Ну что же, весна набирает обороты, снег потихоньку убирают с улиц, и так хочется солнышка! А еще – увидеть, как наши замечательные девушки/женщины начинают одеваться во что-то яркое, легкое: надоел серо-черно-коричневый фон! Как будто весной женская половина приходит в себя, просыпается от зимней спячки – и заявляет о своей красоте…

Впрочем, чтобы лучше заявить о ней, милые женщины, позвольте себе немножко позаботиться о себе, например, на наших женских тренингах J

Кстати! 10 марта у нас прошел тренинг «Женщины в большом городе». Некоторые отклики: «весь тренинг как будто обо мне», «…тренинг помог по-другому увидеть свои отношения со своими детьми…», «тренер не навязывает мнение, выбор делаешь сама», «я бы рекомендовала этот тренинг своим знакомым». Спасибо всем участникам! Это очень приятно – делать работу и понимать, что она нужна и востребована… Спасибо!

********************************

«Афиша»

- 15 марта стартует учебная программа «Основы тренерского мастерства» –  вы еще можете к ней присоединиться. А еще мы планируем создать для наших выпускников «Тренерскую площадку», в рамках которой на базе нашего института у них будет возможность попробовать/обкатать свои будущие тренинги.

- 31 марта-1 апреля  пройдет «Мастерская «Скорая помощь и быстрые техники» в эриксоновском гипнозе (из опыта практикующего терапевта)» под руководством Аллы Радченко, в настоящее время – главного психотерапевта при Управлении делами Президента, а это о чем-то говорит, не правда ли? Спешите записаться,  на этот тренинг стоит попасть.

- 28-29 апреля  состоится «Мастерская по работе с эмоциональными зависимостями «Мы с вами где-то встречались…»». Ведущие – Александра Сучкова и Ольга Петровская. Для тех, кто с ней работает как терапевт, и для тех, кто сталкивается (увы!) с ней в своей жизни. Уметь увидеть, «опознать», не бояться  и знать, как и что можно сделать.

- 11, 18, 25 апреля, 2 мая состоится «Мастерская по работе с семейной историей». Ведущие Екатерина Михайлова, Александра Сучкова и Ольга Петровская. Про что «Мастерская…»? Обратите внимание на нашу сегодняшнюю «Избу-читальню», это о ней.

- 30 марта мы будем рады помочь исполнится вашим желаниям на тренинге Марка Сандомирского «Исполнение желаний». Присутствие тренера обеспечиваем мы, а вот желания приносите сами.

- 31 марта – 1 апреля вы узнаете все о «Секретах женского обаяния» на тренинге Елены Кузеевой. Главное – успеть пройти этот тренинг до окончательной победы весны, чтобы встретить ее (весну) во всеоружии.

*******************************

 «Изба-читальня»

Сегодня хотелось бы предложить вам отрывок из статьи Екатерины Михайловой  «Наши мертвые нас не покинут в беде»: психодраматическая работа с семейной историей». Эта статья – и про тот тренинг, который состоится у нас в эти выходные, и про мастерскую, где наши ведущие делятся секретами работы с семейными историями, и про нас.

Е.Л.Михайлова

«НАШИ МЕРТВЫЕ НАС НЕ ПОКИНУТ В БЕДЕ»: ПСИХОДРАМАТИЧЕСКАЯ РАБОТА С СЕМЕЙНОЙ ИСТОРИЕЙ

Кризис идентичности в ситуации вынужденной миграции — это, возможно, самое острое и концентрированное выражение нарушений идентичности, происходящих при всякой культурной травме (Асмолов, 2001; Шайгерова, 2001).

Под культурной травмой мы, вслед за представителями транс-культурального групп-анализа, понимаем любые события, дела­ющие неработающей матрицу принадлежности к группе (Михай­лова, 1994).

Эмиграция, ссылка, бегство из деревни в город в голодный год, всякое «изгнание и рассеяние» — случаи очевидные, бес­спорные; тяжелая культурная травматизация здесь налицо, а ее последствия затрагивают судьбу как минимум двух последующих поколений. Но в мире, утратившем стабильность и отчетливость границ, возможны и менее явные, кажущиеся почти невинны­ми – не психологическая ли это защита? — проявления «куль­турной микротравмы». На этих примерах (благо их кругом бесчис­ленное множество) мы
можем увидеть тотальный, массовый характер культурной травматизации в современной российской реальности.

