Привет и наилучшие пожелания из "Миров газеты "КоМоК".

Как всегда, предлагаем вашему вниманию статьи свежего номера нашей газеты. Вы, конечно, знаете, что другие статьи нашей газеты, с замечательными иллюстрациями, вы можете прочитать прямо на нашем сайте www.komok.ru.Будем рады откликам и замечаниям. Можно даже не восторженным.

НАШ ЧЕЛОВЕК В МОСКВЕ:
Когда Акунин выйдет из моды?

Эстетствующие снобы кривятся: фи, детективы (недолитература!). Во всяком случае, когда речь идет об отечественных сочинителях, работающих в этом жанре.
Три года назад и я, может, согласился бы с таким утверждением. До того, как издатель Игорь Захаров подарил мне "Азазель" Бориса Акунина со словами, что скоро этим автором будут зачитываться поголовно. С той поры Борис Акунин (сегодня секрет Полишинеля, что под этим псевдонимом скрывался переводчик, японист Григорий Чхартишвили) выпустил с десяток книг, приобрел армию поклонников и, кажется, заставил многих заговорить о наших доморощенных детективщиках с почтением...

-- А я к вам с претензией, Григорий Шалвович.

-- Слушаю внимательно.

-- Обрекли на бессонную ночь.

-- Каким, интересно, образом?

-- Купил вчера ваш новый детектив о монашке Пелагии, открыл и не смог оторваться, почти до утра просидел над книгой.

-- В итоге дочитали до конца?

-- До самого что ни на есть.

-- Знаете, в этом есть какая-то чудовищная несправедливость! Я плавал по рекам и озерам, изучал справочную и прочую литературу, то есть разными способами собирал материал для "Пелагии и Черного Монаха", потом три месяца -- беспрецедентно долгий для меня срок! -- писал роман, а вы взяли и прочли его за один присест. Обидно!

-- Пишите больше, публикуйтесь чаще, может, тогда ваши поклонники не будут так набрасываться на каждую новую книгу.

-- Больше, извините, не могу. Слов не хватает. У каждого человека свой глоссарий, похоже, я собственный порядком подысчерпал. Во всяком случае, сейчас пишу два новых романа об Эрасте Петровиче Фандорине -- оба из не свойственного для меня лексического и стилистического ряда -- и вижу, как трудно идет процесс. Хотя работать чрезвычайно интересно.

-- О чем романы?

-- Действие обоих происходит в августе-сентябре 1900 года. И названия книжек похожи -- "Любовник Смерти" и "Любовница Смерти". На этом сходство заканчивается. Книги абсолютно противоположные, хотя внимательный читатель, конечно, заметит, как две сюжетные линии переплетаются в некую косичку... Один роман декадентский, выдержанный в соответствующем жеманном стиле, повествует об экзальтированной, романтической барышне, большой поклоннице поэзии, а второй -- диккенсианский, то есть рассказывающий о сиротке из городских низов, написан на языке этих самых низов.

-- У вас ведь уже, кажется, был опыт с декадентским детективом?

-- Да, но меня он не устроил. Долго не мог понять, в чем дело, а потом разобрался: выбранный стиль оказался выморочным, высушенным, искусственным. Ему не хватало жизни. Поэтому я переделал рукопись и в противовес написал еще один роман -- простой, подростковый, наполненный грубой энергией. Вместе эти книги должны создать некий баланс. Хочу, чтобы они и из печати вышли одновременно.

-- Когда?

-- Работа идет вовсю, надеюсь за весну закончить, но вдруг мне опять окончательный продукт не понравится? Хотя, признаться, я успел соскучиться по Эрасту Петровичу. С момента выхода "Коронации", последнего романа о Фандорине, прошел год...

-- Думал, вы сознательно держите паузу, чтобы не оказаться заложником литературного героя.

-- Читатели меня подгоняют, это правда. Но я не хочу поддаваться нажиму, понимая, что могу лишь навредить, если начну торопиться и халтурить. Нет, нет, это исключено. Думаю, впредь стану писать еще медленнее.

-- А как же быть с утверждением, что ковать железо надо, пока горячо?

