Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

"...Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни" (Откр. 2:10).


"...Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни" (Откр. 2:10).

Продолжение.


На одном из очередных допросов в кабинете присут-ствовали все три следователя и еще два незнакомых  мне лица. Один из них вынул из папки какую-то бумагу и стал читать вслух. Это был приговор моему мужу, которого приговорили к высшей мере наказания... Мне стало плохо, и меня в полуобморочном состоянии отволокли в камеру. Не знаю, как я могла выжить двести шестнадцать дней в одиночке, на голодном пайке, будучи в положении, изну-ренная частыми допросами... Но со мною был Бог.
9 августа 1940 года меня перевели в общую камеру. А через две недели состоялся суд. Я была приговорена к пяти годам тюремного заключения без права переписки и передач. Каждые два-три месяца меня перевозили из одной тюрьмы в другую. И так продолжалось все пять лет. Через десять дней после суда в ночь на 5-е сентября 1940 года у меня родилась дочь Руфочка. Не было ни воды, чтобы обмыть ребенка, ни пеленок. Одна из заключенных, которую в камере звали "мамой", проявила особую заботу обо мне и ребенке. Она порвала мое платье на пеленки, спеленала Руфочку и положила ее у моей груди. С появлением ребенка поведение женщин в камере резко изменилось. Прекратилась брань, которая иногда переходила в драки. И если кто-нибудь ронял нецензурное слово, другие тут же пресекали виновницу.
Прошел месяц. Администрация тюрьмы заинтересо-валась моей Руфочкой. Вызвали в санчасть; осмотрев ре-бенка, признали девочку вполне здоровой. На следующий день меня с моей малюткой перевели в Краснодарскую тюрьму и поместили в камеру чесоточных. Там было тесно и душно. Полунагие женщины разного возраста до крови раздирали свои тела, от раздражения извергая брань и проклятия. Втолкнув меня в камеру, надзиратель сказал с ухмылкой:
- До святости чесотка не пристанет, - и захлопнул дверь. Слышавшие эти слова женщины с любопытством смотрели на меня. С верхних нар раздался хриплый голос:
- Обследуйте новеньких насчет чесотки...
В один миг меня окружили и "обследовали". Не видя признаков чесотки ни у меня, ни у ребенка, они с удивле-нием доложили старшей: "Чистые!" Началось знакомство. На вопрос, за что меня посадили, я рассказала им о своей вере во Христа. Они так поглощены были рассказом о Христе, Его жизни, распятии, воскресении и вознесении на небо, что забыли о своей чесотке. Кто-то с другого конца камеры сказал:
- Видать, грамотная... Рассказываешь хорошо. По-смотрим, что ты скажешь через несколько дней, когда бу-дешь рвать когтями свои бока...
Некоторые не могли удержаться от смеха. Женщина с хриплым голосом, которая была у них за "старшую", при-гласила меня с Руфочкой спать рядом с собой. Свободных нар не было. Перед сном я слезла на пол и, обратившись к женщинам, сказала, что хочу помолиться Богу за них и за себя. Никто не возразил. Я стала на колени и громко по-молилась Господу за себя, мою малютку, за каждую душу в камере и за начальствующих мира. Во время и после мо-литвы стояла полная тишина, хотя никто не спал. Когда я снова взобралась на нары, моя покровительница, которую звали Натальей, спросила, сколько мне лет.
- С 9-го мая двадцать шестой пошел, - ответила я.
- Я на два года старше тебя.
Она поймала мой удивленный взгляд и сказала:
- Что, не похоже? Наверно, думала, что мне за сорок? Да, промотала я свою молодость, рано сожгла ее в беспут-ной жизни; сама затоптала ее в грязь, как не распустив-шийся цветочек...
Наташа замолчала. Я видела, как вздрагивали ее плечи. Она плакала. Мне хотелось ее как-то утешить, рас-сказать ей о Божьей благодати, о Его прощении. Я тихонь-ко дотронулась до ее руки, но она отклонила руку и про-должала рассказывать с глубоким сожалением о том, сколько страданий она принесла своей матери, о своей безнравственной жизни, которая убила ее совесть и лиши-ла ее человеческого лица перед обществом.
- Бог тебя любит, Наташа, - сказала я. - Он готов все простить тебе, если ты Его об этом попросишь.
- Нет, не простит меня Бог. Даже если бы Он меня простил, моя совесть не простит мне смерть моей мамы. Как она горько плакала, как просила остановиться, вер-нуться к чистой, честной жизни... Но я ничего не хотела слушать... Ее любящее сердце не выдержало, и она умер-ла... И вот она теперь похоронена в могиле, а я в стенах этой тюрьмы...
         Тут она разразилась неудержимыми рыданиями. Слышны были всхлипывания других женщин. Я тихо мо-лилась о Наташе и о тех, которых коснулась пробуждаю-щая сила Святого Духа. Рыдание Наташи начало затихать, я снова коснулась  ее руки и сказала:
- Это хорошо, Наташа... Я рада за тебя.
Она резко повернулась ко мне и не то с гневом, не то с недоумением спросила:
- Ты радуешься моему горю?!
- Нет, я радуюсь тому, что слезами глубокого сожале-ния ты размягчила свое сердце и приготовила его к новой жизни. Бог не оставит тебя.

          Луч надежды блеснул в ее заплаканных глазах...

Продолжение следует...


В избранное