Не принимая никаких решений и не переживая трагических событий (репрессий, гонений), каждый человек может быть выр­ван из культурного контекста, потерять опору в нажитой матри­це принадлежности к группе – в любой момент и на любом уров­не. Каждый из нас может завтра выйти на улицу, называющуюся иначе, чем вчера. Пустяк? Однако остро дающий почувствовать разлад нашей «топонимической карты местности», непредсказуемость перемен. Каждый может оказаться представителем вдруг переставшей существовать профессии или организации, потеряться в хаотичной смене знаковых систем: праздники и ритуалы, на­звания, понятия о «своих» и «чужих», вообще любые категории групповой принадлежности во «времена перемен» ненадежны, неспособны функционировать как опоры идентичности. В целом ряде мирных и элементарных житейских ситуаций — скажем, люди то и дело забывают о «новых» праздниках и теряются, не понимая, как и кого прилично поздравлять со «старыми» и с какими именно, — словно слышится дальний грозный гул, от­звук настоящих потрясений. Осыпающиеся камешки — знак близ­кого схода лавины. Возможно, через много лет мы поймем, что угрожало нашему чувству идентичности в эти непростые време­на, и как мы «справлялись». Однако есть ситуации, когда по­мощь необходима немедленно, сейчас. При длительной и много­уровневой культурной травматизации как никогда актуальной становится всякая практическая работа, восстанавливающая или усиливающая такое переживание и понимание принадлежности к группе, которое не может быть нарушено следующей гримасой те­кущей политики, не станет очередной фикцией. В этом смысле всякая работа с семейной историей, «родовым древом» в сегод­няшних условиях имеет не только клиническую, психотерапев­тическую, но и социально-культурную ценность.

В этой связи хочется напомнить, что Дж.Л.Морено, создатель психодрамы, крайне внимательно относился к тем возможностям своего метода, которые позволяют повлиять на социальный кон­текст. Термин «социатрия» — как социальная психиатрия, — ко­торый был им введен и не очень активно разрабатывался впос­ледствии, как раз и отражает его повышенный интерес к воз­можностям такого влияния. В нашем опыте работы с семейной историей в Институте групповой и семейной психологии и пси­хотерапии мы использовали психодраму «семейного древа» — признанный метод работы с трансгенерационной травмой (Shutzenberger, 1998). Известно, что травматические (в том числе и культурно-травматические) события в далеком прошлом семьи могут оказывать существенное влияние на переработку актуаль­ной, «свежей» травмы. В этом смысле проработка генеалогическо­го древа зачастую оказывается не самым длинным, а самым пря­мым и коротким путем, дающим доступ к исцеляющему ресурсному переживанию. В опыте нашей работы сочетались два форма­та: трехдневные учебные семинары-тренинги для специалистов «по­могающих профессий» и двухдневные тренинги для любых жела­ющих, обратившихся к терапевтическим возможностям темы, — по сути, краткосрочная групповая психотерапия. Запросы были достаточно разнообразны и сопоставимы в обоих форматах, по­скольку профессионалы принимали участие в семинарах преиму­щественно с целью получения клиентского опыта, проработки собственной трансгенерационной травмы.

Если выделить основные варианты запросов, они — в нашем опыте, охватывающем несколько десятков учебных и «клиентс­ких» групп в Москве, Приморье, средней и южной России, — составляют несколько классов.

Так, одним из важных (и описанных в литературе) поводов для обращения к семейной истории является серьезное заболева­ние или травматизм, которые не объясняются прямыми генети­ческими причинами («У нас в роду в четырех поколениях были тяжелые травмы ног. Когда я рожала, тоже пострадали ноги. Я хочу это остановить»). К этому кругу запросов примыкает все то, что связано с так называемым синдромом годовщины. Речь здесь может идти о недавней потере близкого человека, когда дата этой смерти является временем повышенного риска для ос­тавшихся в живых. Может идти речь и о приближении возраста смерти кого-то из родителей, но особенно нуждаются в прора­ботке повторяющиеся в истории рода «сгущения» заболеваний, травм или смертей вокруг определенных дат, месяцев или возра­стов. Важно отметить, что особенно упорный и оказывающий мак­симальное влияние на выживших синдром годовщины обычно связан с трагической гибелью при невыясненных обстоятельствах, невозможностью достойного прощания с покойным, с завесой тайны или недоговоренности.

