Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Пульсовая диагностика

  Все выпуски  

Другая биология


 

С.В. Сперанский

Глава первая (Введение)
Сергей Владимирович СперанскийКомплекса неполноценности у меня нет. Зато есть другой, думаю, не менее мучительный: гигантский комплекс нереализованности. Я твердо знаю, что сделал в науке по крайней мере три тесно связанных между собой важных открытия, которые могут изменить (улучшить, разумеется) работу тысяч моих коллег, биологов-экспериментаторов, сделать менее трудоемкими и одновременно более надежными результаты их исследований. Более того: они могут улучшить здоровье и продлить жизнь населения планеты – каким именно образом, я буду обсуждать ниже. Притом мои открытия осуществлены уже очень давно: первая публикация на данную тему имеет возраст около сорока лет, а докторская диссертация, главный пафос которой составляют эти открытия, защищена более двадцати лет назад. Суть их мы изложим в следующих главах статьи. Расскажем также печальную (лично для меня – трагическую) историю неиспользования наших перспективнейших разработок. А также обсудим два важных вопроса, которые возникают всегда, когда что-то идет не так, как надо: кто виноват и что делать. Все собственно научные вопросы я буду излагать в самом общем виде, без подробностей, т. к. статья моя – популярная, а подробности эти страшно «заскучнили» бы текст и для многих сделали бы его нечитабельным. Но подробности, конечно, абсолютно необходимы для моих коллег, которые захотят компетентно оценить качество обсуждаемого интеллектуального продукта. Они смогут это сделать, прочитав соответствующие главы моей монографии «Да, скоро!», а также воспользовавшись списком литературы, приведенным в ее конце.

…В незапамятные времена (более сорока лет назад!), когда я готовился к торжеству по поводу успешной защиты кандидатской диссертации, я подготовил для сотрудников ленинградской лаборатории, где проходил целевую аспирантуру, лотерею подарков. К каждому подарку прилагалось шуточное стихотворение. Одним из подарков был набор матрешек. А стихотворение к нему было такое:

«Матрешек суть – модель науки:
Одну возьмешь – другая в руки.
Премилые, пресдобные,
Наукопреподобные».

Воистину, так!

В этой статье я рассмотрю очень бегло три матрешки, три открытия, помянутые в самом начале этой главы: первое, с которого все началось, когда я впервые увидел то, на что до меня НИКТО не обращал внимания. А я обратил, и это имело далеко идущие последствия. Это – самая большая матрешка, № 1, как ни странно – безымянная. Матрешка № 2, следующая сразу за № 1, и также достойная статуса самостоятельного открытия – разработанная мною методология медико-биологического эксперимента; и, наконец, № 3 – способ ускоренного гигиенического регламентирования токсикантов, возросший на основе моей методологии медико-биологического эксперимента. Его значение, степень новизны, потенциальные возможности, чрезвычайно велики, это также несомненное ОТКРЫТИЕ.

Разумеется, за тридцать лет от явления матрешки № 1 были еще и другие разработки, кроме названных. И так, в принципе, может продолжаться до бесконечности (точнее – пока тебя не прогонят на пенсию). Но в этой статье я хочу рассказать лишь о самом главном из сделанного мною в науке. А потому ограничусь этими тремя. О матрешках буду рассказывать в том порядке, в каком они открывались.

Глава вторая
Она, наверное, будет самой короткой. Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь обвинил меня в безудержном хвастовстве. «Ничего себе – другая биология! Это что же он о себе думает?» Поясняю: название моей статьи – цитата. В начале восьмидесятых, ознакомившись с моими публикациями, Влаиль Петрович Казначеев предложил мне выступить перед ведущими сотрудниками руководимого им Института Экспериментальной Биологии и Медицины (ИКЭМ), который впоследствии распался на дюжину, если не больше, самостоятельны институтов. Во вступительном слове он сказал, что предложенную мною методологию медико-биологического эксперимента можно по значимости сравнить с открытием слабых взаимодействий в области физики. И произнес те самые слова, которые я сделал заголовком своей статьи: «Это будет ДРУГАЯ БИОЛОГИЯ». Разумеется, данное высказывание не следует понимать буквально – в том смысле, что весь огромный комплекс дисциплин, входящих в понятие «биология» станет другим с принятием моей методологии. Подразумевалась конкретная ее область, пограничная с медициной: опыты на животных, имеющие целью перенос данных на человека. Вот эта область, действительно, стала БЫ другой. Увы, частица «бы» остается и сейчас, спустя четверть века после памятного мне доклада в ИКЭМе. Почему? Об этом мы еще поговорим во второй части этой статьи.

Глава третья
Эта глава – о матрешке № 1, т. е. о самом открытии, а не о последующих разработках, на нем основанных.

Мыши и крысы – ГЛАВНЫЕ подопытные животные для большого комплекса медицинских дисциплин: фармакологии, токсикологии, радиобиологии и т.д.

Опыты над ними дают не менее 95% той информации, которая потом используется в медицине. Все то, о чем здесь будет говориться далее, в равной степени относится и к мышам, и к крысам. Лично я работал почти исключительно с мышами. Белыми, специально выращенными для лабораторных экспериментов. Изучал действие на них токсических веществ (токсикантов) отравляющих воду, воздух, пищевые продукты (гигиеническая токсикология).

Все опыты на мышах и крысах, имеющие целью последующий перенос полученных данных на человека, осуществляются на основе принципа «прочих равных условий» для сравниваемых групп. То есть все, что только может влиять на состояние животных: количество и качество корма, температура, освещение, влажность и т.д. – должно быть для этих групп строго одинаковым. Кроме того фактора, действие которого изучается. Каждой группе животных предоставляется отдельная полиэтиленовая ванночка. Эти ванночки СТАНДАРТНЫ, они похоже друг на друга, как капли воды. А различными могут быть исследуемые факторы, режимы воздействий, длительность опытов, определяемые функциональные показатели, приемы статистической обработки результатов. Но если соблюдается принцип прочих равных условий, то все обнаруженные отличия между группами (если они достоверны, конечно) можно с уверенностью отнести за счет действия исследуемого фактора. Так считалось. Но вот было ли так?

Сколько я себя помню в своей науке, там постоянно стоит стон, вопль о плохой воспроизводимости медико-биологических экспериментов. Тот же фактор (исследуемое воздействие) у одного автора оказывает мощный высоко достоверный эффект. К тому же – многогранный, не по одному, а по целой группе определявшихся показателей. Другой же автор не видит вообще никакого эффекта.

И такое случается далеко не редко. Это приводит к необходимости постоянных проверок и перепроверок экспериментальных данных, к драматическим ситуациям («Я все делал правильно, а мне не верят!»), к огромному дополнительному расходу времени и денег.

Что-то не так в установленном порядке… Но что?..

Много раз мне доводилось проводить исследования на мышах по той схеме, которую я только что пунктирно обозначил.

Подготовка к опыту начиналась с того, что из большой емкости, так называемого «транспортного ящика», где содержатся вместе сотня, а иной раз и несколько сотен мышей, я формировал две, три или четыре группы по 10 животных в каждой, (в зависимости от того, какой опыт запланирован). Эмпирический факт: в больших сообществах мыши, особенно молодые, живут дружно, калечащие драки среди них исключено редки. Все животные чистенькие, беленькие, для меня, экспериментатора, очень похожие. Хотя на самом деле у каждой из них – свой характер, да и по любому измеряемому показателю они непременно будут различаться.

