Недавно умер Николай Караченцов.

Он был, несомненно, Звездой! Поэтому и попал в эту рубрику «звездных историй».

В этом выпуске рассылки Анна Большова, его соратница по театру будет вспоминать о нем с того самого момента, как он впервые попал в аварию несколько лет назад…

Николай Кораченцов глазами Анны Большовой

Сообщение, что Николай Караченцов попал в аварию, настигло меня в машине.

Я ехала на первый концерт в своей жизни, где должна была петь легендарный романс из «Юноны и Авось». Тот самый, что исполняла с ним в «Ленкоме» до последнего, рука об руку...

Вышла на сцену, начинала несколько раз — душили слезы. Страшно было произносить знакомые слова, поскольку они звучали слишком определенно: «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу»...

В детстве, когда знакомая музыка лилась из телевизора, я надолго замирала перед экраном.

Уже в школьной форме, с портфелем в руках стояла на кухне, не в силах сделать шаг за порог, пока не отзвучат последние аккорды «Юноны и Авось». Лишь оплакав судьбу Кончиты и Резанова, со спокойной совестью приходила к третьему уроку, при том, что училась во вторую смену.

И сколько раз повторяли телеспектакль, столько я его смотрела... Ах, какая любовь! Николай Караченцов являл собой воплощение рыцаря, прекрасного принца. И Кончита смотрела на него с такой надеждой! Легендарные глаза Елены Шаниной... Что стану актрисой, не сомневалась уже тогда. Проигрывала все роли из «Юноны и Авось» по очереди... Хотя, попав в труппу «Ленкома» через много лет, помыслить не смела, что мечта детства исполнится...

Марк Анатольевич Захаров пригласил меня в Ленком конкретно на две роли: Анны Болейн в «Королевские игры» и Панночки в «Мистификацию». Тогда я вживую увидела «Юнону и Авось» — уже с Инной Пиварс в роли Кончиты. А сценический эффект по сравнению с телевизионным надо умножать вдвое. Как и слезы, и сопереживание... Прикоснулась к прекрасному — и работаю дальше, даже в грезах ни на что не посягаю... А между тем в кулуарах обронили такую фразу в мою сторону: мол, прочат тебя на эту роль... Подошла к Марку Анатольевичу: «Душевное спокойствие теперь нарушено... Скажите — правда?» Услышала: «Есть такие мысли, но подождем». И — тишина. Довольно мучительная... А между тем в кулуарах очередные слухи: кто-то показывается, кого-то ищут, говорят, молоденькую...

Мне тогда было 22 года, самая юная актриса в театре: куда моложе-то? Только институтки... «Значит, — думаю, — дело не в возрасте». Снова к Марку Анатольевичу: «Так как?» Он уклончиво: «Это не к спеху...». Чтобы окончательно не свихнуться, звоню заведующей труппы и, набравшись смелости, прямо спрашиваю: «Разве не очевидно, что я и поющая, и молодая... Ну для этой роли...» — «Ну... нет». — «А может, мне тоже стоит показаться?» — «Ну... да». Марк Анатольевич перед показом пригласил меня в кабинет и достал из ящика стола журнал, где я впервые была на обложке: «Анна, у вас тут симпатичные куделечки, сделайте что-нибудь такое...»