Следующий класс запросов связан с темой собственно «родо­вого сценария»: вражда сестер, ранние смерти детей, семейные проклятия и все случаи, когда в семье словно действует какая-то сила. Разумеется, это сила семейного мифа, подталкивающего реально живущих сейчас членов семьи к попаданию в опреде­ленные ситуации и воспроизведению того же «родового сцена­рия». Частым поводом для работы бывают тревога и страхи, в особенности связанные с угрозой насилия или голода. «Родовой сценарий выживания» в этом случае может оказаться бесценной поддержкой — и одновременно ответом (в тех случаях, когда тревога или страх кажутся немотивированными, не связаны с актуальными событиями). Более того, при подробном рассмотре­нии практически любой генограммы можно увидеть несколько различных стратегий, притом все они в свое время оказались до какой-то степени успешны (род выжил и продолжился).

Наконец, едва ли не основной темой, которая прекрасно про­рабатывается в рамках подхода, является собственно кризис идентичности. Острота запроса может быть связана с недавней реальной травматизацией (утрата работы, семейного статуса, близ­ких, родины) или обусловливаться кризисом развития (как пра­вило, кризисом середины жизни). «Вернуть себя», «почувствовать, что я не один в этом хаосе», «прикоснуться к корням» — фор­мулировки такого запроса бывают совсем простыми или весьма литературными, но стоящая за ними потребность едина и, на наш взгляд, психодраматическая работа с семейной историей ей пол­ностью отвечает.

Прежде чем остановиться на конкретных технических особен­ностях подхода, хотелось бы сделать несколько вводных замеча­ний общего порядка.

Преимущества психодраматической проработки семейной истории

Сам метод, и в особенности обмен ролями и дублирование, предоставляет огромные возможности, не доступные при работе с генограммой на бумаге. Множество раз протагонисты, отправ­ляясь в нелегкое путешествие в жизни своих предков, говорили: «Мне очень мало известно, я даже не знаю, как его звали», — а оказавшись — буквально, во плоти — в роли этого предка, нео­жиданно для себя вспоминали множество деталей. И с ощущени­ем радостного удивления — о каком бы тяжелом материале ни шла речь, — человек, выходя из роли, говорил: «Оказывается, я знаю, оказывается, ты важен, ты был». Этот ресурс метода опи­рается на особенности передачи информации в семейном контек­сте: очень многое действительно значимое для семьи не прогова­ривается словесно, а «транслируется» как-то иначе. Многозначи­тельный жест, взгляд в сторону двери, поджатые губы, резкая смена темы сообщают что-то важное только «своим», притом со­общают чаще на смутном, не вполне осознанном языке. Особен­но это заметно, когда значимая тема имеет отношение к угрозе, исходящей от внешнего мира, к семейным тайнам или не опла­канному горю — к «закрытому», табуированному содержанию. Если в семье случилось несчастье, связанное с автотранспортом, ребенок впервые узнает о том, что машины опасны, не из бесе­ды о правилах уличного движения, а по тому, как напрягается рука матери при переходе через улицу. Входя в роль одного из своих предков, человек получает хоть какой-то доступ к осознаванию вот этого не предназначенного для внешнего мира языка внутрисемейного общения. Опора на конкретику, деталь вообще характерна для психодраматического метода, причем детали эти неслучайны, а часто и символичны. Имена предков, названия мест, где они жили, подробности их быта и частности биографий от­крывают доступ к ресурсным «посланиям» потомкам. При этом в ситуации обмена ролями повествование всегда ведется от первого лица: «Я ушел в ополчение в сорок первом году и пропал без вести в сорок втором. Мое последнее письмо жене начинается словами...». Если говорить о сопереживании, вовлеченности груп­пы, то больше всего ее «включают» именно детали, причем в выборе исполнителей на вспомогательные роли часто встречают­ся поразительные совпадения. «Удивительно, что ты выбрала меня. Мой дед тоже был сослан в Казахстан, тоже похоронил там ре­бенка, тоже был учителем. Есть у нас в семье и черешневый мундштук со следами зубов — крепко, видать, они их стискива­ли. Как такое может быть, не знаю. Деды у нас с тобой явно разные, а история одна».