Как только я помещал каждый десяток мышей в свою ванночку, они мгновенно образовывали один подвижный пищащий клубок. Это была драка, выяснение, кто есть кто, установление иерархии аналог наших выборов. А назавтра (или через два- три дня) я приходил в виварий, чтобы начать уже собственно эксперимент с воздействием исследуемых факторов и определением функциональных показателей.

И вот тут-то, сорок лет назад, произошла, как я теперь считаю, ГЛАВНОЕ СОБЫТИЕ В МОЕЙ ЖИЗНИ. Я обратил внимание на то, что четыре группы мышей, которым, казалось бы, надлежало быть неотличимыми друг от друга (исследуемые факторы ни на одну из групп еще не действовали) явно и резко различались между собой. Просто по внешнему виду. В одной из групп животные выглядели примерно как в большом сообществе «транспортного ящика» – вполне благополучно, без видимых следов от недавних «выборов». А в другой они были окровавленными, ежеминутно конфликтовали между собой, метались по ванночке в явно стрессированном состоянии. Контраст между этими группами был разительным. Состояние еще двух групп было промежуточным между этими двумя крайними вариантами.

Простое элементарнейшее НАБЛЮДЕНИЕ, подтверждение которого я получал впоследствии многократно. А ведь из него с непреложностью вытекало, что представление о «прочих равных условиях» для сравниваемых групп (кроме действия исследуемых факторов) – совершеннейший миф. Было ясно, что в принятой повсеместно (уже на протяжении двух веков!) форме опытов не учитывалось нечто чрезвычайно важное. И что это «нечто» может грубо исказить выводы экспериментаторов о влиянии на организм животных изучаемых воздействий.

Наблюдение, о котором я только что рассказал, было настолько красноречивым, что я понял: надо бить в набат и коренным образом менять порочную практику экспериментов с «мелкими лабораторными животными», мышами и крысами, которая постоянно приводит к огромному уровню информационного шума: ложных заключений об эффективности исследуемых воздействий. Реальный масштаб этого шума был позднее изучен мною в специальном длительном эксперименте. Оказалось, что при традиционной форме эксперимента (каждая группа – в отдельной ванночке), где ни на одну из групп не действовал никакой исследуемый фактор (в обычном понимании этого слова) достоверных отличий между группами было в четыре с лишнем раза больше, чем предсказывает вариационная статистика. А ведь каждый факт такого отличия (между контрольной и подопытными группами) трактуется как проявление действия исследуемого фактора. Легко представить, к какому количеству ошибочных заключений это может привести! И ведь действительно приводит.

А вот объяснение того наблюдения, которое дало старт к разработке моей авторской методологии медико-биологического эксперимента никаких специальных знаний не требует. Оно понятно любому школьнику. Даже начальных классов.

Кому не известно такое понятие как ЛИЦО КОЛЛЕКТИВА? Я, например когда преподавал в ВУЗе, твердо знал: вот в этой группе вести занятие – одно удовольствие, все студенты спокойные, приветливые, работящие… С ними и пошутить можно ко всеобщему удовольствию, и за лабораторную работу можно не беспокоиться – пройдет без запинки… (Я работал тогда ассистентом на кафедре физиологии семипалатинского мединститута). А в другую группу идешь, как на казнь – эти паршивцы только и ждут чтобы сделать какую-нибудь пакость. Здесь ты должен быть застегнут на все пуговицы. Шутить? Не вздумай – это дорого тебе обойдется… И конечно, опыт будет сорван, тебе же за это придется отвечать перед кафедральным начальством. А ведь никто не отбирал специально в одну группу хороших студентов, а в другую – плохих. В среднем они, эти группы, должны быть одинаковыми, или, во всяком случае, очень похожими. Но ведь ничего подобного! Ибо кроме отдельных индивидуальностей, составляющей группу, в ней непременно возникает надиндивидуальная общность, которая как раз и называется «лицом коллектива». И метафорические «лица» различных коллективов могут отличаться друг от друга не меньше, чем сугубо материальные лица отдельных индивидуумов.

А у мышей? Боже, как мы высокомерны, полагая, что собранные в различных ванночках группы так и останутся в среднем одинаковыми! Как будто это – разноцветные шарики, каждый из которых пребывает в том же цвете неограниченно долго. Если, конечно, соблюдать «прочие равные условия». Да эти условия – тьфу, совершеннейшая мелочь по сравнению с куда более могущественными причинами, вызывающими расхождение групп.

А ведь у каждой мыши свой характер. В этом они вполне подобны нам, людям. Я уже упоминал, что как только экспериментатор создаст обособленную группу животных, в ней немедленно осуществляются «выборы», в итоге которых устанавливается жесткая иерархия. У мышей она линейная. Мышь № 1, «мышиный король», имеет право в дисциплинарном порядке укусить любую другую мышь, а его никто тронуть не может. Мышь № 2 имеет право укусить любую мышь, кроме «короля». И так – до последнего изгоя, которого все кусают. (Кстати, у крыс иерархия более сложная, которая получила наименование «царь и визирь». Животное № 1 – самая сильная, крупная, темпераментная крыса – всех раскидала, доказала свое право на власть. А № 2 может быть маленькой и физически слабой. Но это – самая умная крыса. И попробуй только кто-нибудь ее тронуть – будет иметь дело с королем).

Но возвращаюсь к мышам. Если в группе «мышиным королем» стала физически сильная мышь (это – обязательно), достаточно агрессивная (это – тоже важно), но при этом спокойная, уравновешенная, которая правит мудро, без крайней надобности никого не кусает, то в этом сообществе все мыши будут счастливы, и могут прожить в среднем едва ли не двойной срок, отпущенный им Природой. Это уже я говорю на основе собственного немалого опыта. А в другой группе «Королем» станет мышиный Гитлер или Чикатилло, который наслаждается своей властью и кусает всех подряд. А ему еще вдобавок начинают подражать его подданные. И жизнь в этом сообществе становится сущим адом. Все как у людей…

Иной раз и труп обнаруживается растерзанной мыши, у которой еще вчера не было никаких признаков болезненного состояния. Но чем-то не угодила она своему высокому начальству. И вот на фоне таких возможных отличий между группами нужно обнаружить (вычленить) действие исследуемого фактора (токсиканта, например). Когда другой фактор, социальный, не контролируемый экспериментатором, может оказаться во много раз сильнее, чем исследуемый.

Но… все-таки обнаруживают, вычленяют. Через жуткий шум, многочисленные проверки и перепроверки, дополнительные формы эксперимента, телега все же движется. Хотя ох, как дорого в итоге обходится каждый ее шаг, каждая крупинка проверенной информации.

Глава четвертая

Читатель вправе ждать, что в этой главе я займусь «матрешкой № 2» – из тех четырех, которые были обещаны выше, а именно – разработанной мною методологией медико-биологического эксперимента. Но нет: с ней я пока подожду, а сейчас поговорю об одной загадке, обсуждение которой выходит далеко за пределы нашей конкретной тему медико-биологического эксперимента.

…Вот стоит на плите (или на костре) кастрюля с супом. Когда суп закипает, крышка на кастрюле начинает подпрыгивать. Все! Перед нами готовая модель всех на свете паровых двигателей. Но вот вопрос: почему эти двигатели были изобретены лишь в девятнадцатом веке, а не в шестнадцатом, к примеру, или даже пять тысяч лет назад? Умственные способности людей за это время не изменились. И достаточно было ОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ на планете обратить внимание на поведение крышки от кастрюли и подумать: «А ведь можно приспособить пар для работы различных механизмов!» И поплыли бы пароходы по морям и океанам за сотни или даже за тысячи лет до того, как это произошло в нашей реальной истории.

