В Михайлов. Произведения

ЛАБИРИНТЫ ДВУНОГОЙ КРЫСЫ

Продолжение:




ФИЗИКА ДЛЯ ДАУНОВ. КЛИНИКА


Когда-то давно, если верить Кириллу, существовал Мир. Единый и неделимый Мир,
Мир как одно целое. И жили в этом Мире только ОНИ. ОНИ, потому что больше о них
ничего не известно, разве только, что они совсем не такие, как мы. Потом появились
люди. Какое-то время у людей был выбор, но потом люди сделали свой решающий шаг,
определивший путь развития человечества на долгие тысячелетия. Люди выбрали путь
цивилизации. Тогда ОНИ, разделили Мир на две части, полностью отгородившись от
нашей вселенной. Это было еще более или менее понятно. Дальнейшие же рассуждения
Кирилла больше походили на бред, рожденный эзотерическим расстройством сознания
нажравшегося грибов шизофреника. Сплотившись вокруг выбранного пути, люди породили
некую идею цивилизации, сверх существо, обладающее разумом, волей, целью, но
не имеющее возможности самореализоваться самостоятельно, без помощи людей. О
существовании этой силы люди (небольшой круг посвященных) узнали чертовски давно,
а, узнав, начали ей служить. Сейчас эта сила носит странное название эксперимент.
С одной стороны, эксперимент пытается проникнуть на ИХ территорию, с другой…
С другой стороны у нас или, по крайней мере, у некоторых из нас все еще есть
выбор. Это касается тех, кто не совсем погряз в благах цивилизации и культуры,
кому тесны эти рамки, а самое главное, тесны рамки собственного сознания, тех,
кто понимает, что наш хваленый разум есть ни что иное, как зрение крота. Самостоятельно
практически туда не попасть, но с помощью Фирмы, которая является своеобразным
форпостом той стороны в нашей части вселенной это возможно.
Толи голос Кирилла, толи сама информация действовали на Купера гипнотически.
Сначала он слушал с интересом, но постепенно его веки налились свинцом, перед
глазами поплыло, и он провалился в тяжелый сон без сновидений. Его словно бы
вычеркнули на какое-то время из списка живущих, словно кинопленка его жизни дала
трещину, и, не дожидаясь, когда она окончательно порвется, кто-то аккуратно склеил
ее, удалив небольшой фрагмент времени. Для Купера прошло не больше мгновения.
Его глаза закрылись и сразу же открылись, но Кирилл говорил уже совсем о другом:
-Конечно, на первый взгляд, логичней было бы нас уничтожить, но для эксперимента
 подобный шаг был бы подобен смерти. Мы нужны ему еще больше, чем он нужен нам.
Вспомни, что стало с бывшими империями образцового порядка? Ничего. Только пыль
и слабое эхо в виде пары строчек в учебнике истории. А почему? Потому что порядок
– это один из видов смерти. Не удивляйся. Порядок и есть смерть, а абсолютный
порядок – это абсолютная смерть. Для жизни необходимо развитие или движение,
и такое движение может обеспечить только элемент хаоса или пространства… - Кирилл
посмотрел на часы, - пора. 
Все встали из-за стола. 
-Пойдем, - Махмуд взял Купера под руку. Это выглядело как дружеский жест, но
тем не менее…
Они вышли из дома и сели в черный микроавтобус. 
Когда машина отъехала от дома на безопасное расстояние, прогремел взрыв.
-Это чтобы не мыть посуду, - пошутил Хакслер. 
-Вряд ли этот способ станет особенно популярен среди домохозяек, - ответил Купер.



