Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Эконометрика

  Все выпуски  

Эконометрика - выпуск 946


"Эконометрика", 946 выпуск, 11 марта 2019 года.

Здравствуйте, уважаемые подписчики!

*   *   *   *   *   *   *

Очерк "Дорогой А.М.! ......... Ваш Ленин" Эдуарда Шевелёва посвящен теме: Ленин и Горький.

13 марта 2019 года- 131 год со дня рождения классика отечественной и мировой педагогики Антона Семёновича Макаренко - человека, чьё имя составляет славу великой советской цивилизации. Его вклад в советскую культуру и культуру мира сравним с вкладом Горького, Шолохова, Королёва, Эйзенштейна, Жукова, Шостаковича. В 1988 году по решению ЮНЕСКО весь просвещённый мир отмечал сто лет со дня его рождения. До середины 50-х годов минувшего века макаренковская педагогика высоко оценивалась в советском обществе, находила себе применение в школах и семейном воспитании. Но уже в конце пятидесятых, в особенности в шестидесятые годы, начиная с пресловутой "оттепели", о ней всё реже и реже вспоминают на педагогическом Олимпе - в Академии педагогических наук СССР. Почему так случилось и к чему это привело - в статье "Гений советской педагогики".

Все вышедшие выпуски доступны в Архиве рассылки по адресу subscribe.ru/catalog/science.humanity.econometrika.

*   *   *   *   *   *   *

"Дорогой А.М.! ......... Ваш Ленин"

Эдуард Шевелёв

В марте 1868 года родился Максим Горький, великий русский писатель, родоначальник социалистического реализма. Его усилиями создавалась литература молодого Советского государства. Сегодняшний очерк посвящен теме: Ленин и Горький.

Как бы ни были удобны теперешние электронные письма, ими все-таки нельзя заменить те, что написаны от руки. Они словно бы хранят тепло человеческой души, передают ее мельчайшие движения, отображают штрихи к портрету самого человека. А из переписки великих людей можно узнать многое не только о них, но и об эпохе, в которую они жили, причем нередко куда больше, нежели из многотомных исторических описаний, зачастую и подправляемых авторами в угоду политической конъюнктуре. Письма Ленина к Горькому дают пример заботы политика о писателе, не лишенной, однако, требовательности, непримиримости даже, если речь идет об идейной позиции в революционной борьбе. Тем более что встречались они нечасто...

Первая встреча Горького с Владимиром Ильичом произошла 27 ноября 1905 года в редакции газеты "Новая жизнь". Редакция размещалась в Литературном доме на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки No.68/40, где жил некогда В.Г. Белинский, у которого встречались Н.А. Некрасов, И.С. Тургенев, Ф.М. Достоевский, И.А. Гончаров, и позже жили И.И. Панаев, Д.И. Писарев, А.Ф. Кони, другие известные литераторы. Здание было повреждено в блокаду фашистской фугасной бомбой, потом восстановлено, но было бы снесено небезызвестным Анатолием Сердюковым, бывшим министром обороны, выступившим вдруг в роли "застройщика", не вступись за памятник общественность. Но чур, забудем. Лучше вспомним, как описывает встречу Мария Федоровна Андреева, вторая жена Горького, артистка Художественного театра, член большевистской партии, издававшая газету, ставшую, говорил Ленин, фактически центральным органом РСДРП, где печатался и Горький: "Ленин вышел к нам навстречу из каких-то задних комнат и быстро подошел к Алексею Максимовичу. Они долго жали друг другу руки. Ленин радостно смеялся, а Горький, сильно смущаясь и, как всегда при этом, стараясь говорить особенно солидно, басистым голосом все повторял подряд:
" - Ага, так вот вы какой... Хорошо, хорошо! Я очень рад, очень рад!"

Сближение Горького с большевиками началось в 1902-1904 годы, когда он почувствовал "подлинную революционность" именно в них, "в статьях Ленина, в речах и в работах интеллигентов, которые шли за ними". Переписка же между Горьким и В.И. Лениным началась в 1907 году и длилась пятнадцать лет, вплоть до болезни Владимира Ильича, отражая разные стороны революционной обстановки в России. Но еще раньше - в 1901 году - Ленин, живший в Германии, в Мюнхене, куда вынужден был уехать, чтобы не попасть в руки царской охранки, в "Искре", издаваемой с Г.В. Плехановым, написал статью "Начало демонстраций" (No.13 от 20 декабря), где отмечал: "Возбуждение повсюду растет, и необходимость объединить его в один поток против самодержавия, сеющего везде произвол, угнетение и насилие, становится настоятельнее", приводя такой факт: "В Нижнем небольшая, но удачно сошедшая демонстрация 7-го ноября была вызвана проводами Максима Горького. Европейски знаменитого писателя, все оружие которого состояло - как справедливо выразился оратор нижегородской демонстрации - в свободном слове, самодержавное правительство высылает без суда и следствия из родного города". Далее он пишет: "В Москве Горького ждали на вокзале сотни учащихся, и перепуганная полиция арестовала его среди пути в вагоне, запретила ему (несмотря на особо данное прежде разрешение) въезд в Москву", подчеркнув: "Представитель самодержавной власти в Москве был освистан людьми, которым, как и всей образованной и мыслящей России, дорог писатель, страстно ненавидевший произвол и страстно ждавший народного восстания против "внутренних турок" - против самодержавного правительства".

