«При рассмотрении проблемы сохранения системы высшего образования существенным, с нашей точки зрения, является выделение трёх категорий ВУЗов, основное различие между которыми состоит не в специальности, по которой производится подготовка студентов, а в масштабах влияния на общество, как текущее, так и перспективное.

Данным категориям ВУЗов отвечает соответствующая классификация людей, занятых в общественном производстве и управлении.

1. «Элита». Группа специалистов, ориентированных на создание нового - новых знаний, технологий, общественных структур. Она определяет будущее современного общества на достаточно больших временах, характерный временной масштаб привносимых ими изменений - это несколько десятков лет. При отсутствии данной группы в обществе оно становится неспособно создать что-либо новое, а лишь воспроизводит уже существующее. Заметим, что в традиционных сообществах, когда сверхценностью считается стабильность и жизнь по законам предков, данная группа воспринимается резко негативно. С другой стороны, при попытке реформирования общества необходимо приглашение элиты извне - «варягов», «немцев» или «буржуазных специалистов». Численность этой группы невелика, но значительны масштабы её воздействия на общество. Плохая подготовка элиты может привести к стратегическим просчётам и выбору неверного пути развития.

2. «Хранители» существующих жизненно важных технологий. В современном обществе эта группа оказывается довольно тесно связана с первой, поскольку время жизни большинства технологий существенно меньше срока профессиональной деятельности. Тем не менее, провести разграничительную черту всё же можно. Отсутствие или недостаточная подготовка специалистов этой группы приводят к техническим катастрофам различных масштабов из-за снижения уровня производства и обслуживания техники.

3. Специалисты «текущих профессий», работающие непосредственно с людьми. Наиболее типичные представители - учителя, врачи, юристы, агрономы и т.п. (точнее, большая их часть, не входящая в элиту). Это самая массовая группа, однако масштабы воздействия на общество каждого отдельного её представителя наименьшие среди данных трех групп.

Соответственно, можно выделить и три группы учебных заведений.

Первой соответствует так называемое университетское образование, в котором основным является разнообразие и свобода мышления и творчества, второй - большая часть технических ВУЗов, не входящих в 1-ю группу, третьей - все прочие. Следует отметить, что до нынешнего века подготовкой специалистов 2-й и 3-й групп занимались в основном не ВУЗы, а техникумы и училища».

Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г., Синергетика и прогнозы будущего, М., «Наука», 1997 г., с.188-189.

Источник: https://vikent.ru/enc/3116/

На этой этой фотографии - Нина Кухарчук (Хрущева), жена Никиты Сергеевича. Простая деревенская баба, в простенькой, нелепой одежонке. Слева - несравненная, загадочная, элегантная Жаклин Кеннеди.
Раньше, когда попадалась на глаза эта фотография, испытывал неловкость за "наших" - русская бабка и светская леди. Фотка всегда служила иллюстрацией некоторого цивилизационного "ихнего" превосходства над нашей кургузостью.
А вчера читал до полуночи статью из империалистического научного журнала про политические коммуникации. Наткнулся там на один абзац, в котором описывалось, как во время визита Хрущева в США, Нина Петровна, "стояла в сторонке вдвоем с Рокфеллером, и они о чем-то горячо спорили". Потом Рокфеллер вспоминал, что жена советского генсека пыталась его убедить в превосходстве социалистической модели экономики над капиталистической.
Напрягло меня две вещи: стояли вдвоем. Тогда, как она без переводчика его "убеждала"? И второе: что эта бабка-простушка могла знать об экономических моделях?
Зацепило. Полез искать. Обнаружил собственный пробел в знаниях. Нет, конечно же, я читал воспоминания самого Хрущева и много чего, написанного его сынком. Но образ Нины Петровны для меня остался где-то на периферии.
В другом уже империалистическом издании, а потом у же в отечественных источниках узнал, что разговаривали Хрущева и Рокфеллер на чистейшем английском языке, который она прекрасно знала - начала учить его в 1938 году. А до этого выучила и свободно владела польским, украинским, французским.
И вообще, Нина Петровна, в отличие от своего мужа, была прекрасно образована: до 12 лет училась в своей родной холмской школе, потом уехала в Люблин, где продолжала образование. После этого было Мариинское женское училище. В 1920-х получила образование в Коммунистическом университете им. Я.Свердлова.
Ее трудовая карьера - преподаватель политэкономии в разных партийных учебных заведениях.
После этого не осталось у меня никаких сомнений в том, что образ деревенской простушки для этой высокообразованной женщины был презентацией чего-то другого...
Теперь, если вглядеться в это известное фото, то прочитываешь во взгляде этой "простушки" чувство уверенности женщины, которая знает себе цену. Она прекрасно знает, кто такая Жаклин - элегантная, утонченная, но... пустая и несчастная... Что она видела в жизни, чего и с чьей помощью добилась? Вот Нина ей могла бы рассказать, как служила революционному делу агитатором на Польском фронте, как... Впрочем, вряд ли Жаклин это бы поняла...
И тогда всё уже кажется иначе: оказалось, что советские первые леди, жёны других высших партийных руководителей нередко на две головы превосходили своих мужей образованностью и кругозором.

Клерк британского Минобороны по ошибке «слил» секретную информацию, которая многое объясняет

«Документы Министерства обороны Великобритании показали, что образцы крови, взятые в деле об отравлении (в Солсбери 4 марта 2018 года) российского политического диссидента Сергея Скрипаля и его дочери Юлии, могли быть сфальсифицированы, чтобы они дали положительный результат на „Новичок“». Эта новость начала распространяться в интернете со ссылкой на ресурс Arms Watch, основателем которого является журналист-расследователь болгарка Диляна Гайтанджиева.

Издание Arms Watch, специализирующееся на журналистских расследованиях, в свою очередь опирается на недавно раскрытую Министерством обороны Великобритании информацию. Новые сведения ставят под сомнение весь ход британского «расследования» и рушат обвинения в адрес России. Типа, Москва якобы пыталась «убить предателя», но так и не смогла ликвидировать Скрипаля, на которого охотилась пять лет. Помимо всего прочего, это намек и на несостоятельность наших спецслужб.

Речь идет о том, что некий мистер Питер Бесвик решил провести свое «внутреннее расследование» в соответствии с законом о «Свободе информации», принятом еще в 2000 году. Согласно этому акту, каждый британец имеет право на письменный ответ на любой интересующий его вопрос.

Короче, любопытный англичанин спросил у Минобороны королевства: «Где (географически) и когда был взят судебно-медицинский образец (крови Скрипаля), а также когда стало известно об обнаружении „Новичка“?».

Бесвик также вежливо попросил военных чиновников не задерживаться с удовлетворением его любопытства и напомнил, что закон обязывает власть ответить не позднее 20 дней. Кстати, запрос был отправлен по электронной почте, что само по себе является дисциплинирующей нормой. Отфутболить, ссылаясь на то, что письмо потерялось, тамошние клерки не смогут.

Ответила некая «искренне ваша» миссис Гардинер, служащая пресс-службы МО, которая сообщила: «Информация в части первого вашего запроса хранится Министерством обороны в форме, утвержденной решением Высокого суда». Она также пояснила, что, с одной стороны, некоторые сведения открыты, но с другой — кое-какие моменты закрыты для публичности.

В частности, нет никакой тайны в том, что образец исследовал биологический аналитик лаборатории «Портон Даун». Именно там — в центре исследований химического и биологического оружия, расположенном к северо-востоку от села Портон и рядом с городом Солсбери, — нашли «Новичок» или соединения, близкие к нему. Дескать, об этом сообщили все СМИ, поэтому «ничего добавить не могу».

Но следующая информация, извлеченная из свидетельских показаний эксперта «Портон Дауна», не является общедоступной и содержит дополнительные сведения об образцах. Но так и быть, любопытный мистер Бесвик, примерно в таком духе рассуждала миссис Гардинер, готовя ответ: «Скажу вам по-маленькому секрету, что в ходе наших поисков не удалось найти никакой информации, указывающей точное время забора образцов».