-… получается, что абсолютный порядок – это ни что иное, как хаос, - продолжал
рассуждать Кирилл.
Купер сидел с полуприкрытыми глазами и слушал его сквозь возвращающуюся дремоту.
-Опять таки, история говорит, что каждый раз после состояния, близкого к абсолютному
порядку, общество возвращается назад на сотни лет в развитии…
История говорит… Да мало ли что может прийти в голову этой вздорной бабе, делающей
выводы на основании обрывков газет и черепков от суповых мисок, - Купер улыбнулся.
-Далеко еще? – просил он.
-Еще минут сорок.
Купер закрыл глаза и окончательно провалился в сон.
-Вставайте, больной, приехали.
-Что? – переспросил спросонья Купер.
-Приехали, говорю, - над ним добродушно скалился Махмуд.
-Куда?
-В больницу.
-Зачем?
-Перекантуешься какое-то время здесь. 
Купер потянулся и выглянул в окно. Они стояли перед большими железными воротами,
по обе стороны от которых тянулся высокий кирпичный забор. Ворота были приоткрыты,
и Купер мог разглядеть будку охраны, расположенную возле ворот со стороны двора.
Ворота и будку освещали два фонаря. Остальная территория больницы была погружена
во тьму. Скорее всего, была поздняя ночь или раннее утро. Возле будки Кирилл
что-то объяснял заспанному охраннику, оживленно жестикулируя руками. Тот кивал
головой. Наблюдать их со стороны было забавно.
-Который час? – спросил Купер.
-Три часа, - ответил Хакслер.
-Далеко же мы забрались.
-Не очень. Пришлось немного попетлять. На всякий случай. 
Не более чем через пару минут, охранник вернулся в будку, а Кирилл сел в микроавтобус
на водительское место. Ворота со скрежетом отворились, и они медленно проехали
на территорию больницы. 
Приемное отделение находилось в большом, многоэтажном здании (Купер не стал считать
этажи), расположенном практически сразу за воротами.
-Пойдем, - сказал Кирилл Куперу.
Остальные остались сидеть в машине. 
Над самым входом и в нескольких окнах на первом этаже горел свет. За большой
стеклянной дверью был просторный холл. Гардероб, несколько кресел вдоль стен,
буфет… Прямо по курсу были такие же стеклянные двери, за которыми…
Они повернули направо, где между газетным и телефонным автоматами была небольшая
дверь. Кирилл постучал.
-Войдите, - ответил сонный женский голос.
Кирилл открыл дверь.
-Прошу, - пригласил он Купера войти первым.
За дверью была тесная комнатушка с письменным столом, весами и приспособлением
для измерения роста. Стены комнаты были покрашены в больнично-зеленый цвет, способный
вызвать ощущение глубокой тоски практически у любого. В дальней стене комнаты
была еще одна дверь. За столом сидела сонная медсестра. 
-Здравствуйте. Вы должны нас ждать, - сказал Кирилл.
Медсестра посмотрела на него совершенно непонимающим взглядом. 
-Зинуля, я сама все оформлю.
В комнату вошла молодая, красивая женщина в очень идущем ей  темно-синем брючном
костюме. У Купера перехватила дыхание.
Иринка, Ирка, Ирочка…! Крашенные в каштановый с оттенком красного цвета волосы,
короткая стрижка, красивое, умное лицо с выражением вызова в слегка прищуренных
глазах. Немного курносый нос… 