А вот мой случай. Я задавал вопрос десяткам моих коллег, работающим с мышами и крысами: «А бывало так, что вскоре после формирования групп и расселения по ванночкам вы видели совершенно бесспорные, грубые отличия в состоянии животных МЕЖДУ ГРУППАМИ – без всяких измерений, просто на глаз?» Все без исключения отвечали: «Да, бывало». «Так как же вы, увидев ТАКОЕ, назначали одну из групп контрольной, а другую – подопытной, когда было ясно как дважды два, что этого делать нельзя?»

Вот на этот второй вопрос не мог ответить никто. Некоторые, правда, говорили, что ведь «не принято» обращать внимание на внешние отличия в состоянии только что сформированных групп. Но ведь это – не ответ, а всего лишь отговорка.

Вы подумайте какой парадокс: два века тысячи исследователей, среди которых, наверняка, были умнейшие люди, и даже лауреаты Нобелевской премии, ВИДЕЛИ явление чрезвычайной важности и в то же время как бы НЕ ВИДЕЛИ, т. е. не обращали на него внимания. А вот если бы обратили, и приняли соответствующие меры, то… «это была бы другая биология» уже две сотни лет назад, когда вырабатывались правила работы по изучению действия различных факторов в опытах на животных.

Я могу поклясться на Библии, что НЕ СЧИТАЮ себя величайшим гением всех времен и народов. Манией величия не страдаю – даже в малой степени. Совершенно уверен, что среди тысяч экспериментаторов, не обративших внимания на разительные, подчас, отличия в состоянии территориально обособленных групп животных (без каких-либо внешних воздействий!) было множество исследователей, более умных, опытных, талантливых, чем я.

Но вот почему-то именно мне БЫЛО ДАНО увидеть и осознать факт величайшей важности. И сделать из него далеко идущие выводы.

БЫЛО ДАНО – вот ключевые слова! С ними я хочу выйти на широкое обобщение, оно тоже было мне ДАНО.

Когда мы говорим об ОТКРЫТИИ, – то подразумеваем: что-то было закрыто – до поры, до времени, а потом перестало быть таковым. В процессе открытия. Позволительно спросить: кем (или чем) было закрыто? Ну, бывают случаи, когда на этот вопрос можно ответить на уровне здравого смысла, без всякой мистики. Недостаточным знанием предмета, к примеру. Работали, изучали этот предмет, накапливали информацию – и вот закономерный результат: открытие. Но нас интересует не это, а факт удивительной слепоты великого множества людей, не видящих очевидного. Утверждаю: в рамках здравого смысла, материалистических представлений, или, что то же самое: ньютоно-картезианской парадигмы, этот факт объяснить невозможно.

Перекидываю мост между тем, что открылось Стефенсону (или Ползунову, вопрос о приоритете меня сейчас не занимает) и мне, совсем в другой области. Эти два эпизода в ПРИКЛЮЧЕНИЯХ МЫСЛИ человечества объединяет игнорирование очевидного, которое никак не может быть случайным. А следовательно, должно быть оценено как проявление чьей-то воли. Внешней, по отношению к нам, людям. Доброй или злой (по нашим понятиям) сказать трудно. Но сам факт наличия такой воли лично для меня несомненен. А то, как себя эта воля проявляет, я бы назвал ФЕНОМЕНОМ ЗАКРЫТИЯ. Он действует в течение какого-то времени, а потом снимается. Применительно к медико-биологическому эксперименту на мышах и крысах он действовал около двух веков. А потом ОНИ решили: «Хватит, пожалуй». Тут я попался ИМ под руку и поднял крик: «Так работать нельзя!»

Мог попасться кто-нибудь другой, не исключено, что более достойный. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы УВИДЕТЬ ОЧЕВИДНОЕ. Но это произойдет только тогда, когда будет снято действие ФЕНОМЕНА ЗАКРЫТИЯ. А уже если оно произойдет (не важно, через кого), то последствия состоявшегося ОТКРЫТИЯ могут быть колоссальны. (Увы, только могут быть, но необязательно БУДУТ. Однако, это я забегаю вперед, ставлю телегу впереди лошади. Вопрос о СУДЬБЕ открытия – особый, им я еще займусь).

Я понимаю: двух примеров* недостаточно, чтобы убедить мир в реальности «феномена закрытия», а также во внешнем по отношению к нам людям, его характере. Они, эти примеры, только дают мне право поставить на обсуждение данную гипотезу. Однако лично я не сомневаюсь (это уж на моей совести), что исследователи в самых разных областях знания число таких примеров умножат. Стоит только им посмотреть в эту сторону. Делаю заявку на открытие феномена закрытия!

Понять ИХ логику (когда, и что, и на какой срок ОНИ считают нужным закрывать, а главное – зачем?) я не могу. И даже не пытаюсь. Может быть это – одна из форм ИХ эксперимента над нами, людьми. Возмущаться этим у нас не больше прав, чем у мышей и крыс, с которыми мы экспериментируем.

…Хотя стишок о матрешках вроде бы шуточный, эта метафора очень глубока и я бы даже сказал – бездонна. Думаю, что это – тот же фрактальный принцип конструкции мироздания, который все яснее проступает во всех познаваемых нами явлениях. Только терминология различается, но это – не так уж важно.

Так какой же номер матрешки присвоить заявленному мною открытию ФЕНОМЕНА ЗАКРЫТИЯ? По рангу он никак не ниже, чем тот, который идет у нас под номером один в системе знаний, относящихся к медико-биологическому эксперименту. Но сам он относится к другой системе – о законах тонкого мира, внешних воздействий на сознание человечества, которые самодовольная материалистическая наука начисто отрицает. Что же: «От меня вам пирожок – ну-ка, съешь его, дружок!» А уже о номере матрешки в этой системе знаний, я думаю, говорить преждевременно: слишком мало мы знаем о законах тонкого мира. Думаю, что феномен закрытия – одна из крупиц этого знания.

Ну, а теперь – об обещанной матрешке № 2 в системе знаний о медико-биологических экспериментах.

Я поклялся в этой статье не приводить технологических подробностей, оскучняющих повествование и требующих длительных разъяснений. Следуя этому принципу, излагаю в одной фразе САМУЮ СУТЬ разработанной мною методологии:

ПРИ ИССЛЕДОВАНИИ ВЛИЯНИЯ РАЗЛИЧНЫХ ФАКТОРОВ В МЕДИКО-БИОЛОГИЧЕСКОМ ЭКСПЕРИМЕНТЕ НА МЫШАХ И КРЫСАХ ВСЕ СРАВНИВАЕМЫЕ ГРУППЫ ЖИВОТНЫХ ДОЛЖНЫ НАХОДИТЬСЯ НА ОДНОЙ ТЕРРИТОРИИ, ОБРАЗУЯ ОДНО СООБЩЕСТВО.

Вот и все!

Эта суть настолько проста, что трудно поверить в ее исключительную значимость. Чтобы в век генной инженерии и нанотехнологий, требующих высочайшего уровня технического обеспечения, столь крупное открытие валялось под ногами у всех на виду… Да не может быть такого!

Согласен. В соответствии со здравым смыслом и всей нашей привычной логикой, такого, действительно, быть не может. Однако, есть.

Подчеркну при этом, что я изложил здесь именно СУТЬ методологии, а не саму методологию как таковую. Изложение же ее во всем объеме потребовало бы подробного описания технологических деталей реализации, которых мы здесь приводить не будем. В итоге ряда мер осуществляется существенное сближение групп практически по всем определяемым показателям. На фоне же такого сближения резко повышается чувствительность всех конкретных методов исследования – до двух порядков, т. е. в сотню раз, и снижается уровень информационного шума* – примерно на порядок. А это уже столь существенно, что оправдывает название нашей статьи: «Другая биология». Реализуется мечта всех экспериментаторов: надежно обнаруживать действие исследуемых факторов при как можно меньшей их интенсивности.