***

К своим 33 годам Горький был автором многих рассказов и повестей, "Песни о Соколе" и "Песни о Буревестнике", и Владимир Ильич хотел, чтобы он, высоко ценимый в литературных и читательских кругах, помогал бы партии не одними деньгами, как было при издании "Искры", "Вперед", "Пролетария", но и писал для них, а по возможности и участвовал в партийной работе. В 1907 году в Штутгарте (18-24 августа) проходил VII Международный социалистический конгресс, и Ленин, будучи его делегатом, звал туда Горького: "Если только здоровы, - право, приезжайте. Не упускайте случая посмотреть за работой международных социалистов, - это совсем, совсем не то, что общее знакомство и каляканье. Следующий конгресс только через три года. Да и об наших всяческих делишках никогда не списаться толком, если не увидимся. Одним словом, приезжайте непременно. До свиданья! Большой привет Марии Федоровне. Ваш Н. Ленин". Хотя Алексей Максимович не смог побывать там, но ленинское внимание и прежде, и потом явно не прошло даром. Он закончил "Мать", повесть, так важную и для него самого, и для революционного дела.
Владимир Ильич прочитал ее в рукописи и, встретившись с Горьким в 1907 году на V съезде РСДРП в Лондоне, сказал: "Книга - нужная, много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают "Мать" с большой пользой для себя". Алексей Максимович, передавая эти слова в очерке "В.И. Ленин" и зная критику повести со стороны писателей и даже рабочих за "приукрашивание", заметил: "Очень своевременная книга". Это был единственный, но крайне ценный для меня его комплимент. Затем он деловито осведомился, переводится ли "Мать" на иностранные языки, насколько испортила книгу русская и американская цензура, а узнав, что автора решено привлечь к суду, сначала поморщился, а затем, вскинув голову, закрыв глаза, засмеялся каким-то необыкновенным смехом..." Против А.М. Горького прокуратура возбудила уголовное дело за "ясно выраженное сочувствие автора идеям социалистического учения и выведенным в повести пропагандистам этого учения", а закончилось оно арестом сборников "Знание", в которых печаталась повесть, автору же обратный путь из Нью-Йорка в Россию, по сути, был закрыт. Пришлось ему и Марии Федоровне поселиться в Италии, на острове Капри, где они пробыли до 1913 года...

Побывать у Горького на Капри Ленин собирался вскоре, как тот здесь поселился. "Дорогой Ал.М.!.. - пишет он из Женевы 9 января 1908 года. - Очень обрадовало меня Ваше письмо: действительно, важно было бы закатиться на Капри! Непременно как-нибудь улучу время, чтобы съездить к Вам. Но теперь, к сожалению, невозможно. Приехали мы сюда с поручением поставить газету: перенести сюда "Пролетарий" из Финляндии. Еще не решено окончательно, Женеву ли мы выберем или другой город. Во всяком случае надо спешить и возни с новым устройством масса. Вот летом бы или весной собраться к Вам погостить, когда дело будет уже в ходу! Когда у Вас особенно хорошо на Капри? Как здоровье? Как себя чувствуете? Хорошо ли работается? Слыхал проездом в Берлине, что Вы с Луначарским совершили турне по Италии и, в частности, в Риме. Довольны ли Италией? Много ли русских видаете? К Вам приехать, я думаю, лучше тогда, когда у Вас не будет большой работы, чтобы можно было шляться и болтать вместе. Получили ли мою книгу (первый том собрания статей за 12 лет)?" И - спустя неделю - новое письмо: "Дорогие А.М. и М.Ф.! Получил сегодня Ваш экспресс. Удивительно соблазнительно, черт побери, забраться к Вам на Капри! Так Вы это хорошо расписали, что, ей-богу, соберусь непременно и жену постараюсь с собой вытащить. Только вот насчет срока еще не знаю: теперь нельзя не заняться "Пролетарием" и надо поставить его, наладить работу во что бы то ни стало. Это возьмет месяц-другой, minimum. А сделать это необходимо. К весне же закатимся пить белое каприйское вино и смотреть Неаполь и болтать с Вами. Я кстати по-итальянски начал учиться и, как учащийся, сразу набросился на написанный М.Ф-ной адрес: expresso вместо espresso! Давать сюда словарь!"

***

Но на Капри, где Ленин впервые гостил у Горького в 1908 году между 10 и 17 апреля, лингвистическая тематика уступила место философской, хоть Владимир Ильич и старался обойти споры, чтобы не портить настроение Алексею Максимовичу, на которого сильно влияли тогда махисты - А.А. Богданов, В.А. Суханов, А.В. Луначарский, проповедовавшие "богостроительство", подменяя научный социализм религиозными взглядами. Идеи эти выразились в повести "Исповедь", резко раскритикованную Лениным в письме к нему, ведь главный ее герой - послушник Матвей, разочаровавшись в религии, видит новое божество в слиянии с рабочим коллективом. На Капри Горький и Ленин подолгу гуляли одни, и все же дискуссий избежать не удалось. Горький писал: "А.А. Богданов, человек удивительно симпатичный, мягкий и влюбленный в Ленина, но немножко самолюбивый, принужден был выслушивать весьма острые и тяжелые слова:

 - Шопенгауэр говорит: "Кто ясно мыслит - ясно излагает", я думаю лучше этого он ничего не сказал. Вы, товарищ Богданов, излагаете неясно. Вы мне объясните в двух-трех фразах, что дает рабочему классу ваша "подстановка" и почему махизм - революционнее марксизма?

Богданов пробовал объяснить, но он говорил действительно неясно и многословно.

 - Бросьте, - советовал Владимир Ильич. - Кто-то, кажется - Жорес, сказал: "Лучше говорить правду, чем быть министром", я бы добавил: "и махистом".

То было время, когда после поражения первой русской революции 1905-1907 годов отход от революционного марксизма, по словам Ленина, "происходил в двух направлениях: ликвидаторства и отзовизма". В роли "ликвидаторов" выступали меньшевики, звавшие к примирению с буржуазией, в роли "отзовистов" же - группа Богданова: те предлагали отозвать рабочих-большевиков из Думы и немедля начать новую революцию. И те и другие начали еще и ревизовать философские основы марксизма, используя работы австрийского врача и философа Э. Маха, о чем наиболее ясно было заявлено В. Базаровым, Я. Берманом, А. Луначарским, П. Юшкевичем, А. Богдановым, О. Гельфондом, С.  уворовым в сборнике "Очерки по философии марксизма" (СПб., 1908), прочитав который Ленин писал Горькому, что "прямо бесновался от негодования. Нет, это не марксизм! И лезут наши эмпириокритики, эмпириомонисты и эмпириосимволисты в болото". Отпор эти авторы получали в нелегальной ленинской газете "Пролетарий", куда Владимир Ильич звал сотрудничать Горького, и вскоре он начнет работать над основополагающей в теории марксизма-ленинизма книгой "Материализм и эмпириокритицизм", изданной в 1909 году, а тогда он напишет Горькому, призывавшему к мировой с ними: "Какое же тут "примирение" может быть, милый А.М.? Помилуйте, об этом смешно и заикаться. Бой абсолютно неизбежен. И партийные люди должны направить свои усилия не на то, чтобы замазывать или откладывать или увертываться, а на то, чтобы практически необходимая партийная работа не страдала".

