.

Увы, чтобы понять уже тогда шумного, шаловливого, насмешливого, равнодушного к религии, дозволяющего себе смелость суждений и противоречие учителям Пушкина, Энгельгарт был слишком религиозен, а потому близорук и ограничен…

***

Усадьбы в городке Пушкине перемежаются более поздними постройками и современными зданиями, и город выглядит разношерстно, но совсем по-другому, нежели Подмосковье: стиль отнюдь не страдает; даже и напротив вы тем сильнее ощущаете, что попали в старинный город со своей историей и своим прошлым. Здешняя разношерстность создает ощущение беспечности и веселости на душе.

В таком настроении мы въехали в Пушкин, и вышли около дворца, окруженного парком, и соединенного переходом с лицеем. Когда-то здание лицея строилось, как пристройка к главному дворцу – дворец для великих княгинь, а потом его решено было отдать под Лицей – новое учебное заведение для юношей 12 – 18 лет из очень хороших семей, как вначале планировалось. Здесь их должны были обучать разным наукам и готовить для государственной службы. Поначалу так же планировалось, что здесь же будут учиться великие князья – братья императора…

Но набранные лицеисты оказались по большей части недостойной компанией для великих князей, и император изменил свое решение. Тем не менее, он присутствовал на всех важных в жизни лицея событиях: годовщинах, праздниках или экзаменах…

***

С профессором словесности Кошанским у Пушкина нередко случались стычки. Пушкин и Дельвиг посмеивались над его любовью к высокопарным и устаревшим фразам.

Кошанский писал витиевато, и считал, что поэт должен намеренно украшать стих добавлением в него возвышенных слов. Как-то Илличевский написал оду, которая называлась «Освобождение Белграда». Кошанский почитал ее и внес свои поправки. Выражения простые и ясные заменил тяжеловесными и высокопарными: «двенадцать дней» на «двенадцать крат», «колодцы выкопав» на «изрывши кладези», «говорить» на «вещать», «напрасно» на «тщетно» и т.д.

Пушкин же писал просто, его стих был легким и певучим, за что ему частенько доставалось от профессора. Поддерживал Пушкина и Дельвиг…

Как-то раз у управляющего Царским селом графа Ожаровского умерла жена, и Кошанский написал оду «На смерть графини Ожаровской»:

         Ни прелесть, ни краса, ни радость юных лет,

         Ни пламень нежного супруга,

         Ни сиротство детей, едва узривших свет,

         Ни слезы не спасли тяжелого недуга,

         И Ожаровской нет…

         Потухла как заря во мраке тихой ночи,

         Как эхо темное в пустыне соловья…

Пушкин с Дельвигом случайно обнаружили оду в журнале, и Дельвиг, не долго думая, принялся за пародию «На смерть кучера Агафона»:

         Ни рыжая брада, ни радость старых лет,

         Ни дряхлая твоя супруга,

         Ни кони не спасли тяжелого недуга…

         И Агафона нет!

         Потух, как от копыт огонь во мраке ночи,

         Как ржанье звучное усталого коня!..

***

Экскурсия по Лицею заняла всего минут 30, максимум 40. Экскурсовод попалась вполне приличная, но больше всего из всей экскурсии нам запомнились музейные тапочки.

Это такое странное приспособление, представляющее собой нечто среднее между куском старого валенка и наколенником для катания на роликах…

Эти «тапочки» нам предложили надеть перед входом в музей.

Но поскольку обычные тапочки эти шедевры обувного дела никоим образом не напоминали, а инструкции по пользованию оными нигде по близости не было, то понять, как правильно это носить, было не так уж просто и занимало не меньше времени, чем сама экскурсия…

Тем не менее, регламентом на это отводилось намного меньше времени.