Вот такой подарок им, экспериментаторам, от меня лично.

Огромным достоинством предложенной нами методологии я считаю возможность учета влияния исследуемых факторов на продолжительность жизни мышей. При традиционной методологии ее, этой возможности, фактически не было, так как для групп животных, расселенных по отдельным ванночкам, даже двухкратное различие в средней продолжительности жизни – не такая уж редкость. Без всякого внешнего воздействия, разумеется.

А что может быть важнее ЭТОГО ПОКАЗАТЕЛЯ? Его значимость перекрывает таковую для всех прочих оценок, вместе взятых. Правда, есть тут одна трудность, которую ни обойти, ни объехать. Опыты с оценки влияния факторов на продолжительность жизни чрезвычайно длительны.

Легендарный китайский препарат лаоджан имеет репутацию эликсира долголетия. Однако никто не проверял этого в объективном эксперименте. До меня. Я эту репутацию подтвердил. Но длительность эксперимента составила в этом случае два с половиной года. Ведь надо было дождаться естественной гибели последней мыши! А она прожила примерно тройной средний срок жизни для контрольных животных (еще две – из десяти – двойной).

Других примеров приводить не буду, но результаты бывали, подчас, столь же яркими и высоко достоверными.

Глава пятая
В этой главе я опять отклонюсь от строгой последовательности представления моих матрешек. Никак не хотят они подчиняться военной дисциплине…

Ганс Селье, автор теории стресса (учения о неспецифических реакциях организма) так рассказывает о моменте зарождения своей концепции. Сам он не считает этот момент ОТКРЫТИЕМ, а лишь толчком к последующим открытиям. Я же полагаю, что именно это и есть главное открытие – в точном соответствии с этимологией данного слова (открылись глаза и увидели то, чего не видели раньше). Это – матрешка № 1, внутри которой все остальные, сколько бы их ни было, хотя о ней подчас забывают, восхваляя последующие вторичные и третичные открытия, которые у всех на виду.

Селье учился на третьем курсе Мединститута (или медицинского факультета Университета) и присутствовал на демонстрации больной.

Профессор говорил студентам: «Обратите внимание на желтушность склер, на тонографию сыпи… (он продолжал перечисление специфических симптомов конкретной болезни), а вот жалобы больной на головную боль, сонливость, потерю аппетита оставьте без внимания, ибо они характерны для любых заболеваний».

И тут Селье возмутился: почему это я не должен обращать внимание на самые общие симптомы любых заболеваний? Из этого возмущения родилось и успешно развивается по сей день одно из крупнейших направлений современной медицины. А так как Селье в это время уже специализировался по эндокринологии, то исследование неспецифических реакций он стал осуществлять с эндокринологических позиций (открытие знаменитой системы гипофиз – надпочечники и много еще чего). Но вот – поразительный факт: упомянув со слов профессора о потере аппетита как об одном из неспецифических симптомов, Селье тут же о нем забыл. И этим проявлением самых разных болезней никогда не занимался.

А вот я занялся. И с немалым успехом*.

Это как раз и будет обещанным рассказом о матрешке № 3, – разработке способа ускоренного регламетирования токсикантов. Об этом – в следующей главе.

Глава шестая
И вот сейчас я признаюсь в пламенной любви (до гроба!) к… разработанному мною методу фракционного голодания белых мышей.

Конечно же, задумывая этот метод, я полагал, что он будет полезен для биологов-экспериментаторов и, в частности, для моей работы в области гигиенической токсикологии. Но ТАКОГО успеха, который грянул, видит Бог, не ожидал. Я получил во много раз больше того, на что смел надеяться.

Кстати, выстраивая СВОЮ ЛОГИКУ в те далекие времена (около сорока лет назад), я, скажу честно, о Селье не думал. Это потом, много лет спустя, я обнаружил, что как бы подобрал подброшенную тем профессором идею, которую сам Селье на бегу обронил. А то – красивая бы преемственность получилась! Не уверен, однако, что реальная. Хотя… кто может отвечать за свое подсознание. Может быть, оно подсказало…

Итак, отправная точка состояла в том, что пищевое поведение (снижение аппетита или же, напротив, его увеличение) является сугубо неспецифическим симптомом любого заболевания. Значит, его важно учитывать при оценке действия самых разных факторов. Как именно? Очень просто – взвешиванием подопытных животных.

В этом, кажется, нет решительно никакой новости. При исследовании самых разных воздействий их влияние на вес животных непременно входит в обойму измеряемых показателей. Но КАК? Во всех работах по токсикологии и фармакологии, которые мне доводилось читать, животных взвешивали не раньше, чем через сутки после воздействия фактора (или начала серии воздействий). А ведь масса тела – один из показателей гомеостаза, т. е. таких, которые после воздействия стремятся как можно скорее вернуться к прежнему уровню. Вот и была у массы тела слава показателя грубого, который меняется только при воздействиях типа удара обухом по голове. А вот если бы перейти к измерению массы при интервалах, измеряемых часами… Да еще при смене голоданий и насыщений… да еще на фоне нашей методологии, увеличивающей чувствительность всех методов исследования… да еще при сопоставлении данных не в отдельных временных точках от начала воздействия, а по расхождению кривых за некоторый период… вот тогда все это в совокупности должно резко повысить чувствительность и информативность метода.

Я разработал двадцатидевятичасовый стандарт голоданий, насыщений и взвешиваний (два периода голодания, два – насыщения, десять определений массы тела – суммарно для каждой из сравниваемых групп). Для групп, не подвергавшихся никакому воздействию, кривые изменения массы были столь близки, что их оказывалось трудно, почти невозможно изобразить на одном графике – так они «слипались». Мы пронормировали их расхождение по интегральному динамическому показателю, т. е. оценили, что бывает при отсутствии воздействия на каждую из групп, а что следует считать уже достоверным показателем эффекта.

Теперь оказалось возможным оценивать действие токсикантов. По порогу, определенному методом фракционного голодания (так я его назвал, о чем уже упоминал в начале этой главы).

Что из этого вышло, я расскажу после скучноватого, но абсолютно необходимого отступления.

Начну с того, что напомню читателям: я сорок лет получал зарплату за работу в области гигиенической токсикологии. Естественно, ее задачи становились моими задачами.

А главной задачей гигиенической токсикологии во все времена было гигиеническое регламентирование, обоснование так называемых предельно – допустимых концентраций вредных веществ в воде, воздухе, пищевых продуктах. В моем случае «узкая специализация» – в воздухе рабочей зоны, то есть – на производстве. ПДК должна быть такой, чтобы в случае ее не превышения человек, проработав до ухода на пенсию, не претерпел бы от действия токсиканта никакого ущерба для своего здоровья. Ну, конечно, все это – условно, ПДК в реальной жизни постоянно превышаются, однако они дают некую точку отсчета, позволяющую сравнить между собой опасность загрязнения воздуха различными токсикантами на низком уровне.

Полная схема обоснования ПДК включает множество компонентов, в том числе – хронический эксперимент, когда подопытные животные, как минимум – двух видов (обычно – мыши и крысы) ежедневно отравляются разными концентрациями токсиканта в течении нескольких месяцев. Излагать подробности я не буду, но дам такой ориентир: обоснование одного норматива требует не менее двух человеколет работы.