Оберегая Алексея Максимовича от политических интриг, идейных заблуждений, Ленин нацеливал его на сотрудничество с большевиками и их печатью, но которое бы не отвлекало от художественного творчества, и радовался, когда в 1909-1912 годах - вслед за пьесой "Враги" о неизбежной победе рабочих над капиталом - были созданы и опубликованы повести "Лето", "Городок Окуров", "Жизнь Матвея Кожемякина", ряд рассказов о революционном влиянии в российской провинции, начаты "Сказки об Италии", названные "великолепными" и, кстати сказать, печатавшиеся в "Звезде", газете большевиков. В письме 7 февраля 1908 года Владимир Ильич писал Горькому: "Если лучше чувствуете себя за большой работой, - уж, конечно, я не посоветую прерывать ее. Она больше пользы принесет!" И чуть позже, 25 февраля, оговаривался: "Я считаю, что художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии. Наконец, я вполне и безусловно согласен с тем, что в вопросах художественного творчества Вам все книги в руки и что, извлекая этого рода воззрения и из своего художественного опыта и из философии хотя бы идеалистической, Вы можете прийти к выводам, которые рабочей партии принесут огромную пользу". А 16 ноября 1909 года подчеркивал: "Своим талантом художника Вы принесли рабочему движению России - да и не одной России - такую громадную пользу. Вы принесете еще столько пользы, что ни в каком случае непозволительно для Вас давать себя во власть тяжелым настроениям, вызванным эпизодами заграничной борьбы".

Это письмо придет уже из Парижа, с улицы Мари-Роз, где поселились Ленин и Надежда Константиновна Крупская, переехав из нанятой поначалу дорогой и холодной квартиры на улице Бонье, 24, в сравнительно богатом доме, пускай и более удобном в смысле конспирации. Мне довелось в 1970 году побывать в ленинской квартире на Мари-Роз, 4, познакомиться с хранителем ее Антуаном Лежандром, и потому с личным отношением воспринимаю слова побывавшего там в 1911 году Горького, что квартира эта "студенческая", впрочем: "Студенческой она была только по размерам, но не по чистоте и строгому порядку в ней". Нынче, пишут, ленинская квартира-музей закрыта, не работает, но все же хочется верить в лучшее, и французские коммунисты отстоят ее, в чем могли бы, думаю, помочь как-то и члены КПРФ, пусть даже просто более тесными связями. Неподалеку, в Лонжюмо, находилась и ленинская школа, в которой готовились кадры революционеров-большевиков, будущих вершителей Великого Октября. Здесь побывали советские люди разных поколений, а советский поэт Андрей Вознесенский написал поэму "Лонжюмо", образно и верно заметив: Врут, что Ленин был в эмиграции. (Кто вне родины - эмигрант.) Всю Россию, речную, горячую, он носил в себе, как талант!" Отсюда вышли написанные Горькому строки, так важные и для сегодняшних коммунистов: "Прав был философ Гегель, ей-богу: жизнь идет вперед противоречиями, и живые противоречия во много раз богаче, разностороннее, содержательнее, чем уму человека спервоначалу кажется". 

***

После второго посещения Лениным Капри в июле 1910 года его борьба "за Горького" шла с переменным успехом, уклоняясь то в одну, то в другую сторону, и нагляднее всего выраженная в ленинских "Письмах из далека" (письмо 4, 12/25/ марта 1917 года): "Пишущему эти строки случалось, при свиданиях на острове Капри с Горьким, предупреждать его и упрекать за его политические ошибки. Горький парировал эти упреки своей неподражаемо-милой улыбкой и прямодушным заявлением: "Я знаю, что я плохой марксист. И потом, все мы, художники, немного невменяемые люди". Нелегко спорить против этого". Вновь подчеркивая: "Нет сомнения, что Горький - громадный художественный талант, который принес и принесет много пользы всемирному пролетарскому движению", Владимир Ильич осуждает его за одно письмо в ура-патриотическом и классово-примиренческом духе: "На мой взгляд, письмо Горького выражает чрезвычайно распространенные предрассудки не только мелкой буржуазии, но и части находящихся под ее влиянием рабочих. Все силы нашей партии, все усилия сознательных рабочих должны быть направлены на упорную, настойчивую, всестороннюю борьбу с этими предрассудками".

Вследствие подобных воззрений А.М. Горький и не понял сразу своевременность Октябрьской революции, опасаясь, что "на сей раз события примут еще более кровавый и погромный характер, нанесут еще более тяжкий удар революции". Ошибочность своей позиции Алексей Максимович позже признал: "В 17-18 годах мои отношения с Лениным были далеко не таковы, какими я хотел бы их видеть, но они и не могли быть иными", объясняя это так: "Он - политик. Он в совершенстве обладал тою четко выработанной прямолинейностью взгляда, которая необходима рулевому столь огромного, тяжелого корабля, каким является свинцовая крестьянская Россия" - и самокритично добавляя: "У меня же органическое отвращение к политике, и я плохо верю в разум масс вообще, в разум же крестьянской массы - в особенности. Разум, не организованный идеей, - еще не та сила, которая входит в жизнь творчески. В разуме массы - нет идеи до поры, пока в ней нет сознания общности интересов всех ее единиц". И, наконец, признавал, говоря о массе: "Тысячелетия живет она стремлением к лучшему, но это стремление создает из плоти ее хищников, которые ее же порабощают, ее кровью живут, и так будет до той поры, пока она не осознает, что в мире есть только одна сила, способная освободить ее из плена хищников, - сила правды Ленина".

Но в годы реакции Алексей Максимович к таким выводам еще не пришел. Вся обстановка тогда к этому мало располагала. Неважно шли дела в созданном в далеком 1898 году издательстве "Знание". Директор К.П. Пятницкий перестает считаться с его мнением, среди казалось бы сплоченных "знаньевцев" Л. Андреева, Е. Чирикова, А. Куприна начинается разброд, зато лица из декадентского лагеря, раздраженные его статьями "О цинизме", "Разрушение личности, "О современности", "О "карамазовщине", "Еще раз о "карамазовщине", проявляют к нему свое внимание, и он замечает: "Время - трудное, со всех сторон. Люди - ужасны. Всего хуже - литераторы. Одинок я в конце концов как дьявол". Ленин же, чувствуя горьковскую ностальгию, осторожно советует ему вернуться в Россию, что стало возможно после царского манифеста по случаю 300-летия дома Романовых. 31 декабря 1913 года Горький приезжает в Петербург, помня ленинское напутствие: "А революционному писателю возможность пошляться по России (по новой России) означает возможность во сто раз больше ударить потом Романовых и К", но слежка охранки не дает работать по своему желанию. И все-таки он встречается с группой пролетарских писателей, составляет сборник их произведений, который выходит в июне 1914 года с его предисловием. "Бодрые силы пролетариата, возрастая количественно, становятся и качеством своим все более культурными; мы уже можем сказать, что, несмотря на ужасные условия жизни русского рабочего, он постепенно создает свою интеллигенцию..."

