Новости культуры в Русском Журнале

Большая Академия становится полем сражения, на котором решается, каким образом и в каких формах государство сумеет "вернуться в науку".

Что там с Большой Академией? Может, про нее забыли? Нет, реформа Большой Академии в очередной раз на повестке дня. Впрочем, слово "реформа" у нас нынче приличным уже не считается, а потому речь, конечно же, о модернизации - модернизации структуры, функций и механизмов финансирования РАН и других академий. За последние пятнадцать лет это уже не первая попытка подступить к госакадемиям, а главное - к Большой Академии, с разнообразными планами их уновления (как говорили во времена М.М.Сперанского). Дальше косметических адаптационных переделок дело обычно не шло, но на этот раз государство куда как решительнее идет "на приступ" храмов и крепостей отечественной науки, и ключевые политические решения, похоже, приняты.

С другой стороны, за пятнадцать ! постперестроечных лет РАН трансформировалась самостоятельно, локально и в целом бессистемно. Речь не только о структурных изменениях (в частности, количество отделений сократилось до девяти), но и о размножении - путем деления институтов, об образовании внутри размножившихся институтов различных центров и прочих полусамостоятельных подразделений, сумевших обеспечить собственное (внебюджетное) финансирование. В этой борьбе за выживание каждый был сам за себя и далеко не все преуспели. Руководство же академии (президиум) лишь взывало - de profundis - к властям, особенно - властям предержащим. Первое, с чем столкнется любая хоть реформа, хоть модернизация, так это с фундаментальным парадоксом, порожденным противоречивым статусом Академии как общественной организации, находящейся на государственном обеспечении. Поэтому у реформы нет четко определенного субъекта; по идее она должна стать совместным предприятием двух сторон - государства и Академии. Незадача, впрочем, в том, что ! отношения между сторонами иначе как конфликтными не назовешь. ! Причем к онфликт этот самого что ни на есть принципиального, идеологического характера, ибо развертывается он как противостояние советского института организации и регулирования научной деятельности и государства, декларирующего современный либеральный подход к научной политике. Иными словами, его можно охарактеризовать как столкновение дискурса достижений, гордости, могущества, мирового лидерства и дискурса эффективности, экономии, выгоды, окупаемости и т.д.

Сохраняющееся с прошлых времен положение вещей генерирует казусы на каждом шагу, и эта "статусофрения" будет, похоже, сохранена. Так, в программе модернизации предусматривается "совершенствование системы управления академическим сектором науки на основе сочетания государственного управления и самоорганизации научного сообщества". Есть подозрение, что сейчас никто не может прояснить, как на практике должна выглядеть эта контаминация управляющих принципов. Нам же двойственность такого рода важна не сама п! о себе, но в перспективе решающей роли государства в планируемых переменах. И тут следующий вопрос - кто репрезентирует государство и формулирует его интерес? Формально государство представлено рядом ведомств - от Минобрнауки (при участии Минэкономразвития и Минфина) до Росимущества (при очевидном лидерстве Минобрнауки в выработке идеологии). Представить себе, что министерство сумеет сформулировать цели государственной научной политики без существенного участия Академии, невозможно. В нормативных документах, как водится, формулировки предельно общие: обеспечение "расширенного воспроизводства фундаментальных знаний", "повышение", "оптимизация" и т.д. Наполнение же этих общих слов практическим смыслом и является предметом столкновения различных партий интересантов, - столкновения, сложная конфигурация которого детерминирована указанным парадоксом.

Академическая верхушка отправляет власть "двух мечей" - власть научного авторитета и! власть административную. Причем последняя имеет две ипостаси:! вытекаю щую из высших иерархических позиций внутри Академии и - одновременно - делегированную государством. Любая мыслимая сейчас реформа ставит на кон автономный статус Академии, что и позволяет ее "олигархам" вести двойную игру - бесконтрольно властвовать внутри Академии, но перелагать ответственность на государство. Реформа чревата еще и нарушением динамического баланса сил между группировками внутри Академии и между ними и государством. В этих условиях многие "мандарины" полагают, что надо оказать сопротивленье этой экспансии государства. Конечно же, в дискурсе о реформе науки на первый план откровенно не могут выйти фигуры материальной заинтересованности и вопросы объема полномочий. Его характер вынуждает стороны маскировать свои притязания - переносить конфликт в плоскость дискуссии о науке как таковой и оперировать аргументами и понятиями из арсенала наукометрии.