По этой причине с самого зарождения гигиенической токсикологии множество людей трудилось над разработкой ускоренных методов обоснования ПДК. Не очень успешно, честно сказать. Разные способы ускоренной оценки (а их было множество) давали уровень корреляции с определением ПДК «по полной программе» не более, чем 0,78. Те, кто знаком с корреляционным анализом, поймут, что это – очень грубое приближение, которое допускает ошибки в десятки, и даже сотни раз – по сравнению с концентрациями, принятыми за истинные (определенные в БОЛЬШОМ комплексе экспериментов). Вот на этом фоне я занялся разработкой своего способа ускоренного определения ПДК р. з. (аббревиатура «р. з.» – «в воздухе рабочей зоны»).

После этого отступления возвращаюсь к нашим опытам. Методом фракционного голодания мы стали определять ПОРОГИ действия токсикантов для веществ, у которых уже были утверждены законодательно ПДКр.з. – на основе полной программы исследований, о которой я только что рассказывал. Порог – это наименьшая доза, которая обусловливает обнаружимый данным методом эффект, тогда как еще меньшая уже не вызывает достоверных отличий от контроля. При этом мы вводили исследуемые вещества внутрибрюшинно.

Первое, что мы констатировали, это – чрезвычайно высокую чувствительность метода. Эффект обнаруживался на уровнях, соответствующих ПДКр.з., а подчас даже еще более низких. То есть токсиканты в микродозах, которые при многолетнем ежедневном воздействии не вредили здоровью людей (по определению), уже вызывали реакцию мышей, обнаружимую нашим методом. Это изумляло, казалось фантастичным. Легчайшее дуновение ЧЕГО-ТО (совсем не обязательно токсикантов, они просто попались мне под руку в связи с принадлежностью к токсикологическому ведомству) – и организм откликается! А этот отклик улавливается методом фракционного голодания.

Но сама по себе высокая чувствительность метода еще не была успехом в плане моего поиска. Я ведь хотел разработать ускоренный способ определения ПДК. А поэтому стал накапливать данные по различным токсикантам. В конце этих исследований их число достигло тридцати четырех. На основе определения порогов методом фракционного голодания и очень простеньких расчетов по предложенным мною формулам, оказалось возможным сравнить «мои» ПДК с теми, которые были обоснованы по полной программе, и каждая из которых стоила (напоминаю) не менее двух человеколет работы.

И вот тут явилось полноформатное чудо. «Мои» ПДК практически совпали с теми, над которыми трудились десятки лабораторий, оснащенных современным оборудованием и специалистами разного профиля: химиками, биохимиками, патоморфологами, физиологами, мастерами по наладке и ремонту приборов – и т. д., и т. п. И главной целью их больших коллективных трудов было обоснование ПДК, той цифры, которая вобрав в себя результаты длительных и многогранных исследований рассматривалась и обсуждалась опытнейшими профессорами (аксакалами!) и в итоге, подчас после бурных дискуссий, ПРИНИМАЛАСЬ этим уважаемым синклитом и становилась законом.

И вот с этой глыбой, внутри которой чего только ни наворочено, я сравниваю свою песчинку – итог недельной, ну – двухнедельной работы одного лаборанта с одним только прибором – обыкновенными весами. И оказывается, что итоговые цифры (величины ПДК) в этих двух случаях практически совпадают! Об этом свидетельствует коэффициент корреляции 0,95 (по тридцати четырем парам сравниваемых величин).

Этот факт говорит о том, что отныне (страшно сказать!) для обоснования ПДК совсем не нужно проводить весь тот огромный объем исследований, который осуществлялся раньше. Того же результата можно достигнуть в сотню раз быстрее и дешевле*.

Это был не просто «успех» – настоящий ТРИУМФ. Мой звездный час. Впору было возгордиться. Этим результатом я горжусь и сейчас. Но я не знал тогда глубочайшей народной мудрости: СЛИШКОМ ХОРОШО – ТОЖЕ ПЛОХО. Может быть, слышал краем уха, но не придавал значения. Зато теперь прочувствовал сполна. Однако тут я снова забегаю вперед. Об этом еще будет речь в последующих главах. В них я изменю жанр своего повествования: из научно-популярного он станет публицистическим. Отношения между людьми потеснят отношения между белыми мышами. Надеюсь, это не ослабит внимания читателей.

Глава седьмая
…И вот, наконец, я выхожу из подполья, где тихо работал, не сообщая до поры о своих сенсационных результатах. Предстаю в Москве перед судом высокого токсикологического начальства. Докладываю – и чувствую какое-то странное веселье. Смешки. Ну, не может же быть такого! Чтобы какое – то там взвешивание в итоге дало такой же результат, как определение множества показателей (до сорока!) в ходе хронического эксперимента плюс еще применение дополнительных форм опыта, о которых я здесь рассказывать не буду, да и к тому же еще использование не одного, а двух или даже трех видов лабораторных животных.

Вопрос из аудитории: «Где Вы видели, чтобы животных взвешивали суммарно?» Я отвечаю: «Нигде не видел, но если я занимаюсь наукой и считаю, что это целесообразно, то я просто обязан такой прием применить. А насколько это оказалось оправданным, судите по представленным результатам». На этом первом обсуждении мне было ясно, что судьи мои не поверили моим данным. Но может быть именно поэтому были настроены благодушно, и когда отсмеялись, а я кончил доклад, то приняли такое решение: если не менее, чем в трех лабораториях, притом – не мною выбранных, а ими назначенных, подтвердят мои результаты, т. е. практическое тождество ПДКр.з. обоснованного по полной программе и исчисленного на основе метода фракционного голодания. то они рекомендуют мой метод к применению, а диссертацию к защите. На том и порешили. Проверяли мой метод в ПЯТИ лабораториях. Во всех пяти получили результаты в пределах заявленной мной ошибки. Нервов это стоило, пожалуй не меньше, чем при охоте на львов. При каждой проверке думаешь: а вдруг ошибка окажется больше, чем допустимо? И все пропало…

Об одной лаборатории (не будем ее называть) я знал, что она очень-очень слабая, все у них из рук валится. Коллеги мне сочувствовали: уж они-то непременно что-нибудь напутают… И – как в воду смотрели. Мне присылают их отчет из Москвы: огромное расхождение! Но! – сотрудники этой лаборатории, слава Богу, прислали первичный материал, протоколы опытов. Я их читаю и нахожу арифметические ошибки в расчетах. Когда их исправляю, все становится на свои места. Еще одно подтверждение.

Мои шефы выполнили свое обещание. После пятикратной проверки рекомендуемого мною способа ускоренного гигиенического регламентирования токсикантов они представили его на утверждение МЗ РСФСР и этот способ был утвержден за подписью зам. министра К.И. Акулова 8 октября 1981 г.

Совсем недавно, всего 27 лет назад. Это был официальный документ. Правда моим способом было разрешено обосновывать не ПДКр.з., а лишь временные нормативы, так называемые ОБУВы (ориентировочные безопасные уровни воздействия), но я воспринял это как грандиозную победу. И путь к защите докторской диссертации был открыт.

Как выяснилось позднее, я ликовал преждевременно. ГЛАВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ было впереди.

Глава восьмая
Эта глава – о защите моей докторской диссертации (в Ленинградской Военно-Медицинской Академии).

«ВЫ ВСЕ РАБОТАЕТЕ НЕПРАВИЛЬНО.

Я НАУЧУ ВАС, КАК НАДО РАБОТАТЬ.