Весь этот «тапочек» своим внешним видом напоминал одну деталь обыкновенного тапочка: подошву из войлока 48-го, примерно, размера. Подошва была оборудована целой системой веревок и резинок, и пока я пыталась сообразить, к какому месту нужно привязать эти веревки и резинки, экскурсия приблизилась к завершению…

***

По-настоящему как поэт Пушкин раскрылся здесь, в Лицее. Именно отсюда пошла слава Александра Сергеевича Пушкина, как необыкновенного гениального русского поэта, который владеет словом так же свободно, как ветер осенним листочком…

Здесь Пушкин снова начал писать. У него получалось... «Я поэт!», - с упоением думал 12-ти летний Пушкин. Но сочиняли все, и получалось неплохо у всех. А лучшим считался Илличевский, Пушкин слыл лишь вторым.

Как-то на уроке словесности было задание описать восход.

Когда время вышло, спросили Мясоедова, которому стихосложение никак не давалось. Он встал, с выражением произнес название: «Восход солнца», начал:

«Блеснул на Западе румяный царь природы»…, и запнулся.

Раздался смех…

«Это все?» - удивленно спросил преподаватель Кошанский.

«Нет не все, - давясь от смеха, подхватил Илличевский:

         И изумленные народы,

         Не знают, что начать.

         Ложится спать или вставать».

Класс грохнул от хохота.

Но недолго пальма первенства принадлежала Илличевскому. Прошло совсем немного времени, и Илличевский сам понял, как далеко ему до Пушкина…

***

Когда я каким-то чудом закрепила на себе первую подошву, оказалось, что это вовсе никакой не тапочек, а наколенник, потому что на пятке от него оставалась только одна из веревочек, а сама подошва уползла куда-то наверх и удобно расположилась на коленке.

Я потянула за резинку, чтобы вернуть подошву на надлежащее ей место, но резинка оборвалась и куда-то улетела.

В это время я еще рассчитывала догнать экскурсию, поэтому попыталась сосредоточиться, и, убеждая себя, что не глупее же я остальных, и раз все сумели одеть этих уродцев, то и у меня тоже непременно должно получиться.

И преисполненная оптимизмом я принялась натягивать второй тапочек.

Второй тапочек оказался более податливым; он практически даже оделся на ногу, только подошва почему-то оказалась сверху ноги, а снизу расположились резинки и веревки.

Служительница музея, сочувственно наблюдая мои потуги, начала объяснять, что тапочек положено надевать наоборот. Я ехидно на нее посмотрела и сказала, что была бы ей весьма признательна, если бы она объяснила, как именно его надевать.

Одним словом, я кое-как зацепила эти сооружения на ноге, но добежав до своей группы, я обнаружила, что первый тапочек вновь заполз ко мне на коленку, а второй волочится за мной на веревке примерно на расстоянии метра от моей ноги.

Слушая про то, как проходили внеклассные занятия лицеистов и про книги, которые любил читать Пушкин, я украдкой пыталась вернуть тапочки на место, и мне это почти уже удалось, когда экскурсовод решила перейти в следующий зал…

***

По иронии судьбы, именно здесь в Лицее, созданным с благословения и под надзором самого императора, стали зарождаться идеи о свержении самодержавия…

Пушкин, как противник самодержавия, начинал тоже отсюда… J

И в Лицее и за его пределами ходила эпиграмма, автора которой долго искали, но по счастью, не нашли:

(Зернов – помощник гувернера в Лицее):

         Романов и Зернов лихой,

         Вы сходны меж собою!

         Зернов! Хромаешь ты ногой –

         Романов головою…

***

Вскоре я выработала новый способ походки, обеспечивающий нахождение тапочек на надлежащем им месте: суть его состояла в том, что во время движения нога не должна отрываться от пола…

Радуясь тому, что мне все же удалось перехитрить коварные тапочки, и что их попытки уползти на коленку или зацепится резинкой за какой-нибудь музейный экспонат, не увенчались успехом, я подумала про себя, что «мы и не таких видали», и что после нейроиммунологии уже ничего не страшно, но тут послышался голос экскурсовода: «А теперь мы с вами поднимемся на третий этаж, где располагались спальные комнаты лицеистов. Будьте осторожны, ступеньки очень скользкие».