Как бы там ни было, ясно одно: Большая Академия становится полем сражения, на котором ре! шается, каким образом и в каких формах государство сумеет "вернуться в науку". Поэтому нам необходимо подробнее остановиться на нескольких важных особенностях нынешней структуры Академии, проясняющих ресурсные возможности и ограничения сторон. Часть из них связана с неравенством, асимметрией, вытекающими непосредственно из самого устройства и традиций Академии и в конечном счете являющимися отражением государственной точки зрения на соотносительную значимость научных отраслей на протяжении семидесяти лет как минимум. Так, из девяти отделений только два представляют комплекс историко-филологических и общественных наук, а это автоматически влечет неравное распределение политико-административного влияния в руководящих органах, разделение на "доминантных" и "рецессивных", "господствующих" и "подчиненных". Эта дифференциация, в свою очередь, формирует представления о должном устройстве академической науки и в общественном мнении,! и в значительной мере у самих ученых - они такое "припис! ывание в есов" воспринимают как само собой разумеющееся, естественное, единственно возможное. Надо добавить, что подобное восприятие более всего свойственно тем, кто принадлежит к группе "господствующих" дисциплин. У них же, по ощущениям, наиболее выражены опасения, что любые перемены способны поколебать их позиции, и, конечно же, они выражаются на языке озабоченности судьбами фундаментальной науки, школ и направлений.

О том, что число научных институтов РАН под аккомпанемент разговоров о более чем скудном финансировании науки увеличилось с 330 примерно до 450, стоит поговорить особо. О чем свидетельствует эта институциональная инфляция? Употребление слова "инфляция" в этом контексте представляется более чем уместным, хоть в прямом значении - "вздутие, расширение", хоть в переносном - "обесценение" (в силу избытка чего-то). Возникновение институтов шло не в логике наращивания исследований и получения новых результатов, но было эффект! ом политической, в широком смысле, борьбы. В значительной мере новые институты создавались исключительно благодаря политическим связям и лоббистским способностям их будущих руководителей. Теперь же "мандарины", выбившие для себя институты, оказались перед необходимостью защищать свои позиции - так образуется новый фронт бюрократических сражений: столкновение интересов директоров старых и новых институтов, что определяет одну из основных коллизий происходящего внутри РАН. Соответственно стратегии старых и новых директоров в отношении реформы продиктованы оценками своих собственных шансов на то, чтобы стать бенефициариями намечающихся преобразований, полновесными субъектами, а точнее, "дружественными" поглотителями предназначенных к сокращению институтов, а не объектами, лишенными права голоса.

По сложившейся традиции президиум РАН не считает нужным ни раскрывать своих намерений, ни сообщать мотивов своих решений. Сквозь туман, опутывающий поле битвы! , проглядываются лишь контуры альянсов и союзов, основанных на! личных связях и общих перспективах клиентел, временных и долгосрочных интересов, но в целом - весьма рыхлой и неопределенной системы отношений, в которой каждый стремится к мобилизации сторонников и к демобилизации потенциальных противников. Государство, поскольку оно не в силах сформулировать и навязать свою точку зрения, вынуждено искать союзников внутри Академии и, что примечательно, довольно пассивно проявляет себя в СМИ.

Не исключено, что с выходом наружу "тайного меморандума" С.Белановского "Оценка состояния Российской академии наук (краткий отчет)" ситуация изменится. Это исследование выполнено по заказу Центра стратегических разработок и любопытно в силу нескольких причин. Первое - он инициирован одним из мозговых центров правительства, что требует отнестись к его положениям со всей серьезностью. Второе - он не предназначался для! публичного обсуждения, но у нас нет свидетельств того, что его обнародование сродни рассекречиванию штабных карт для заказчиков, т.е. не исключено, что они не прочь воспользоваться им в целях символической борьбы. Наконец, третье - он содержит единственно известные эмпирические данные о РАН, полученные в ходе независимого от нее обследования, а также набор экспертных предложений по "оптимизации" статуса, структуры, функций Академии и ее подразделений. Тем самым это исследование, предназначенное, повторим, прежде всего для государева ока, дает актуальный профиль Академии, претендующий на объективность.

