Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Интерпретация проективных тестов

Подписаться Бесплатная «Золотая» новостная рассылка . Подписчиков 985 RSS
←   Февраль 2011   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28


За последние 60 дней ни разу не выходила


Открыта: 25-03-2006
Адрес автора: psychology.rorschach-owner@subscribe.ru

Автор
Ольга Бермант-Полякова

Статистика

985 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Интерпретация проективных тестов


Rorschach & Psychoanalytic Diagnostics
Быть психологом

Здравствуйте, уважаемые читатели!
Выпуск третьей недели февраля 2011.

В 2011 году в выпусках рассылки «Интерпретация проективных тестов» будет перепечатана моя монография «Посттравма: диагностика и терапия», изданная в 2006 году издательством «Речь» тиражом 1500 экземпляров. Как мне неоднократно приходилось слышать, тираж книги давно распродан. Где прочесть издание он-лайн, я не знаю, поэтому опубликую текст здесь, в «Золотой» рассылке, - в книге 248 страниц, неделя за неделей по пять страниц у вас будет возможность прочесть её всю, бесплатно. Книгу я писала в 2005 году, новые статьи, лекции и практические занятия по психодиагностике и психотерапии еженедельно пишу для тех, кто оформил платный абонемент.

Книга на сайте Озон

Со страницы 32 начинается Глава 2 ТРАВМАТИЧЕСКОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ И ПОСТТРАВМА

© О.В. Бермант-Полякова, 2006
Со стр. 32-37

Глава 2.

Травматическое переживание и пост-травма.

Травматическое переживание.

Всякий раз, когда психолог испытывает искушение назвать событие в жизни его подопечного «травматическим», он должен спросить себя, было ли оно поистине травматическим, то есть сокрушительным для Эго, переживанием. Большинство людей имеет достаточно сильное Эго, чтобы интергрировать болезненный опыт самостоятельно. Меньшинству необходима профессиональная помощь, чтобы научиться жить заново после события, травмировавшего душу. Таким пациентам показана поддерживающая психотерапия и социальная реабилитация.

Субъективное переживание смертельной опасности необратимо влияет на всю аффективную сферу человека. В непереносимой ситуации угрозы жизни человек впадает в пассивное, трансоподобное состояние, капитулируя перед неотвратимой опасностью. В таком состоянии осуждённый человек сотрудничает со своим палачом. В таком состоянии евреи снимали одежды, спускались вместе с детьми в ров и ложились сверху последнего слоя трупов, ожидая своего расстрела. В таком состоянии Я человека отказывается продолжать жить и ждёт физической смерти как долгожданного избавления от душевной муки. Смерть души может приводить и приводит к летальному исходу, который врачи называют психогенным.

Но гораздо чаще люди, которые капитулировали перед тем, что было воспрининято ими как тупик, из которого нет выхода, не умирают физически. Они остаются в живых. Как показали исследования уцелевших жертв нацистского преследования, такие люди до конца своих дней живут мёртвыми. Они механически выполняют всё, что делает обычный человек, но способность эмоционально откликаться на происходящее глубоко нарушается. Пережив свою собственную смертность и беспомощность, ни одно живое существо не остается тем же самым.

Литературная иллюстрация 3.

О масштабе душевной травмы судят по степени умолчания о ней.

В автобиографической повести Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая» описана встреча душевно травмированного ребёнка с его любимой воспитательницей.

«Однажды в распределитель пришла женщина и вызвали к заведующей Кольку. Никто не сомневался, что Кольку хотят усыновить. Заведующая детприёмником была толстая пожилая женщина Ольга Христофоровна. Фамилия у неё была Мюллер. Рядом в ней, Колька ещё в дверях увидел, сидела Регина Петровна, похудевшая, но красивая. На волосы был накинут платок, в руке – папироса.

Ольга Христофоровна сказала:

- Кузьмин? Вот тобой...интересуются!

Колька стоял посреди комнаты с письменным обляпанным чернилами столом, таким же шкафчиком и тремя одинаковыми стульями, глазами он упёрся в пол.

- Я так понимаю, вы знакомы? – спросила заведующая.

Колька молчал.

Ольга Христофоровна бросила взгляд на Регину Петровну и добавила:

- Можете поговорить тут...

Она тяжело поднялась и вышла.

- Ну, здравствуй, - произнесла Регина Петровна и улыбнулась.

Папироску она погасила и поднялась навстречу Кольке. Но Колька стоял, не двигаясь и никак не проявляя себя. На лице его было тупое безразличие.