Детали, сохраненные семейным преданием, бесценны и все­гда выходят за рамки только лишь бытовых: работая с семейной историей, мы имеем дело не с фактологией (какова бы она ни была и сколько бы ее ни было), а с мифологическим сознанием. Возможно, отдельный интерес могло бы представить исследова­ние самих символических деталей (чаще всего предметов — как символов наследования), упоминающихся в группах. Это — не­которым образом поэтизированная народным сознанием история. Вот платье, перешивавшееся много раз по мере того, как раску­лаченная семья нищала и бедствовала в ссылке, — последней его носила младшая дочь, уже не знавшая «хорошей жизни».

Вот особые сапоги «со скрипом», которые тачал умелец-пра­дед, сам хромой, — любой человек, идущий в «его» сапогах, всегда слышит свои две ноги, а любой встречный знает, чья ра­бота. Вот — георгиевский крест. Вот особый рецепт лечебного чая. Вот портрет прабабушки, на котором упражнялись в меткой стрельбе захватившие усадьбу солдаты. Детали бывают настолько пронзительны, насколько и обычны. То, что иногда самим про­тагонистам кажется, что они придумали эти детали, не так уж существенно (в ролях предков действительно включается мощ­ный креативный поток фантазии, где трудно различить свое и вспомненное). В достаточно типичной ситуации, когда известно очень мало или почти ничего, это особенно важно: отсутствие сведений нашей работе мешать не может, важна «психодрамати­ческая правда». Человек, не знающий почти ничего о дедах и вовсе ничего о прадедах, создает свое семейное предание не как
фик­цию (ложь), а как субъективное переживание принадлежности, идентификации с родом. Например, «вспомогательные лица» в ролях прадедов и прабабушек могут говорить скупо: «Ты о нас ничего не знаешь, но мы были. Сейчас ты можешь это почув­ствовать. Мы с тобой».

Другой особенностью психодраматического метода, крайне важной при такой работе, является возможность обратиться не только к отношениям протагониста со своим родовым древом, но и к отношениям дальних, давних родственников и предков меж­ду собой. Разумеется, всю работу протагонист делает сам в роли того или иного предка. Но, например, если речь шла о тянущей­ся поколениями «сценарной» вражде сестер, мы отправляемся в то самое, пятое, считая от протагониста, поколение, где две се­стры действительно совершили по отношению друг к другу тя­желейшие проступки, где разыгрывался драматический, даже кровавый конфликт. Этот конфликт может быть так или иначе психодраматически разрешен, как если бы речь шла о собствен­ном конфликте самого протагониста с кем-нибудь еще.

В отдаленном исторически, мифологизированном контексте такое разрешение конфликтов как бы освобождает последующее поколение от необходимости его воспроизводить. В конце такой работы протагонист может сказать прапрапрабабушке и ее сестре: «Я оставляю вам это, я понимаю вас, мне вас жаль, я сострадаю вашей беде, вашей потере, но у меня другая жизнь». И в ролях одной, а потом второй насмерть конфликтующих сестер мы можем услышать; «Деточка, это наше дело, это наша жизнь, за тебя уже отстрадали дети, внуки. Эта беда в нашем роду может быть закончена, иди с миром. Ты можешь попросить прощения у своей сестры, ты можешь больше не подозревать ее в черной за­висти и желании разрушить твою семью, ты можешь посмотреть на нее другими глазами — своими. Оставь нам наше, живи».

