В Ташкенте воли нет, но гордый жив поэт. В текущем 2015 году Великой Победе – 70
Выпуск: 403 Дата: 2015-04-03
Великую Победу мог сотворить только великий народ
I
В текущем 2015 году Великой Победе – 70. В этой жизни умирать не ново,// Но и жить, конечно, не новей. Это – эпиграф к диптиху «Ай-Инэ», заключительные строки из стихотворения С.А. Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья», 1925 год. Вы ушли, как говорится, в мир иной… Это –
название первой части диптиха, начальная строка из некролога В.В. Маяковского «Сергею Есенину», 1926-й. Ниже – первая половина произведения.
Удобно
списывать жизнь и смерть, дела и историю на Бога или Диавола…
Ай – по-нашему, по-узбекски, луна. Инэ – в одном из говоров наших, – мама. В сердце моем эти слова сплетаются в связку, в которой о нем, об Отце, слышится память: «Инэ!» – кричал мой Родитель во сне, – и даже в поре своей глубокосединной… И не думать нельзя о раздробленной участи Родины, бывшей, казалось бы недавно, единой…
Диавол
властен в убийствах, разрушениях и прочих злодействах, грехах и грешках…
Хлеба и зрелищ! – вековечный рычаг манипулирования человеком и массами. Будучи винтиком зрелища кровавого, глобального, чрезвычайно ответственного, Отец на Кавказе был ранен и засыпан в окопе землею, вздыбленной взрывом. Не вернулся бы он с войны – врагу противостояния поистине Отечественного, – не было бы ни меня, ни моих сестренок, ни наших детей и внуков… Розы цвели в палисаднике нашем и чистое небо сияло в 40-летье Великой Победы в
войне, унесшей тьму-тьмущую жизней… Всего полсотни дней спустя Отца вдруг не стало...
Тьма
злодейств, за которые убить, – мало; тьма злодеев, что век свой кончают, не
бедствуя…
Вы не дожили, Отец, до начала конца Уникальной Державы, где счастливый народ в узде кнутом, пряником и ложью держали. До мига, когда Союз Нерушимый рвануло в осколки, Вы не дожили. «Повезло!» – усмехается Мама в печали… Вы были, Отец, простым человеком… Но только теперь, когда в зигзагах мирской суеты заносит и самого младшего из моих детей, я, Отец, осознал великость Вашей той простоты.
Простите...
Ай-Инэ... На сердце щемит по родным и близким, которых средь нас уже нет. Ай-Инэ... Встают пред глазами образы Отца, сестренки, других родичей, жены… Снова круглая дата: год за годом 20 минуло лет… Ай-Инэ... Льются на матушку-землю потоки лунного серебра… Я молю, о Всевышний, дай подольше побыть с Мамой нам в этой жизни...
Бог
властен в Любви, Созидании и Прощении…
Да, диптиху 10 лет. Куда
они уплыли так скоро и столь незаметно? В какие заоблачные выси? Сумел ли я
использовать прошедшее десятилетие хотя бы в половину полной меры?
II
В текущем году Великой Победе – 70.
Мой родной город – Карши, областной
центр, 500 километров от Ташкента в юго-западном направлении. Не знаю даты
создания, но военно-воздушная часть с аэродромом неподалеку от города
действовала уже в моем раннем детстве. Ханабад, имевший всесоюзное значение.
Тот самый, в который в постсоветские времена ненадолго пустили американцев. Крылья
армии Узбекистана в основном там и базируются.
Мне, прожившему немало,
помнящему полосы прожекторного света, то и дело прошаривавшие ночное небо где-то до середины 50-х, то есть лет 10
и после Великой Победы, державшему в своих детских руках боевые награды отца и
дяди, Великая Отечественная – это в первую очередь не Гитлер, не Сталин, не две
политические системы, сосуществование которых исключалось, но кошмарное
испытание, в котором родичи – мои и моих одноклассников, друзей, однокурсников,
сверстников, – победили, не постояв за ценой, оставив на полях сражений многих
и многих, претерпев неимоверные лишения и потери, свершая героическое
преодоление на фронтах и в тылу. Жаль, боевые награды отца затерялись в буднях
послевоенного выживания и последующих идеологических перетрясок, но медали,
которыми Держава стала награждать своих защитников впоследствии, – хранились
бережно, и я их в марте 2008-го перевез, с разрешения мамы, из Карши в Ташкент.