***

Три года жил Горький под Петроградом в деревнях Кирьявала и Нейвола, нет-нет и наведываясь в городскую квартиру на Кронверкском проспекте, 23, где в 1960 году возобновлена мемориальная доска с надписью: "В этом доме жил с 1914 по 1921 год Алексей Максимович Горький", и 27 марта 1968 года на углу с Кировским (Каменноостровским) проспектом открыт памятник ему. А тогда, в начале развязанной империалистами Первой мировой войны, он все же поддался ура-патриотическим настроениям и поставил свою подпись под соответствующим письмом, о чем Ленин из-за границы гневно писал: "Бедный Горький! Как жаль, что он осрамился, подписав поганую бумажонку российских либералишек". А выходившая в Женеве центральная большевистская газета "Социал-демократ" (главный редактор - В.И. Ленин) напечатала 3 декабря 1914 года статью Владимира Ильича "Автору "Песни о Соколе", где подчеркнуто: "Горького рабочие привыкли считать своим... Потому и пишут Горькому приветствия, потому и дорого им его имя. И это доверие сознательных рабочих налагает на Горького известную обязанность - беречь свое доброе имя". Эту статью Алексей Максимович прочтет позже, чем поймет свою ошибку, обратившись с "Воззванием к населению", в котором написал, что будет бороться и против самодержавия, и против либеральствующей интеллигенции. И это тоже Ленин заметит и напишет 19 сентября 1915 года, в самый разгар войны: "Мы должны использовать всякий протест (даже робкий и путаный, a la Горький), используем и революционную работу шовинистов, от случая к случаю не откажемся от "совместных действий" <...>, но не далее..."

Расхождения по поводу развития революции после Октября 1917 года не могли, однако, прекратить напрочь отношения Ленина и Горького, хоть писатель в газете "Новая жизнь" и напечатал "Несвоевременные мысли", не во всем точные и пессимистичные. В Ленинградском архиве Октябрьской революции и социалистического строительства (так назывался он до ельцинского переворота) я обнаружил список депутатов Петросовета, датированный 1917-1918 годами, где под No.3 - после В.И. Ленина и Г.Е.Зиновьева, тогдашнего питерского руководителя, назван А.М. Горький. А 27 июня 1920 года он был избран в горсовет под No.1 по списку коммунистической фракции профсоюза работников просвещения и социальной культуры, что было признанием его больших заслуг в общественной работе. Вместе с А.А. Блоком и М.Ф. Андреевой он сделал из частного театра А.С. Суворина Театр романтической драмы, позже ставший знаменитым БДТ. Он возглавлял Комиссию по улучшению быта ученых, добиваясь в голодные месяцы увеличенных пайков для людей выдающихся, организовал Дом искусств в бывшем особняке купца Елисеева на углу Невского и Мойки, Дом ученых в великокняжеском дворце на Дворцовой набережной, 26, издательство "Всемирная литература", был членом экспертного совета Эрмитажа, оценивавшего и собиравшего в государственное хранилище различные ценности, конфискованные у богатеев. К числу депутатских дел Горького относится участие в сбережении найденных во дворце князя Феликса Юсупова на Мойке, 94, в тайниках, разнообразных, как записано в документах, "исторических и художественных сокровищ".

Историю эту рассказал мне, когда я работал в 1961 году в газете "Смена", бывший красногвардеец Захар Ильич Быняев, в той операции участвовавший, а потом документально подтвердил историк-архивист Иван Мартынов. Там оказались полотна русских и западноевропейских художников, редкие экземпляры музыкальных инструментов, фарфоровые и бронзовые статуэтки, золотая и серебряная посуда, и книги, книги, книги - с автографами Державина, Пушкина, Жуковского, Вяземского, Гоголя, Сен-Симона, Гюго, Шиллера, Беранже и даже Наполеона. Узнав о находках, Горький как председатель оценочно-антикварной комиссии написал письмо (запрос, сказали бы мы сейчас) наркому А.В. Луначарскому о необходимости немедленной передачи их специалистам для оценки и сохранения "для нужд республики", что и было сделано. И вот уже "непременный секретарь" Российской Академии наук С.Ф. Ольденбург "с живейшей радостью" пишет о целости пушкинских рукописей, давно разыскиваемых учеными, о возможности их "издания в собрании сочинений Пушкина, выпускаемом Академией наук, и о передаче затем на вечное хранение в Пушкинский Дом". Вот вам и "варвары-большевики", о чем толкуют нынешние антисоветчики, прикрывая хищническое разбазаривание того, что было народным достоянием, но вдруг стало обнаруживаться у частных "антикварщиков", сделавших раритеты доходным бизнесом для "избранных" жуликов.
Зная, как важен для полноценной работы систематический, пусть короткий отдых, Ленин зовет Горького отправиться на агитационно-инструкторском пароходе "Красная Звезда" по Волге и Каме. "Дорогой Алексей Максимович! - пишет он 5 июля 1919 года. - Ей-ей. Вы, видимо, засиделись в Питере. Нехорошо на одном месте. Устаешь и надоедает. Согласитесь прокатиться, а? Мы это устроим". Через три дня шлет телеграмму в Нижний Новгород: "Телеграфируйте, где пароход ВсеЦИКа "Красная звезда". Запросите его, не может ли он подождать в Казани Горького и дать ему каюту. Очень прошу об этом. Предсовнаркома Ленин", а в письме Н.К. Крупской относительно Горького поясняет: "Я очень хотел бы вытащить его из Питера, где он изнервничался и раскис. Надеюсь, ты и другие товарищи будете рады ехать с Горьким. Он - парень очень милый, капризничает немного, но это ведь мелочь..." Но Алексей Максимович все же отдыхать не поехал. Об этом Владимир Ильич с большим сожалением сообщает жене 10 июля 1919-го: "Видел Горького, убеждал его поехать на вашем пароходе, о чем я уже послал одну телеграмму в Нижний, но Горький категорически отказался..." И 15 июля: "...Горького не уговорил поехать, хотя уговаривал усердно..." 18 июля Ленин зовет его уже в Подмосковье: "Дорогой А.М.! Приезжайте отдохнуть сюда - я на два дня часто уезжаю в деревню, где великолепно могу Вас устроить и на короткое и на более долгое время. Приезжайте, право! Телеграфируйте, когда; мы Вам устроим купе, чтобы удобнее доехать. Немножечко переменить воздух, ей-ей. Вам надо. Жду ответа! Ваш Ленин".