Было начало лета. Купер, тогда еще начинающий специалист по нестандартным ситуациям,
проходил мимо остановки, к которой подъехало маршрутное такси. Открылась дверь,
и… Молодая, красивая женщина не старше 25 лет, видно, зацепившись за что-то в
машине, практически рыбкой выпала на асфальт. Маршрутка, выпустив еще двоих пассажиров,
которые буквально перешагнули через упавшую женщину, быстро укатила с остановки.
На остановке, в ожидании более дешевого автобуса, скучало несколько человек,
но, как у нас обычно бывает, никто даже не обратил на нее внимание. 
Не то, чтобы Купер был одним из тех парней, которые всегда спешат на помощь,
но на этот раз…
-Осторожно…
Он помог ей подняться. Ничего страшного. Несколько ушибов и ссадин. При таком
падении могло быть значительно хуже.
-Там сигареты… В сумочке, - сказала она, высказавшись в адрес мудака-водителя
и уродов на остановке. Правда, воспользовалась она более крепкими и более подходящими
словами.
-Вам далеко? – спросил Купер, давая ей прикурить от одноразовой зажигалки, лежащей
в ее сумочке рядом с сигаретами. 
-Четвертый дом.
-Дойдете?
-Не ночевать же здесь, блин!
-Давайте я вас провожу.
Дома (она жила на втором этаже в однокомнатной квартире) он помог ей разуться,
помыл и обработал раны. Правая коленка была сильно ушиблена, но, пожалуй, без
последствий…
-Хочешь есть? – спросил Купер, когда с обязанностями доктора было покончено (за
время лечения они перешли на «ты»).
-Хочу.
-Полчаса подождешь?
Она кивнула.
-Тебе придется поскучать. 
-Я справлюсь.
Ее звали Леной или, лучше, Леночкой. Ей… об этом не говорят. Она заканчивала
университет. Училась на менеджера-экономиста. Жила одна, любила Гребенщикова,
Захарова, Ларса фон Триера… Любила читать. Родители жили где-то в Сибири. Она
назвала город, но Купер моментально его забыл. Квартиру снимала… Умная, красивая
женщина. Одна из тех, кого не переносят мужские шовинисты. 
Ужин затянулся почти до полуночи. 
-Ты не обидишься, если я завтра приду?
-Только не рано. Завтра единственный выходной, и я хочу выспаться.
-Учту.
Они встречались почти каждый день. Всегда у нее. Слушали Астора Пиазолу, смотрели
видак, устраивали обеды (готовил обычно Купер) и любили друг друга до изнеможения
той любовью, которая похожа на бездонный колодец, куда можно падать до бесконечности.
Падение, превращающееся в вечный полет на небо…
Потом его отправили в срочную командировку (он не смог даже позвонить), затянувшуюся
на долгих три года, а когда он вернулся…
-Она больше здесь не живет, - ответила толстуха в засаленном халате.
-А вы не знаете…?
-Нет, - рявкнула она и захлопнула дверь.
И вместе с этой дверью что-то больно захлопнулось у него внутри. 
Он вспоминал ее постоянно. Особенно в те минуты, когда вместе с оргазмом приходило
тоскливое ощущение «не того». Он так и не смог ни с кем наладить долгих отношений.
И каждое новое разочарование превращалось в очередное доказательство того, что
Ирина была его пиком, верхней точкой жизни, в любую сторону от которой возможно
только движение вниз, медленное, оправданное падение в рутину повседневности
и секса в качестве необходимого для расслабления организма зла.


-Присаживайтесь, больной, - сказала она как можно более равнодушным тоном.
Конечно, она узнала Купера, она не могла его не узнать. Это было невозможно,
нереально, фантастично… Но она не хотела, чтобы кто-то еще узнал или понял. Ей
для чего-то нужно было сохранять инкогнито, играть равнодушие встречи незнакомых,
совершенно чужих людей. Это Купер понял практически сразу, как понимал ее всегда,
словно они могли читать мысли друг друга. 
Кирилл передал Ирине какую-то бумагу, которую она подписала, бегло просмотрев,
и вернула ему назад.
-Я больше не нужен? – устало спросил он.
-Нет. Вы можете быть свободны. Зина покажет вам комнату.
-Замечательно, - сказал Кирилл по дороге в смежное помещение, откуда пришла Ирина.
-Прошу вас за мной, - Ирина продолжала оставаться официальной.
Они вышли в холл.
-Минуточку. 
Она остановилась перед стеклянными дверями, теми, что были напротив выхода или
входа, достала из кармана халата ключ…
За дверями был длинный тускло освещенный, наверно, это был режим ночного освещения,
коридор, уходящий далеко в обе стороны и заканчивающийся в обоих направлениях
такими же дверями. 
-Сюда.
Ирина повернула налево, и вскоре они очутились возле лифтов. Ирина нажала на
кнопку вызова, и двери сразу же бесшумно отворились. Она нажала на кнопку «6».
Несмотря на то, что ехали они достаточно быстро, движение в лифте практически
не ощущалось. 
Шестой этаж больше напоминал дорогую гостиницу, чем специализированную больницу.
Приятные обои. Одинаковые двери с номерами по сторонам, ковер на полу. Только
коридор был пуст, и вместо портье была Ирина в белом халате врача или медсестры.