Каково бы ни было словесное оформление таких освобождаю­щих, разрешающих сообщений, мы прекрасно понимаем, что фак­тически имеем дело с внутренними репрезентациями, фантазиями, проекциями самого протагониста. Именно поэтому спонтанности, воображения, памяти самого протагониста вполне достаточно — не так важно, как было на самом деле. Мы работаем с мифом, важно, как этот миф трансформируется в психическом плане «здесь-и-теперь» работающего с этим мифом человека.

Еще одна особенность делает психодраматическую работу с се­мейной историей невероятно привлекательной в терапии — а мо­жет быть, и не только в терапии. (Как представляется, такая ра­бота могла бы иметь мощный, в том числе и терапевтический, эффект и резонанс в группах, состоящих из социально активных людей — политиков, предпринимателей. Вошедшее в моду изыс­кание дворянских родословных вряд ли может заменить исследо­вание своего семейного мифа и его влияния на реальные жизнен­ные выборы, позицию, убеждения). Поскольку это групповая работа и она делается в пределах одной культуры, одной истории, возникает мощнейшее сопереживание, может быть, даже более мощное, более целительное, более терапевтичное, чем это бывает в «обычной» психодраме. У большей части группы, конечно же, в семейной истории есть репрессированные родственники, дети, умершие от голода, люди, исчезнувшие бесследно, люди, кото­рых превратности отечественной истории бросали, как пылинки, с места на место, отрывая от корней и лишая их семейного кон­текста, чувства принадлежности, памяти. «На братских могилах не ставят крестов» — это ведь не только о безымянных солдатах, это и обо всех в списках не значившихся и без вести пропавших, об отведенных глазах и опечатанных дверях, о переставших здоро­ваться соседях и еще очень о многом. Это «многое» нутром ощу­щает каждый, кто жил и воспитывался «от Москвы до самых до окраин». И то переживание, связанное с собственным семейным преданием, которое получает вспомогательное лицо, садясь на поставленный для него протагонистом стул прадедушки, крайне важно. Как и в любой психодраме, во вспомогательных ролях тоже происходит терапевтическое воздействие, а порой и катарсис. Иногда акцент, добавленный вспомогательным лицом при повто­рении текста, данного ему протагонистом, или какое-то неболь­шое дополнение, буквально пара слов, оказываются удивительно точными, удивительно правильными, выполняющими совершен­но отчетливую терапевтическую функцию. Когда внук сгинувшего в казахстанской ссылке учителя играет чьего-то прадеда, воевав­шего с басмачами, а правнучка красавицы-попадьи — еврейскую красавицу из предместья Витебска времен Шагала, это действи­тельно меняет взгляд на «свое» и «чужое».

В этом смысле очень интересен выбор людей из группы на вспо­могательные роли. Для тех, кто хорошо знаком с психодрамой, это не будет удивительным, но, на мой взгляд, особого внима­ния заслуживает то, что очень часто на роли важных для дей­ствия предков выбираются люди, которые могут соотнестись с таким (иногда очень специфическим) опытом. Стиснутые зубы ни в чем не повинного человека, чью жизнь и надежды перееха­ло «красное колесо», буквально и символически оставили следы на единственной вещи, перешедшей от него к внуку. Вероятность «встречи» двух черешневых мундштуков в группе теоретически почти равна нулю, однако такого рода «встречи» происходят на каждой группе. Это создает дополнительные смыслы и становит­ся источником сопереживания и поддержки. Как сказал один из участников: «Мы, внуки и правнуки выживших, пришли не толь­ко облегчить свою боль, но и поделиться их силой. Наши мерт­вые нас не покинут в беде».

……..

Результаты психодраматической работы с семейной историей так же разнообразны, как и показания к ней. Вот несколько при­меров.

Разрешение реального конфликта с взрослым сыном (запрос на психодраматическое исследование: «Почему в нашем роду от­торгают, как бы изгоняют мужчин?»).

Интеграция, воссоединение двух ветвей — отцовской и мате­ринской, — расколотых разводом родителей (запрос: «Хочу по­нять, кто же я на самом деле, чья я?»).

Преодоление чрезмерной зависимости от рода и его истории («Они словно ждут от меня чего-то, требуют, — а у меня только одна жизнь»).

Отреагирование глубоко подавленного горя, «транслируемого» в трех поколениях («Хотелось бы как-то преодолеть эту камен­ную маску, это выражение бесчувствия, которое я вижу вокруг с самого детства»).