Тогда отпущенного маме века оставалось полтора года…
Нет, для меня награды родителей
– не побрякушки. Нет, среди них ордена Ленина нет. Есть юбилейная медаль к
100-летию со дня рождения вождя, которой был награжден отец. Но если был бы и
орден, я им гордился бы безмерно и сейчас. Ибо орден Ленина – это не тень
человека, с которым ныне связывают все кошмары и преступления коммунистической
системы, но знак огромного труда и титанического преодоления, свершенных
награжденным: Ленина никому просто
так не давали, но только за выдающиеся заслуги, которые бессмертны, не
подвержены коррозии времен, не подлежат пересмотру. Речь, понятно, не о
палачах-орденоносцах типа Берии, а о тысячах и тысячах рядовых людей.
«Куплю орден Ленина», –
лет пять назад возле рынка увидел объявление, видное издалека. И продают! А
сознают ли, что предают? Себя, если орден был свой. Отца или мать, если Лениным был некогда возвеличен кто-то из
родителей...
Да нет! Не такая уж у нас
жизнь захудалая, чтобы позволять себе такие продажи! Не от крайней нужды всплыли
они на поверхность, но от зависти к кому-то из ближних, сумевшему удачно приспособиться
к новым условиям, от жадности и девальвации нравственности!
Каждая из наград моего родителя и
моей родительницы, которых зовут Аваз и Нурзифá, имеет и удостоверение. К
наградам мои родители никогда не стремились, не думали о них, что и является
неоспоримым свидетельством, что мой отец и моя мать, как и миллионы им
подобных, будучи самыми что ни на есть рядовыми людьми по званию, на самом деле
велики в самоотверженном выполнении своего предназначения.
Осенью текущего 2015 года, в месяце
моего рождения, исполнится 6 лет, как мама ушла в мир иной. Уже 6! А отца нет с
нами ровно в 5 раз больше. Но в моем сознании образы родителей, тембр их
голосов, речи, движения, взгляды ничуть не утратили своих черт, живости и
особенностей. В переживаемые сейчас долгие январские ночи мы с отцом несколько
раз общались в моих снах…
III
Ташкент – Ульяновск, первый
вечер апреля 2015 года:
Неля, здравствуй!
Вдруг вспомнилось давнее,
а имен назвать не могу.
Не знаю, известно тебе
или нет. Думаю, что знаешь. Что Ильяс Искандеров в войну, будучи раненым, попал
в плен. Содержался в Западной Украине, в Иваново-Франковске. Его выхаживала
местная девушка. После освобождения и окончания войны он привез ее в Карши. У
них родилась дочь. Наша бабушка не дала житья невестке-украинке. И та вскоре
уехала с дочкой на родину. Я всё это знаю от своей мамы.
Где-то в году 1964-м я,
будучи 11-классником, написал письмо в Иваново-Франковск. Не помню, откуда взял
адрес. Наверно, мама дала. А у ней откуда, тоже не знаю сейчас. Довольно скоро
я получил ответ от дочери дяди Ильяса, моей двоюродной сестры, а ваших –
старшей сестры. В письме были и фотографии. Она – уже сложившаяся крупная девушка:
тогда мне было 17, а ей – лет 20. Есть ли эти фотографии сейчас где-нибудь,
опять-таки не знаю. Переписка тогда тоже не сложилась: меня, видимо, поглотили
выпускные хлопоты и подготовка для поступления в престижный вуз. Тогда ведь не
было репетиторства. Сам себя назначил репетитором аж с самого начала 11 класса.
Так вот, мысли вдруг устремились
в прошлое, а вспомнить ни имени сестры-украинки, ни имени ее мамы не могу. И
носила ли сестра фамилию отца? Помоги, пожалуйста. Ведь, если ты и не знаешь,
то тетя Оля всё помнит...
Может, их и нет нынче в
живых. Даже сестры.
Ладно. А может, ты, когда
училась в Киеве, побывала у них в Западной Украине? Расскажи, если
"да".
Как моя тетечка Оля?
Кланяйся ей от меня.
Ташкент – Ульяновск,
спустя полчаса, после первого письма:
Вспомнил, как мама
называла... Стифá! Это мама дочери дяди Ильяса. А как дочку звали – пока не
могу вспомнить. Помоги...
Ульяновск – Ташкент,
глубокая ночь:
Привет, Марат!