Комната или все же палата № 617. Удобная, большая кровать, стол, стулья, встроенный
шкаф, стереосистема… Грандиозная ванная и туалет. За окном настоящий лес…
Только когда дверь в комнату была закрыта, Ирина стала собой…


Они лежали совершенно голые, после бурных узнаваний, после любви, после страсти,
выдержанной несколько лет, после душа, после короткого сна…
-Ирочка…
Он крепко прижимал ее к себе, словно боясь, что она растает, исчезнет, превратится
в сон… Он ни о чем не хотел думать, а больше всего о том, что таких совпадений
не бывает и, следовательно… Купер отгонял от себя мысли, словно корова мух… Он
улыбнулся.
-Ты чего.
-Ерунда. Синдром счастливого человека.
-Ты часто обо мне думал?
-Постоянно.
-Я тоже…
Начало светать.
-Мне пора.
Купер сыто смотрел, как она торопливо одевается, причесывается, красит лицо.
-Ты еще здесь? – просил Купер, имея в виду больницу.
-Я здесь столько же, сколько и ты.
-А потом?
-До свиданья, больной, - она осторожно, чтобы не размазать губную помаду, поцеловала
его в губы.
-До свиданья. Надеюсь, в буквальном смысле.
-Надежда умирает последней.
Ирина вышла из палаты. Купер закрыл глаза…


-Где она? – спросил он у открывшей дверь Татьяны Васильевны.
-Там, - бросила она и вышла из дома.
Купер влетел внутрь. Обычный снаружи деревенский дом, внутри выглядел как настоящая
церковь. Внутри было почти темно, по крайней мере, после яркого солнечного света
улицы. Пахло ладаном и еще чем-то. Горели свечи, море свечей. Они горели на алтаре,
вдоль стен, горели у каждого «прихожанина» в руках. Свечи были большими и белыми.
Посреди комнаты на большом деревянном столе, укрытая синим одеялом, окруженная
горящими свечами лежала мама. Она была мертва. Рядом с ней стоял священник, одетый
в золотые одежды. Он исполнял ритуал. Хор пел какую-то молитву. Купер, далекий
от религии, не стал вдаваться в подробности. Людей было много, но они, скорее,
напоминали декорации или бестелесные тени. Отчетливо Купер не смог разглядеть
никого из них.
-Мама! – крикнул он и бросился к столу, но буквально в паре метров от матери
его ноги подкосились, и он упал на колени на пол.  
Перед ним была невидимая черта, которую он не мог перейти. Купер почти не чувствовал
ног. Зато внутри, в области сердца рождался тайфун. Это была огромная, неземная
сила. Купер превращался в мост между Небом и Землей и Землей и Небом одновременно.
В его груди вспыхнули тысячи солнц. Сознание отказывалось что-либо понимать.
-Отче наш… - начали шептать, губы, но слова не имели никакого значения. Они были
лживы, как и все происходящее.
Ложь! Все это Ложь! Дурной сон! – озарило Купера.
-Именем Господа, пославшего меня, я приказываю вам: убирайтесь прочь! – его голос
прогремел словно гром.
Множества искаженных от злости лиц повернулись в его сторону. 
-Убирайтесь!
Каждое слово создавало волну силы, точно брошенный в воду камень.
-Убирайтесь!
Воздух буквально пропитался злобой. Она забивала нос и рот, заполняла легкие,
мешала дышать, капала тяжелыми каплями с потолка, стекала по стенам. К Куперу
тянулись десятки рук в бессильной попытке остановить то, что должно было произойти.
Но они тоже были бессильны перед чертой.
-Я проклинаю вас! Убирайтесь! – кричал он, вкладывая в крик всю свою силу.
Стало светло. В одночасье исчезло все. Купер стоял на коленях на краю бездонной
пропасти, на которую медленно опускалась тяжелая, каменная плита. Но прежде,
чем плита заняла свое место, из пропасти вверх поднялась мама, живая и помолодевшая
лет на двадцать. 