Об этом написано черным по белому в письме с обратным адресом CIO-FOI@mod.gov.uk. Министерская леди указала крайнее время, когда эксперт мог взять образец, — не позднее 16 часов 15 минут 4 марта 2018 года, а также привела, когда образец поступил в «Портон Даун» — приблизительно в 18 часов 45 минут 5 марта. Ну, а на следующий день в 8 часов утра был обнаружен «Новичок».

Вот за эту неопределенность и ухватилась Гайтанджиева. «Как же так?», — задается вопросом автор Arms Watch. Согласно протоколу судебной и патологоанатомической службы Великобритании на всех образцах, отправленных в лабораторию, должна стоять точная (а не приблизительная) дата забора и начала анализа. Более того, в публичном медиапространстве и на специализированных форумах не сообщается ни об одном случае нарушения этого правила. А тут в таком важнейшем политическом деле допущена такая оплошность.

Британский токсиколог, обладающий обширными знаниями в области анализа фосфорорганических пестицидов, который по соображениям безопасности счел необходимым остаться анонимным, ознакомился с письмом Минобороны и оказался в шоковом состоянии. По его словам, «немыслимо, чтобы в случае такой очевидной значимости не имела место регистрация протокольная проб и документации».

Без всякого сомнения, на этапе забора и транспортировки образца вмешались некие третьи очень влиятельные силы (не подумайте только на Петрова и Боширова), что и привело к нарушению всего протокола цепочки хранения образцов крови Скрипаля, вплоть до начала анализа. Другого объяснения просто нет.

Надо понимать: если отсутствует точное время забора образца, то результат его анализа не признается судом в качестве вещественного доказательства. В конкретике солсберийского дела небрежность, повторимся, вообще исключена по определению. Значит, имела место манипуляция с образцами. Это косвенно объясняет, почему Сергей Скрипаль и его дочь Юлия остались живы после смертоносного заражения.

Но даже если взять за точку отсчета вероятное время забора, поднимается еще один вопрос, откуда, собственно везли образец. Не секрет, что расстояние между окружной больницей Солсбери и «Портон-Дауном» составляет всего 13 км или 18 минут медленной езды, тогда как по данным Минобороны пробирку с кровью Скрипаля везли более суток — целых 25 часов. За это время можно и в США слетать, а также вернуться назад.

Следовательно, все обвинения рушатся, как карточный домик. Это — первое! Второе — было ли вообще отравление, поскольку инсценировка американской спецслужбы кажется более вероятной версией. Вряд ли США тесно сотрудничали с Великобританией в этом деле, о чем говорит оплошность с образцами. Скорее, янки отодвинули англичан, чтобы те не крутились под ногами.

Само собой, публикация Arms Watch ожидаемо не получила общественного резонанса в Лондоне и в Вашингтоне по причине антиамериканской позиции. Дескать, «журналист показал пророссийские наклонности», значит является русским троллем. В целом, западная трактовка якобы отравления Скрипаля не претерпела изменений. «Доказательства» вины строятся на «неоспоримом присутствии агентов ГРУ- полковника Анатолия Чепиги и доктора Александра Мишкина в Великобритании во время отравления». Правда, как шутят некоторые англичане, «Петров и Боширов больше похожи на Путина и Шойгу, чем на Чепигу и Мишкина».

Обращает на себя внимание, что Минобороны Великобритании не выступило с опровержением, что вполне возможно связано с другими разоблачениями Arms Watch о поставках оружия террористам в Сирии, Ираке и Йемене. И в ранее опубликованных журналистских расследованиях есть ссылки на первоисточники, а не на фальшивки.

Источник: https://svpressa.ru/accidents/article/309371/

Экономики мира отчаянно конкурируют друг с другом, ничем не хуже людей. Каждый год ждем - вырвемся мы хотя бы чуть-чуть вперед? Или же сделаем шаг назад, пытаясь понять, что не так, и как же ускориться? Как, в конечном счете, победить, потому что мир - не застоявшееся болото, в нем тихо не проживешь. Самый настоящий социальный дарвинизм - или ты их, или они тебя. А чем именно? Умениями, инновациями, состоятельностью людей, скоростью бытия.

В 2020 году мы - в мире - сделали шаг назад. Нас перегнали Китай и Малайзия по ключевому показателю благосостояния - ВВП на душу населения (по номиналу). Россия -10 тыс. долл., Китай - 10,5 тыс. долл., Малайзия - 10,3 тыс. долл. (МВФ). Еще в 2013 г. ВВП на душу населения в России был выше Китая в 2,2 раза, Малайзии - в 1,5 раза. В прошлом бедная оловянная и каучуковая колония Великобритании догнала нас. Китай с его когда-то страшной бедностью всего за полвека добрался до России. За всем этим три ключевые проблемы - благосостояние, темпы роста, технологическая модернизация. Или мы - их, или они - нас.

А ВВП на душу населения по паритету покупательной способности? Многие любят этот искусственный показатель, он должен учитывать разницу в ценах между странами. И здесь мы и Малайзия - близнецы - братья. Россия - 27,9 тыс. долл. в 2020 г., Малайзия - 27,4 тыс. долл., а Китай пока - 17,2 тыс. долл. (МВФ). Но ведь и здесь нас догоняют. И если ничего не изменится, то только вопрос времени - когда перегонят.

В 2013 г. ВВП России на душу населения по ППС превосходил Китай в 2,2 раза (сегодня - в 1,6 раза), Малайзию - в 1,1 раза (сегодня практически равны). Все разрывы сужаются. При этом ожидаемая продолжительность жизни в Китае и Малайзии выше, чем у нас. Малайзия - 74,7 года, Китай - 77,4 года, Россия - 73,2 года (2019 г.). Пандемия 2020 г. еще и увеличила этот разрыв. У нас ожидаемая продолжительность жизни упала до 71,1 года. Пандемия 2020 г. в Китае и Малайзии по официальным данным прошла стократно легче, разрыв в смертности между Россией и этими странами - огромен.

Какие чувства должны захлестывать нас? Мы должны злиться? Завидовать? Считать, что в России что-то невозможно сделать? Нет, и еще раз нет. Главное чувство - вызова, долженствования, обязанности перед будущими поколениями. Мы должны эту реальность менять. По ВВП на душу населения по номиналу Россия находится на 65-м месте в мире (2020, МВФ). В 2013 г. были гораздо выше, на 51-м месте. Румыния и Панама впереди нас! Еще немного - и нас опередит Болгария, не самая богатая страна! А ВВП на душу "по паритету покупательной способности"? Там-то дела лучше? Ненамного. В 2020 г. Россия находилась по "ППС" на 53-м месте в мире, в 2013 г. - на 49-м. Сдвинулись немного, но не туда. Плохо, скучно быть в шестом десятке по состоятельности семей, по уровню развития экономики. Турция и Румыния впереди нас, Пуэрто-Рико! Но зато есть куда стремиться всей душой, рваться!

Перед нами - огромный вызов, времени нет. Есть только уходящее время, если только мы не предпримем самых отчаянных и умных шагов для того, чтобы создать все условия для сверхбыстрого роста

А мы рвемся? В 2020 г. наш ВВП сократился на 3,06%. По официальным данным у 77 стран динамика экономики была лучше, чем у нас (МВФ). В 2020 г., в проклятый год пандемии Китай, Тайвань, Турция и еще 25 стран показали рост ВВП. У Кореи, Польши, Швеции, Финляндии, Израиля, Индонезии и еще у 40 с лишним стран - падение ВВП меньше, чем у нас. В то же время "Большой семерке" развитых экономик, Европейскому союзу в 2020 году было гораздо хуже, чем России (до минус 6-8% ВВП, США - минус 3,5%). Раньше в мировые кризисы мы падали глубже этих стран, так что в 2020-м случилось "чудо на Москве-реке" (может быть, Росстат объяснит его)? Но мы чужим бедам не радуемся. Радость в том, чтобы нам самим - дальше, больше, быстрее!