Я обречено посмотрела на тапочки, и готова поклясться, что они оба торжествовали всем своим видом, а один из них даже показывал мне язык…

Первый способ поднятия по лестнице, возникший в моей голове – снять тапочки, подняться, а потом снова их надеть, я отклонила, когда вообразила, сколько времени потребует повторное сооружение системы креплений из многочисленных резинок и веревочек.

Оставался второй способ, казавшийся поначалу слишком смелым – подняться по лестнице, не обращая внимания на тапочки, а потом попытаться восстановить всю систему прямо на ноге.

Когда я, наконец, забралась на 3-й этаж, дежурная по этажу в музее долго разглядывала мои тапочки, и хотела, было, что-то сказать, но, подняв взгляд на мое лицо, осеклась…

***

Пушкин безусловно был талантлив – в этом не сомневался уже никто, даже директор Лицея Энгельгарт. Дельвиг опубликовал в журнале анонимные стихи о Пушкине:

“Пушкин! Он и в лесах не укроется!

Лира выдаст его громким пением!”

Но оценить тогда в полной мере гений Пушкина не смог бы никто…

Только как-то раз на один из экзаменов приехал сам старик Державин – на тот момент известнейший в России поэт.

Все страшно волновались перед встречей со знаменитым поэтом. Дельвиг все утро проторчал в коридоре, то и дело выглядывая на улицу: он хотел первым поцеловать руку, писавшую такие чудесные стихи. Но приехавший Державин задал встретившему его швейцару настолько будничный вопрос: «Где тут у вас, братец, нужник?», что Дельвиг расстроился и отменил свое первоначальное намерение… J

Пушкин готовил к приезду поэта свое стихотворение «Воспоминания в царском селе». Он не раз переписывал свои Воспоминания, перечитывал их, и вот, наконец, его очередь выйти на середину актового зала и прочесть свое сочинение…

Волнение вдруг куда-то исчезло, голос звучал красиво и звонко, стихи читались с выражением, а Пушкин слушал себя как будто со стороны. По стилю стихотворение скорее напоминало подражание Державину сложным языком и отсутствием привычной Пушкину легкости и летучести стиха…

Читая, Пушкин не замечал ничего вокруг: он не видел, как скука на лице прославленного поэта сменилась напряженным интересом, не видел, как на глазах его выступили слезы, не видел восхищения окружающих, не видел, как Державин подскочил и попытался выбраться из-за стола президиума, чтобы обнять Пушкина…

Дочитав, Пушкин бросил листочки и убежал. Державин просил разыскать его, но найти его в тот день так и не смогли.

А Державин тогда произнес свою знаменитую фразу: «Теперь и в гроб спокойно можно»…

***

На третьем этаже, мы заглянули в восстановленные комнаты лицеистов: Пушкина, Дельвига, Пущина, Кюхельбекера. В комнатушке помещалась кровать, комод и стол для занятий. Перегородки между комнатами не доходили до потолка: таким образом, обеспечивалась вентиляция помещений.

Распорядок в комнатах Лицея напоминал распорядок Петропавловской крепости: разговаривать, кричать, смеяться и вообще шуметь запрещено. Здесь, однако, дозволено, и читать и писать.

Комната Пушкина соседствовала с комнатой Пущина.

Комнаты располагались справа и слева, а по центру был коридор. По нему проходили гувернеры по утрам и колокольчиком будили лицеистов. Ложились в 10 вечера, поднимались в 6 утра.

Здесь наша экскурсия закончилась.

Мы без тени сожаления расстались с тапочками, и вышли на воздух.

Далее было два пути: погулять по Екатерининскому парку или попытаться достать билеты во дворец (там находится восстановленный фрагмент янтарной комнаты).