Настойчивый стук в дверь вернул Купера в действительность.
Больница, куда его привезли, была элитарной психиатрической клиникой. Главный
врач, Георгий Степанович Кургиев, лечением своих пациентов не обременял, свободу
практически не ограничивал и делал все, чтобы они чувствовали себя здесь как
дома. Конечно, те, кто действительно нуждался в лечении, получали его в наилучшей
форме, по последнему слову науки и исключительно добровольно. Остальные пациенты
наслаждались спокойной, защищенной жизнью.
Единственным большим ограничением было отсутствие радио и телевидения. Кургиев
считал, что подобные дары цивилизации приводят лишь к дополнительной невротизации
и отупению. Скорее всего, он был прав. В качестве компенсации больница располагал
большой библиотекой, фильмотекой и коллекцией компакт-дисков. 
Для любителей пялиться в большой экран работал кинозал. 
Людей в клинике было не много – не сезон. Большинство пациентов имели право свободного
посещения. Они могли приезжать или покидать клинику в любое время по своему усмотрению.
Правда, все равно приходилось оплачивать «номера», но на это никто не обижался.

Если бы Куперу предложили ограничиться минимумом слов для описания своих впечатлений,
он выбрал бы слово рай. По крайней мере, такое впечатление у него сложилось после
рассказа Ирины.
После обеда Купер решил подышать свежим воздухом. Тем более что больница славилась
своим парком. Посреди парка было кристально чистое озеро. Дойдя до озера, Купер
захотел отдохнуть. Совсем рядом была поросшая диковинными (раньше Купер ничего
подобного не видел) вьющимися растениями беседка. Идеальное место для раздумья
о судьбах Мира. 
Устроившись на лавочке, Купер погрузился в так называемую задумчивость, состояние,
когда голова становится свободна от мыслей, а взор устремляется глубоко внутрь,
туда, где леди Нирвана отдыхает за чашкой чая.
-Привет. Ты новенький? Глупый вопрос. У меня всегда так. Стоит задать вопрос,
как он тут же становится глупым.
Рядом с Купером сидела совсем еще юная, лет двадцати особа. Короткая стрижка,
джинсы, свитер и туфли без каблуков. Купер совершенно не заметил, как она вошла
в беседку. Говорила она как Пятачок в русском мультфильме. Так и слышалось: «Винни!
Винни! Ах, маленький зеленый шарик! Ах, большой мы уже скурили!» 
-Это как рассуждения о любви.
-Тебе не нравятся рассуждения о любви? 
-Мне… - она вздохнула, - видишь ли в чем тут дело… Ты когда-нибудь любил?
-Наверно.
-Вот именно. Наверно… Когда любишь, масса всевозможных мелочей приобретает огромное
значение. И рассказать об этом практически невозможно. Начинаешь говорить, получается
чушь. Я думаю, что реальную любовь вообще описать невозможно.
-Но…
-Не перебивай. Ты, наверно, хотел возразить, что есть целая куча примеров, когда
люди описывали настоящую, в смысле, реально существовавшую любовь. Не спорю.
Но уже при описании они сталкивались с той же проблемой. Если описывать все в
точности, как было, получится нелепость. Надо изменять, корректировать, кое-что
опускать. В результате сама любовь убегает сквозь строчки в никуда. Это как попытка
описать экстаз или наркотический кайф. Можно описать глюки, можно наговорить
кучу различных слов, но смысл, настоящий смысл так и останется недосягаем. У
тебя есть спички? 
Во время своих рассуждений она достала из кармана помятую и вообще очень несчастного
вида сигарету. 
-Нет. Ни спичек, ни зажигалки, ни напалма. 
-Вот так всегда, – она, безжалостно бросила сигарету и растоптала ее ногой, -
в кои веки решила закурить, и ни одной спички во всем мире. 
-Если бы здесь были спички, это был бы рай. 
-Все у вас так. 
-У кого? 
-У мужиков. Я у него спички прошу, а он старые анекдоты цитирует. Причем не рассказывает,
а именно цитирует. Ну да ты не виноват. Это у вас половые признаки. 
-Зато я не обращаюсь с сигаретами так жестоко. 
-Не повезло ей. Такой трагической судьбы хватило бы серий на двести. 
-Феминистка? 
-Вот вы мужики все-таки. Сами достанут, а потом обвиняют в феминизме. 
-Кто тебя так достал? 
-Муж с любовником. Прячусь вот от них здесь. Представляешь? 
-С трудом. Нет у меня ни мужа, ни любовника. 
-Везет. А у меня и то и другое. И оба бестолковые. Пришлось сюда, как в монастырь
от них убегать. Замуж я вышла по большой любви. Надо же было кому-то придумать
эти романтические бредни! Поначалу жили неплохо. Просто замечательно. Изо всех
сил старалась быть хорошей женой. Я ведь, дуреха, и вправду верила, что все это,
пока смерть не разлучит. Сколько предложений упустила, да таких, что закачаешься.
Жила бы сейчас как королева. Так нет же. Как это так, я буду мужу изменять! Потом
он все испортил. Есть такие семейно-гадкие вещи… Ненавижу его. Я и вернула-то
этого гада, чтобы жизнь ему испортить, как он мне. А порчу только себе… Разводиться
я не хочу, да и некуда мне разводиться. У меня семья, ребенок. Он ведь только
как муж говно. Зарабатывает ничего. Если бы еще не приставал… 
Любовник… Он нежный, ласковый, верный, заботливый. Вот только с головой не в
порядке. Не как у уважаемых пациентов доктора Кургиева, а на самом деле. Он музыкант.
Естественно, непризнанный. Мнит себя гением. Целыми днями валяется на диване
или тарабанит по клавишам. Это у него творческий процесс. Работать он даже не
пытался – вредно для здоровья. Всю жизнь просидел на родительской шее. Изредка,
правда, подрабатывает на шАрах, когда остро нуждается в деньгах. О нормальной
работе и слышать не хочет. Дошло до того…