***

Однако Горький продолжал жить и работать в Петрограде, терпя лишения и голод вместе со всеми. Руководивший продовольственными делами А.Е. Бадаев вспоминал: "Как и все петроградцы, сам Горький в это время жестоко голодал. Лишняя пара селедок или два-три фунта пшена, которыми мы время от времени старались поддержать Алексея Максимовича, конечно не могли заменить питания, необходимого для истощенного болезнью организма нашего великого писателя". Было и небезопасно, особенно когда к городу подошли войска Юденича. Чтобы отчетливее ощутить атмосферу тех дней, приведу запись моей беседы с писателем Михаилом Леонидовичем Слонимским, работавшим в издательстве "Всемирная литература" секретарем: "Мы привыкли к тому, что приемная всегда полна народу. Чем ближе подходил Юденич к Петрограду, тем меньше становилось посетителей у Алексея Максимовича. Почтительные визитеры, еще недавно приходившие к нему со своими рукописями, один за другим исчезали. Все чаще приходили письма с площадными ругательствами, а то и с... петлями. Он невозмутимо вынимал эти петли и складывал на столе причудливыми башенками. Поговаривали, что составлен список тех, кто подлежит немедленному повешению, и список этот открывался именем Горького. Неожиданно обнаружившееся одиночество Горького цинично, но точно объяснил наш юрисконсульт: "В очередь к новым властям выстраиваются. Им теперь Горький не нужен. Зачем им Горький с его независимостью? Еще под виселицу подведет. А каждому ведь жить хочется"

Владимир Ильич как мог убеждал Горького оставить на время дела и поменять обстановку. "Дорогой Алексей Максимович! - пишет Ленин 31 июля 1919 года, отвечая на его мрачное письмо. - Вы вынуждены наблюдать обрывки жизни бывшей столицы, из коей цвет рабочих ушел на фронты и в деревню и где осталось непропорционально много безместной и безработной интеллигенции, специально Вас "осаждающей". Советы уехать Вы упорно отвергаете... Вы отняли у себя возможность то делать, что удовлетворило бы художника, - в Питере можно работать политику, но Вы не политик. Сегодня - зря разбитые стекла, завтра - выстрелы и вопли из тюрьмы, потом обрывки речей самых усталых из оставшихся в Питере нерабочих, затем миллион впечатлений от интеллигенции, столичной интеллигенции без столицы, потом сотни жалоб от обиженных. В свободное от редакторства время никакого строительства жизни видеть нельзя (оно идет по-особому и меньше всего в Питере), - как тут не довести себя до того, что жить весьма противно". А в письме от 15 сентября Ленин говорит совсем резко, но нынешние либералы слова его клеветнически перевирают - они же таковы: "Интеллектуальные силы рабочих и крестьян крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г..." Далее: "Интеллектуальным силам", желающим нести науку народу (а не прислужничать капиталу), мы платим жалованье выше среднего. Это факт. Мы их бережем. Это факт. Десятки тысяч офицеров у нас служат Красной Армии и побеждают вопреки сотням изменников. Это факт".

В конце концов ленинские уговоры уехать Горькому лечиться и отдохнуть за границу возымели действие. Не сразу, конечно. Он думал и думал, продолжал заступаться за обиженных, помогать нуждающимся, беспокоя совесть свою и совесть других. Лишь 16 октября 1921 года он отбыл в Хельсинки, а оттуда - дальше, вняв словам Ленина: "Тратить себя на хныканье сгнивших интеллигентов и не писать - для художника разве не гибель, разве не срам?" - и помня, что сделанные им в Петрограде нужные и добрые дела не обходились без помощи Владимира Ильича. Размышляя о роли Ленина в своей судьбе, во всей нашей жизни, А.М. Горький писал после кончины его: "Он был русский человек, который долго жил вне России, внимательно разглядывая свою страну, - издали она кажется красочнее и ярче. Он правильно оценил потенциальную силу ее - исключительную талантливость народа, еще слабо выраженную, не возбужденную историей, тяжелой и нудной, но талантливость всюду, на темном фоне фантастической русской жизни блестящую золотыми звездами... И если б туча ненависти к нему, туча лжи и клеветы вокруг имени его была еще более густа - все равно: нет сил, которые могли бы затемнить факел, поднятый Лениным в душной тьме обезумевшего мира".

http://sovross.ru/articles/1668/38387

*   *   *   *   *   *   *

Гений советской педагогики

13 марта 2019 года- 131 год со дня рождения классика отечественной и мировой педагогики Антона Семёновича Макаренко

Антон Семёнович Макаренко - человек, чьё имя составляет славу великой советской цивилизации. Его вклад в советскую культуру и культуру мира сравним с вкладом Горького, Шолохова, Королёва, Эйзенштейна, Жукова, Шостаковича. В 1988 году по решению ЮНЕСКО весь просвещённый мир отмечал сто лет со дня его рождения. До середины 50-х годов минувшего века макаренковская педагогика высоко оценивалась в советском обществе, находила себе применение в школах и семейном воспитании. Но уже в конце пятидесятых, в особенности в шестидесятые годы, начиная с пресловутой "оттепели", о ней всё реже и реже вспоминают на педагогическом Олимпе - в Академии педагогических наук СССР. Ритуальная дань уважения имени Макаренко в его юбилейные годы, конечно же, отдавалась, но его педагогическое наследие на долгие годы было предано забвению. Почему это случилось и к каким печальным последствиям привело в воспитании подрастающего поколения в СССР - на данные вопросы попытаемся ответить в настоящем очерке.

История коммуны дзержинцев в самом сжатом виде

Но прежде хотя бы вкратце скажем о педагогическом наследии А.С. Макаренко. Старшее поколение судит о нём по его знаменитой книге "Педагогическая поэма". Молодые же вряд ли знают его имя. Поскольку вершин своей воспитательной работы Антон Семёнович достиг в коммуне имени Ф.Э. Дзержинского, которой он руководил с 1927 по 1937 год, то вполне оправданным будет представить современным читателям главные итоги жизни и деятельности коммунарского коллектива за эти десять лет. О них Макаренко написал в статье "Такова наша история". Дадим извлечение из неё с небольшими комментариями.

