Ироническая хроника Чесменское сражение

Тарас Бурмистров. Ироническая Хроника

22-24 июня
Чесменское сражение

   Роковая дата 22 июня получила теперь официальное наименование -
"День памяти и скорби". Имеется в виду, разумеется, в первую очередь
нападение Германии на Советский Союз, совершившееся, как известно,
именно в этот день. О том, что 22 июня 1812 года Наполеон огласил свое
"Воззвание к Великой армии", с которого началось его вторжение в Россию,
вспоминают почему-то уже гораздо реже. На самом деле в этот небольшой
промежуток времени - 22-24 июня (переправу через Неман, тогдашнюю границу
России, Наполеон начал как раз в ночь на 24-е) произошло в разные годы
такое количество судьбноносных событий для России, что впору считать
эту дату величайшей астрологической загадкой нашей истории.
     В основном это были нападения с Запада, с которым Россия воевала
на протяжении всей своей исторической жизни. Так, уже в 1300 году,
в двадцатых числах июня (точная датировка неизвестна)в устье Невы вошел
шведский королевский флот. Шведы закрепились на берегу, построив мощную
крепость на месте будущего Петербурга, и продержались там целый год,
пока великий князь Андрей, сын Александра Невского, не подошел из Владимира
со своими полками. Инициатором этих столкновений, вообще говоря,
не обязательно была Западная Европа: так, Крымская война началась с того,
что русские войска переправились через Прут 22 июня 1853 года, вступив
в Молдавию и Валахию, входившие тогда в Османскую империю. Иногда эта дата
отмечала собой какие-нибудь важные вехи в войнах не с Западом, а с Востоком:
так, например, знаменитая икона Владимирской Божьей Матери была перенесена
в Москву из Владимира 23 июня 1480 года, перед нашествием золотоордынского
хана Ахмата. Вслед за этим последовало столкновение, окончившееся
победой русских войск, окончательным возвышением Москвы, ослаблением
Золотой Орды и падением татаро-монгольского ига.
   Одно из самых удивительных событий, относящихся к этому промежутку
времени, произошло 24 июня 1770 года - это было Чесменское сражение.
В связи с написанием книги о русских столицах я сейчас много занимаюсь
метафизикой российской и мировой истории, одним из главных лейтмотивов
которой было непостижимое устремление России к Константинополю -
захваченной турками вселенской столице православия (кстати, первым
раундом падения Константинополя, которое в конце концов превратило Москву
в Третий Рим, был захват города крестоносцами, прибывшими к берегам
Босфора 23 июня 1203 года). Одну из глав этой рабочей рукописи,
посвященную сражению при Чесме, я и предлагаю Вашему благосклонному
вниманию.

                              ЧЕСМА

    В 1765 году Екатерина II, все больше входившая во вкус в деле
подражания Петру Великому, решила произвести смотр Балтийскому флоту,
любимому детищу преобразователя. Картина оказалась удручающей.
Грозная флотилия вела себя, как корова на льду: корабли сталкивались
друг с другом на маневрах, ломали снасти, не попадали в цель при стрельбе.
Матушка государыня со свойственным ей остроумием изволила заметить,
что это суда для ловли сельдей, а не военный флот, и задумалась над тем,
какое бы применение найти этим кораблям, стоявшим без дела в Финском
заливе. Четырьмя годами позже случай представился.
     Господство Турции на Черном море сильно сковывало свободу действий
русских войск против Османской империи, и в Зимнем дворце родился
блестящий план: отправить морскую экспедицию прямо в Константинополь,
чтобы освободить православные народы, томившиеся под турецким игом,
а магометан, по завету Петра, прогнать в Азию. Эта великолепная мысль
принадлежала гр. Алексею Орлову, находившемуся тогда в Италии; он вызвался
быть и руководителем операции. "Если уж ехать, то ехать до Константинополя",
писал он в Петербург брату, фавориту Екатерины, "и освободить всех
православных и благочестивых от ига тяжкого. И скажу так, как в грамоте
государь Петр I сказал: а их неверных магометан согнать в степи песчаные
на прежние их жилища. А тут опять заведется благочестие, и скажем
слава Богу нашему и всемогущему". Сухопутный генерал Орлов ничего
не смыслил в морском деле, а петровский флот едва держался на воде,
но Екатерину ничего не смущало: она ухватилась за эту идею, найдя наконец
употребление флоту, который без этого в скором времени сгнил бы
в Маркизовой луже.