Рождение желанного ребенка («У нас в роду женщины объяв­лялись бесплодными, а потом благополучно рожали. Что-то мне подсказывает, что и со мной то же самое»).

Разумеется, для достижения результата не всегда достаточно одной сессии — тем более, что по ходу работы часто вскрывают­ся новые проблемы, изменяющие картину в целом.

С методической стороны следует отметить особое значение про­цесс-анализа в работе с семейной историей. В учебных группах подробный разбор завершенных сессий — дело вполне традици­онное. Однако именно в данном жанре психодрамы процесс-ана­лиз приобретает дополнительное значение, поскольку в нем осо­бое внимание уделяется историко-культурному контексту. Порой именно этот контекст позволяет изменить понимание внутрисе­мейных разрывов, конфликтов, тайн или кажущихся немотиви­рованными поступков предков.

Например, в работе одной протагонистки трагедией, мучаю­щей ее, проклятием рода было убийство четверых детей их роди­телями: «Какие же мы люди после этого? Ведь и во мне эта кровь, а у меня сын. Может, и я чудовище, или он вырастет монстром?» Подробности оказываются не менее ужасными, но именно они выводят событие из разряда бытового преступления в пространство трагедии: Украина, «голодомор», дети отравлены ради избавления от мук неизбежной и страшной смерти, кото­рую язык не повернется назвать «своей».

Процесс-анализ часто помогает понять какие-то особенности системы родовых «посланий», которые в самой работе ускольза­ют от внимания. Так, в упомянутом семейном древе в следую­щем поколении у всех женщин наблюдалась отчетливая тенден­ция «жить ради детей» — на такой женился и единственный вы­живший сын той самой бабушки, отец протагонистки.

При подробном рассмотрении семейного древа обычно нахо­дятся ресурсные области, «зоны исцеления» основных травм, аль­тернативные сообщения.

Во времена перемен, когда множество людей переживают по­следствия культурной травмы, работа с семейной историей слов­но запрашивается самой жизнью. Должны появиться профессио­налы, которые умеют делать эту работу как в групповой, так и в индивидуальной форме — коллеги, участвовавшие в наших учебных семинарах, систематически сообщают о своей работе, могут получить супервизию. В полном объеме польза от участия в учебных мастерских по работе с семейной историей может быть получена специалистами, которые уже владеют психодраматическим методом хотя бы на ассистентском уровне. С точки зрения повышения общей квалификации такое краткое тематическое обучение бывало достаточно эффективно и для семейных кон­сультантов, семейных терапевтов, консультантов по зависимос­тям, социальных работников и многих других специалистов «по­могающих профессий».

«Путешествие в семейную историю» представляется перспек­тивным не только в чисто терапевтических целях: на мой взгляд, это одна из форм культурной терапии. Каждый из нас носит в себе последствия межпоколенной травмы, с которой связаны многие явления, обычно не рассматриваемые под этим углом зрения. Легкость возникновения катастрофических прогнозов и разнообразных страхов, склонность к насилию и попаданию в роль жертвы, дисфункциональные семейные паттерны, аутодеструктивное поведение — это и многое другое явно выходит за рамки психотерапевтического запроса.

Работа с семейной историей могла бы послужить посильным вкладом профессионалов в решение такого рода проблем — и, если угодно, поклоном нашим предкам, пережившим так много.

 *******************************

«Лоскутная энциклопедия».

Иррадиация – способность нервного процесса распространяться из места своего возникновения на другие нервные элементы.

Согласно Павлову, иррадиация возбуждения лежит в основе генерализации рефлекса условного и зависит от интенсивности стимула. Установлено, что эффект генерализации является результатом включения активирующих подкорковых структур. Иррадиация торможения пока недостаточно изучена. Согласно концепции П.К. Анохина, она сводится к внешнему выражению степени доминантности  биологически отрицательной реакции и ее тормозящего действия на другие реакции.

*********************************

Засим позвольте откланяться!
Ваша Шива

Письма (хвалебные, ругательные и предложительные) принимаются на адрес maria@igisp.ru