Я тоже слышала эту
историю, правда, думала, что наш отец был в плену в Германии и там познакомился
со Стефанией, которая была родом из Ивано-Франковска. Они работали вместе на немецких
помещиков-баеров. И что у них родилась дочь Лидия, я тоже знаю. Более того, у
нас сохранилась её фотография, красивая очень, похожая на папу девушка в зимней
шубе или пальто в белой пуховой шапочке. Я знала с самого детства, что она наша
старшая сестра. Мне она очень нравилась заочно, и я называла всех своих кукол
именем Лидия. Мне казалось, что это самое красивое имя в мире! Уже живя в
Ульяновске, я написала в передачу «Жди меня» с просьбой помочь её найти, но
...безрезультатно... Вот такие вот дела...
А что ты вспомнил об
этом... Думаешь на тему война и люди...?
А что ты знаешь об
участии нашего отца в войне? Где он служил, на каком фронте воевал? Были ли
награды? Как и где попал в плен? Я знаю только, что он был танкистом. Сохранились
несколько групповых фото.
За привет – от мамы
благодарность и ответный привет.
Ташкент – Ульяновск, 02.04.2015,
предрассветная пора:
Может, и в Германии. Про
Ивано-Франковск я сам теперь домыслил. Скорее всего, в Германии. Но то, что
Стефа выхаживала раненого Ильяса, – это точно. А вот как и где он воевал – ноль:
ничего, никогда не знал. Они, настоящие фронтовики, не только не разглагольствовали
о войне, даже обрывками не делились. Может, в первые годы и рассказывали
кое-что. Но меня тогда еще не было. А потом – был мал. Но думаю, что развернутых
разговоров не было. И без них родные, пережившие тяготы и голодуху тыла,
представляли ужасы войны. К тому же тогда только про недавно минувшую войну
фильмы и крутили. Компенсируя населению молчание фронтовиков. И мы, дети 40-х,
родившиеся до, во время и после войны, уже будучи даже подростками, только и
любили кинокартины про немцев и русских, то есть военные.
Не рассказывал, видимо,
дядя про войну почти ничего. Иначе тетя Оля знала бы кое-что. Может, тут есть и
запреты НКВД. Ведь в первые годы, как я знаю опять-таки по случайно оброненным
фразам мамы в моем детстве, дядю не раз и не два мучили органы. Забирали из
дому среди ночи. Ставили к стенке под дулом пистолета, заставляя признаться в
предательстве. Эти пытки, конечно же, подкидывали негатива в сердце, и оно
однажды, когда церберы уже лет 7-8 и не беспокоили, не выдержало…
Не распространялся про
войну и мой отец. Он вообще был не говорун. Но рассказчиком был интересным. Не
рассказывал! Только его выражение: «Кавказ хавоси» (кавказская погода), – стало
в нашей семье крылатым выражением. Так отец характеризовал климатические реалии
в Карши, когда сильный дождь быстро сменялся ярким солнечным днем, или
наоборот. Мы с Соней до сих пор произносим эту фразу, улыбаемся и знаем, о чем
речь. И еще одна зарубка в моей памяти: отец и на фронте свинину не ел, отдавал
ее другу, русскому; а тот возвращал, когда похлебка была на говядине или
баранине…
Да, родитель воевал на
Кавказе, там был ранен, там его засыпало землей от разорвавшегося снаряда, там
был контужен, оттуда его списали в 44-м в тыл.
Не дожили наши отцы до
времен, когда настоящих фронтовиков водили по школам и техникумам, где они
делились настоящими воспоминаниями о войне. Твой-то и вовсе ушел молодым. 37
ему было. А мне тогда шел 11-й. И предыдущие лет 6-7 я помню. Помню, каким был
дядя Ильяс авторитетным среди всех родственников и знакомых. Каким он был для
меня непререкаемо, недосягаемо взрослым. А ведь ему было едва за 30. Война
сделала поколения молодых людей-фронтовиков такими. Но у дяди еще было
неповторимое, неотразимое природное обаяние. Его не только уважали, его
по-настоящему любили все.
Один только пример.
Какой-то период, год-два, мои родители (а также бабушка Вазифá) жили в кишлаке,
Хилале. Это, конечно, помнишь на правом берегу реки Кашакадарья. А напротив, на
другом берегу, вдалеке, – Ханабад. Тогда несколько месяцев прожил в кишлаке и
дядя Ильяс. Может, поработал на МТС (машинотракторная станция). За это время
научил моего единокровного брата Рахмана, старшего из детей нашего отца, водить
автомобиль, "полуторку". Мне тогда, наверно, было года два, а Рахману-ака,
получается, лет 17. Но суть не в точных датах и годах. А в том, что Рахман Авазов
всю жизнь был шофером, вырастил 11 детей, многим из них дал высшее образование
и даже в старости с благоговением вспоминал своего Учителя, Ильяса-ака.