     За день до отплытия государыня императрица всемилостивейше удостоила
флот своим посещением. Моряки на этот раз не расценили, по своему
обыкновению, появление женщины на борту как дурное предвестие - может быть,
потому что Екатерина II твердостью характера превосходила любого
государственного мужа своей эпохи, а может, в связи с получением
от императрицы четырехмесячного жалованья, которое одно могло затмить
в их глазах все освященные временем приметы.
     Рано утром 18 июля 1769 года корабли снялись с якоря и отплыли
из Кронштадта. Один из них, "Святослав", тут же отстал от флотилии:
сопровождающее его судно село на мель, и его пришлось снимать буксиром.
Такое начало экспедиции не сулило ничего хорошего; скверные
предзнаменования, действительно, вскоре начали сбываться одно за другим.
Флот двигался в обход всей Европы, и до Средиземного моря из 15 судов
добралось только восемь. В Италии эскадра Спиридова взяла на борт
Алексея Орлова, назначенного командующим всеми морскими силами
в Средиземноморье. Когда граф осмотрел вверенную ему армаду,
волосы его встали дыбом: корабли разваливались на глазах, не хватало
ни денег, ни провианта, ни врачей, ни офицеров. Но отступать было некуда.
     Набрать наемников в Италии не представлялось возможным, поэтому Орлову
пришлось обходиться собственными силами. Предложение одного из них,
впрочем, отверг он сам. Как простодушно вспоминал в старости знаменитый
венецианский авантюрист Джакомо Казанова: "Не имея в то время
сердечных дел, прискучив игрой из-за вечных проигрышей и не зная,
чем заняться, я возымел фантазию предложить свои услуги графу
Алексею Орлову". "Читателю покажется по меньшей мере странным",
продолжает он, "что я вообразил тогда, будто был предназначен
для взятия Константинополя. В моем тогдашнем возбуждении я убеждал себя,
что без меня русскому графу ни за что не удастся им завладеть;
действительно, граф потерпел неудачу, но теперь я менее уверен,
что этого оттого, что меня там не было".
     Как бы нарочно для того, чтобы компенсировать это досадное упущение,
в экспедицию была включена другая знаменитость: Абрам Петрович Ганнибал,
"царский арап" и прадед Пушкина (до рождения которого оставалось ровно
тридцать лет). Он отличился при взятии крепости в Морее, греческой
провинции, которую Орлов надеялся поднять против турок. Граф, когда еще
томился в Тоскане в ожидании русского флота, предпринял несколько действий
разведывательного характера в отношении греков, пребывавших под турецким
игом, и, разумеется, нашел их готовыми повсеместно к протесту. Лучшей
гаванью и самым удобным убежищем для флота в Греции был порт Наваринский,
который охраняла турецкая крепость. Штурмом ее и руководил 72-летний арап
Ганнибал. Он вошел в залив под градом ядер, высадился на берег, устроил там
две хорошие батареи, и после недолгого огня пробил в валу цитадели широкую
брешь. Губернатор, опасаясь кровопролитного приступа, капитулировал,
и вскоре русские войска вошли в крепость.
     Русских военачальников неприятно поразило слабоволие греков, которые
испытывали рабский страх в присутствии каждого турка, даже пленного.
Они пытались привить местному населению смелость и решительность,
достойные их великих предков, но так и не преуспели в этом деле.