Нет, конечно, я никогда не говорил своим коллегам таких слов. Но ведь они – не дураки, –глубокоуважаемые члены Ученого Совета, собравшиеся на защиту моей докторской диссертации. Они прекрасно понимали, что эти слова ПОДРАЗУМЕВАЮТСЯ, витают в воздухе. А это оскорбительно для каждого из присутствующих. Ситуация – опаснейшая, мне могут (должны, казалось бы) этого не простить. Но происходит чудо: ПРОЩАЮТ! Даже дискуссии фактически не возникает. А результат голосования – двадцать «за», два – против. Двое все-таки не простили…

Но как объяснить это чудо? Я думаю, очень просто: тем, что на моей стороне была ИСТИНА. Притом – в обнаженном виде. Этот последний момент очень важен. Будь она под покровами, можно было бы сомневаться: а вдруг это кто-то другой. Тут же требовалось единственное: верить своим глазам. И чудо свершилось.

Победа? На данном этапе – всего лишь. Искомую степень я получил. Но это – такие пустяки по сравнению с тем, что могло бы произойти, если бы мне удалось ВНЕДРИТЬ разработанную мною ИНУЮ МЕТОДОЛОГИЮ медико-биологического эксперимента, чем та, которая практикуется во всем мире уже на протяжении двух веков…

Глава девятая
Ну, защита докторской диссертации, конечно, важные событие для меня лично. Но гораздо важнее – как двигалось мое ДЕЛО. Об этом и будет рассказ в настоящей главе.

Как известно, в Прибалтике капитализм начался несколько раньше, чем в других республиках Советского Союза. Вскоре после публикации утвержденных рекомендаций ко мне прибыли представители крупной фирмы в Риге и заказали за очень хорошую плату обоснование пяти гигиенических регламентов (пусть хотя бы временных) на токсиканты, которые могли попадать в воздух рабочей зоны при функционировании производства. Им, рижанам, это было позарез необходимо, чтобы ОТКРЫТЬ ПРЕДПРИЯТИЕ – не имея нормативов, они по закону не могли этого сделать. Я очень быстро, менее чем за 2 месяца, провел с своей помощницей необходимые опыты (по всем правилам, изложенным в рекомендациях)* и отправил их верховному токсикологическому начальству. Стали ждать ответа. По писанным правилам так называемой Секции, в которой рассматриваются материалы по обоснованию ПДК и ОБУВов , это рассмотрение должно быть завершено не позднее, чем через 3 месяца после получения материалов. Проходят полгода, год – ответа нет. Рижане из себя выходят, засыпают Секцию телеграммами, пытаются жаловаться, в вышестоящие инстанции, предлагают (по слухам, разумеется) крупные взятки – только утвердите, наконец, обоснованные нормативы! Ничего не помогает. «Так много работы… не успеваем…»

Два года спустя (!) я получаю из Москвы машинописный листок с обрезанной подписью, в котором сообщается, что все пять обоснованных мною регламентов отвергаются. На обоснование такого решения по каждому токсиканту отводится одна – две фразы (все пять «отводов» уместились на неполном листе).

Я читаю эти лаконичные тексты и не верю своим глазам – насколько странными, дикими, ни на что не похожими, представляется мне основания для «отводов». Приведу один только пример, который кажется должен быть понятен любому неспециалисту. Они пишут: «Мы не можем принять рекомендованный Вами норматив ввиду слишком большого расхождения между ним и среднесмертельной дозой при пероральном поступлении яда» (т.е. при скармливании его мышам). Я ИМ пишу: «Да Вы посмотрите паспорт данного вещества. Там черным по белому написано, что оно чрезвычайно плохо растворяется в воде. Следовательно, при скармливании с пищей оно транзитом пройдет через желудочно-пищевой тракт, не причиняя никакого вреда. А вот когда окажется в воздухе тогда – то и может проявиться его токсичность! Которую я и выявил. И Вы на этом основании отводите норматив? Я ничего не понимаю!» И в том же духе пишу по каждому веществу. И добавляю к этому, что если способ утвержден, то основанием для отвода конкретного норматива может быть только нарушение правил его определения, а не какие-либо соображения о том, чего можно было ожидать. Не приняв рекомендуемые регламенты, Вы нарушили самими Вами же установленные правила игры.

Вот такое письмо пишу я ИМ, пылая возмущением и недоумением. Никакого ответа от них, разумеется, не было. Тогда я, действительно, недоумевал, в чем дело. Однако по размышлении зрелом, мое недоумение постепенно рассеивалось, пока вся ситуация в целом не стала для меня кристально ясной. С возмущением дело обстоит несколько сложней, о нем я поговорю чуть ниже.

Объяснение всех «странностей» моей истории великолепно укладывается в четыре слова, которые я уже процитировал в шестой главе: СЛИШКОМ ХОРОШО – ТОЖЕ ПЛОХО.

Если бы я предложил метод определения ПДК, уменьшающий расход времени и средств в 2–3 раза, может быть, даже в 5 раз, меня бы носили на руках и, конечно же, повсеместно этот метод внедряли. Но в сто раз – это страшно. Гигиеническим регламентированием заняты десятки лабораторий, сотни (если не тысячи) научных сотрудников, не считая обслуживающего персонала. И что всем им искать другую работу, если можно обойтись всего–навсего ВЕСАМИ плюс единственным видом лабораторных животных – белыми мышами? Если нет необходимости в рабском воспроизведении «натуральных» условий отравления – на тех самых уровнях, которые непосредственно интересуют специалистов в области гигиенической токсикологии?

Конечно, многое осталось бы для исследования и кроме проблемы регламентирования: в частности, выяснить, как действуют токсиканты, в сочетании с другими неблагоприятными факторами, а также выяснение конкретных механизмов интоксикаций. Но главный стержень многосложной деятельности гигиениста – токсиколога превратился бы в сущую безделицу, и едва ли самые структуры токсикологической службы выдержали бы такую перестройку без серьезных потерь. А значит, ЭТОГО ДОПУСТИТЬ НЕЛЬЗЯ. Вот совершенно ясное, недвусмысленное объяснение «странного», как мне казалось когда – то, поведения моего высокого токсикологического начальства.

Случай серый: клановый интерес поставлен выше общечеловеческого. Это прискорбно. Но ведь это, увы, происходит в самых разных областях на каждом шагу. даже примеры приводить не хочется: любому читателю достаточно просто оглянуться вокруг, чтобы набрать их огромный ворох.

…Когда на листке без подписи были отвергнуты абсолютно необоснованно все пять предложенных мною гигиенических регламентов, Это был ПРИГОВОР. Ясно, что если у автора метода обоснованные им регламенты (в полном соответствии с методическими рекомендациями, утвержденными МЗ!) не приняты, то никому другому не стоит даже пытаться идти по пути такого автора. «Лежит на нем камень тяжелый, / Чтоб встать он из гроба не мог». Это я понял уже тогда, и больше не рвался что-либо доказать. Плетью обуха не перешибешь.

Сначала я был полон негодования и говорил всякие нехорошие слова. Но потом… сколько-то подобрел*. А что – им надо было предать интересы клана? Во имя… Ну, там. Истины, справедливости, общечеловеческих интересов… Это соответствовало бы слишком высоким нравственным требованиям. Они поступили НОРМАЛЬНО – если считать нормой сохранение комфорта конкретной группы людей ценой любых бедствий прочего населения. Именно так и действуют обыкновенно функционеры всех государственных структур. Другое поведение – это героизм, который встречается крайне редко.

А ведь почтенные аксакалы от токсикологии (говорю это без малейшей иронии) люди очень даже неглупые. Они уже задолго до моей защиты чувствовали опасность. Могли бы задавить мои разработки в зародыше. Не задавили. Спасибо им за это. Опять-таки – без малейшей иронии.