Помню, как часто
собирались родственники и односельчане моей мамы. В таких посиделках я всегда
ждал художественной части, когда начинали петь. Обязательно певали. Каршинцы –
выходцы из татарских аулов довоенной России знали много песен, пели их хорошо и
задушевно. Мама моя была одна из главных певуний. Ей, кажется, особенно
нравились серьезные, протяжные песни: голову слегка набок, лицо светлело,
дышало внутренним восторгом, внешне поначалу чуть-чуть конфузилась, а потом
вживалась в исполнение и красивым, сильным голосом вытягивала долгие, трудные
звуки. А затем и в пляс пускались, выстукивая по кругу каблуками в такт
гармони.
Помню, как они крепко
пили и хорошо ели. И как все уже едва держались на ногах, пошатываясь, а дядя
Ильяс был по-прежнему прям, и глаза имел, как всегда, трезвые, умные, с
затаенной в глубинах доброй усмешкой, словно и вовсе не пил. А дядя Юнус
пьянел, становился розовым, и его слегка виноватая улыбка лилась из глаз, с губ
и, казалось, даже из ушей…
Да, конечно, Лидой
назвали родители нашу украинскую сестру. Нурзифá, Стифá, Вазифá... Эх,
бабушка!.. Хотя всё, что ни случается, – к лучшему...
Нет, весь я не умру… Это – заголовок второй части диптиха «Ай-Инэ», строка из
стихотворения А.С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», 1836 год.
Он, Александр свет-Сергеевич, произнес эту фразу и о моем отце, и о дяде
Ильясе, и о всех людях, оставляющих после себя хорошие свершения, доброе имя, потомство.
Не вернулся бы отец с
войны, не было бы ни меня, ни моих сестренок, ни наших детей и внуков. Не было
бы и вышеприведенной переписки с моей двоюродной сестрой Наилёй, которая два
десятилетия служила в Карши журналистом, собкором газеты «Правда Востока» по
Кашкадарьинской области, и только в 2003-м с мамой, моей дорогой тетей Олей,
перебралась в Ульяновск, где их давно ждали младшие члены семьи.
Если Маматкулов Аваз
остался бы на полях войны, то ничего не было бы из того, что имело место быть и
происходит с Маратом Аваз-Нурзефом. Не было бы в Интернете этого имени. Да и человека
такого, не грех повториться, не появилось бы на белом свете ни в каком виде.
А сколько еще интересного
и значительного случится в его жизни! Ого-го-го!..
Ай-Инэ ты моя, Ай-Инэ... Зов души, зеркала, наважденье... Шел на спуск я, а ты – в восхожденье... Не навстречу – в другой стороне... Ай-Инэ ты моя, Ай-Инэ...
Перевал мой давно позади... И катиться бы мне лишь под гору, и тоске покориться бы впору, гласу сердца заглохнуть в груди... Перевал мой давно позади...
Со счетов я был списан уже... Чтоб взлететь над
ущельем унынья, я рискнул на потайные крылья, разогнавшись, в крутом вираже... Со счетов я был списан уже...
О, стихия вербальных размахов... Не отвергла меня, приняла, от уныния прочь повела, суеты, одиночества, страхов... О, стихия вербальных размахов...
Усмотрела меня Ай-Инэ... За младого орла приняла, приглядевшись, судьбой назвала, – не мечталось оно и во сне... Усмотрела меня Ай-Инэ...
Ай-Инэ ты моя,
Ай-Инэ... Обоймет, расцелует, согреет... Новый парус закрепим на рее... Но пока... я парю в вышине... Ай-Инэ ты моя, Ай-Инэ...
КАЖДОЕ ПОКОЛЕНИЕ ПЕРЕЖИВАЕТ СВОИ СРАЖЕНИЯ. КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК ИМЕЕТ СВОЮ ВОЙНУ. ЛИБО ОДОЛЕВАЕТ В НЕЙ. ЛИБО ГИБНЕТ ФИЗИЧЕСКИ. ЛИБО БЛУЖДАЕТ МЕЖ ТРЁХ СОСЕН…