Даже взятие местечка Миентрия (в древности носившего славное имя "Спарта")
не пробудило в греках исторических воспоминаний. Тогда гр. Орлов бросил их
на произвол судьбы и отважно отправился со своей небольшой флотилией искать
османский флот, который наводил ужас на окрестные страны и делал турок
полновластными хозяевами южных морей.
     На рассвете 24 июня 1770 года русская эскадра под всеми парусами
входила в Хиосский пролив. Там Орлов встретил наконец турецкий флот,
стоявший в полном составе у входа в Чесменскую бухту. Граф устрашился,
увидев "оное сооружение", но не колеблясь, вступил в бой. Пушечный огонь
с обеих сторон был таким беглым, что выстрелы сливались в непрерывный гул.
Солнечные лучи меркли в пороховом дыму, так что даже соседние корабли
терялись во мгле. После того, как несколько русских и неприятельских
кораблей загорелось, а затем и взорвалось, турецкие суда в совершенном
беспорядке и смятении, сталкиваясь между собой, бежали в бухту. После этого
бой прекратился, и русские заперли неприятельский флот в гавани.
     Через день в лунную ночь русские корабли снялись с якоря и начали
входить в бухту, ставшую убежищем для османского флота. Шквальный огонь
с обеих сторон продолжался около часа, пока не загорелся один из турецких
кораблей. Когда он взорвался, тысячи горящих обломков разлетелись по всей
бухте, после чего запылала добрая половина турецкой эскадры. К трем часам
ночи уже весь флот неприятеля был объят пламенем. Турецкие суда взрывались
один за другим. Ужас и остолбенение турок невозможно описать, они
прекратили всякое сопротивление и беспорядочно метались по бухте,
превратившейся в гигантский пылающий костер. Целые команды в отчаянии
бросались в воду, даже с тех кораблей, которые еще не горели; поверхность
залива была покрыта бесчисленным множеством голов.
     Начало рассветать. В смутных предутренних сумерках стало видно,
что в бухте не осталось не только никаких судов, но даже ни одной шлюпки.
Над поверхностью залива виднелись одни горящие обломки, и некоторые
из них еще продолжали взрываться. Граф Орлов с братом на катере отправились
прокатиться по заливу, представлявшем собой дантовское зрелище - мглистый
непрозрачный воздух, вода, смешанная с золой и кровью, тысячи растерзанных
мертвых тел, плавающих между обломками, так что трудно было пройти
на шлюпке. Это было все, что осталось от победоносного морского флота
Османской империи.
     Я беру эти жуткие и красочные подробности из подлинного донесения
А. Орлова, отправленного им ко двору ее императорского величества и
полученного в столице 13 сентября 1770 года. В тот день Екатерина,
давно уже беспокоившаяся о судьбе флота, отправленного на завоевание
Константинополя, ехала в свою царскосельскую загородную резиденцию.
Позади остались блестящие предместья Петербурга, и по обеим сторонам
дороги потянулись гнилые болота. Местные финны называли их "Кикерикексен",
то есть Лягушачьими. Именно здесь кортеж Екатерины настиг личный курьер
графа Орлова, не заставший императрицу в Зимнем дворце. Узнав о новостях
из Архипелага, государыня пришла в неописуемый восторг и повелела выстроить
на месте встречи с посланцем путевой дворец. Так и было сделано.
Болота осушили, местность обвели рвом и валом, и на ней возник
прекрасный дворец, созданный Ю. М. Фельтеном по образцу английского
средневекового замка Лонгфорд. В ознаменование великой морской победы
он был назван Чесменским, но местные жители, видно, в память об исчезнувшем
финском болоте, еще долго именовали его звучным словом "Кикерики".