В 2020 г. мы - 11-е среди стран мира по ВВП по номиналу (МВФ, долл. США). Целых 1,47 трлн долл. Но в 2013 г. были значительно выше - 9-е в мире, с гораздо большим ВВП в 2,29 трлн долл. Сегодня ниже нас на одну позицию - Бразилия. Достаточно малейшего колебания валютных курсов и мы можем перескочить на 12-е место в мире. Всё это только вопрос времени, если не опережать события. Нужно быть быстрее!

"Да, все это ерунда! - скажет критик. - Смотрите ВВП по ППС! Там-то, небось, всё зашибись!". Что ж, идем и в эту сторону! В 2020 г. мы занимаем 6-е место в мире по ВВП по ППС (МВФ), целых 4,1 трлн долл. Но в 2013 г. мы были на 5-м месте в мире по этому показателю. Нас за это время обогнала Германия. И разрыв с ней уже нешуточный, в 0,4 трлн долл.

Это очень неприятное сползание, год за годом, еще ведь и разница увеличивается между нами и другими странами. В 2020 г. ВВП США по номиналу был больше российского в 14,2 раза, в 2013 г. - в 7,3 раза. А Китай? Его ВВП по номиналу превышал российский в 2020 г. в 10 раз, в 2013 г. - в 4,2 раза (МВФ). Очень быстро растет отрыв от нас. Но, может быть, дела покажутся лучше, если взять ВВП по ППС? Ответ - не так уж. В этой части США превосходил Россию в 2020 г. в 5,1 раза, в 2013 г. - в 4,5 раза. Китай в 2020 г. - в 5,9 раза, в 2013 г. - в 4,4 раза.

Экономики мира отчаянно конкурируют друг с другом, ничем не хуже людей

Легче всего махнуть рукой, сказать, что все это надутые экономические измерения, и как всё обстоит на самом деле - никто не знает. И китайская статистика - не та, и в ВВП США слишком много услуг и он надут, да и мы своей экономики полностью не знаем, у нас огромный неформальный сектор. Но это было бы глубочайшим заблуждением. Перед нами, перед российским обществом - огромный вызов и, действительно, времени нет. Есть только уходящее время, если только мы не предпримем самых отчаянных и умных шагов для того, чтобы создать все условия для сверхбыстрого роста.

Источник: https://rg.ru/2021/04/13/iakov-mirkin-v-2020-godu-rossiia-v-ekonomichesk...

Все страны имеет свои официальные или неофициальные символы, которые как правило, изображаются как вполне конкретные, зримые хотя и собирательные, воображаемые личности. Так, Францию представляют как Марианну – молодую, привлекательную женщину в красном фригийском колпаке, символизирующем свободу и равенство. США воплощает фигура дяди Сэма – узколицего бородатого старика в цилиндре и с козлиной бородкой – хитрого и свободолюбивого торговца. Англия – это Джон Буль, толстый, краснолицый мужчина в летах с бакенбардами, в цилиндре и с подзорной трубой, стоящий на своем тихом уютном острове и с интересом разглядывающий, что творится на беспокойном континенте.

Россию во все времена символизировала женщина-мать. Этот образ, появившийся еще до революции, возродился в годы Великой Отечественной войны, когда он стал изображать иную, советскую, социалистическую Родину, но по сути оставшуюся прежней, всё понимающей, всепрощающей, многострадальной Россией. Показательно, что в отличии от Марианны или дяди Сэма Россия-мать была лишена личного имени, это была просто абстрактная русская мать. Возможно, это указывало на то, что русские в отличие от народов Запада – не индивидуалисты и для них важнее общее, чем единичное, частное.

Был такой зримый антропоморфный символ и у СССР. Имеются в виду, конечно, рабочий и колхозница. Одноименная скульптура была создана в 1937 году Верой Игнатьевной Мухиной по проекту Бориса Михайловича Иофана для Всемирной выставки в Париже. К тому времени СССР было уже 15 лет, однако не будем забывать, что, во-первых, символ «Рабочий и Колхозница» развивал идею символа «Серп и молот», заложенную еще в советском гербе 1923 года, и во-вторых, свой классический вид советская цивилизация приобрела именно при Сталине, в 30-е годы, тогда как в 20-х советское общество еще искало себя, пройдя через ряд интересных, но часто для него нетипичных экспериментов.

Фигуры рабочего и колхозницы, идущих вперед, взявшись за руки, стали символами СССР не случайно. Советская цивилизация и возникла за счет своеобразного союза города и деревни. Все ее существование определялось отношениями города и деревни, которые временами были конфликтны («войны»), временами — нет («мир»). И само падение советской цивилизации во многом произошло в силу разрушения одной из двух ее корневых опор – деревни, которое завершилось в ельцинщину, но имело свои корни еще в хрущевской «войне против деревни».

Две российских цивилизации: город и деревня

Советское государство, провозглашенное II съездом Советов, утвердилось и распространилось по России благодаря смычке города и деревни. В городе победили большевики, а деревня их подержала, потому что большевики легализовали «черный передел» и предоставили на законных основаниях все земли сельхозназначения крестьянским общинам. В сущности, в 1917 году в России произошла не одна, как обычно считают (сводя воедино процесс, начавшийся в феврале и достигший своего пика в октябре), а целых две революции: первая – в городах, а вторая – в деревнях и селах. Потому что Российская империя была страной, которая включала в себя две разных цивилизации – городскую и крестьянскую.

Горожане от селян отличались не только родом деятельности. В городах господствовала европейская культура, хотя и в заметно вторичном подражательском ее варианте, в деревнях – старинная московско-византийская культура, кое-где воспроизводящая черты не только допетровской, но и дораскольной Руси, хотя местами сильно разложившаяся. Горожане одевались по-европейски, знали иностранные языки, изучали науки, ходили в театр, к религии относились в большинстве своем как к этнографическому пережитку. Крестьяне одевались на старинный манер, носили бороды, были религиозны, хотя уже и не так глубоко, как их прадеды.

Между городом и деревней была сильная напряженность: прошедший европеизацию и модернизацию город воспринимал деревню как отсталых варваров, жившая заветами старины, выступившая против модернизации в эпоху столыпинской реформы общинная деревня воспринимала город как рассадник чужеродного зла. Вспомним судьбу интеллигентов, предпринявших «хождение в народ»: они были движимы самыми благородными порывами по отношению к крестьянам, крестьяне же выдавали их полиции просто потому что любой горожанин, да еще и атеист и европейски образованный человек был в их глазах чужаком, врагом и провокатором.

Этот враждебный взгляд на город очень хорошо выразило творчество «крестьянских поэтов», особенно Сергея Есенина. В его стихотворении «Город» (1915) есть такие слова:

«Храня завет родных поверий —
Питать к греху стыдливый страх,
Бродил я в каменной пещере,
Как искушаемый монах.
…………………………………..
С улыбкой змейного грешенья
Девичий смех меня манул,
Но я хранил завет крещенья —
Плевать с молитвой в сатану».

Так чувствовал себя молодой крестьянин, между прочим не чуждый европейской культуры, но все же взросший на русском фольклоре и «аграрном православии», оказавшись в городе.

А если вы почитаете фантастическую повесть эсера-экономиста Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», написанную в 1920 году, в разгар крестьянских антибольшевистских восстаний в глубинке (к примеру, на Тамбовщине), вы почувствуете градус ненависти крестьян к горожанам. В этой повести в России после революции, гражданской войны и недолгого правления «русско-немецких большевиков» победила крестьянская партия. И первое что она сделала … разрушила города «как рассадник умственной лени и социальной заразы» и превратила Россию исключительно в аграрную страну! Хотя действие в повести происходит уже после революции, понятно, что эта ненависть крестьян к горожанам копилась многие десятилетия и даже века.

Фигурой, связывавшей два враждующих слоя российской дореволюционной цивилизации, был царь. Для крестьян он был «батюшкой» защищающим своих «детушек» — хлеборобов от злых, продавшихся иноземцам дворян. Для дворян, мещан, городских лояльных интеллигентов он был императором-европейцем, наследником Петра Великого, несущим культуру и просвещение туземным варварам.