Регина Петровна остановилась на полпути, но, помедлив, всё-таки подошла к Кольке и тронула его за плечо. Он поёжился и отступил на один шаг. Чужая рука ему мешала.

- Ты что? Коля? Ты меня не узнаёшь?
- Нет, - сказал он.
- Не узнаёшь? – переспросила она с застывшей улыбкой.
- Нет.
Она натянуто рассмеялась.

- Не валяй дурака... Кстати... Ты и правда Колька?
- Нет.
- Ты Сашка, да?
- Нет.
- А где... другой?

Колька посмотрел на ноги Регины Петровны и вздохнул.

-Ну, садись! Садись! – сказала Регина Петровна и сама села.

Колька присел на кончик стула. Но присел так, чтобы можно было в случае чего вскочить и убежать.

- Я ведь вас искала! – Регина Петровна достала папироску и стала её закуривать. Руки её дрожали. Колька посмотрел на её руки и отвёл глаза.

- Меня тогда увёз Демьян... Иваныч, - продолжала Регина Петровна и глубоко затянулась. Он приехал на телеге, говорит, ребята пропали. А нам, говорит, надо бежать, чечены в долину прорвались. Мы на телегу и скорей на станцию... На поезд... А потом я пришла в себя, хотела вернуться, но Демьян Иваныч меня не пустил. Там бои, сказал. Там давно никого нет... И вдруг тебя нашли...

Регина Петровна нахмурилась. Лицо у неё потемнело.

- Так и будешь со мной разговаривать? Да?

В это время вернулась Ольга Христофоровна. (...)

- Ладно, - сказала Регина Петровна. – Я на днях приеду... Ну, до свидания, Коля?

Колька поднял голову. Впервые посмотрел ей в глаза. Так посмотрел, что она не выдержала, отшатнулась. А он не спеша повернулся и пошёл к двери.

Уже за своей спиной услышал, заведующая произнесла:

- Это ещё цветочки... Вы бы других видели!»

Травматическое переживание это опыт, обладающий невыразимо тяжёлой массой аффективных переживаний. Опыт бытия неживым непредставляем, он отрицается. Пострадавшие часто называют его «то, чего не было». Уплотнённый и сжатый до невозможно малых размеров, этот опыт конденсирует в себе неупорядоченную взвесь шока, страха, ярости, стыда и вины.

Однако основное эмоциональное состояния человека, испытающего угрозу жизни или целостности тела, - это отчуждение. Он переживает крайнюю степень отчуждения от происходящего. По его ощущению, все действия, поступки, речь, движения происходят как бы автоматически, вне его воли. Появляется ощущение раздвоенности. Пострадавшие отмечают, что в них как бы параллельно сосуществуют две личности, наблюдающая и переживающая, и одновременно протекают два ряда психических процессов. В травматическом переживании у взрослого человека, как правило, сохраняется «наблюдающее Эго». Записи выживших обнаруживают удивительное сходство: на пике дистресса описания смещаются с чувств и переживаний субъекта на описание событий, как если бы они описывались третьим лицом.

Когда «наблюдающее Эго» остаётся свидетелем травмы, пусть бесчувственным, но хранителем неразрывности Я, в воспоминаниях о событии звучат краткие упоминания о болезненном недоумении или испуге. В рассказанных историях может упоминаться некоторое оцепенение. Исчезновение «наблюдающего Эго» является необратимым. Это чёрный провал в памяти, который никогда не может быть восстановлен.

Когда смертельная угроза жизни или целостности тела переживается как чувство, что «Я» пропадает, превращается в «ничто», в «пустоту», обращается в пепел и разносится ветром, исчезает. Переживание Я разрывается, уступая место переживанию всепроникающего чувства беспомощности и безнадёжности перед лицом творящегося зла. Переживания испытываемого при этом ужаса недоступны осознанию. Оно и создаёт патологию, называемую пост-травма, травмированную душу.

Опыт такого разрыва, Ференци называл его ощущением «взорванности», преображает переживание Я. Когда масшаб травмы превышает человеческие возможности, его охватывает состояние безвременности. Ход времени заканчивается, оно останавливается. Истязание, изнасилование длится бесконечно и будет вечным. Человек констатирует: «Я умираю». И потом уже не помнит ничего.