Однако нас сразу, и к тому времени уже неоднократно, предупредили, что во дворец мы не попадем – экскурсия туда заказывается за несколько недель, а сегодня там и вовсе – иностранные делегации…

И мы пошли в парк. Но уже при входе в парк на скамейке сидел мужичок и торговал билетами во дворец по 300 руб. за штуку (стоимость билета в кассе, где билетов нет J - то ли 40, то ли 60 руб.). Мы посовещались, но решили не ходить туда: четвертый дворец за второй день казался уже перебором, несмотря даже на возможность взглянуть на реставрированный фрагмент янтарной комнаты, собственно, не будь которого, мы бы даже и не совещались.

К тому же погода стояла отменная, как и в первый день нашего приезда и все последующие, и хотелось погулять по парку. И мы пошли гулять, обсуждая по дороге, кто из нас влияет на погоду таким образом, что она сразу же улучшается, стоит нам приехать J. Дело в том, что в Петербурге еще за день до нашего приезда было 13 градусов тепла, и целый день шел дождь. И такая погода там держалась довольно давно. А в первый же день, как мы приехали, стало 23 тепла и засветило солнце…

Причем, нечто подобное мы наблюдали ранее, во время экскурсии в Карелию…

В парке мы договорились с двумя лошадьми, чтобы они нас прокатили по всему парку и показали все, что тут есть хорошего.

Мы разместились в карете, отстояли два свободных места, на которые, чуть было, не усадили иностранцев, и поехали кататься. Парк великолепный, хотя после Петергофа удивить нас уже было трудно. Но чудесные озера с плакучими ивами и утками, Лебяжьи острова, Китайская беседка, полуразрушенные башни, Камеронова галерея, растительность парка не могут оставить равнодушными. И знаменитые фрагменты парка – например, фонтан «Девушка с урной», который сопровождающая нас экскурсовод обозвала почему-то «Скульптурой молочницы», к которой убегал из Лицея Пушкин, и которой посвящал стихи, мало что могли добавить к общему впечатлению.

***

Вторым поэтом в Лицее по праву считался Дельвиг, над которым поначалу смеялись: «Ха-ха-ха, хи-хи-хи, Дельвиг пишет стихи» или «полно, Дельвиг, не мори ты людей стихами…» J. Третьим – Илличевский, а четвертым – Вильгельм Кюхельбекер, которому тоже досталось от Пушкина: «Вильгельм, прочти свои стихи, чтоб мне заснуть скорее!» J …

Всегда неизменно добродушный: благородный и сильный Жанно Пущин стихов не писал. Стихи ему вовсе никак не давались. Однако он был силен в прозе и переводах…

Первым, конечно, был Пушкин. После экзамена с Державиным никто уже не сомневался в необыкновенном гении Пушкина…

Как-то раз на математике Пушкина вызвали к доске решать задачу. Тот долго топтался у доски, но решение так и не рождалось.

- Ну, что же, господин Пушкин, какой ответ у вас получается? - спросил преподаватель.

- Ноль, - лукаво улыбнулся Пушкин.

- Да-да, - ответил преподаватель, - у вас в моем классе кругом одни нули. Садитесь на место, и продолжайте писать стихи.

Так Пушкин заслужил официальное разрешение на математике писать стихи. Преподаватели больше не могли себе позволить препятствовать Пушкину, и все ему прощали.

***

Прогулка наша продолжалась полчаса, и весь парк мы, конечно же, не увидели. Но самые знаменитые места посмотреть успели.

Лошади предлагали снять их на более продолжительный срок – 2 часа, кажется, за которые они вызывались показать нам еще и Александровский парк, расположившийся где-то здесь же, неподалеку.

Но мы были ограничены во времени.