-- Возможно, я не кую, а занимаюсь каким-нибудь другим ремеслом. Кто знает? У меня нет ощущения, будто жанр, с которым я работаю, устареет или надоест. Надо лишь обзавестись кругом постоянных читателей, дать им привыкнуть к моим правилам игры, признать их, найти в них свой резон. Я намереваюсь писать для этих людей. Нам дальше жить вместе.

-- Сколько их, таких сожителей?

-- Журналисты с ОРТ проводили опрос на улицах Москвы, и выяснилось, что из пятидесяти человек об Акунине слышали, кажется, двое или трое. Корреспондент, сообщивший о результатах опроса, видимо, хотел сразить меня цифрой, а я ей очень обрадовался. Значит, есть куда развиваться, кого завоевывать! И это, заметьте, в Москве. В провинции, подозреваю, моего имени вообще не слышали. Книжки-то по-прежнему дороги, далеко не каждому они по карману. Устал спорить с издателями, доказывая, что цену надо снижать, но у них свои аргументы.

-- Наверное, издатели как раз и куют железо.

-- Это их право...

-- Вы по-прежнему не читаете чужие детективы, Григорий Шалвович?

-- Я перестал это делать, когда сам стал писать. По-моему, все совершенно естественно. Тот, кто работает на кондитерской фабрики, вряд ли захочет после смены есть конфеты... Вместо меня за новинками в детективном жанре следит жена и все мне рассказывает. В последнее время она читает Дарью Донцову, Викторию Платову, Веру Белоусову. Надо будет и мне почитать, может, мы из одной команды.

-- А вдруг окажется, что дамы владеют пером лучше вас?

-- И слава богу! Я честолюбив, но не тщеславен и не считаю писательство, сочинительство той сферой человеческой деятельности, где уместны зависть, ревность, выяснение отношений. По-моему, литература -- не та область, в которой, условно говоря, нужно бить друг другу морду. Кстати, именно поэтому меня раздражают критики-хамы, метящие, что называется, не в мяч, а в игрока. В данном случае я не о себе говорю.

-- А если все же сказать о себе?

-- Сначала критики вовсю расхваливали мои книги, а читатели их не покупали. Первые четыре романа расходились очень плохо, из-за этого мы регулярно ругались с издателем, виня в неудачах друг друга. Так продолжалось долго, года полтора. Потом ситуация зеркально изменилась: книги стали пользоваться спросом, но благосклонность рецензентов ушла. Я все жду, пока критики совсем перестанут обращать на меня внимание. Ну, Акунин, ну детективы пишет. Пускай пишет.

-- Вы член Союза писателей?

-- Да, но не помню, какого именно. Теперь ведь на месте одного Союза существуют, по-моему, целых восемь. Меня принимали давно. Как переводчика с японского. Мне кажется, время профессиональных литераторских союзов прошло. Другое дело, если писатели будут объединяться в какие-то небольшие творческие фракции, что называется, по интересам. Я, например, был бы не прочь создать клуб сочинителей, с которыми у меня есть что-то общее. Назывался бы он, скажем, КБ -- Клуб беллетристов. В него могли бы войти профессиональные литераторы, работающие в жанре массовой литературы. Могла бы получиться неплохая компания.

-- Будете собираться своим кружком или же ходить в свет на встречи с читателями?

-- Честно говоря, второго не хотелось бы. Это не мой жанр. Если хотите что-то обо мне узнать, читайте мои книги. Знаете, что, на мой взгляд, служит мерилом степени одаренности писателя? Я сейчас не о себе говорю, а вообще о литераторах. Так вот: если ты после прочтения книги встретился с ее автором и восхитился, какой это человечище, значит, это не такой уж хороший писатель. Как человек он лучше и интересней, чем как автор. Понимаете, да? При знакомстве с хорошим писателем нормальная реакция -- разочарование, ибо лучшее, что в нем есть, это его тексты.

-- Кто же тогда, по-вашему, настоящий писатель?

-- Думаю, Гоголь, ибо личное знакомство с Николаем Васильевичем вряд ли могло доставить наслаждение. То же подозреваю и про Федора Михайловича. Да и про Пушкина говорят, что лучше было его читать, чем непосредственно общаться...