А что значат эти самые два года – от заявки на регламенты, обоснованные по моей методике (по рекомендациям, утвержденным МЗ!) до отказа в их принятии? Что, не могли отказать раньше? Я думаю, что это время им потребовалось, чтобы задушить свою совесть. Значит, нелегко было это сделать.

Но это еще не конец данного приключения.

Прошло много лет. Развалился Советский Союз, основная масса ученых пошла торговать пирожками или еще чем-нибудь, я же ушел из токсикологии и занялся тестированием целителей.

И в это время судьба свела меня с Альбертом Николаевичем Никитиным, членом едва ли не всех мыслимых Академий, наших и зарубежных. Он лет двадцать руководил биологическими исследованиями космонавтике. Мы оба тогда оказались оппонентами при защите докторской диссертации Ирины Васильевой, которую, я думаю, представлять не нужно: она известна всенародно. Автор большой серии книг под общим девизом «Помоги себе сам».

Познакомившись со своим коллегой – оппонентом, я рассказал ему собственную печальную историю, которую только что здесь изложил. Он сказал: «Сейчас ситуация коренным образом изменилась. Нужда в достаточно точном ускоренном методе колоссальная, те регламенты, которые сейчас нарабатываются, не удовлетворяют и сотой доли потребности производства. Опишите суть Вашей методики доступно для чиновников МЗ, а я постараюсь ее протолкнуть. У меня там есть кой-какое влияние».

Разумеется, я подготовил необходимые бумаги, с которыми Никитин уехал в Москву. Он снова оказался в Новосибирске год спустя. Я кинулся к нему: «Ну, как?!» «Они умрут, но не пропустят Вашу методику. Вы же понимаете – это для них катастрофа».

Вот теперь все.

Но все – только по данному приключению. То, что я предлагаю, гораздо шире, чем проблема ускоренного гигиенического регламентирования токсикантов. Моя глава в книге «Да, скоро!» называется: «Медико-биологические эксперимент: альтернатива традиции». Традиции никуда не годной, порочной, связанной с огромным уровнем информационного шума, т. е. возможностью ошибочных заключений о действии исследуемых факторов. Я об этом уже писал.

Огромные преимущества предложенной мною методологии по сравнению с традиционной доказаны с полнейшей очевидностью.

И что же? Как работали раньше, так и работают до сих пор. Кроме меня, разумеется.

Но почему же? Ведь сколько угодно биологов-экспериментаторов верят, что новая методология лучше прежней. Но ни один из них и не начнет работать по этой ЛУЧШЕЙ методологии, ибо он окажется в безвоздушном пространстве. Ведь ему необходимо сравнить свой результат с данными других авторов, ибо он обязан написать литературный обзор. А сделать это фактически невозможно, т. к. данные этих авторов получены на основании прежней методологии – со всеми ее серьезнейшими недостатками: низкой чувствительностью показателей, грубыми ошибками из-за игнорирования роли социального фактора, разнобоем оценок о причине огромного уровня информационного шума… Единственный выход для исследователя – сделать плохо, но так, как положено. Иначе просто начальство забракует проведенное исследование.

«Другая биология» не может реализоваться, т. к. ее тянут назад банки морально устаревших данных, полученных во всех областях традиционных медико-биологических исследований.

Можно ли изменить сложившуюся ситуацию? БЕЗУСЛОВНО. Для этого нужно единственное: международное ее обсуждение. У меня нет ни малейших сомнений, что если кто-либо из авторитетных биологов или медиков возьмется проверять мои факты, то получит их подтверждение, приводящее к тем же выводам, которые сделаны мною: об огромных преимуществах предлагаемой мною методологии медико-биологического эксперимента по сравнению с традиционной. И именно эту методологию следует считать правильной, ГРАМОТНОЙ формой эксперимента, тогда как прежнюю признать устаревшей.

Вся беда в том, что у меня никогда не было трибуны для обсуждения принципиальных вопросов. Такие журналы как «Гигиена и санитария», «Гигиена труда и профзаболеваний», «Фармакология и токсикология», которые печатали мои статьи, никогда не вышли бы за рамки сугубо конкретных сообщений ведомственного характера. Тут даже пытаться не стоило хотя бы чуть-чуть приподняться над этим уровнем.

Это – мое первое выступление в печати, где я говорю о своей главной идее – коренном реформировании медико-биологических экспериментов – в полный голос. И о том, насколько важна ее реализация, и о том, какие силы этой реализации противодействуют.

Общее правило в науке: то, что разумно и целесообразно, раньше или позже осуществляется. Но ведь это не безразлично: раньше или позже. Особенно для автора.

Внедрить разработанную мною методологию методико-биологического эксперимента можно было уже четверть века назад. И даже еще раньше. Этого не произошло.

Но может быть теперь, когда этот текст будет напечатан и распространен в двадцати странах, а также прочитан многими в компьютерном варианте, дело сдвинется с мертвой точки и вызовет широкое обсуждение среди медиков и биологов. А в итоге будут приняты соответствующие решения и медико-биологический эксперимент сможет, наконец, осуществляться ГРАМОТНО. Всего-то навсего. Но это чрезвычайно важно и для биологии, и для медицины. Это будет ДРУГАЯ БИОЛОГИЯ, как сказал когда-то Казначеев. И медицина тоже.

Хотелось бы увидеть это еще в физическом теле.

Глава десятая
Долго я трудился над этой статьей – думаю, больше, чем над какой-либо другой. А я за жизнь написал их немало. Потом отложил написанное, перечитал и остался доволен. Вот такое было у меня благодушное настроение. Уже собирался отправить статью в редакцию. И друг… именно «вдруг», ибо крутые повороты в сознании осуществляются подчас, в считанные минуты, а может быть, даже секунды. Вдруг я увидел свою проблему и самого себя совсем в другом свете. Могу даже назвать точную дату, когда это произошло: шестого августа 2008 года, день похорон Солженицына.

Я всегда считал себя порядочным человеком – именно потому, что «жил не по лжи» – в его понимании. Но тут я, видимо, осуществил примерку своей жизни на его фоне. Пишу «видимо», т. к. все происходило на уровне подсознания. Но в том, что мое неожиданно открывшееся «иное зрение» как-то связано с мыслями о Солженицыне, у меня нет сомнений.

Я достаточно подробно рассказал в первой части своего сочинения о своем гигантском КОМПЛЕКСЕ НЕРЕАЛИЗОВАННОСТИ: осуществил дело огромной важности, а оно осталось на бумаге. По разным причинам, которые были мною рассмотрены. Это чрезвычайно обидно. Я воспринимал это как свою хроническую боль, постоянно терзающую досаду, как мою личную трагедию, наконец. Но никогда не приходило мне в голову (до 6 августа 2008 г.), что в этой тупиковой ситуации есть еще и моя ВИНА. Теперь пришло.

Мне ужасно нравилась фраза, которой я завершил первую часть своей статьи: «ХОТЕЛОСЬ БЫ УВИДЕТЬ ЭТО ЕЩЕ В ФИЗИЧЕСКОМ ТЕЛЕ» («это» – всеобщее внедрение моей методологии). Теперь она показалась мне убогой и конформистской. Мне, видите ли, «хотелось бы». А что я сделал для этого? Я смирился и просто ждал, что награда (заслуженная!) свалится мне на голову. Тридцать лет не могла свалиться, а теперь вдруг? Нет, такого не бывает!