Дело все в том, что в начале своего повествования, я не рассказала, что как только мы окончательно приняли решение, что едем в Санкт-Петербург, Дима Бридня сразу же написал об этом Сергею Сидоренко, который пригласил на нашу встречу Катю и Наталью Левашовых, Александра и Дениса, с которыми мы чудесно провели первый Петербургский вечер. Потом Дима написал еще и Володе Волосенкову, а Толя сообщил об этом Виталию Мануковскому J.

И Володя с Виталием к нашему общему удовольствию решили к нам присоединиться на выходные: субботу и воскресение.

Поэтому следующим этапом нашей программы был переезд из Пушкина снова в Петергоф, в наше любимое уже к тому времени кафе «Вена».

Одним словом, Толя созвонился с Виталием, и выяснил, что они втроем: Виталий, Володя и Сергей уже направлялись в сторону Петергофа на «ракете».

Мы загрузились в машину (после того как, Дима, Толя, Таня и Вета обеспечили местным сувенирщикам полугодовой объем продаж J), и поехали в Петергоф.

***

Пушкин обрел новых друзей, которым суждено было всю жизнь пройти бок о бок, пусть и, увы, не всегда видя друг друга рядом…

Шли в одном направлении.

Пущин, Дельвиг и Кюхельбекер – эти имена на всю жизнь стали для Пушкина родными, и роднее больше не было с тех пор…

«Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами, вся молодежь наизусть их читает…» – кричал Александр I, обидевшийся на «ласковые» прозвища, данные ему поэтом, в частности, на «кочующего деспота» (Александр I много путешествовал) J.

Пушкину пришлось уехать, несмотря на покровительство того же Энгельгарта, вступившегося за лицейского питомца.

Ссылка Пушкина возмутила его лицейского друга Кюхельбекера, который тем более не стал стесняться в выражениях J:

         «И ты – наш юный Корифей, -

         Певец любви, певец Руслана!

         Что для тебя шипенье змей,

         Что крик и Филина и Врана?»

J J

После этих стихов, Кюхле тоже пришлось покинуть на время обе столицы… J

Да и другие лицеисты не радовали императора…

Выйдя из Лицея Иван Иванович Пущин подписал вольную всем своим крепостным…

***

Дальше можно было бы сказать, что погода испортилась, так как началась гроза с ливнем, но я так не скажу, поскольку грозы с положенным в таких случаях громом и молнией – мое любимое явление природы. Правда, я люблю их наблюдать из укрытия, что, впрочем, мне удалось и в этот раз, т.к. мы ехали на машине.

В Петергофе тоже был ливень. Там мы разделились: Толя на машине поехал забирать с ракеты Володю, Виталия и Сергея, а мы пошли в «Вену».

Но картина, открывшаяся моему взору в Вене, переполнила чашу моего долготерпения… J

У кафе был припаркован автобус и все места, как по билетам, были заняты чинно восседающими на них бабушками и дедушками…

По счастью, нам удалось договориться с официантами, что единственный большой столик в кафе зарезервируют для нас, как только пенсионеры уедут, т.е. буквально через 20 минут.

20 минут мы бродили по окрестностям: за это время дождь успел прекратиться и опять начаться с новой силой J.

А через 20 минут мы вернулись в опустевшее кафе и заняли наконец-то свой столик на 8 персон. Сначала мы мужественно сдерживались, стараясь не вдыхать ароматов еды и дождаться всю компанию. Но дождь на улице не переставал, а даже еще усилился: лило как из ведра. Мы созвонились с Толей, оказалось, что он уже видел Виталия, Володю и Сергея: они шли друг другу навстречу, и разделяло-то их каких-то 100 метров, когда начался новый ливень.

И Толя спрятался под ближайшей крышей, а Сергей с Виталиком и Володей – под елкой. И теперь они там и стоят, ожидая окончания дождя.

Это было выше наших сил, мы позвали официантку (у нее почему-то был все время испуганный вид, она походила на первоклассницу, которую впервые в жизни вызвали к доске), и сделали ей заказ.