Связывала высшие и низшие слои населения империи до поры до времени и религия. Священник Вениамин Федченков, который прошел гражданскую войну на стороне белых, эмигрировал, но потом вернулся в Советскую Россию, желая быть со своим народом, в своих мемуарах писал, что до революции единственным местом, где помещик и крестьяне стояли рядом, бок о бок, почти как равные, была деревенская приходская церковь. Но к началу ХХ века дворянство и интеллигенция стали терять веру, сначала уйдя в вольтерьянство и масонство, а затем в материализм и туманный внецерковный идеализм. В народе вера тоже стала гаснуть – на первые годы ХХ столетия приходится взрыв хулиганства и кощунства в среде простолюдинов (странное веянье времени, воспетое поздним Есениным), которое было прообразом кощунственных антирелигиозных компаний 20-30-х гг., проходивших при заметном равнодушии, а то и одобрении немалой части населения.

В общем к 1917 году осталась только одна скрепа, связывавшая верхи и низы – царь, но в марте 1917, после его отречения от престола и она исчезла. Началась борьба революционных проектов – городских и деревенского.

Первая «война» между деревней и городом (1917-1921): победа деревни

Мартовская революция (которую у нас называют Февральской, как полагалось при старом стиле) в деревне и в городе проходила по-разному и имела разные требования. Сначала в городе пришли к власти либералы-западники, которые хотели построить в Росси нечто подобное французской буржуазно-демократической республике. Затем – большевики, чей идеал был нарисован в работе В.И. Ленина «Государство и революция» — ассоциация трудовых заводских, фабричных, сельских общин, которые сами бы себя защищали без профессиональной армии и полиции (их место занимали бы всеобще вооружение народа и рабочая милиция), на основе плана, выработанного съездами Советов, производили бы промышленную и сельскохозяйственную продукцию и практиковали их плановое распределение, безденежный обмен – между общинами и между городом и деревней. Сейчас эта модель называется «военным коммунизмом», то есть ее объясняют условиями войны и неизбежной при ней разрухи, но Ленин откровенно говорил: «мы просто забежали вперед». То есть он считал, что в принципе таким и должно быть коммунистическое общество и если бы не внешние факторы, в том числе сопротивление крестьянского мелкобуржуазного большинства (Ленин, в отличие от народников, считал крестьян не «природными социалистами», а мелкими буржуа), то этот идеал воплотился бы.

А сопротивление было огромным. Поначалу крестьяне поддержали большевиков — когда те дали общинам землю по декрету о земле (декрет был эсеровский и предполагал социализацию земли, передачу их именно общинам, «крестьянским мирам»). Строго говоря, этот декрет просто делал тайное явным: уже после отречения царя, с весны крестьяне стали захватывать помещичьи земли и делить их. Временное правительство пыталось их отговорить, но крестьяне не слушали городских «комиссаров». У них было твердое убеждение, что земля – Божья, пользоваться ей должны хлеборобы, а что такое парламент и его решения они не понимали, да и знать не хотели. Идеалом крестьян была свободная российская деревня, не подчиняющаяся больше городу и разговаривающая с ним на языке прагматизма, то есть торгующая с ним по выгодной ей цене. Когда большевики прислали в деревню продотряды (гораздо более целеустремленные и неподатливые, чем продотряды царя и Временного правительства) – деревня восстала против большевиков. Когда пришли белые и стали конфисковывать захваченные земли, и отдавать тем, кто ими владел до большевистского декрета – помещикам, деревня восстала и против белых. «Бей белых и бей красных!» — таков был лозунг революционной деревни, ее середняцкого, общинного костяка (понятно, что кулаки были за белых, бедняки – за красных, с некоторыми исключениями, конечно). Большевики были, естественно, ближе, роднее, чем «золотопогонные Жоржики», учившие в гимназиях латынь, но и они для бородатых сельчан были демоны «каменных пещер» города.

Анархисты ухватили это желание деревни и попытались одно время стать ее выразителями. Кронштадтский мятеж ведь был учинен анархистами, а выбросили они лозунг деревни – «Советы без коммунистов!». После победы над белыми у красных высвободились силы для подавления антибольшевистских восстаний, и они их подавили. Но гениальный политик Ленин понимал, что одной силы мало, надо идти на компромисс, потому что за этими восстаниями последуют другие, а в армии — тоже немало крестьян, и они могут тогда не подчиниться железной дисциплине, выстроенной царскими военспецами и большевистскими комиссарами. И Ленин объявил НЭП.

Итак, после первого постреволюционного периода (1917-1921), когда при всех тактических союзах, город и деревня все-таки пошли друг против друга, наступил период компромисса, «мира», причем мира на условиях деревни, навязанных крестьянскими восстаниями.

Мир между деревней и городом: НЭП (1921-1926)

Советское правительство отказалось от коммунистического безденежного распределения и обмена, от принудительного труда населения (трудовые армии), разрешило крестьянам торговлю. Продналог, который вели вместо продразверстки, был фиксированный, брался лишь раз в год (тогда как продотряды могли приезжать по многу раз). Бедняков освободили от выплат. Крестьянам возвратили все кустарные производства, разрешили ремесленный труд.

Более того, после борьбы с троцкистами в партии победила бухаринская линия и партия бросила деревне лозунг: «Обогащайтесь!» Банки выдавали кредиты крупным хозяйствам, выделившимся из общины (по закону – индивидуальным землепользователям, а в простонародье — кулакам), поощрялась покупка сельхозтехники, лишь бы платили продналог, который кормил город. Не обойдены были вниманием и общины, товарищества, коммуны, и, особенно, крестьяне-бедняки. Историки крестьянской России утверждают, что только в годы НЭПА российская и главное — русская деревня наелась досыта. По данным исследователя Джорджа Ренко «Сбор зерновых на душу населения поднялся с 2,4 центнера в 1921-1922 гг. до 4,5 центнера в 1926-1927 гг.». К 1928 году был достигнут уровень 1913 года, когда Россия производила миллионы пудов хлеба, кормя биржевых спекулянтов, помещиков, царских бюрократов, армию и полицию и пол-Европы (только не своих тружеников-хлеборобов). В 1925 поголовье скота в деревне превысило уровень 1916 года. На столах у крестьян появилось масло и мясо (до этого царские генералы жаловались, что большинство крестьян–призывников мясо впервые попробовали только в армии). Были, конечно, и неурожайные годы, были уезды, где в силу стечений целого ряда условий в тот или иной год недоедали, но в целом питание и благосостояние крестьян улучшилось.

При этом крестьяне не просто питались со своих клочков и полос общинной или частно-пользовательской земли, они еще ездили в города, продавали там излишки на рынках и получали за это наличные деньги. В одной Москве было открыто 11 рынков! Цены там были не маленькие и некоторые современники жаловались, что городские рабочие питаются хуже, и что розовощекие бородатые крестьяне дерут с пролетариев втридорога.