"В 1927 году на заседании коллегии ГПУ УССР было решено увековечить память тов. Ф.Э. Дзержинского открытием в Харьковском лесопарке детской коммуны его имени". Под детской коммуной понималась коммуна беспризорных детей, взятых прямо с улицы. Первые два года коммуна жила за счёт добровольных отчислений из зарплаты украинских чекистов. Педакадемия не признала очевидных поразительных успехов воспитательной системы А.С. Макаренко в колонии имени А.М. Горького. О её жизни прекрасно написано в "Педагогической поэме", получившей высокую оценку Горького и советских читателей. Макаренко был снят с заведования колонией. Но чекисты по достоинству оценили его новаторство и предложили ему роль заведующего коммуной имени Ф.Э. Дзержинского, куда он прибыл в октябре 1927 года вскоре после прощания с колонией имени Горького. Прощания как такового не было. Это Горький, посетивший колонию, прощался с колонистами, а для Макаренко то был последний день его работы в колонии, о чём он ни слова не сказал ни Алексею Максимовичу, ни колонистам.

В коммуну Антон Семёнович приехал с 60 колонистами-горьковцами. Вскоре прибыли "новобранцы" коммуны: 40 беспризорных, подобранных с улицы. К 1937 году коммунарский коллектив насчитывал 500 человек в возрасте от 10 до 20 лет (400 юношей и подростков и 100 девушек). То, что было создано трудом коммунаров, и сегодня поражает воображение.

Читаем: "В декабре 1929 года в коммуне организован пошивочный цех и расширены деревообделочные цехи... Введение зарплаты для коммунаров повысило ответственность за работу и производительность труда. С этого момента коммуна переходит на полную самоокупаемость (выделено мной. - Ю.Б.). В результате роста производительности труда в коммуне появляются денежные накопления, что дало возможность значительно расширить цехи деревообделочной мастерской. Коммуна стала выбрасывать на рынок тысячи стульев, чертёжных столов и др. Ежедневный выпуск продукции достиг суммы 3000 рублей".

По тем временам это были большие деньги. На что же в первую очередь они тратились? На повышение общей и профессиональной культуры, что требовало немалых расходов: "В сентябре 1930 года состоялось торжественное открытие рабфака. Это был чрезвычайно важный шаг вперёд, который открывал большие перспективы в поисках нового, более совершенного производства".

Заметим, что именно производственное воспитание, а не просто трудовое воспитание в учебных мастерских, вне большого и сложного производства, явилось стержнем педагогической системы Макаренко. Об этом речь пойдёт впереди. А здесь отметим: рабфак был открыт при Харьковском машиностроительном институте. Коммуна оплачивала труд преподавателей рабфака, среди которых были доценты и профессора.

В 1932 году рабфак коммуны преобразовывается в техникум с двумя отделениями: электромеханическим и оптико-механическим. Почти половина коммунаров, учащихся рабфака, ушла на учёбу в вузы и втузы! А в 1934 году при коммуне имени Ф.Э. Дзержинского открывается школа-десятилетка...

Но вернёмся к 1930 году. "В этом же году в коммуне были уничтожены должности воспитателей (выделено мной. - Ю.Б.), так как коммунары уже настолько выросли и настолько выросло их самоуправление, что они уже могли в дальнейшем сами вести коммуну".

А далее в статье А.С. Макаренко следует то, чего не было ни в мировой, ни в советской практической педагогике, нет и по сей день. Внимательно читаем: "В мае 1931 года состоялась закладка новых спален и завода электроинструментов... В январе 1932 года при участии всеукраинского старосты Григория Ивановича Петровского был пущен первый в Союзе завод электросверлилок коммуны имени Феликса Дзержинского (выделено мной. - Ю.Б.). И какой радостью была для коммунаров первая электросверлилка! С этого дня началась организованная борьба коллектива коммунаров за освоение годовой программы в 7 тысяч электросверлилок".

Это стало средней перспективой развития коммунарского коллектива. Как утверждал Макаренко, без ближней, средней и дальней перспективы своего движения вперёд коллектив рискует стать загнивающим коллективом, что неизбежно ведёт к групповщине, к его распаду.

Новые перспективы роста коллектива (политического, нравственного, культурного и профессионального) - объективная необходимость, по Макаренко. Она у него связана с решением новых производственных задач, требующих прежде всего повышения уровня общей, профессиональной, технологической культуры. Так случилось после налаживания работы завода электросверлилок. "Коммунары задумали производство фотоаппаратов типа "Лейка" (ФЭД). Было организовано специальное экспериментальное бюро по разработке плёночного аппарата. И только в октябре (1932 года. - Ю.Б.) были выпущены 3 таких аппарата. Экспертизой профессоров и специалистов фотоаппарат ФЭД признан хорошим аппаратом, не уступающим заграничному, с некоторым преимуществом в оптической части. В ноябре приступили к изготовлению технического проекта завода плёночного аппарата типа ФЭД производительностью в 30 тысяч штук в год, и уже в декабре выпущена первая в СССР серия плёночных аппаратов" (выделено мной. - Ю.Б.).

Заключение статьи А.С. Макаренко "Такова наша история": "Имея годовой промфинплан на двух своих заводах, достигающий 20 миллионов рублей в год, коммунары производят чрезвычайно важную в общей экономике страны продукцию, одновременно готовя стране грамотные высококвалифицированные кадры". Это уже было осуществлением дальней перспективы развития коллектива коммунаров-дзержинцев.

Эксперимент мирового значения

Построить два завода и наладить сложное производство коллективной энергией и организованной волей бывших беспризорников, конечно же, под руководством и при участии профессиональных проектировщиков, конструкторов, инженеров и строительных рабочих, но при том, что вставали к станкам и овладевали сложным оборудованием прошедшие профподготовку коммунары, - это ли не чудо! А ещё в коммуне в образцовом состоянии содержались бытовые, учебные и культурно-досуговые помещения: спальни, кухня, столовая, больница, клубный зал ("тихий" клуб), библиотека, учебные кабинеты, цветники и вся территория коммуны. И всё это без воспитателей-взрослых, а на основе коммунарского самоуправления, во главе которого стоял совет командиров, куда входили все командиры тринадцати (к 1937 году их стало больше) разновозрастных отрядов.