-Что я здесь делаю? – спросила она любовника практически перед тем, как лечь
в больницу.
-Кофе пьешь. 
-Что я вообще здесь делаю? У меня семья, муж, ребенок. Я всем рискую. Что, если
он узнает? Что я буду делать с ребенком на улице? 
-Зачем на улице? 
-А куда мне идти? К тебе что ли? 
-Ко мне ты придешь, если веревка порвется, бритва сломается, и таблетки не подействуют.

-И ты знаешь, почему. Как ты собираешься содержать семью? 
-Ты забыла, у меня нет семьи. 
-Сколько ты ко мне приставал с замужеством? 
-Извини, я больше не буду. 
-И потом, мне все надоело. Целыми днями только твой диван. Мы никуда не ходим,
никого не видим. 
-А у кого здесь вездесущий муж? 
-А когда ты мне в последний раз дарил подарки? 
-Пару недель назад. 
-Пару месяцев не хотел? 
-У тебя со мной день за три? 
-Ты меня не любишь. 
-Чего ты хочешь? 
-Чтобы ты работал, как все нормальные люди. 
-Зачем? Чтобы я горбатился за те же деньги, что имею сейчас? 
-Не вижу. 
-А что ты хочешь увидеть? 
-Хотя бы тысячу.
-Тысячу, так тысячу. 
-Каждый месяц. 
-Хорошо. 
-Что хорошо? 
-Тысячу каждый месяц. Как ты и хотела. 
-Ты меня не любишь. 
-Не успели договориться, и уже забастовка. Требуем повышения заработной платы.