Конечно, не стоит преувеличивать богатство крестьян при НЭПе, как это делают антисоветчики, которые обвиняют Сталина в том, что его коллективизация уничтожила «благополучную деревню». Пределы роста богатства крестьян были очевидны: удалось отъестся за счет перераспределения помещичьих и церковно-монастырских земель (в ходе реализации ленинского «Декрета о земле» крестьянские общины получили 150 миллионов десятин земель, принадлежавших помещикам, церкви и отделившимся «хуторянам-мироедам»). Однако технологии остались примитивными, рождаемость — высокой, а значит дробление участков увеличивалось и на крохотных полосках земли невозможно было применять сельхозтехнику. Что должно было бы произойти, если бы Сталин не провел коллективизацию (принесшую на смену «полоскам» огромные колхозные поля, а на смену сохам — трактора) и индустриализацию (выпустившую десятки миллионов молодых парней и девушек в города) очевидно. Это вам скажет любой студент, изучавший курс «Демография» и дошедший до темы «Мальтузианская ловушка». В аграрных, закрытых, патриархальных обществах улучшение материальных условий приводит к росту рождаемости и увеличению населения в следующем поколении, следовательно — к увеличению потребления, при том что пищевые ресурсы увеличиваются незначительно. Таким образом уровень благосостояния падает, смертность растет и в итоге население начинает питаться даже хуже, чем до улучшения 20-30-летней давности. Проще говоря, если бы НЭП продолжился еще лет 10-20 (а именно так понял ленинское «всерьез и надолго» Бухарин), выросло бы новое поколение крестьян, привязанное к своим полоскам земли, все уменьшающимся. И как раз к концу 30-х – началу 40-х деревня не то что не смогла бы кормить город, в ней самой был разразился «Царь-голод», несравнимый с историческим голодом 1933-го. А там бы и германская армада подоспела…

Но как бы то ни было, этого не произошло. Потому что в 1927 году, после 6-летнего затишья началась новая «война» между деревней и городом. И первый удар нанесла деревня, точнее — деревенское кулачество.

Вторая «война» между деревней и городом: «кулацкая стачка», раскулачивание и коллективизация (1927-1937)

Историки называют этот удар «кулацкой стачкой». Это не было восстанием, которое описывал в своем фантастическом произведении Чаянов. Кулаки не ринулись на города с вилами и берданками, чтоб разрушить ненавистные «каменные пещеры», хотя «кулацкий террор» против «городских» — учителей, партработников, присланных в деревню, был. Кулаки выбрали путь экономического саботажа или, как метафорически выражались газеты того времени, они решили «задушить город костлявой рукой голода» (лишь в крайнем случае прибегая к «последнему аргументу» – «обрезу»). И они вполне могли рассчитывать на успех и понимали это.

Как выразился один публицист, кулаки крепко знали, что реальная власть в тогдашней России была у того, у кого в руках зерно (так же, как сейчас – у кого нефть и газ). Один раз похожая «кулацкая стачка» уже обрушила российское государство. В 1916 году деревенские кулаки, владевшие значительной частью товарного зерна империи, отказались вследствии обесценивания денег продавать зерно. В городах начались перебои с продовольствием. Царь направил в деревню продотряды, но из-за коррумпированности их членов начинание провалилось. И режим Николая Второго пал, причем, все началось с волнений в хлебных очередях в Петрограде…

Теперь наследники тех кулаков, «советские кулаки», как сейчас говорят, (по законам того времени – индивидуальные землепользователи) решили, что «могут повторить».

В 1927 году деревенские богатеи, собрав приличный урожай (заготовки во втором полугодии 1926 на 10% превысили уровень 1925-го), стали его прятать от городских властей. Сдали государству лишь 2/3 от сдачи 1926-го. Кстати, этот факт отображен в нашумевшем произведении Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза». Там рассказывается о том, что первый муж Зулейхи – кулак Муртаза прятал хлеб от «комиссаров» … на кладбище, прикапывая мешки в могилы собственных малолетних детей! Автор романа – антисоветчица, но писатель талантливый, а талант всегда отразит жизненную правду, даже вопреки буржуазным бредням в голове человека, наделенного этим талантом.

Кулаки в 1927 потребовали у города поднятия закупочных цен в три раза, иначе угрожали уничтожить урожай. Они надсмехались над партийными агитаторами. Сталин лично ездил на Алтай и тамошний кулак вышел к нему с «обрезом» и с издевкой заявил: «спляшешь передо мной, сдам хлеб по госцене!»

В городах начались перебои с продовольствием. Появились хлебные очереди. На 10-м году Октября правительство было вынуждено ввести карточки на хлеб, как в гражданскую войну. Начались разногласия внутри партии. Активизировались троцкисты, которые попытались 7 ноября 1927 года провести собственную, альтернативную демонстрацию. На Западе заговорили о близком крахе большевиков. Великобритания закрыла советское полпредство. Эмигранты-врангелевцы, сохранившие в Европе свою армию в виде «Российского обще-воинского союза», призывали западные правительства начать интервенцию. РОВС перебрасывал через границы диверсантов, которые устраивали теракты на территории СССР. На востоке тем же самым занимались эмигранты из «Всероссийской фашистской партии», которых готовили в лагерях в Манчжурии японские инструкторы. В Средней Азии еще продолжалась война с басмачами, а осевшие в Турции туркестанские вожди времен гражданской тоже ждали своего часа…

В этих условиях Сталин принимает решение – о ликвидации кулачества как класса и об ускоренной коллективизации. Потом он признавался в беседе с Черчиллем, что это было самое трудное решение в его жизни. Не решение о «чистках» 1937-го, не приказы времен войны, а решение о раскулачивании и коллективизации. Потому что Россия была все еще аграрной страной. Крестьян было подавляющее большинство. Это решение могло обернуться крестьянскими восстаниями, по сравнению с которыми «антоновщина» была бы репетицией. Деревенских милиционеров было по одному на много тысяч крестьян. Армия состояла в большинстве своем из крестьян, а во главе армии стояли группы военспецов вроде Тухачевского, которые мечтали свергнуть Сталина. Но и пойти на шантаж со стороны кулачества и оставить деревню как есть – с чересполосицей, без техники, без культурной революции — было смерти подобно.

Так началась вторая «война» между городом и деревней (1927-1933), которая закончилась компромиссом, но уже не на условиях крестьянских общин, как в 1921, а на условиях городских рабочих, служащих и партии, сумевших превратить общинную деревню в колхозную (коллективизация 1929-1931 гг.).

Про раскулачивание сейчас распространено много мифов. Антисоветчики, как из среды либералов, так и «правые патриоты», убеждают молодежь, что кулаки были «справные хозяева», что они «накормили страну», что «безумный злодей» Сталин репрессировал их ни за что. О «кулацкой стачке» 1927 года, поставившей города на грань голода, они, конечно, скромно умалчивают. Как и о «кулацком терроре», который был обыденностью в конце 20-х. «Кулацкие элементы» подло, из-за угла, при помощи «обрезов», а то и топоров убивали деревенских коммунистов, комсомольцев, селькоров и активистов, милиционеров, учителей (и учительниц). Статистика 1920-х сообщала, что в 1927 г. был зафиксирован 901 случай кулацкого террора, а за семь месяцев 1928 г. – уже 1049 случаев. В 1929 году по всему СССР было зарегистрировано 30 тысяч поджогов, совершенных кулаками! А в 1930-1931 гг., на фоне развернувшейся коллективизации, фиксировались сотни стихийных кулацких восстаний в разных деревнях, особенно, на Украине, на Кавказе и в Казахстане (пример – Абалинское восстание). Антисоветски настроенные историки говорят о том, что в восстания были вовлечены около 700 тысяч крестьян. Это конечно, «капля в море» для 120–миллионного советского крестьянства (данные переписи 1926 года), но и не мало.

О жестокости кулацкого террора говорит знаменитое «дело Павлика Морозова»: озверевшие дед и дядья Павлика зарубили топорами и закололи ножами не только пионера-подростка, который просто подтвердил на суде показания своей матери, касающиеся казнокрада-отца, но и его 8-летнего брата Федора, оказавшегося свидетелем убийства! Между прочим, в 1989 году наши либералы из общества «Мемориал» требовали … реабилитации этих детоубийц (!), но Верховный суд им отказал. Странные у нас господа в «Мемориале»: то педофила защищают, то детоубийц, зато Сталин у них – «кровавый убийца»!

Как известно, в ходе операции раскулачивания, начатой государством в 1930 году, кулаков разделили на три категории: к первой относились террористы-убийцы, которые и при самой демократичной власти оказались бы в тюрьме. И лишь кулаки второй и третьей категории – это лица, по мнению тогдашних властей, ответственные за «хлебную стачку» («третью категорию», которых было больше всего, кстати, даже в Сибирь нее высылали, а переселяли в пределах своего района).