Совет командиров решал все вопросы бытовой, культурной и производственной жизни коммуны. Для иллюстрации сказанного приведём извлечение из приказа No. 189 от 1 октября 1932 года:

"Согласно постановлению совета командиров, коммунар Демченко переводится из литейного цеха в токарную группу - по его просьбе". И далее: "Согласно постановлению совета командиров, коммунару Синякову выносится строгий выговор за то, что уклонился от участия в тушении пожара рабочего барака 18 сентября и во время пожара продолжал чинить свой радиоаппарат"; "Согласно постановлению комиссии по расценкам, утверждённым советом командиров, объявляются новые расценки по сборному цеху завода по сборке нижнего щита".

Приводим ещё одну выдержку из протокола заседания совета командиров от того же 1 октября 1932 года:

Слушали: О порядке культпохода в "Березиль" 6 октября.

Постановили: Так как на культпоход ассигновано по смете коммуны 750 рублей, а нужно 1400 рублей, ассигновать из фонда совета командиров 650 рублей.

Культпоход провести в таком порядке: до городского парка перебросить коммуну на грузовиках, от парка до театра маршем, обратный путь в таком же порядке.

Слушали: Заявление инструктора Базилевича о том, что воспитанник Яновский делает много брака на сверлильном станке.

Постановили: Принимая во внимание, что в заготовительном цехе не хватает кондукторов, считать Яновского не виноватым в браке. Поручить коммунару Землянскому нажать на администрацию.

Секретарь совета командиров И. Волченко".

В первые пять лет истории коммуны имени Ф.Э. Дзержинского её посетили 214 делегаций, из которых две трети были делегациями из Германии, Франции, Англии, Америки, Китая, Австралии и многих других стран. Показательно впечатление от посещения коммуны французской делегации. В её составе был выдающийся политический деятель, будущий премьер-министр Франции Эдуар Эррио. "Делегация прибыла в 12 часов дня, когда коммунары находились на работе, и была встречена дежурным. Сигнал для сбора оркестра. Через несколько минут оркестранты в рабочих комбинезонах заняли своё место. Замещающий капельмейстера коммунар поднял дирижёрскую палочку, и полились звуки из опер "Кармен", "Чио-Чио-Сан", "Риголетто". Гром аплодисментов. Эррио сказал: "Я потрясён... Я видел сегодня настоящее чудо... чудо, в которое я бы никогда не поверил, если бы не увидел его собственными глазами".

А.М. Горький, долгие годы внимательно следивший за подвижнической и новаторской деятельностью А.С. Макаренко и побудивший его к написанию "Педагогической поэмы", в одном из своих писем Антону Семёновичу дал оценку его творчеству: "Огромнейшего значения и поразительно удачный педагогический эксперимент Ваш имеет мировое значение, на мой взгляд".

Его кредо воспитания советского человека

Раскрыть в границах одного очерка хотя бы основы педагогического опыта А.С. Макаренко - задача непосильная. Наша задача - дать лишь самое общее представление о том, что составляло его педагогическое кредо. Антон Семёнович Макаренко был и остался единственным, по нашему убеждению, великим советским педагогом-практиком и педагогом-теоретиком. Цель и метод воспитания он рассматривал с точки зрения марксистской. "Достойной нашей эпохи и нашей революции, - утверждал он, - организационной задачей может быть только создание метода, который, будучи общим и единым, в то же время даёт возможность каждой отдельной личности развивать свои особенности, сохранять свою индивидуальность. Такая задача была бы абсолютно непосильной для педагогики, если бы не марксизм, который давно разрешил проблему личности и коллектива".

Рассматривая эту проблему в условиях социалистического общества, основанного на принципе коллективности, Макаренко писал: "В нём (в коллективе. - Ю.Б.) не должно быть уединённой личности, то выпяченной в виде прыща, то размельчённой в придорожную пыль, а есть член социалистического коллектива. В Советском Союзе не может быть личности вне коллектива и поэтому не может быть обособленной личной судьбы и личного пути и счастья, противопоставленных судьбе и счастью коллектива".

И далее: "Воспитывая отдельную личность, мы должны думать о воспитании всего коллектива. На практике эти две задачи будут решаться только совместно и только в одном общем приёме. В каждый момент нашего воздействия на личность это воздействие обязательно должно быть и воздействием на коллектив. И, наоборот, каждое наше прикосновение к коллективу обязательно будет и воспитанием каждой личности, входящей в коллектив". И как заключительный аккорд: "Коллектив, который должен быть первой целью нашего воспитания, должен обладать совершенно определёнными качествами, ясно вытекающими из его социалистического характера".

Первым и важнейшим таким качеством должна быть, по Макаренко, сознательная дисциплина. Она, по его убеждению, как форма политического и нравственного благополучия должна требоваться от коллектива. Нельзя рассчитывать, что сознательная дисциплина выводится из сознания, то есть выдавливается из него, как зубная паста из тюбика, при помощи рассуждений и словесных убеждений. Дисциплина, настаивал Макаренко исходя из анализа своего опыта, определяться сознанием не может, она не есть внешнее средство воздействия и не возникает благодаря внешним мерам и приёмам, в ряду которых, как правило, на первом месте стоит парное морализирование (душещипательный разговор воспитателя с воспитуемым - tet-a-tet) либо давление страхом наказания. Дисциплина, по убеждению Макаренко, является результатом всего воспитательного процесса, а не отдельных специальных мер.

"Дисциплина есть продукт всей суммы воспитательного влияния, включая и такие, как "организация характера", и процесс столкновения, конфликтов, и разрешения конфликтов в коллективе" и т.д. Макаренко боролся в коммуне не за дисциплину торможения и запрета, достигаемую сугубо запретительными мерами по логике "чего нельзя делать". Он боролся за дисциплину борьбы и преодоления препятствий, которые, по его словам, заключены в нас, в людях (личный и групповой эгоизм, слабохарактерность, уединённая честность: лично я честен, а в остальном хоть трава не расти; неспособность идти на конфликт между "моим" и "нашим" и т.п.).

Но в то же время Антон Семёнович утверждал, что дисциплина как явление политическое и нравственное "должна сопровождаться сознанием, то есть полным пониманием того, что такое дисциплина и для чего она нужна". Им были разработаны моральные "теоремы дисциплины", которые в форме дискуссий в комсомольской организации, на собраниях коммуны, в систематических беседах самого Макаренко с коммунарами пропагандировались, становились нравственными постулатами дисциплины в коммунарском коллективе.

Представим их в самом сжатом виде. Прежде всего дисциплина является формой для наилучшего достижения цели коллектива. "Во-вторых, логика нашей дисциплины ставит каждую отдельную личность, каждого отдельного человека в более защищённое, более свободное положение". Дисциплина - это свобода. Она не даёт возможности так называемым сильным личностям подминать слабых и ломать коллективную волю. "Третий пункт морального теоретического утверждения, который должен быть предложен коллективу и всегда быть ему известен и всегда направлять его на борьбу за дисциплинированность, это такой: интересы коллектива выше интересов личности". Это должно быть там, где личность выступает против коллектива.