Иными словами, это единственный известный документ не нормативного или бюрократическо-статистического характера, претендующий на то, чтобы стать той, с позволения сказать, печкой, от которой предложено будет танцевать при преобразованиях. С другой стороны, описания, классификации и категоризации, вводимые "меморандумом", подкреплены авторитетом и лег! итимностью маячащего за ним государства. Учитывая, что они спо! собны пр едопределить направление последующей селекции решений, отсекая одни возможности и выводя на передний план другие, не удивительно, что "меморандум" Белановского был подвергнут пристальному и пристрастному прочтению. Насколько широкому? Об этом судить трудно, ознакомиться с ним сумел, скорее всего, крайне незначительный процент социально активных сотрудников академических институций, чуть большее количество в принципе знает о его существовании, в основном же от него разошлись круги слухов - картина вполне банальная для подобных случаев. Но несомненно, что текст этот был доведен (или "дошел сам") до сведения всех влиятельных членов Академии.

Установив значимость "меморандума", мы хотели бы абстрагироваться от спора по существу констатирующей или предписывающей его частей и обратиться к его прагматике. Строится она, как представляется, на двух обстоятельствах. Первое обстоятельство - как документ явился на свет божий. Слухи о существовании &q! uot;страшного" документа, обосновывающего "окончательный разгром" РАН, циркулировали давно и были следствием того, что Академия в последние годы регулярно приглашалась на реформаторскую "казнь". Так что для возбуждения общественности многого не требовалось, было достаточно подозрений, что что-то затевается снова и всерьез. Таким образом, тут можно усматривать как политтехнологическую драматургию, так и некоторую параноидальность настроя общественности. Как бы там ни было, ставшее доступным исследование, как показалось многим, оправдало худшие ожидания. Второе - она строится на ряде содержащихся в "меморандуме" заключений, не соответствующих господствующим в Академии представлениям, а также тех включенных в отчет данных, которые не ассоциируются в сознании аудитории с его жанром и подразумеваемыми целями. Речь, прежде всего, о параграфах, посвященных делению сотрудников на "эффективных ученых" и "кадровый балласт", а так! же формулирующих политические установки. Так, "меморандум! ом" констатируется, что академическим ученым свойственны сильные протестные настроения - около 60% из них примет участие в акциях протеста в гипотетическом случае закрытия их институтов; что электоральные установки российских академических ученых заметно отличаются от общероссийских в сторону политического негативизма - в академической среде резко снижена доля голосующих за "Единую Россию" и за В.В.Путина, но в то же время аномально высока популярность таких оппозиционных партий, как "Родина", "СПС", "Яблоко" (в 2-3 раза выше, чем в среднем по стране). Что до характеристик качественного состава Академии, то отметим следующие тезисы: "В составе академической науки имеется значительный "кадровый балласт" - около 60% численности научных работников"; "эффективность гуманитарного сектора академической науки очень низка - доля в нем "кадрового балласта" составляет более 90%. В негуманитарном сегменте! доля "балласта" 53%". (Любопытно, что процент "балласта" в Академии в исследовании в точности совпадает с процентом готовых принять участие в протестах.)

В целом же исследование рисует не слишком привлекательный портрет кадрового состава Академии, который сочетает такие черты, как "завышенная самооценка", более высокий, чем у населения в целом, потребительский статус, относительное привилегированное положение с убыванием полезности и эффективности своего функционирования. Не удивительно, что труд этот в академической среде был награжден эпитетами "скандальный", "беспрецедентный", "доносительский" и проч. Да иначе и быть не могло, поскольку в документе содержатся предложения по радикальному переустройству управляющих органов РАН. Самое "вкусное" из них - отстранение нынешнего состава президиума РАН от руководства Академией и отправка его на пенсию. О чем без обиняков говорится в заключитель! ном пункте - в "Предложениях по реорганизации РАН": ! " ;В связи с высокими протестными настроениями, присущими академическим ученым, а также в связи с активно ведущихся (так в тексте. - Е. Г.) президиумом РАН лоббистской и пиаровской кампаний, направленных на защиту интересов членов Президиума и блокирование любых реформ академической науки, необходимо провести противонаправленную информационную кампанию, ориентированную на все академическое сообщество и на широкую российскую аудиторию. В этой кампании следует показать менеджерскую неэффективность работы президиума РАН с результатами аудиторских проверок его деятельности". Вольно или невольно, провокативную роль "меморандум" сыграл, как бы приподняв завесу над истинными замыслами государства и подталкивая сторонников других подходов к активному проявлению своих позиций. Он способен также привести к кристаллизации противостояния вокруг более-менее четко прописанных ключевых пунктов, концептов, условий и критериев реформ.