     Отправил свое донесение в Петербург и адмирал Спиридов,
непосредственно командовавший Чесменским сражением. Его рапорт
был выдержан не в таком изысканном стиле, как отчет графа Орлова;
скорее его можно счесть по-солдатски грубоватым. "Неприятельский военный
флот атаковали", писал адмирал, "разбили, разломали, сожгли, на небо
пустили, потопили и в пепел обратили". В литературном отношении
это донесение не вполне безупречно, но масштаб события и усердие автора
оно передает великолепно. Спиридов был достойно награжден за свои заслуги -
он получил орден Андрея Первозванного, высшую награду Российской Империи.
Так встретились два крестителя, пересекшие пространство от устья Невы
до Константинополя в противоположных направлениях.
     Правда, несмотря на полное уничтожение турецкого флота, прорваться
непосредственно к Константинополю эскадре Орлова так и не удалось.
Но в Петербурге не унывали: на первых порах было достаточно и тех
ошеломляющих успехов, которых удалось добиться. В 1770 году в столице
гремело торжественное празднование Чесменской победы. Оно началось
в Петропавловском соборе, перед гробницей Петра, которому были возданы
посмертные почести как создателю русского флота. Архимандрит Платон,
произносивший торжественную речь в Петропавловском соборе в присутствии
императрицы и всего двора, вдруг сошел с амвона, с важным видом приблизился
к гробнице Петра Великого, и, ударив по ней посохом, возопил: "Встань
теперь, Великий Монарх, отечества нашего отец! Восстань и воззри
на любезное изобретение твое! Оно не истлело от времени и слава его
не помрачилась. Восстань и насладись плодами трудов твоих. Флот,
тобою устроенный, уже не на море Балтийском, не на море Черном,
не на океане Северном. Но где? Он - на море Медитерранском, в странах
восточных, в Архипелаге, близ стен Константинопольских. В тех то есть
местах, куда ты нередко обращал око свое и гордую намеревался смирить
Порту. О, как бы твое, Великий Петр, сердце возрадовалось, если бы…
Но слыши, мы тебе как живому вещаем, слыши: флот твой в Архипелаге,
близ берегов Азийских, до конца истребил Оттоманский флот. Российские
высокопарные орлы, торжествуя, именем твоим наполняют весь Восток
и стремятся предстать пред стены Византийские!"
     Все это было так натурально, что у слушателей мороз продрал по коже.
Обстановку разрядил граф Кирилл Григорьевич Разумовский, громко шепнувший
соседу на языке своей исторической родины: "Чого вiн його кличе? Як встане,
то всiх нас достане!" ("Что он его зовет? Если встанет, то всем нам
достанется").
     Иронический комментарий добавил аттической соли к этому эпизоду,
превратив его в анекдот, который и начал кочевать по историческим трудам
и сборникам курьезов. Между тем и без анекдотического окончания этот
отрывок выглядит одним из узловых текстов, "кодов" петербургского периода.
Призыв к Петру встать из гроба, чтобы взглянуть на дело рук своих, не был
каким-то диким экспромтом архимандрита Платона: он опирался на солидную
культурную традицию, восходившую к знаменитому слову митрополита Илариона
перед гробницей кн. Владимира. Пространно описав "славный град" Киев,
украсившийся попечением потомков князя, митрополит обращается к нему
со страстным заклинанием: "Встани, о честная главо, от гроба твоего,
встани, отряси сон. Отряси сон, взведи очи, да видиши, какоя тя чести
Господь тамо сподобив и на земли не беспамятна оставил сыном твоим".
Далее Иларион призывает кн. Владимира взглянуть на весь его род - на сына,
благоверную сноху Ирину, внуков и правнуков, наконец, на град, величием
сияющий, фимиамом благоухающий и песнопениями святыми оглашаемый, на церкви
процветающие и христианство возрастающее.
     Платон был страстным коллекционером древнерусских рукописей,
и вполне мог читать "Слово" Илариона и заимствовать оттуда этот эффектный
прием. Открытое им соответствие глубже и значительнее, чем кажется
на первый взгляд: как князь Владимир бесконечно оживал в былинах Древней
Руси, так царь Петр регулярно воскресал в литературе Российской Империи.