И прошло, наверное, минут 40, за которое мы ледяным взором отразили не одно нападение на наш столик, связанное с тем, что нас только четверо, а столик на восемь персон, пока, наконец, мы дождались абсолютно мокрых Толю, Сергея, Виталия и Володю. Ввалившись в тихое, провинциальное, уютное кафе, они мгновенно превратили его в оживленный ресторан где-нибудь в центре Чикаго J.

Потом они потребовали меню, и когда «первоклассница» подошла, чтобы принять заказ, Володя, не меняя сосредоточенного вида и серьезного выражения лица, широким жестом проводя рукой по страницам меню, заказал «для начала» первую, вторую и третью страницы меню, «и, пожалуйста, по три раза». «Первоклассница» вытянулась по струнке, хотя казалось, что дальше вытягиваться ей уже некуда, внимательно посмотрела на Володю, который по росту составляет приблизительно двух взрослых людей, и которого Виталик столь точно назвал «большим человеком» J, и переспросила: «По три?»

Но тут вмешался Виталик, который по субботам голодает до 18.00, и поэтому ничего не стал пока себе заказывать, и объяснил девушке, что товарищ шутит.

Володя, который, по-моему, вовсе не шутил, а просто собирался нормально покушать, был вынужден сделать более приближенный к ресторанным нормам на одного человека заказ.

Там мы просидели часов до семи вечера, а потом Сергей повел нас смотреть верхние озера – те самые, откуда по проекту Петра I, поступает вода в фонтаны. Дождь к тому времени прекратился, но было довольно прохладно и сыро.

Идти было километра два: сначала вдоль домов, потом полем, потом начались каналы, вырытые от озер, и мы шли вдоль каналов.

На месте решили искупаться. Сначала купалась мужская часть коллектива, а Вета завидовала J. Вода в озерах абсолютно прозрачная и теплая. Потом она решила, что завидовать не будет, а тоже пойдет купаться, но одной ей было скучно, и она соблазнила меня составить ей компанию J.

Было довольно холодно, снова накрапывал дождик, а озеро казалось очень теплым: даже вылезать не хотелось. Хотя вода шла слоями – иногда проплываешь очень теплое место, а потом вдруг снова – ледяное. Это указывало на то, что здесь именно озера, а не пруды… Еще на экскурсии в Петергофе я задавала вопрос экскурсоводу, что будет, если озера пересохнут? Ведь насосы-то, хоть и ломаются, могли бы качать воду из Финского залива, который в ближайшем будущем точно не пересохнет J. А эта система работает только до тех пор, пока не снижается уровень воды верхних озер…

Но тут «многослойная» вода указывала на то, что питает озеро множество подводных родников; поэтому-то и работают фонтаны Петергофа бесперебойно уже 300 лет…

Если бы на этом месте были бы пруды, а не озера, то давно не было бы уже ни прудов и фонтанов Петергофа…

После купания стало казаться, что вокруг не так уж холодно, а даже жарко J.

Сразу после озер поехали обратно в Питер. Толя отвез Сергея, Володю и Виталия на электричку, потом вернулся за нами, мы загрузились в машину и поехали в Питер. Договорились встретиться на Анничковом мосту и поехать снова на экскурсию по рекам и каналам Петербурга…

***

В ссылке Иван Пущин навестил Пушкина и привез «Горе от ума» Грибоедова, которого читали вместе целый день.

Уезжая, Пущин воскликнул: «До свидания в Москве!», и чуть позже повторил тихо: «В Москве…»

Но сердце щемило, и Жанно словно чувствовал, что видит друга в последний раз…

Первый удар, получивший впоследствии название «Восстание декабристов», случился в 1825-м. Члены «Северного общества» 14 декабря попытались изменить судьбу России, избавив ее от самодержавия.