О масштабах операции раскулачивания, которую антисоветчики объявляют сегодня чуть ли не «уничтожением всего крестьянства», статистика говорит совсем иное. Всего за два года кампании (1930–1932) было переселено около двух миллионов человек, то есть около 400 тысяч семей, или около 2% от тогдашнего населения СССР. При этом власть признавала, что при раскулачивании были допущены ошибки, делала попытки выявить «неправильно высланных» и освободить. Уже в 1933 году детей кулаков стали освобождать из спецпоселений и восстанавливать в правах, так что они смогли поступать в комсомол и в партию, учиться наравне со всеми в советских вузах и делать карьеру. Чем они и воспользовались: внук раскулаченного деревенского «мироеда» Боря Ельцин вырос до члена ЦК, а затем разрушил Советский Союз …

Кстати, Сталин зря опасался, что раскулачивание и коллективизация вызовут массовые беспорядки в деревне. Как я уже говорил, из 120 миллионов советских крестьян, кулакам удалось распропагандировать и поднять лишь тысяч 700 человек. Если учитывать волнения без вооруженных выступлений, то их участников было примерно 2 с половиной миллиона человек. Конечно, это несравнимо с восстаниями времен гражданской, вынудившими большевиков отступить и отменить продразвестку. Большинство в советской деревне конца 20-х составляли молодые люди: 67% были моложе 30 лет (как и бывает в странах с высокой рождаемостью) (С. Болотникова, А. Макурин, К. Кудряшов, В. Кожемякин, Ю. Шигарева «Вместе весело пахать. Чем стала коллективизация для Советской России// «АиФ » № 5. 29/01/2020). Для молодежи коллективизация открывала путь в большое будущее – в колхозе ведь все равны, тогда как сохранение общины – закрывало его. В общине заправляли «большаки», которым было больше 40, причем, большаком мог стать только старший сын многодетной крестьянской семьи. Это я уж не говорю о перспективе стать батраками у сельских «мироедов» – кулаков…

Кстати, раскулачивание так вообще было встречено большинством деревенских — середняками и бедняками, стариками и молодежью — с восторгом. Историки свидетельствуют, что многие кулаки были даже рады, что их с семьями выселяют из родных сел. Когда народ узнал, что кулаки теперь «вне закона», люди с вилами и с топорами пошли «по-своему поговорить» с «мироедом», который всей деревне давал деньги и хлеб «под проценты». Представьте, что сегодня власть заявит, что «вне закона» объявляются все владельцы микрокредитных организаций, и что все кредиты, взятые у них, аннулируются. Будут ли их бывшие клиенты плакать об их судьбе и сокрушаться, что уничтожают «самых инициативных», «умевших делать деньги»?

Коллективизация также, как мы видели, серьезного сопротивления не вызвала. В целом деревенские массы понимали, что путь дробления общинных «полосок» и пахоты деревянной сохой – это путь к нужде, голоду и смерти. Советская власть предложила крестьянам трактора, современные агротехнологии, не говоря уже об электричестве, радио, избах-читальнях, медицинских пунктах и яслях и школах в каждой деревне. Советская власть предложила деревенской молодежи образование, равноправие, престижные в то время профессии трактористов и комбайнеров (а кое-кому – и отъезд в города и возможность карьеры, которая могла «поднять» на головокружительные высоты – до академика и маршала). Кто ж в здравом уме откажется от всего этого?

Конечно, крестьян не устраивали модели колхозов, предполагавшие всеобщее обобществление, отсюда и пассивное сопротивление в виде забоя скота – бич коллективизации. Первый проект колхоза, действительно, напоминал палестинский кибуц, где даже мелкую птицу на личном подворье иметь нельзя. Но Советская власть продемонстрировала, что она умеет не только проявлять жесткость, но и, когда уместно, идти на компромиссы. Она предложила другую модель – сельскохозяйственной артели с сохранением небольших, личных приусадебных хозяйств (площадью от ¼ до 1 га по «Уставу колхоза» от 1935 года). Как и полагается артели, колхоз управлялся общим собранием, сам выбирал себе руководство, создавал фонды для стариков и инвалидов, распределял оставшееся после сдачи государству между членами артели по трудодням.

Артель – не выдумка западных теоретиков социализма, а исконная, древнейшая общинная форма хозяйствования, распространенная на Руси. До революции крестьяне объединялись в артели для рыбной ловли, ремесленных работ, отходничества и т.д. Новшеством было лишь применение артельной формы к сельскохозяйственному труду, но это было вызвано переходом от чересполосицы к крупным общим, государственным земельным наделам. На больших полях сподручнее было трудиться сообща.

Таким образом, колхозы вовсе не были разрывом с многовековой крестьянской традицией, «уничтожением крестьянства», превращением их в «сельскохозяйственных пролетариев», о чем сегодня любят покричать правые антисоветчики (в сельхозпролетариев – работников совхозов мечтал превратить крестьян не Сталин, а тайный троцкист Хрущев). Колхозы продолжали традиции общинного труда, характерного для русского и российского крестьянства (и, кстати, про них ничего в марксистских учебниках написано не было, не потому ли Троцкий так клял колхозное строительство из-за границы?).

Интересно, что это понимал и сам Сталин. В выступлении на первом всесоюзном съезде колхозников – ударников 19 февраля 1933 года он говорил: «… При новом, колхозном строе крестьяне работают сообща, артельно (курсив мой – Р.В.) работают при помощи новых орудий — тракторов и сельхозмашин, работают на себя и на свои колхозы, живут без капиталистов и помещиков, без кулаков и спекулянтов, работают для того, чтобы изо дня в день улучшать своё материальное и культурное положение…»

К 1937 коллективизация (конечно, не без перегибов и искажений) была закончена. Наступил новый «период мира».

Мир между городом и деревней (1937-1953)

Как я уже говорил, этот новый «период мира» между городом и деревней, продлившийся до смерти Сталина, был уже на условиях города (в отличие от предыдущего, нэповского «периода мира», который был на условиях деревни, отвоевавшей их восстаниями 1920-1921 гг.). Но это не значит, что город как-то подавил деревню, превратил ее в свою «внутреннюю колонию», из которой «безжалостно выкачивал хлеб и рабочую силу», как нас убеждают современные антисоветчики. Вообще необходимо заметить, что если в советские времена колхозную деревню эпохи сталинизма идеализировали, изображали как царство сытых, довольных и счастливых хлеборобов (как в фильме «Кубанские казаки»), то теперь наоборот ее рисуют наподобие концлагеря, где все лишь страдали и умирали. На самом деле и то, и другое далеко от истины.

В 1932-1933 гг. на страну обрушился голод, поразивший Украину, Кавказ, Казахстан. Причин голода было много – и неурожай, и извечная наша бесхозяйственность, приведшая к большим потерям зерна при транспортировке, особенно, в условиях только еще становящегося колхозного хозяйства. Сыграли свою роль и нужды промышленности, которая требовала заграничных станков, а купить их можно было только торгуя хлебом.

Но уже в ходе коллективизации переход к машинному земледелию на больших колхозных полях показал свою высокую эффективность: в 1929-1932 годах колхозы собрали 4738,2 млн. пудов хлеба, то есть больше, чем деревня за 7 лет НЭПа (3549,6 млн пудов). В 1938 году на колхозных полях работало уже 483 тысячи тракторов и 153 тысячи комбайнов (до коллективизации их были единицы!) В 1935-36 годах колхозники по официальным данным собрали 90 тонн зерна, в 1939-40 – 100, 6 миллионов тонн! Уже в 1934 году правительство смогло отменить хлебные карточки.