Особенно трагичным является переживание психологического умирания в течение длительного времени. Лидия Гинзбург раскрыла его в книге «Четыре переживания», описывающей жизни человеческого духа в условиях блокады Ленинграда. Психология переживающих своё умирание людей реконструирована ею в эссе «Оцепенение» с подзаголовком «Признания уцелевшего дистрофика». Тем, кто сталкивается с перенесшими травму людьми по роду своей работы, имеет смысл однажды прочитать эту книгу.
۰
Травматическое переживание, помимо шока, интенсивных аффектов и отчуждения от происходящего, несёт в себе субъективное чувство беспомощности перед лицом непреодолимой опасности, доходящее в крайнем проявлении до переживания умирания и исчезновения Я. Разрушительное для души травматическое переживание необратимо и описывается как состояние дезорганизации чувств, мыслей, поведения и «наблюдающего Я». Оно неосознаваемо и воспроизводится в телесном опыте.

Литературная иллюстрация 4.

Пример неосмысленного травматического переживания.

Отрывок из рассказа Исаака Бабеля «История моей голубятни» передаёт травматическое переживание в его неохватимой, неосмысляемой конкретности. В нём описание травматического состояния целиком сосредоточено на описании событий. Этот отрывок относится к апокрифическому нарративу, фиксирующему ощущения, запахи, звуки и бессмысленность происходящего.

«...Безногий перевёл на меня погасшие глаза.

- Чего у тебя в торбе? – сказал он и взял мешок, согревший моё сердце. Толстой рукой калека разворошил турманов и вытащил на свет вишнёвую голубку. Запрокинув лапки, птица лежала у него на ладони.

- Голуби, - подъехал ко мне, - голуби, - повторил он и ударил меня по щеке.

Он ударил меня наотмашь ладонью сжимавшей птицу, и я упал на землю в новой шинели.

Я лежал на земле, и внутренности раздавленной птицы стекали с моего виска. Они текли вдоль щёк, взвиваясь, брызгая и ослепляя меня. Голубиная нежная кишка ползла по моему лбу, и я закрывал последний незалепленный глаз, чтобы не видеть мира, расстилавшегося передо мной. Мир этот был мал и ужасен.

Камешек лежал перед глазами, камешек, выщербленный, как лицо старухи с большой челюстью, обрывок бечёвки валялся неподалёку и пучок перьев, ещё дышавших. Мир мой был мал и ужасен. Я закрыл глаза, чтобы не видеть его, и прижался к земле, лежавшей подо мной в успокоительной немоте. Утоптанная эта земля ни в чём не была похожа на нашу жизнь и на ожидание экзаменов в нашей жизни. Где-то далеко по ней ездила беда на большой лошади, но шум копыт слабел, пропадал, и тишина, горькая тишина, поражающая иногда детей в несчастье, истребила вдруг границу между моим телом и никуда не двигавшейся землёй. Земля пахла сырыми недрами, могилой, цветами. Я услышал её запах и заплакал без всякого страха.

Я шёл по чужой улице, заставленной белыми коробками, лоб в убранстве окровавленных перьев, один в середине тротуаров, и плакал так горько, полно и счастливо, как не плакал больше во всю мою жизнь. (...)

Старики с крашеными бородами несли в руках портрет расчёсанного царя, хоругви с гробовыми угодниками метались над крёстным ходом, воспламенённые старухи летели вперёд. Выждав конец процессии, я пробрался к нашему дому. Он был пуст.

Кузьма, дворник, сидел в сарае и убирал мёртвого Шойла.

- Ветер тебя носит, как дурную щепку, - сказал старик, увидев меня, - убёг на целые веки... Тут народ деда нашего вишь, как тюкнул...

Кузьма засопел, отвернулся и стал вынимать у деда из прорехи штанов судака. Их было два судака всунуты в деда: один в прореху штанов, другой в рот, и хоть дед был мёртв, но один судак жил ещё и содрогался.

- Кузьма, - сказал я шёпотом, - спаси нас...»

У Бабеля слово, обозначающее происходящее, звучит последним, оно ставит точку в этой истории: «И вместе с Кузьмой мы пошли к дому податного инспектора, где спрятались мои родители, убежавшие от погрома».
۰
Свидетельство Бабеля иллюстрирует положение о том, что для детей значение травматического события неясно до тех пор, пока его не обозначили взрослые, которым он доверяет. Вот почему важно как можно раньше назвать случившееся понятным ребёнку словом и начать говорить с ним о его чувствах в ситуации травмы.

С уважением,
Бермант-Полякова Ольга Викторовна
психолог, психотерапевт, супервизор
Новые лекции и практические занятия

Наверх
В избранное