-Если бы ты меня любил, ты бы дарил мне подарки каждую неделю. 
-Хорошо, давай каждую неделю. 
-Тысячу в неделю? 
-Двести пятьдесят в неделю. Как договорились. 
-Ты меня любишь всего на двести пятьдесят в неделю? 
-Я люблю тебя бесконечной бескорыстной любовью. 
-Меня такая любовь не устраивает. 
-Тогда как договорились. 
-Так я стала любовницей на зарплату. Ты не знаешь, почему я тебе все это рассказываю?
Мы ведь даже не знакомы. 
-Это поправимо. Илья. 
-София. 
-Интересное имя. 
-Долбанутое… Как и все остальное… Давай, может, по пиву? В честь знакомства.
Только у меня денег нет…
-Думаю, на пиво у меня хватит.
-Тогда вставай.
В летнем кафе, расположившемся в тени гигантского клена был только один посетитель,
привлекающий внимание сто процентной лысиной и бородой, как у Льва Толстого.

-Тебе обязательно надо с ним познакомиться. Это гордость Кургиева – 
Солженицын. К сожалению, только однофамилец, но все равно, не каждая клиника
может похвастаться своим Солженицыным. 
-А кто он такой? 
-Кем еще можно быть с фамилией Солженицын? Поэтом можешь ты не быть, но диссидентом
быть обязан. Гулагов он, правда, еще не написал. Честно говоря, не знаю, написал
ли он вообще хоть что-нибудь. 
-А здесь он что делает? 
-Скрывается от душителей свободы. Работал он в какой-то умеренно-оппозиционной
газетенке. Писал, по его словам, разоблачительные статьи, метал, по его же словам,
громы и молнии, мнил себя народным трибуном и костью в горле. Под шумок выпивал,
имел несколько скандалов вокруг чьих-то жен, добывал материальные блага, выбивал
жилье. Жил полной жизнью борца за народное дело. Потом, как снег на голову, нагрянули
компетентные органы и арестовали газету, которая, кто бы мог подумать, оказалась
прикрытием для производства порнографии. Кто-то сел, кто-то срочно уехал, кого-то
уволили. Солженицын, узрев во всем этом длинные руки и очередную попытку задушить
свободу в отдельно взятом ее очаге, бросил все и устремился к Кургиеву, где и
был благополучно причислен к лику неизлечимых святых. Здесь он успокоился, отъелся,
отоспался, почувствовал себя в безопасности, обзавелся солидным животиком и,
ощутив прилив творческого вдохновения и патриотического негодования, принялся
писать роман века, которому надлежало стать очередной вехой в Российской, а может
и мировой… Что не мешает ему бояться черной мести со стороны спецслужб и прочих
власть имущих палачей.
София без церемоний села за столик Солженицына и показала Куперу на стул рядом.