Передала его просьбу гримеру... И с успехом отыграв вечером «Мистификацию», после букетов и аплодисментов, стала готовиться к экзамену на той же сцене... «Если нет — жизнь на этом не заканчивается», —успокаивала себя. Станцевала, спела тот самый романс. А потом за кулисами ко мне подошла наш хореограф: «Молодец! Но что это у тебя на голове?» — «Куделечки!» На следующий день я увидела приказ: утвердили! Кроме меня на роль Кончиты взяли еще одну актрису. Мне сказали, что в ближайших двух спектаклях выходит она, а потом введут меня. В день, когда она должна была играть первый спектакль, я, конечно, пришла на утренний прогон. Тихонечко устроилась в зале... Захватила с собой пакетик с персиками и, как в той басне, позавтракать совсем уж было собралась... В общем, сидела благостная и расслабленная. Однако в середине второго акта Марк Ана­тольевич беспокойно встал, подошел и спрашивает: «У вас готовы костюмы?» Я киваю, судорожно соображая, как обстоят дела на самом деле. И Марк Анатольевич вдруг останавливает репетицию: «Сейчас будет беспрецедентная вещь: мы попросим Анну на сцену и пройдем второй акт сначала». Шок для обеих актрис, да и для всех участников происходящего. Актерский мир жесток. Николай Караченцов виду не подал, но было ощущение, что все существо моего партнера противится этим законам. Меня он принял не сразу. Я поняла, что сдала и этот экзамен, только через несколько спектаклей, когда после поклонов Николай Петрович сильно обнял меня и шепнул: «Спасибо...» С самого начала спросил: «Что знаешь из реальной истории Резанова?» Я, конечно, притворилась, что ничего: «Расскажите...» Историческая действительность на тот момент уже успела разрушить мои детские фантазии: оказывается, отношения Кончиты и Резанова были более прагматичные. Как написано в книгах, путешественник использовал Кончиту для налаживания торговых связей с Калифорнией. Около месяца 15-летняя дочь губернатора жила у него на корабле. Возможность стать женой русского камергера весьма привлекала ее. Потом состоялась помолвка, и Резанов уехал, чтобы получить разрешение на брак, но по пути сильно простудился и умер. Кончита больше года приходила каждый день на мыс в ожидании его кораблей под названием «Юнона» и «Авось». Узнав о смерти Резанова, она посвятила себя благотворительности, а в конце жизни ушла в монастырь. «Но у нас история красивее...» — сам Николай Петрович очень трепетно относился к спектаклю. На зеркале в его гримерке висела иконка Казанской божьей матери, которую в постановке сыграла его жена: перед премьерой Марк Захаров освятил три образа — для Караченцова, Шаниной и Поргиной... Чтобы она их оберегала. И спектакль «Юнона и Авось» оставался вотчиной Николая Петровича в течение 25 лет. Однажды он признался мне: «Сейчас я играю гораздо лучше, чем в юности. Тогда был задор, кураж. А сейчас я на другом, более глубоком уровне переживаю эту историю». Он никому не позволял халтуры, «холодного носа» ...

Николай Петрович очень деликатный и тонкий человек. Я ни разу не слышала от него какого-нибудь сравнения с предыдущими Кончитами. Автор либретто Андрей Вознесенский в одном интервью сказал: «Для меня не существует другой Кончиты, кроме Шаниной».

И тем приятнее, что через какое-то время на очередной юбилейной дате спектакля он сказал мне, что был не прав, и наговорил еще много комплиментов. На гастролях в Киеве ко мне подошла девушка: «Я переводчица у двух испанских грандов, они потрясены и интересуются: есть ли у вас испанские корни? Ваша речь и манеры убедили их абсолютно!» Для меня это была очень ценная похвала. Не сдержалась, побежала хвастаться партнеру и режиссеру... Со мной знакомились и те зрители, которые были еще на премьере «Юноны и Авось» в 81-м году... У кого- то в глазах читалось разочарование. Но я решила, что не буду расстраиваться и принимать его на свой счет: просто 20 лет назад они были моложе и сегодня пришли, помня тот первый восторг.

Тогда это была настоящая революция в театральном мире! А постановка Марка Захарова настолько гениальна, что одна Кончита не в состоянии все испортить.

Как-то в разговоре с Еленой Шаниной мы сошлись на том, что не такая уж это большая роль. Но достаточная для того, чтобы молодая актриса ощутила, что такое настоящий успех на театральных подмостках. У меня запечатлелась картинка: нас четвертый или пятый раз вызывают на поклоны на питерских гастролях в ДК имени Ленсовета. Огромный зал и балконы рукоплещут стоя, на сцену летят цветы... Я поднимаю глаза и впервые за весь спектакль замечаю галерку — четвертый и пятый ярусы балконов под самой крышей театра... И зрители с них свешиваются гроздьями!