В сущности, я стал соучастником преступления. Ибо кто лучше меня знает, к каким ужасным последствиям приводит то, что ДРУГАЯ БИОЛОГИЯ не состоялась. Эти последствия – одна из разновидностей ГЕНОЦИДА. Замаскированного, ползучего, скрытого, но от этого ничуть не более симпатичного, чем геноцид для всех очевидный.

Сейчас на рынок выбрасывается огромное количество фармацевтических препаратов. Да, конечно, все они исследуются в опытах на животных, а также проходят клинические испытания по узаконенным и подчас весьма сложным программам. Но! – ведь никто, рекламируя препарат, не пишет, как его прием в рекомендуемых дозах влияет на продолжительность жизни животных, а значит, и человека. Ибо опыты на животных для того и ставятся, чтобы потом переносить результаты на людей. И в подавляющем большинстве случаев такой перенос оправдан. По прежней методологии эксперимента на мышах и крысах определение этого наиважнейшего показателя было практически невозможно. А по той, которая нами разработана, его можно определять очень просто – при минимальном расходе животных и стоимости исследования. И если ввести в схему исследования любого фармакологического препарата обязательное определение этого показателя на мелких лабораторных животных – какой могучий инструмент для правильного отбора лучших препаратов и отсева худших будет реализован! И это, несомненно, приведет в итоге к увеличению продолжительности жизни населения.

А наш способ ускоренного гигиенического регламентирования токсических веществ на предприятиях («в воздухе рабочей зоны»), дающий фактически те же оценки, что и исследование по полной программе (уровень корреляции 0,95 позволят так говорить)? Он заморожен по корпоративным соображениям. Это что – не акт геноцида? В результате без гигиенического регламентирования остаются тысячи и тысячи токсикантов, а сотни тысяч и миллионы рабочих (только у нас в стране) отравляются и сокращают свою жизнь лишь потому, что нет возможности правильно соразмерить опасность интоксикации и предотвратить ее в первую очередь там, где она особенно велика.

Это только два примера, которые демонстрируют, к каким потерям ведет замораживание предложенной нами методологии. Важность ее внедрения далеко не исчерпывается успешным решением проблемы гигиенического регламентирования токсикантов. Любые исследования действия любых факторов, для которых адекватен сам принцип моделирования эффектов на животных, должны осуществляться ГРАМОТНО. А это возможно лишь при учете еще одного фактора, кроме непосредственно изучаемого, который ранее не учитывался и постоянно путал карты экспериментаторов. А именно: социальных отношений внутри сравниваемых групп животных.

Игнорирование этого фактора было (и остается, увы!) источником НЕЧИСТОТЫ всех опытов по классической схеме работы с мышами и крысами. Эта грязь устранится, когда будет внедрена предлагаемая нами методология. И это, действительно, будет ДРУГАЯ БИОЛОГИЯ, по точному определению Казначеева. Препятствия к ее торжеству должны быть сметены коллективной волей научного сообщества. Только тогда будет положен предел скрытому геноциду, о котором я только что рассуждал. Но для этого необходимо широчайшее обсуждение проблемы в академических кругах. Я надеюсь, что публикация настоящей статьи журналом, который распространяется в двадцати странах, будет этому способствовать.

А теперь о моей ВИНЕ, которую я осознал совсем недавно. Да, конечно, у меня не было средств, чтобы прокричать на весь мир о том, что я считаю для него чрезвычайно важным. Мои публикации, и, в частности, книга «Да, скоро!» – комариный писк, на который никто не обратил внимания. Уж если официальные структуры, в рамках которых я работал, меня не поддержали, а напротив, перекрыли путь к внедрению разработанной мною методологии, руководствуясь своими корпоративными интересами (без всякого обсуждения, кстати), то что я могу сделать в нашем человеческом социуме, ничуть не более гуманном, чем худший из мышиных? Как писал Маяковский: «Единица – вздор, единица – ноль…» Так, да не так. Пример Солженицына показывает, что может сделать ОДИН ЧЕЛОВЕК, которого все наши официальные структуры страстно стремились изничтожить. А вот не смогли, и даже не сумели заткнуть ему рот. В стихотворении «На смерть Гете» Баратынский писал:

«Свершилось! И старец великий смежил
Орлиные очи в покое.
Почил безмятежно, зане совершил
В пределе земном все земное».

Я думаю, что эти величавые строки не в меньшей степени подходят к Солженицыну, чем к Гете. А, пожалуй, даже в большей. Так и вижу их на его памятнике. Ну, я не буду сравнивать себя с Солженицыным. Мне бы хоть сотую долю его пассионарности, и полагаю, вся экспериментальная биология, действительно, стала бы ДРУГОЙ уже четверть века назад. И мы бы избегли того ползучего геноцида, который так и ползет до сих пор.

Но! – я мог бы воспользоваться ГЛАСНОСТЬЮ и плюрализмом, провозглашенными Горбачевым, и очень давно уже назвать вещи своими именами. Ну, были бы неприятности, может быть, даже крупные, но что-то зашевелилось бы. Скандал – двигатель прогресса. Я не стал его устраивать. Не по трусости (видит Бог!), а просто по недомыслию. Вот это и есть моя вина. Очень даже нешуточная. Только сейчас созрел я, наконец, чтобы заговорить в полный голос. Посмотрим, что из этого выйдет. Все-таки это дает хоть какой-то шанс на размораживание разработанной нами методологии и прекращение геноцида.

Глава одиннадцатая
В ней я буду похож на человека, который, прогостив у друзей несколько часов, и уже прощаясь с ними в прихожей, все никак не может уйти.

Милые читатели «Подруги» и «Науки человека»! Мне, действительно, трудно с вами расстаться. Ибо я ищу у вас опоры. Согласно здравому смыслу, шансов увидеть воплощенными мои разработки за оставшийся мне срок очень немного. Даже с учетом того, что о них узнают в двадцати странах, где распространяются названные журналы. Но ведь я – не материалист, а значит, верю, что не все подчиняется здравому смыслу. Верю в возможность чуда. А потому прошу вас – устройте его, пожалуйста!

Многие знают (я поминал об этом в ранее опубликованных статьях), что около тринадцати лет я тестировал целителей. В опытах на мышах, разумеется. Определял у моих операторов выраженность экстрасенсорных способностей – по воздействию на функциональные показатели подопытных животных, в баллах. Чем сильнее воздействие, тем больше баллов. Нет-нет, я не буду здесь излагать форму эксперимента, ибо исключил тему тестирования из этой статьи, как и многое другое, тоже очень важное, чтобы все внимание сосредоточить на «трех матрешках» – самом важном из сделанного мною в науке.

Но почему я здесь, уже надевая шапку, все-таки говорю о тестировании? А вот почему. Я подсчитал среднюю интенсивность воздействия за первый год моей работы с целителями и за последний. В первом случае она составила 5,7 балла, во втором – 10,1 балла. По сугубо ориентировочной прикидке это соответствует повышению интенсивности воздействия примерно на порядок, т. е. в десять раз. Ничего себе! Всего за тринадцать лет (мгновение по масштабам обычной скорости эволюционных процессов) мы стали гораздо мощнее воздействовать друг на друга телепатически, силою одной только мысли. Человечество с бешеной скоростью меняется как вид. Наконец (теперь – когда вот-вот за мною закроется дверь!), я формулирую свою просьбу к читателям этой статьи. Если она вас убедила, и вы сочувствуете моему ДЕЛУ, помедитируйте, пожалуйста, на его реализацию. С той возросшей мощью, о которой я только что писал. И тогда шансы на просимое чудо непременно возрастут.

СПАСИБО!

 

Постоянный адрес статьи: http://medscience.asia/articles/drugaya-biologiya


В избранное