Именно к середине 30-х относится знаменитая фраза Сталина: «жить стало лучше! Жить стало веселей!». Сейчас антисоветчики над ней потешаются, а люди 30-х годов ощущали на собственном жизненном опыте эти улучшения. Как я уже говорил, в деревнях появились детские сады, школы, медицинские пункты, больницы, библиотеки, клубы, где показывали кино, действовали разные кружки. Ушли в прошлое, извините, вши (бич крестьян вплоть до конца 20-х годов!), деревенские жители стали следить за элементарной гигиеной: носить нижнее белье, мыть руки, спать отдельно, на кроватях, а не вповалку на полу под общинным тулупом. Но самое главное – исчезла культурная, цивилизационная пропасть между городом и деревней, которая была в Российской империи и, в сущности, и разрушила эту империю (о чем писали, например, мыслители-«евразийцы» Н.С. Трубецкой и П.Н. Савицкий). И деревенские, и городские жители стали носителями одной культуры – советской, представителями одной цивилизации – советской.

Много сейчас говорится о «колхозном рабстве» — дескать, Сталин велел крестьянам не выдавать паспорта, чтоб запереть их в деревнях и эксплуатировать, вывозя собранное им зерно в города. Но взгляните на статистику миграций из деревни в город в сталинскую эпоху. В 1926 году в городах в СССР жило 26 миллионов человек, а в деревнях, как я уже писал – более 120 миллионов. В 1953, в год смерти Сталина горожан было 80 миллионов, сельчан – около 108 миллионов. То есть именно на сталинский период пришлось массовое переселение крестьян в города. Причем, это было не бегство крестьян в обход мифической «антикрестьянской сегрегации», а в основном переселение инициированное самими партией и государством, которые взяли курс на превращение страны в промышленную и черпали рабочую силу для новых производств из деревни. Сталинская паспортизация 1932 года проводилась не для того, чтоб запереть крестьян в деревни, а для того, чтоб регулировать миграцию. Жизнь в городе в любой стране и легче и удобнее, поэтому крестьяне, особенно, молодые, стремясь в города, до паспортизации ослабляли деревню и пополняли в городах ряды безработных, ютящихся на трех квадратных метрах съемного жилья, а то и бездомных, люмпенов и преступников. Сталинские оргнаборы позволили крестьянам становится горожанами легально. Крестьяне получали паспорта, но ровно в той мере, в какой в этом нуждалась городская экономика и значит в городе для каждого из них было готово жилье (пусть и тесное) и рабочие места.

Кстати, те, кто болтают о «беспаспортном рабстве», не знают, что паспорт в сталинском СССР был знаком не привилегий, а обязанностей. В сталинском паспорте указывалось наряду с пропиской и национальностью место работы. Человек без официальной работы выселялся из города как иждивенец. А вот «книжка колхозника», или временное удостоверение, выданное сельсоветом, давали определенные привилегии. Например, право законно торговать в городах излишками, произведенными на своем приусадебном участке. Горожане – владельцы паспортов, которые пытались заняться тем же (многие тогда в городах жили в частных домах и имели огороды) привлекались милицией за спекуляцию и «нетрудовые доходы».

В общем жизнь крестьян в сталинский период, конечно, невозможно изобразить одной белой или черной краской. Колхозы пережили голод при самом своем возникновении, потом страшную войну (еще раз доказав эффективность коллективного хозяйства), трудный период послевоенного восстановления. Но тот факт, что многомиллионная армия мужчин – советских крестьян горою встала за Советскую власть в годину войны с гитлеровской Европой, говорит об одном – они считали, что жизнь в социалистической колхозной деревне все же лучше жизни при кулаках и помещиках (которая вернулась бы, если бы победили немцы, только помещики и фермеры-кулаки были бы еще и немцами). В 1941 году еще были живы старики, которые родились в 60-х – 70-х гг. XIX века и знали от отцов, что Александр Второй, «освободивший» крестьян от крепостного права, обложил крестьянские общины кредитами с процентами за землю. И крестьянские семьи должны были их были выплачивать аж до конца 20-х гг., а кое-кто и до 50-х гг. ХХ века. И выплачивали бы, если бы не революция! В 1941 году встали под ружье в РККА 30 и 40-летние крестьяне, которые в 1917 делили помещичьи земли, а в 1930 изгоняли из своих деревень кулаков и организовывали колхозы.

И социалистическая колхозная деревня, за которую проливали кровь в 1941-1945 мужики в солдатских шинелях (под началом командиров – тоже выходцев их крестьян) при всех ее недостатках, могла бы развиться, расцвести. В начале 50-х она была на подъеме. Но в 1953 году умер Сталин и вскоре к власти пришел Хрущев, который начал новую «войну» против деревни.

Хрущев: «третья война против деревни»

Хрущева я назвал скрытым троцкистом. Он действительно в молодости сочувствовал Троцкому и его соратникам, но потом успешно скрыл свое отклонение от «курса партии». Но внутренние убеждения ведь никуда не денешь. В отличие от Сталина он не испытывал пиетета к «русской цивилизации», не стремился адаптировать западнический марксистский проект к социальным формам, характерным для русского народа и его народов-соседей и братьев (как это делал Сталин, выбрав для коллективизации модель артели, а не производительной коммуны). Как и Троцкий, Хрущев был индустриалистским суперэтатистом. Социализм для него был – большой фабрикой, на которой трудятся «винтики-пролетарии». Крестьян с их артельным, общинным сознанием и бытом он считал отсталым, реакционным, «недобитым» классом, обреченным на вымирание в «промышленном коммунизме». Отсюда его нелюбовь к колхозам, которые вообще-то были не государственными предприятиями (даже при всем давлении на них со стороны государства), а сельскохозяйственными кооперативами.

Плохо было и то, что Хрущев такой был не один. Он был лишь выразителем целого слоя в партруководстве, который после смерти вождя оттеснил сталинцев-прагматиков и почвенников. Хрущев и его команда взяли курс либо на превращение колхозов в совхозы (то есть на уничтожение крестьянства и превращение его в сельскохозяйственных рабочих), либо на их укрупнение и слияние с совхозами в большие «агрогорода». В ходе этой компании число колхозов и совхозов сократилось с 245 до 83 тысяч. Живые, сложившиеся коллективы, с их внутренними человеческими связями ломались, из социалистической деревни исчезал общинный дух.

Сильным ударом по деревне была ликвидация МТС с требованием колхозам и совхозам выкупать трактора и комбайны и обслуживать их самим. В результате большое число сельхозмашин превратились в металлолом, их некому было ремонтировать, они стояли и ржавели.

Именно при Хрущеве, в 1958 году началась компания по ликвидации «неперспективных деревень» На «верху» принималось решение, какие деревни являются «неперспективными» (разумеется, без учета мнения самих сельчан), их жителей переселяли в большие поселки с населением от 2 до 10 тысяч человек, которые и должны были стать «базой агрогородов». С 1959 по 1970 год (при Брежневе эта компания продолжилась) в СССР было ликвидировано 33% малых деревень. В Сибири с 1959 до 1979 год число сел сократилось с 31 тысячи до 15 тысяч. Медведевско-путинская «оптимизация» имеет своими корнями «реформы» Хрущева. (Александр Самсонов «Как Хрущев приговорил русскую деревню»// Военное обозрение 17 февраля 2016 года).

Естественно, многие переселенцы, потеряв свою малую Родину, родной колхоз, не ехали в приготовленные агрогородки, а отправлялись в города. Или же переезжали в город, немного отработав в совхозе, ведь совхоз был госпредприятием, а значит его работникам полагался паспорт, а не «книжка колхозника». Тем более, что жизнь колхозника даже в тех деревнях, которых не затронуло укрупнение, стала невыносимой. Придя к власти, Хрущев заявил, что типовой устав колхозов, принятый в 1935 году устарел, и, по инициативе Никиты Сергеевича, в 1956 году в него были внесены коррективы. Согласно с ними колхозники могли иметь личные приусадебные участки лишь вдвое меньшей площади, чем по сталинскому уставу (от 0, 25 0 0, 5 га против 0, 5 – 1 га). Хозяйства престарелых нетрудоспособных колхозников вообще сокращались до 0, 15 га. Правление колхоза получало право на уменьшение участка при «плохой работе» колхозника. Что это означало для колхозников, которые на своих огородах ранее добирали до более или менее сносного рациона питания, понятно. Но и этого мало. В 1961 году был проведен всесоюзный съезд колхозников и на нем была, наконец, принят новый, хрущевский устав. Он разрешал колхозникам участки вообще лишь от 0, 15 до 0, 3 га и сокращал нормы содержания личного скота. При Сталине каждый колхозник мог иметь 1 корову, 2 головы молодняка рогатого скота, 1 свиноматку с приплодом, 10 овец и коз, неограниченное количество птицы и кроликов, 20 ульев, а в земледельческих районах все в 2-3 раза больше. При Хрущеве разрешенные нормативы сократили раза в 2, а фактически стали вообще конфисковывать скот (в рамках программы: «Перегоним Америку по производству мяса!»). Колхозники остались без молока и масла от своих «буренок».