Какими бы ни были соображения зака! зчиков исследования, объективно сложившиеся условия позволяют использовать "меморандум" для оказания влияния/давления на разные группы внутри Академии. Если команда "государственников" получила претендующий на легитимность инструмент контригры против корпорации академических патронов, то последние - не менее легитимный повод к заключению альянса со своими "клиентами" из числа предполагаемых аутсайдеров, "балласта" и тех, кто не без оснований усматривает во вмешательстве государства угрозу автономии. "Реформисты" припирают "ретроградов" докладом к стенке - те либо соглашаются на некие компромиссные условия, либо будут реализованы самые радикальные рекомендации доклада. И, наоборот, "ретрограды" получают точку мобилизации сторонников среди "безмолвствующего большинства" академической общественности. Таким образом, все имеют возможности его инструментализации в своих целях. (Слова "ретрограды&! quot; и "реформисты" используются как символические ! маркеры для обозначения позиций в идеологическом столкновении, а не для оценки этих позиций по существу. Можно утверждать, что с обеих сторон достаточно людей, давно занимающихся паранаукой и выбравших сторону только по сиюминутным конъюнктурно-карьерным соображениям.)

Ясно, что "война" за Академию в разгаре. Чем она кончится, какую роль в ее течении сыграет тот или иной эпизод, каким будет устройство РАН после - пока не ясно. Но уже ясно: то, что инсценируется как объективное стремление к истине, как защита общественного блага, чистый интерес к науке и т.д., порой имеет изнанку в виде борьбы амбиций, стремления оставить за собой прежние высшие позиции, страсти к самоутверждению. Под маской борьбы за науку идет сражение за себя в науке, а жизнь от науки мимикрирует под жизнь наукой. А потому важно рассеять иллюзии, что из двух противостоящих сторон в борьбе за Академию одна - подлинное сообщество ученых, т.е. тех, кто действует бескорыстно, исходя из интересов дела, ! а вторая - государственно- бюрократическая, то есть чиновники, чья заинтересованность в реформе субъективна и материальна.

Самое острое переживание, связанное с Фотобиеннале, заключается в окончательном превращении этого некогда безумного проекта в природное, строго регулярное и ожидаемое явление.

Накатившая на Москву Фотобиеннале, как всегда, радует бесконечностью и непознаваемостью этого прекрасного фотомира. Бедных критиков такая вечная повторяемость мира вводит в прекрасную меланхолию: "Если весна приходится на четный год - значит, жди изобилия французов, архивного Родченко в качестве талисмана и 40-минутного опоздания начала пресс-конференции. Приметы ни разу не подводили" (Велимир Мойст, "Блуждать, рубиться, соблазнять", "Газета.Ru" от 24.03). Как мужчина опытный, я лично полагаю, что непременным признаком весны являются прекрасные пупки моих отважных соотечественниц, которые открывают миру сущность красоты истинной. И делают это, принципиально игнорируя сообщения Гидрометцентра, но ориентируясь исключительно на показания календарей.

Что же касается Фотоби! еннале, то и здесь самое острое переживание от сего действа заключается как раз в окончательном превращении этого некогда безумного проекта в природное, строго регулярное и ожидаемое явление. И, что внушает особенные надежды на светлое будущее, все растут ряды фотоспонсоров, поддержка которых и позволяет регулярно заваливать Москву (Sony Cyber-shot, MasterCard, Pio Global, Торговая марка Vogue, Билайн, Ингеоком, Deutsche Bank, Bosco di Ciliegi).

Но настала пора опять задуматься о том, что в таком количестве фотоотпечатков реальность, данная нам в ощущениях, как-то сама собой исчезает. И, несмотря на весенние фенологические настроения и наблюдения, охватывает какая-то немыслимая скука. Впрочем, следует напомнить, что феноменологи и постструктуралисты давно уже твердят о том, что Скука есть занятие благородное и аристократическое.