У меня есть хороший приятель -- замечательный писатель Петр Вайль. С ним мы на протяжении многих лет ведем принципиальный спор. Петр утверждает, что гений -- это талант, помноженный на масштаб личности. Звучит красиво, но я категорически не согласен. По-моему, гений -- это урод, горбун, обреченный всю жизнь тащить на себе бремя своего дара. Это не может не сказываться на нравственных качествах человека. Не помню, где именно, кажется, в Талмуде есть замечательная фраза о разнице между великой горой и великим человеком. Гора по мере приближения к ней становится все больше, а великий человек -- все меньше...

Как-то прочитал интервью с певицей Земфирой, так вот эта девочка говорит очень внятную для своего возраста фразу: "Лучшее, что есть во мне, мои песни". Мол, остальное не имеет значения. Писателя надо воспринимать через книги, музыканта -- через музыку, художника -- через картины. Любить нужно своих близких, а не тех, чьи произведения тебе нравятся.

-- А как, к примеру, политиков оценивать?

-- Так же -- по их произведениям. Есть разные типы политической одаренности. Скажем, теневые политики, так называемые "евреи при губернаторе", то есть профессиональные закулисные советчики. Этих людей не должно быть видно. Кукловод дергает за нитки, но остается за сценой. Публичный же политик обязан быть гениальным актером, поскольку его товар -- харизма. Он продает себя, а избиратели, голосуя, его покупают. Или не покупают... На мой взгляд, не самая приятная профессия, в ней очень трудно сохранить нравственные устои. Если вообще возможно... Нередко приходится делать выбор, на который нормальный человек не способен. Это в шахматах жертвуют пешкой, а в жизни на месте пешки оказываются тысячи живых людей, их судьбы. Поэтому и получается, что в политику сплошь и рядом идут всякие проходимцы. Понимаю, мои слова выглядят идеалистично, но, полагаю, политиком может называться лишь тот, кто готов жертвовать собой, личным ради общественного. Дело для него должно быть важнее, чем он сам и его близкие. Моя претензия к последнему российскому императору состоит в том, что семьей он дорожил больше, чем державой. Для самодержца это страшное преступление, не извинительное, с моей точки зрения.

-- А к нынешнему правителю у вас есть претензии?

-- К Путину? Я никак не могу выработать отношения к этому человеку. Он по-прежнему остается для меня фигурой, во многом непонятной. Ясно, что он не слишком хорошо разбирается в людях, его советникам, по-моему, не хватает чутья и мозгов. Мне кажется, что  в нашей стране сегодня нельзя вести к власти управленцев в сапогах. Мы это уже проходили.

Беспокоят грубые ошибки: Чечня, наступление на свободу слова. Власть, оставшаяся без зеркала оппозиционной прессы, сама себя ставит в безвыходное положение. Я историк и на фактах могу показать, что в обществе, где ограничена свобода слова, властитель неминуемо попадает в кабальную зависимость от окружения. Нет общественного мнения, и правителю не на кого опереться, не с чем сверить правильность своего курса.

С другой стороны, я всякий раз испытываю жалость, когда вижу Путина по телевизору.

-- Его жалеете или нас?

-- Его... Я представляю, как чудовищно одинок человек, который, возможно, против своей воли, по стечению обстоятельств оказался на самом верху. Когда начинаешь об этом думать, становится жутко.

Впрочем, мои ощущения основаны на образе, созданном телеэкраном. Вполне допускаю, что в действительности Путин -- совсем иной человек. Я долго, на протяжении многих лет находился под влиянием пагубной максимы, что первое впечатление о человеке -- самое верное. Сегодня могу ответственно заявить: это не так. Бывало, человек, при знакомстве, что называется, не показавшийся мне, потом заставлял изменить мнение о себе в лучшую сторону. Хотя, конечно, случалось и наоборот. Сколько угодно и такого...

-- Оступившемуся второй шанс даете?

-- Зависит от тяжести проступка... Но вообще-то я злопамятный. Вернее, памятливый. И плохое, и хорошее -- все помню.

-- В связи с рождением Акунина каких воспоминаний добавилось? Я говорю об испытании славой. Все ли ваши знакомые легко пережили обретенную вами известность, пусть даже и в относительно узких литературных кругах?

-- Как раз в этих относительно узких кругах меня и раньше знали неплохо. Правда, не как Акунина, а как Чхартишвили... Что же до испытания славой, то я живу в окружении людей, вполне состоявшихся. Им нет нужды кому-либо завидовать. У меня достаточно просеянный круг общения, в него случайные личности практически не попадают. Я весьма ревниво оберегаю свою приватность, понимая, что иначе невозможно будет нормально жить. Я не из тех, кого греет повышенное внимание к собственной персоне. Другое дело -- внимание к моим книжкам. Ужасно приятно видеть людей, читающих мои книги, в метро, в кафе, на улице...