Небольшая история для выяснения больших вопросов

В связи со сказанным выше представим историю конфликта, возникшего между конкретной личностью (Макаренко именовал её Ивановым) и коллективом коммуны имени Феликса Дзержинского. С ней можно познакомиться в лекции А.С. Макаренко "Дисциплина, режим, наказания и поощрения". В коммуне, как уже было сказано, не было воспитателей, вся воспитательная работа велась старшими коммунарами. Этому помогала структура коммуны: её коллектив делился на отряды (первичные коллективы), во главе которых стояли командиры. В течение дня за всю работу коммунарского коллектива отвечал дежурный командир: за уборку всех помещений, соблюдение режима дня, приём пищи и производство. Словом, за всё, что происходило в коммуне. Дежурный командир имел самую большую власть после заведующего коммуной. Его приказы обязаны были выполняться каждым коммунаром беспрекословно. Ему нельзя было возражать и говорить с ним сидя.

Обычно роль дежурного командира по коммуне исполнял уважаемый в коллективе старший товарищ. Так было и в тот день, когда Иванов, в конце дня отдавая рапорт Антону Семёновичу, сообщил, что режим дня и план работы на производстве выполнены полностью, но в коммуне у младшего товарища Мезяка пропал радиоприёмник... Для коммуны это было чрезвычайным происшествием. Случаи воровства остались в ней в далёком прошлом, замков не было, а пропавший радиоприёмник, на который его владелец собирал заработанные деньги в течение полугода, был у всех на виду, стоял на тумбочке.

Иванов проявил большую активность: предлагал создать комиссию для поиска радиоприёмника и того, кто его украл, призывал строго наказать виновника. Опустим детали этой истории - кто и как выявил вора. Им оказался... Иванов. Комсомол исключил его и передал дело на общее собрание коммунаров. Собрание постановило: выгнать из коммуны, причём выгнать буквально - открыть дверь и спустить Иванова с лестницы. А он, по словам Макаренко, бился в истерике, каялся и был готов к любому наказанию, только бы остаться в коммуне. Врачи приводили его в чувство.

Против изгнания Иванова возражал сам Антон Семёнович, но коммунары впервые за всю жизнь коммуны лишили его слова... Тогда Макаренко всё-таки сказал им, что они не имеют права выгнать, пока не получат согласие на это шефа коммуны - НКВД. На другой день несколько известных чекистов приехали убеждать коммунаров, что Иванова надо наказать, но нельзя его выгонять. Представим их доводы, как они изложены Макаренко:

" - Что вы хотите показать вашим постановлением? Иванов - ваш передовик, ваш активист, вы его вооружили доверием, вы ему доверили коммуну, вы подчинялись его распоряжениям беспрекословно. А теперь, когда он один раз украл, вы его выгоняете. И затем, куда он пойдёт? Он пойдёт на улицу, а это значит - бандит! Неужели вы так слабы, что не можете перевоспитать Иванова?.. Вы такой сильный коллектив, вы перековали столько человек, неужели вы боитесь, что он плохо на вас повлияет? Ведь вас 456 человек! А он один".

Убийственные аргументы. Спор шёл целый вечер. Коммунары аплодировали хорошим речам чекистов. Но когда дело доходило до голосования и председатель собрания ставил вопрос: "Кто за то, чтобы выгнать Иванова?" - все как один поднимали руки. Опять слово брали чекисты. До 12 часов ночи чекисты пытались переубедить коммунаров. Но те стояли на своём: открыть дверь и спустить с лестницы Иванова - выгнать. Так и постановили единогласно в последнем голосовании.

Их аргументы были таковы:

" - Если Иванов пропадёт, - правильно. Пусть пропадает. Если бы он украл что-нибудь - одно дело. Но он был дежурным командиром, мы ему доверили коммуну, он председательствовал на общем собрании и упрашивал нас - говорите то, что знаете. Тут не воровство. Это он один нахально, цинично, нагло пошёл против всех, соблазнившись 70 рублями (столько стоил радиоприёмник. - Ю.Б.), пошёл против нас... Если он пропадёт, нам не жалко его!.. И во-вторых, мы с ним, конечно, справимся. Мы не боимся, но нас не это интересует. Мы потому и справимся с ним, что мы можем его выгнать. И если мы его не выгоним и другого не выгоним, тогда наш коллектив потеряет свою силу и ни с кем не справится. Мы его выгоним, а таких, как он, у нас 70 человек, и мы с ними справимся именно потому, что мы его выгоним".

Так и выгнали. Правда, ночью Макаренко тайно с помощью чекистов отправил Иванова в другую колонию. Через год, узнав об этом, коммунары сказали Антону Семёновичу: "Вы нарушили наше постановление".

"Этот случай, - признался Макаренко, - явился для меня толчком, после которого я долго думал, до каких пор интересы коллектива должны стоять впереди интересов отдельной личности. И сейчас я склонен думать, что предпочтение интересов коллектива должно быть доведено до конца, даже до беспощадного конца - и только в этом случае будет настоящее воспитание коллектива и отдельной личности". В предпочтении интересов коллектива Антон Семёнович видел нравственную красоту дисциплины.

А.С. Макаренко, анализируя свой педагогический опыт (а он оценивал его как совместный с коммунарами и определял преподавателей учебных дисциплин, мастеров и инженеров-конструкторов на производстве и заводскую администрацию, а также совет командиров коммуны и весь коммунарский коллектив как единый педагогический коллектив), пришёл к твёрдому убеждению, что основанием советской дисциплины является требование без теории, требование как нравственная норма. Коммунары выразили это своими словами: "Человека надо не лепить, а ковать". Макаренко же вывел диалектическую формулу сознательной дисциплины и всего воспитания коллектива и личности: как можно больше требования к человеку и как можно больше уважения к нему.

Газета "Правда", No.24 (30667) 13-14 марта 2018 года, 4 полоса

*   *   *   *   *   *   *

На сайте "Высокие статистические технологии", расположенном по адресу http://orlovs.pp.ru, представлены:

На сайте есть форум, в котором вы можете задать вопросы профессору А.И.Орлову и получить на них ответ.

*   *   *   *   *   *   *

Удачи вам и счастья!


В избранное