Восторг!..

На этом спектакле у меня впервые случился так называемый «белый лист» ...

Сбылся самый страшный актерский сон: стоишь на сцене и забыл, кто ты, где, почему и что говорить... Будто корова слизнула. Выключили из розетки. Мне нужно сделать пять шагов, подойти к графу Резанову и заговорить по-испански в сцене прощания... Снег идет, музыка звучит, страдания меня охватывают...

Но текст я не помню. Ни слова. Каждый из пяти шагов перекликается с ударами сердца... «Говори любую белиберду, только не по-английски!» — проносится в голове. Открываю рот... И понимаю, что соврала только первую букву! Жизнь потекла дальше.

Такое случается даже с мэтрами...

Сцена бала: выбегают разряженные придворные, впервые появляется Кончита.

Очарованный граф Резанов подходит к ней и, щелкнув каблуком, приглашает на танец, произнося при этом полное имя моей героини: Мария де ла Консепсьон Д’Аргуэльо... Николай Петрович было начал: «Мария де ла Кон де... Да как там ее звать-то?» Все, кто был на сцене, отвернулись и беззвучно тряслись от смеха, пока звучала музыка.

У Караченцова была масса каких-то своих примет «на удачу»! В антракте мы обычно репетировали танец с поддержкой, после чего я наблюдала все его ритуалы: по дереву постучал, в кулак подул, через плечо поплевал... И все равно чего мы только не пережили! В Израиле посреди выступления вырубился свет. А самый большой ужас случился, когда в Киеве Николай Петрович во время репетиции надорвал связку — повредил ахилл. В результате больница, отмена спектакля... Граф Резанов у нас тогда был единственный и незаменимый.

Когда-то мы с Николаем Караченцовым пересеклись на съемках у Аллы Суриковой. В «Идеальной паре» я играла проститутку и по детской своей наивности думала: «Боже, как это стыдно!» Увидев в гримерке Николая Петровича, вывалила ему все мои сомнения и душевные муки. Он иронично потрепал меня по макушке: «Да ты что? Для актрисы нет ничего постыдного!» Это было за пару лет до «Юноны и Авось», где я, полуобнаженная, сыграла с Караченцовым сцену страсти... Алла Ильинична пришла к нам на спектакль и смеялась: «Я-то все придумывала, как тебя прикрыть. Чулочки, пеньюары... А ты вон что выделываешь!» Но к тому времени меня «Ленком» уже закалил: сначала в «Мистификации» летала по сцене с голым бюстом. Шел выпуск спектакля, и на одном из прогонов Марк Анатольевич тактично сказал: «Идите подготовьтесь — и на подвиг».

От волнения и ужаса во время «подвига» было темно в глазах и звенело в ушах...

Дима Певцов потом обнял, успокаивая: «Такого эта сцена еще не видела!". Дальше — больше: в «Королевских играх» стою спиной к залу, но абсолютно обнажена... Так что к «Юноне и Авось» я подошла уже с некой степенью обреченности. И все равно при удобном случае пыталась хоть немного прикрыться подолом. Благодарна, что Николай Петрович деликатно никогда не заострял на этом внимание!

Как-то накануне дня рождения Николая Караченцова я остановилась у витрины магазина: увидела шарф. И меня осенило, какой хочу сделать ему подарок. А я в таких случаях не успокоюсь, пока не осуществлю задуманное.

Дома нашлась нитка чуть светлее тона шарфа, и мне хватило се аккурат, чтобы вышить на нем надпись: «Заслонивши тебя от простуды...» Пришла на один из спектаклей Караченцова и преподнесла за кулисами. Немного опасалась, что смущу, получу отказ: «Ну что вы, зачем?» Это было бы наотмашь... Но Николай Петрович отреагировал очень искренне и нежно.

Я пробовалась на роль в сериал «Саломея» к Пчелкину и была очень рада, что там будет играть Николай Караченцов.