Уже через три недели после похорон императора, 31 марта 1725 года,
в Петропавловский собор среди ночи влетел Ягужинский, один из высших
российских сановников, и принялся громко жаловаться лежавшему в гробе
Петру на князя Меншикова, который стал слишком много позволять себе
после смерти преобразователя. Жалобы не помогли: Петр не встал и
не заступился, как это бывало ранее. Позднее "петровский цикл" начал
концентрироваться в другом месте - из императорской усыпальницы
на Заячьем острове он переместился на Сенатскую площадь, туда,
где на грубо обработанной скале возвысился призрак Петра, его изваяние.
Мы коснемся этих мотивов в своем месте, а здесь заметим только,
что "Медный Всадник", ключевой текст петербургского периода, начинается
с призыва к "побежденной стихии" перестать "тревожить вечный сон Петра",
а заканчивается пробуждением покойного императора от этого сна.
     Подняв Петра из гроба, митрополит Платон далее предлагает мертвецу
"воззреть на его любезное изобретение", на флот, который "не истлел
от времени". Надо думать, что присутствовавшая Екатерина II с особенным
удовольствием отметила про себя эти слова, потому что до последнего
опасалась, что все произойдет именно так, и посланная ею армада
просто рассыплется, не дойдя до цели назначения. Но корабли,
построенные Екатериной, оказались крепче, чем можно было подумать.
Польстил императрице, несомненно, и сам смысл речи Платона,
ставивший ее действия в один ряд с деяниями Петра Великого.
Выглядело это так, что Петр присоединил к России берега одного моря,
Балтийского, а Екатерина вторглась в воды следующего, Черного и даже
Средиземного. Особо было выделено, что Петр "нередко обращал око свое"
к Архипелагу и "стенам Константинопольским"; здесь уже завоевания
Екатерины предстали как осуществление задуманного Петром. Императрице
так понравились все эти уподобления, что она лично возложила знамя
турецкого капудан-паши, отнятое у противника во время Чесменской битвы,
на гробницу Петра, как бы намекая на то, что она выиграла очередной раунд
в негласном соперничестве со своим великим предшественником. Преемники
Екатерины позже последовали этой традиции, и к 1828 году Петропавловский
собор стал походить на текстильную лавку - в нем висело и лежало уже более
четырех сотен турецких стягов.
     Глухо и неявно, но все же прозвучало у Платона и логическое
следствие из всех этих порывов: рассуждать с таким подъемом
в Петропавловской крепости, историческом ядре Петербурга о манящих стенах
Византийских подразумевало конечный итог екатерининских устремлений -
повторение северного подвига Петра на юге и превращение Константинополя
в новую столицу Империи.
     Слушая этот вдохновенный молебен, находившиеся в соборе уже воспарили
было вслед за "высокопарными орлами" к берегам Босфора, но меткое bon mot
графа Разумовского быстро вернуло их на землю. В самом деле, сделано было
немало, но до Константинополя все же было еще далеко. Но Екатерину такие
мелочи не смущали; выслушав витию Платона с истинным упоением,
она приказала перевести его речь чуть ли не на все европейские языки
и распространить по всему миру. Вольтер, получив свой экземпляр,
писал Екатерине в льстивом ответном письме: "Сия речь, обращенная
к основателю Петербурга и Ваших флотов, есть, по мнению моему,
знаменитейший в свете памятник. Я думаю, что никогда и ни один оратор
не имел столь счастливого предмета к основанию своего слова, не исключая
и греческого Платона. Поелику вы в Петербурге уже имеете своего Платона,
то я уверен, что графы Орловы заменяют собою в Греции Мильтиадов
и Фемистоклов".

     Другие выпуски "Хроники", а также литературные произведения
Тараса Бурмистрова Вы можете найти на авторском сайте
http://www.cl.spb.ru/tb/ или в библиотеке Максима Мошкова
http://lib.ru/NEWPROZA/BOURMISTROV/