Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Или не успеваем за ходом времени, и остаемся на месте. Вроде бы продолжаем делать то, что делали раньше, но скорость нашего движения вперед - замедляется... Колесо катится либо вверх, либо вниз, а при остановке падает
набок. Марина Корсакова, анализируя книги нескольких писателей, пытается понять, почему их самые первые романы оказались и самыми сильными, впечатляющими, будящими воображение, и почему в дальнейшем обаяние пера несколько поистерлось... Стоит ли писать вторую книгу, если она будет хуже первой? Или это просто разгоночная площадка перед третьей, настоящим шедевром?
Впрочем, кажется, на прошедшей неделе читали все. Ника Батхен, грустя о гибели литературы, тем не менее, надеется, что выставленная в дверь,
та ворвется в окно, и время Человека Читающего - не закончится.
А для нас оно продолжается, поскольку вы - читаете нас, и, мы надеемся, под звуки хорошей музыки. Потому что читать о хорошей музыке, одновременно наслаждаясь ею - это непреходящая ценность. Как и голос Челентано, о котором Дмитрий Скирюк рассказывает в своей новой музыкальной статье.
И, конечно, гороскоп на следующую неделю, и, конечно, новости недели прошедшей!
Любая хорошая книга - это дверь. Открываешь картонный, плотный (от слова плоть) переплет - и уходишь. В чужие видЕния, к маякам доброй надежды и паркам, где носятся на свободе прекрасные чувства, к серным дымящимся ямам отчаяния и хрустальным вершинам душевной боли, в детские комнаты с мишками и лошадками, колыбельными и подоткнутым одеялом... Можно рассматривать книгу, словно музей восковых фигур и посмертных масок, можно отдаться
на волю ласковых слов и плыть без руля и ветрил в океане воспоминаний. Можно мчаться по прерии, бросаться под танк с гранатой, задыхаться в космическом корабле за минуту до падения в непроглядную атмосферу.. проклятый Джуп! Можно топать с котомкой по Старому тракту и трепать за бока толстоногого пони, или идти по рельсам, держа за руку маленькую сестру. Дерни за веревочку - дверь и откроется. Новая книга - неизведанная страна, незнакомая Неверландия. Читатель - путешественник, землепроходец. Если особенно повезет
с выбором - на внутренней карте мира появится новый остров…
Правильно говорят – каждый писатель пишет о себе. И, бесстыдно обнажая нутро души, проводит любого желающего в мир фантазий и грез, впечатлений и переживаний. Жизнь и смерть – не более, чем повод к литературе, темой для книги может стать все, что угодно – страшный сон, одуванчиковое вино в погребе у прадедушки, разбитая чашка или утащенная из миски слива. Факт истории, наблюдение, переживание, сосед по дому или неудавшаяся невеста становятся
прототипами, а писатель обретает над ними полную власть. Он меняет судьбы, исправляет ошибки жестокого провидения, заставляет героев танцевать на ниточках авторской воли или, наоборот, нежными словами набрасывает акварельные контуры прожитых дней. И бессмертие – чудо, о котором тысячелетиями мечтали люди - даруется походя, росчерком опытного пера. Если в веках останется книга, значит, сотни и тысячи лет будут помниться круглобедрая возлюбленная Петрония Арбитра, невезучий торговец хлебом, перешедший дорогу Аристофану,
добрый принц, снабжавший Вийона деньгами и жадюга-редактор, которого нокаутировал Д. Лондон.
Парадокс - чем больше себя, своей личности и своих переживаний остается от писателя в тексте – тем хуже выходит книга. Автор – транслятор, переводчик, кинопленка и киномеханик в одном лице. Как у Моэма – чем искренней играла великая актриса Джулия Ламберт, чем старательнее она пыталась донести до зрителя _свои_ переживания, тем провальней со стороны выглядела ее игра. Допустимо сделать себя лирическим героем книги и рассказывать о себе
отстраненно, со стороны. Важно быть искренним – печатное вранье замечается с первого взгляда и способно испортить самый высокий талант – вспомните «сталинские» стихи Ахматовой. Писатель – жрец, написание – акт творения, требующий сакральности и желающий жертвы на алтаре словесности. Но при этом всякий талант – еретик, способный показать язык божеству и повернуться голым задом к Великому Смыслу – чистый пафос способен изгадить любую книгу, особенно если тема располагает к начертанию Больших Букв. В этом смысле
идеальный писатель – Пушкин – в один и тот же день он мог, утирая искренние слезы, писать оду на прощание с друзьями-декабристами и с пакостной ухмылкой на эфиопском лице выводить «…Иной имел мою Аглаю…». Советские литературные критики были правы в одном – в произведении должна быть художественная правда – и эта правда важнее истины реального мира, потому, что создает столь же истинный мир вымысла.
А когда дверка в прекрасный мир нарисована на бетонной стене, притворившейся старым холстом, и вместо волшебной страны набиваешь мозоль на любопытный нос, становится чертовски обидно. И в следующий раз откроешь двери с опаской, заранее ожидая разочарования. Потом и вовсе перестаешь ждать чудес, как вместо музеев ходят по дорогим магазинам. Книга - набор картинок, туристический буклетик нездешней жизни, жвачка для мозгов и гарантированная
неправда - люди врут, я похлопаю и заплачу за билет в балаган, напечатанный на сортирной бумаге. Писатель - работник умственного труда, что-то между программером и дизайнером - и никаких чудес у камина. Время волшебников кончилось с викторианской Англией... хорошо вместе с Советским Союзом - а сейчас демиурги перемерли от старости или подались на Заокраинный Запад. Исключения лишь подтверждают правило.
...Так и выходит тезис о гибели литературы. И надежда только на то, что подобные мысли приходят в голову людям два-три раза за век - в междуцарствия кажется, будто мир съела моль вместе с мантией голого короля. А потом - дует ветер. И пошарив ленивым взглядом на книжном лотке у метро цопнешь первый случайный томик, откроешь его, плотно сидя на сиденье вагона от Речного до Пушкинской... и утонешь по самое сердце в живых словах.
… кто-то был богат, кто-то был свободен словно южный ветер. Кто-то зарабатывал беглостью пера всего лишь деньги, а кто-то, затаив дыхание, бросался на покорение Литературы. Не думая о том, что получится, не будучи способен не писать, легкий, пылкий, многозначительный, опьяненный духом великой авантюры. И я хочу поговорить о Татьяне Устиновой, Арине Холиной и Людмиле Улицкой, трех писательницах, некоторые произведения которых мною любимы, хранимы,
перечитываемы. Время которых, на мой взгляд, уже «было», а жаль, и хочется изменить... или, хотя бы, понять.
Adriano Celentano: Верхние слои атмосферы У меня большая фонотека. Помимо MP3, в ней есть и кассеты, и компакты, и даже винил. Но я до сих пор прекрасно помню первую пластинку, которую я купил на собственные. Это был миньон Адриано Челентано с четырьмя песнями: Soli, People, Pay Pay Pay плюс бессмертная
Azzurro. Сингл с альбома Soli, как я сейчас понимаю. Сколько себя помню, такое впечатление, что Челентано в моей жизни был всегда.