Более полугода длилось следствие… Наконец, приговор: пятерых повесить, сто двадцать – сослать на каторгу, в Сибирь. Среди них государственные преступники: Вильгельм Кюхельбекер и Иван Пущин…

Строки Дельвига из Гимна на окончание Лицея: «Судьба на вечную разлуку, быть может, породнила нас!..» приобрели вдруг зловещий смысл…

Один Дельвиг остался отрадой Пушкину в Петербурге…

Но в 1831 Дельвиг опубликовал в своем журнале стихи, посвященные французской революции, его вызвал Бенкендорф, и через день после беседы с Бенкендорфом Антон Дельвиг скончался от сердечного приступа…

***

Вернувшись из поездки по пригородам, Толя сдал нашу маленькую, но верную машинку – следующий день мы собирались провести в Петербурге, и машина нам больше была не нужна. Напоследок мы все вместе с ней сфотографировались J.

Мы все встретились, как и договорились, на Анничковом мосту у коней в начале одиннадцатого вечера (но, по традиции J еще было абсолютно светло) и Сергей Сидоренко пошел договариваться по поводу катера – чтобы снять его на всю нашу компанию и покататься по Неве и каналам без соседей.

Несмотря на сезон и на то, что Сергей предлагал за катер немыслимо-низкую цену ни у кого из нас не было ни секунды сомнений в том, что он непременно договорится J.

Одним словом, около 23 часов вечера мы сидели на катере и во второй раз слушали про непростую судьбу коней на Анничковом мосту.

Пока Сергей организовывал транспорт, Володя Волосенков организовал все остальное в лице разнообразного пива, чипсов и орехов J.

Попавшийся нам экскурсовод, по совместительству – водитель катера, очень нас всех веселил тем, что должен был одновременно не врезаться в мост или встречный катер и успеть рассказать нам о том, что мы видим вокруг. Т.е. он должен был одновременно смотреть вперед, и назад – на нас J.

А пиво добавляло веселости, поэтому когда ничего не подозревающий о своем необычном облике водитель катера рассказал о доме Суворова, где жил и умер великий полководец, а в ответ раздался взрыв хохота, он был крайне обескуражен, и вряд ли рискнул бы продолжить экскурсию, если бы Виталик Мануковский не поспешил загладить впечатление, задав ему очередной вопрос…

День закончился в кафе, где Володя с Толей пили прохладительные напитки, а я горячий кофе с виски.

А на следующий день все решили встретиться в музее Достоевского… J

***

Шёл 1853-й год…

В ссылке умер Вильгельм Кюхельбекер, Антон Дельвиг умер в Петербурге, Саша Пушкин убит на дуэли в 1837-м…

«Друг Жанно, не мудрено жить, когда хорошо. Умей жить, когда худо!», - писал Пущину директор Лицея Энгельгарт.

И сейчас в 1853 году в маленьком домике в Сибире Пущин, проведший на каторге всю жизнь и по собственной воле давно уже потерявший все свое состояние, лежа на диване, вспомнил эту фразу и усмехнулся.

«Что такое «худо»?», - вероятно подумал Пущин в тот момент…

За окном выпал первый снег, за стенкой дочка играла на пианино, жена готовила, и запахло чем-то вкусным…

         Не славы и не коровы, не тяжкой короны земной -

         Пошли мне, господь, второго, чтоб вытянул петь со мной!

         Прошу не любви ворованной! Не милости на денек!

         Пошли мне, господь, второго – чтоб не был так одинок!

         Чтоб кто-нибудь меня понял: не часто, ну хоть разок! –

         Из раненых губ моих поднял царапанный пулей рожок…

(Андрей Вознесенский)

«Да и Пушкину Судьба уготовила счастливую жизнь… - мог бы продолжить размышления Иван Пущин, - иначе и быть бы не могло… Державин благословил Пушкина, а Лермонтов подхватил падающий «рожок»…»

(В рассылке использованы истории из книги «Город поэта» М. Басиной).

Удачи,

ЛЛ

l-lunkova@yandex.ru