-Садись. Он не против. Знакомьтесь. 
За знакомство решили выпить, причем Солженицын в корне пресек попытки Купера
заказать пиво. 
-Я не против пива как такового, но пить его за знакомство, по меньшей мере, оскорбительно.
Что мы бюргеры недобитые? – он уже был слегка пьян. 
-А что, по-вашему, не оскорбительно выпить за знакомство? – полюбопытствовал
Купер.
-Что-нибудь более солидное. Мы же не шпана.
-Например.
-Ну… например… коньяк.
-У тебя нет возражений против коньяка? – спросил Купер Софию.
-У меня вообще нет возражений.
Тогда единогласно.
-Барышня! – рявкнул Солженицын, подзывая официантку. 
-Слушаю вас.
-Нам по коньяку.
-Что еще?
-Давайте, мы подумаем за коньяком, - предложил Купер.
Официантка, зная нрав Солженицына, поставила на стол бутылку коньяка и тарелку
с лимонами.
-Надеюсь, вы не возражаете? – спросила она.
-Да нет, в самый раз.
Они выпили за знакомство. Второй тост Солженицын поднял за русичей. Куперу было
все равно за что пить, тем более что коньяк был великолепный. София против русичей
тоже ничего не имела. Трети тост почти что успел созреть, когда к столу подсел
мужчина в мечтающем об утюге костюме. Причем пиджак он надел прямо на майку.
Не на футболку, а на майку в довольно преклонном возрасте. 
-Отец Авессалон, – представил его Солженицын, - бывший служитель дьявола по незнанию.
-В таком случае я предлагаю повторить тост за знакомство, - предложил Купер.
Предложение было поддержано единогласно.
Принесли вторую бутылку коньяка.  
-Вы думаете, легко жить с такой фамилией? – кричал Солженицын, - с ним же будут
сравнивать, с великим! Я не имею права… Обязан… как минимум соответствовать…
как минимум достойно нести… и дело здесь уже не в том, что успел написать или
сказать автор. Это, дамы и господа, уже история, казус, который все более или
менее благополучно пережили. Важно, что он может создать еще, что он может сказать
людям в свой звездный час, когда его перо подобно молнии, а каждое слово раскату
грома. Вот когда он наиболее опасен, и они это понимают. Они это понимают очень
хорошо, и делают все возможное, чтобы не дать ему пробиться к людским сердцам,
чтобы не дожил он до своего звездного часа, а если и дожил, то лежал бы усталый
и измордованный, ловя воздух разбитым ртом, и, мечтая лишь о покое, и чтобы вновь
не начали бить. Думаете, Маяковский с Есениным сами на тот свет отправились?
Без посторонней помощи? Или зря Куприна в Россию так настойчиво приглашали? Они
это хорошо понимают. И мы должны. Мы просто обязаны дожить до звездного часа,
и не просто дожить, а суметь сказать людям в полный голос… Понятно, что я не
Куприн и не Маяковский, но я Солженицын! Я шило, геморрой в чьей-то заднице.
Я эхо великого имени, и мне тоже надо быть готовым к тому, что позовут, предложат
хорошую работу, начнут хвалить, издавать, а там и приступ сердечный или еще что.
Умер, так и не вкусив славы. Поэтому я здесь, в тени. Простой легальный сумасшедший.
А вот когда пробьет мой звездный час… я скажу, я буду громом и молнией… и пусть
это будет эхом… но эхо тоже может донести великое слово… пусть не полностью…
пусть в несколько искаженном виде… но все равно, благодаря мне, благодаря моим
усилиям русская мысль вновь сможет обрести…
Солженицын как-то вдруг оборвал свою речь, со злостью выпил залпом сразу две
рюмки коньяка и окончательно поник.
-Непосильный труд на благо Родины подорвал здоровье вождя, - Прокомментировала
София. 
Наступила тяжелая пауза.
-Вам, наверно, любопытно узнать, почему Солженицын назвал меня бывшим служителем
дьявола, - прервал молчание Авессалон.
-Весьма, - согласился Купер.
-Я ведь из новообращенных христиан. До этого карьерку делал, по партийной линии
продвигался. Потом неприятности. Оказался не в том месте, не в то время. Думал,
… мне. Не знаю, что бы я сделал, если бы не сон. Приснилось мне солнце. Заглянуло
ко мне в комнату и говорит: «Поверь в меня. Если поверишь, я все сделаю…» Я поверил.
И стоило мне поверить, как все проблемы разрешились сами собой. Не то, чтобы
появился кто-то сильный, и все уладил, да и чудес никаких не произошло. Отпали
проблемы сами собой… А я стал священником. Уехал в глухую деревню. Церковь чуть
ли не сам восстанавливал. Поначалу. Потом люди помогать начали. Думал, все, обрел
покой душевный, а нет. Явился ко мне Господь. Во сне, разумеется. Даже не во
сне, а…, - он развел руками, - меня словно бы кто-то разбудил, и когда я просыпался,
в одно мгновение, я вдруг понял, что мне сказал Господь. Это были не слова, и
не голос, а непосредственное озарение. Страшную вещь сказал мне Господь…