Конечно, известность -- роза с шипами, но колоться о них вовсе не обязательно. Терпеливо жду, когда закончится мода на Акунина и начнется нормальная жизнь. Надеюсь только, что, перестав быть модным, я не растеряю всех читателей.

-- Ничего, сейчас кино добавится, не даст вас забыть.

-- Об этом пока рано говорить. Пока осуществляется только проект с ОРТ. Закончился кастинг актеров для сериала по "Азазелю".

-- Кто будет играть Фандорина?

-- Сказать пока не могу. Александр Адабашьян, режиссер картины, запретил. Думаю, публичное объявление сделает ОРТ. Это их игрушки.

-- Но мы знаем имя этого актера?

-- Вряд ли. Это совсем молодой артист из Питера. На роль Эраста Петровича пробовалось, кажется, человек пятьдесят. В финал вышли двое, и выбор был определен мнением присутствовавших на пробах женщин, они без раздумий показали на того юношу, которого в итоге и утвердили.

-- Когда планируется премьера?

-- Фильм стоит в сетке показа на октябрь. В мае начнутся съемки. Проходить они будут в Москве и в Праге.

-- Вы присутствовать намереваетесь?

-- Едва ли. Какой смысл? В этом деле я ничего не понимаю, наверняка мне многое не понравится, стану лезть с советами, а значит, всем мешать... Лучше посмотрю готовый продукт.

-- Кажется, вы с НТВ что-то замышляли?

-- Есть проект экранизации моей версии "Чайки" и съемок фильма о монашке Пелагии. Но у НТВ сейчас такое положение, что сложно загадывать...

-- А с кино как?

-- Пока только предварительные переговоры. С Никитой Михалковым, с Алексеем Учителем... Рано еще говорить. Признаться, у меня ощущение, что время для экранизации моих книг не пришло, вот я и не тороплюсь. По-моему, в нашем кинематографе пока маловато денег для выпуска качественной продукции.

-- Осторожничаете?

-- Не хочу спешить и, соответственно, смешить.

-- Вы продолжаете заниматься японской литературой -- это знак все того же не желания торопиться и рвать со старым? Сохраняете запасной аэродром?

-- Какой это аэродром? Я раздаю долги чести, выполняю обязательства, взятые до того, как вплотную занялся беллетристикой. По сути, я уже перестал быть японистом. Это серьезное дело, требующее полной отдачи. Полтора года не ездил в Японию и, чувствую, даже знание языка ржавчиной покрылось, начинаю постепенно забывать его...

-- Детективы вы не читаете, японский забросили... Как в анекдоте: чукча -- не читатель, чукча -- писатель.

-- Читаю-то я много. Вот, пожалуйста: книга о Русско-японской войне, написанная двумя офицерами-топографами.

-- Ага, все-таки японской!

-- Тут много полезных сведений, которые могут пригодиться мне для написания романа об этой самой войне.

-- Помнится, вы рассказывали, что храните дома строго определенное количество книг, которые занимают двадцать четыре полки. Чтобы поставить новый том, надо выкинуть старый. Чем вам придется пожертвовать ради топографов?

-- Знаете, я отошел от прежнего правила... По всей квартире стопками лежат книги, поэтому раздумываю о том, чтобы расширить библиотеку, выделить под нее комнату. Выкидывать стало уже нечего, а я постоянно покупаю что-то новое. Мне нужны справочники, энциклопедии, словари, без этого никак.

-- Наверное, помимо нужных книг, есть и любимые?

-- Их не так много... Например, жалко выкинуть "Трех мушкетеров" Дюма. Или Алданова. Вроде для дела не нужен, но стоит. А вот, скажем, без Сэлинджера, без его "Над пропастью во ржи" обойтись могу. Зачем ее дома хранить? Хорошая книжка, однажды я прочел ее, но перечитывать вряд ли буду. Значит, можно отдать кому-нибудь.

-- И с классиками подобным образом обходитесь?

-- Ну, Шекспира не отдам. Вдруг понадобится цитата?..