Он тоже сказал: «Было бы очень здорово». И когда меня не утвердили, расстроился: «Как жаль!» Мне повезло, что я стала второй Кончитой за всю историю, которую сняли в телеспектакле. Процесс был радостный, но долгий. В какой-то момент Марк Анатольевич подошел и сказал мне: «Как только появляется свободная минута, не болтайте, не расплескивайте, копите энергию... Берите пример с Караченцова». И действительно, я замечала на концертах и на съемках, что в свободную минуту Николай Петрович закрывает глаза и отдыхает. Он имел удивительную способность отключиться буквально на 5—10 минут. И это позволяло ему работать столь отчаянно и энергично. А ритм жизни всегда был бешеный: съемки, спектакли, концерты, теннис... В коридоре театра Николая Петровича обычно было слышно издалека: идет и разговаривает сам с собой. Приглядишься — и понимаешь, что он общается по телефону через блютуз (одним из первых привез это техническое новшество из-за границы и активно использовал). Всегда на связи, всегда куда-то мчится... И казалось, остановка для него смерти подобна. Потому и не верилось — это случилось с ним на полном ходу... ...В театре не отменили ни одного спектакля. Ведь было неизвестно, что и как с Николаем Петровичем... Дом не опустел — в нем топилась печь. Мы ждали... «Юнону и Авось» играли на восьмой день после аварии... Марк Захаров срочно ввел Певцова — репетировали сразу в костюмах.

Хотел, чтобы у Димы не было ощущения первого выхода, чтобы все несколько примелькалось... А его волнение в таких обстоятельствах было очевидно. Публике режиссер сказал какие-то слова, и на протяжении всего действа мы кожей ощущали поддержку зала. В спектакле много церковных песнопений... Финальная — «Аллилуйя»... Было ощущение, что она превратилась во все­общую молитву за Николая Петровича.

Мы будто слились в единой просьбе... И на следующий день он вышел из комы!

С Димой Певцовым мы партнерствовали с самого моего появления в театре: «Мистификация», «Фигаро», «Остановка по требованию», «Иствикские ведьмы», «Укрощение укротителя»... Так что он был уже родной. И в «Юноне и Авось» играли весь следующий год... На гастролях в Израиле придумали сюрприз на его день рождения: все женщины труппы нарядились, в пять утра встали под окном гостиницы и затянули под аккомпанемент музыкантов: «Ты меня на рассвете разбуди-ишь...». Разбудили, конечно, не только Диму, но и всех постояльцев.

Так устроен театр — под его крышей перемелется все: взлеты и падения, находки и потери... Как-то Марк Анатольевич Захаров спросил: «Поиграете еще года два-три?» — «Конечно!» А вскоре в кулуарах опять зашептались: дескать, новую Кончиту вводят... И на очередном юбилейном спектакле я уже понимала, что в следующей «Юноне и Авось» на сцену выйдет другая актриса... «Просто делай свое дело», — настраивала себя, дабы не впасть в тоску. Как Мюнхгаузен, вытащила себя за волосы.

Год не играла... А на очередном юбилее «Юноны и Авось» придумали, что в нем примут участие все былые Кончиты и Резановы. После торжества мне позвонила завтруппы: «Марк Анатольевич просит вас вернуться в спектакль». И я счастливо выступала до самого декрета...

А в тот период, пока не выходила на сцену в роли Кончиты, «Юнона и Авось» меня все равно не отпускал... Я участвовала в шоу «Звездах на льду» и сразу сказала Илье Авербуху: «Если кто-то посягнет на эту тему — она забита!» Была только одна цель: не вылететь из проекта до того, как сделаю желанный номер.

Практически за уши притянула его к теме очередных выступлений... Как водится, все плакали — и Авербух, и партнер Леша Тихонов, и жюри, и зрители...

И сама я продиралась на коньках сквозь пелену слез: «Я тебя никогда не увижу...» Но главное: программа вышла как раз на той неделе, когда у Николая Караченцова день рождения. Потом я позвонила, и его жена Людмила Андреевна сказала:

«Спасибо тебе за такое поздравление...

Смотрели!»

Записала Мария Черницына