Поэтому я и решил взять на себя труд указать на самый безукоризненно скучный проект Фотобиеннал! е - большую выставку француза Стефана Кутюрье. Называется он "Городская археология", и очень точно соответствует названию. Как известно, это только в голливудской продукции археологи ищут блистающие сокровища фараонов, или, на худой конец, чашу Грааля, или ковчег Завета. Нормального археолога такие глянцевитые пустяки не интересуют принципиально, его более волнует кусочек разбитой плошки или потерянный кем-то кухонный нож. Назвавшийся археологом, Кутюрье тщательно избегает всего занимательного, пикантного и интересного. (Эти эстетические категории, должен доложить, теперь почти целиком сосредоточены в нечетные года, когда проходит фотомесячник "Мода и стиль в фотографии"). Итак, фотограф с очень игривой французской фамилией Кутюрье очень старательно и безыскусно снимает фасады различных новостроек - жестко, прямо и "в лоб". Любителям острых ощущений и сильных переживаний сильно повезло - выставка довольно большая, до крайности однообр! азная. Снимает Кутюрье вовсе не архитектурные шедевры, но стандартные постройки, которые почти одинаковы и в пригородах Парижа, и в Найроби, и в Гонконге.

Интересно, что Анна Линдберг ("Фотобиеннале: первые впечатления не радуют", "Утро.Ру" от 27.03) обвиняет фотографа в том, что его работа скучна и неинтересна: "Спору нет, яркие масштабные фотографии Стефана Кутюрье выглядят весьма привлекательно - как любой профессиональный снимок, сделанный с помощью качественной аппаратуры и увеличенный до нужных размеров". Собственно говоря, это и есть комплимент, потому что именно принципиальная остраненность от предмета изображения и составляет сущность исследовательского метода Кутюрье. Есть, конечно, фотографы, которые полагают, что "эстетика" в фотографии - это всякие там разводы и размывы, которые и рассматриваются почему-то как непременные пр! имеры "художественной фотографии", относящейся к &qu! ot;допос тиндустриальному" миру. Именно там зарезервированы все критерии "оригинальности" и "качества". А это и есть очевидные признаки кича, категорически отказывающегося от аналитического подхода к окружающему миру, заложенного еще великими модернистами ХХ века.

У Кутюрье дома, то зияющие еще не застекленными окнами, то закрытые лесами, превращаются в некую плоскостную абстрактную живопись. Увиденная в качестве чистой абстракции архитектура напоминает нам о том, что стандартная и стандартизированная архитектура современности порождена гением великих модернистов. Однако целью беспредметных постановок Мондриана и Малевича было преобразование пространства и окончательное прекращение течения времени. Но археолог Стефан Кутюрье доказывает, что современность уже закончилась, наступила тоскливая постсовременность. В экстерьерах зданий, которые снимает Кутюрье, принципиально отсутствуют какие-либо человеческие фигуры, при том что чаще всего это и в самом деле! новостройки, то есть места человеческой деятельности. Деятельность наблюдается - стройматериалы, мусор и так далее. То есть фотограф фиксирует не предвечность архитектурной формы, но ее процессуальность - окна в эти дома завтра-послезавтра вставят, уберут леса и покрасят стены, уберут строительный мусор. И виды, которые "схватила" камера фотографа, есть явление сугубо временное, а Время там все еще вроде бы куда-то протекает. По крайней мере Кутюрье всегда тщательно отмечает место и дату каждого кадра.

Процессуальность эта, однако, проистекает в каком-то инородном по отношению к человечеству времени и пространстве. Так, как будто машины для жилья, задуманные Корбюзье, теперь уж размножаются сами по себе, безо всякого участия гуманоидов, для которых и были задуманы. Более того, путешествия по миру в поисках новых подтверждений сущности этого мира прямо противоположны туристическому способу колонизации мира. Путешествовать стоит только затем, чтобы каждый раз! обнаруживать, что ничего "нового" и "интересно! го" в этой безукоризненной постиндустриальной матрице нет.

И я лично не знаю, стоит ли радоваться тому, что мы, кажется, проживаем в таком пространстве, где все еще бушует современность. По крайней мере, снимая бурно строящуюся Москву, Кутюрье обратил внимание на восхитительную фактуру окраин. Его привлекли не лужковские изыски, но фасады многоэтажек в спальных районах. Виды очень привлекательные - балконы, превращенные в строй анархических сарайчиков, оказываются какой-то деревней, выстроенной вертикально. Кстати сказать, единственное живое существо, которое можно найти на снимках Кутюрье, обнаруживается именно в московских сериях - какой-то мужчина, который греется на солнышке на своем персональном балконе. И ему еще не очень скучно... И непонятно, в самом ли деле эта часть Вселенной избежала тотальной унификации. Или холодный и остраненный аналитик постиндустриального мира Стефан Кутюрье все же подпал под стереотипные представления о России как последнем бастионе интим! ной духовности?