Но и это не остановило «реформатора». Работа над «совершенствованием» устава продолжалась Хрущев создал для этого комиссию, которую возглавил сам. В нее поступали разные предложения. Интересны предложения тогдашнего партруководства Москвы: сократить участки до 0, 25 га, разрешить вообще лишать приусадебных хозяйств «за плохую работу», запретить выход из колхоза и автоматически принимать в колхоз детей колхозников, достигших 16 лет. Хрущев не отверг эти предложения, по поводу них и других инициатив он только сообщил, что нужно подумать об изменениях в Конституции. Сделать он это не успел, в 1964 году его сняли. (Светлана Яхновская «Устарел наш колхозный Устав. Приусадебное землепользование колхозников и его государственное регулирование (конец 1950-х — начало 1960-х гг.) //Родина, 1 апреля 2015 года). А то, глядишь, было бы у нас наследственное «сословие колхозников», из которого нельзя было бы выйти…. Так и хочется спросить наших антисталинистов, восхваляющих Хрущева: к кому больше применимы слова о «колхозном рабстве» — к их протагонисту или к их кумиру? Впрочем, нам известна оценка Сталиным хрущевских «новаций в сельском хозяйстве».

С идеями укрупнения хозяйств и сокращения личных подворий Хрущев выступал еще в 1951 году. Вождь ответил ему словами: «Надо решительно пресекать попытки сокращения размера приусадебного участка колхозного двора. Поскольку нужды колхозников и страны не могут быть еще в полной мере удовлетворены за счет артельного хозяйства».

Результатом «реформ» Хрущева стало сопротивление крестьянства – ногами. Крестьяне побежали в города. Аграрный сектор перестал справляться с обеспечением продовольственной безопасности. Появились очереди за хлебом в магазинах (люди старшего поколения еще помнят их). СССР стал закупать продуты питания и хлеб за границей (чего при Сталине не бывало).

Особенно тяжелое положение сложилось с обеспечением мясом и молоком. В 1958 году было принято постановление бюро ЦК по РСФСР «О запрещении содержания скота в личной собственности граждан, проживающих в городах и рабочих поселках». Советские города того времени имели огромные частные сектора. Люди жили там в деревянных домишках со своими огородами, с личной скотиной. Им запрещалось продавать на рынке излишки от подсобного хозяйства (в отличие от колхозников). Но они могли кормиться с этих хозяйств и успешно делали это. Никаких «колбасных электричек» при Сталине и в помине не было. Городские рабочие имели на столе мясо собственных куриц, уток и кроликов, а совслужащие из каменных центральных районов получали деньги, которых хватало, чтоб купить настоящую докторскую колбасу (с мясом говядины, свинины и мускатным орехом, как требовал ГОСТ 30-х гг.) в сталинском, кооперативном магазине. Хрущев лишил мяса миллионы горожан (в 1958 году 12,5 млн городских семей имели личные огороды и скотину). Не случайно ведь в 1962 году в Новочеркасске рабочие устроили забастовку под лозунгом «Хрущева на мясо!». «Отец оттепели» (и «дедушка перестройки») отдал приказ стрелять в рабочих из автоматов…

Такова была «аграрная политика» троцкиста Хрущева в главных ее аспектах. Про «кукурузную эпопею» и про «целину», которая требовала огромных капиталовложений, каковые брали, урезая финансирование русского Нечерноземья, я даже упоминать не буду…

В 1964 году Хрущева, наконец, сняли с высокого поста генсека, публично обвинив в волюнтаризме (и это было еще мягко сказано!). Вскоре власть приняла постановление о перегибах в сельскохозяйственной политике. Но к прежнему сталинскому курсу она тоже не вернулась.

Брежнев: «ни мира, ни войны». Деградация деревни и продовольственный кризис

Брежнев и стоявший за ним слой руководителей, пришедших к власти в 1964-м, были осторожные консерваторы. Они осудили Хрущева (хотя и не назвали вещи своими именами), отменили самые одиозные его решения (так, крестьяне снова получили законное право на личный скот, но в меньшем количестве, чем при Сталине). Но в целом политика предыдущего руководства по отношению к деревне, увы, продолжилось (хотя и без шума и помпы), к тому же были сделаны и новые ошибки.

Тут я прошу понять меня правильно. Брежнев сегодня превращается в одного из самых популярных руководителей. Народ с тоской вспоминает период его правления, который называли «застоем» и который теперь – на фоне катастрофы, учинённой антисоветчиками-либералами и их продолжателями миллиардерами-псевдопатриотами – предстает и правда как высшая точка развитию. В таких оценках Брежнева есть много верного. Но это не дает нам права впадать в грубую идеализацию и закрывать глаза на целый ряд ошибок, который был совершен тогда и привел к необходимости реформ реального советского социализма, о которых заговорил и сам Брежнев в конце своего правления, в 1981 году (с ними, увы, его преемник — Горбачев не справился и вместо реформ устроил разгром).

Трудно не согласиться с тем, что при Брежневе советские люди жили лучше, чем в какой бы то ни было другой период советской истории. Но трудно не признать и то, что это касалось в основном горожан, которые, действительно, после 1963 года стали составлять большинство в стране. В деревне же происходили процессы, которые, увы, не очень радовали современников. Начну с того, что после ухода Хрущева колхозникам так и не вернули старые, «сталинские» нормативы приусадебных хозяйств. Это значило, что колхозники по-прежнему были лишены значительной части продукции, которая шла им на столы (как и предупреждал Сталин, критикуя предложения Хрущева). В начале 50-х гг. мяса, молока, яиц, картофеля на приусадебных хозяйствах колхозников производилось в 1,5 раз больше, чем на колхозных полях! («Как при Брежневе в РСФСР ликвидировали более 60% сел и деревень, продолжили курс Хрущева в с/х.»//Дзен-канал «Правда об истории России»). Поэтому при Сталине и не было «колбасных электричек» из Ближнего и Дальнего Подмосковья в «первопрестольную». В маленьких и средних городках навалом было мяса на рыночках, его туда привозили на продажу колхозники (да и в сами горожане имели огороды и мелкую птицу).

Не потому ли, что колхозники в конце 1950-начале 1960-х уже не могли прокормить себя на жалких «обрезках», которые им оставили, правительство в 1966 году отменило трудодни и ввело денежную оплату труда колхозников. Если раньше колхозник ел мясо своей личной скотины, а излишки вез в город на колхозный рынок, то теперь он сам вынужден был ехать в город – покупать в магазине колбасу за выданные в колхозной кассе рубли. Причем раньше за трудодни он получал плату продуктами из выращенного в его колхозе, значит, он был материально заинтересован, чтоб в его колхозе был урожай побольше. А теперь он получал рубли за цифирки, высланные председателем в район, а уж как председатель выведет эти цифирки – это особый разговор…

Компания ликвидации «неперспективных деревень» после прихода к власти Брежнева тоже продолжилась, причем вопреки протестам почвеннической интеллигенции во главе которой были «писатели-деревенщики» — Белов, Астафьев, Распутин. С 1959 по 1989 год в нечерноземной зоне (сердце русской цивилизации!) было уничтожено 76 тысяч деревень (Никитаева Е.Б. «Исчезающая деревня»). Людей насильно переселяли в «центральные усадьбы», заставляя бросать родные дома, хозяйственные пристройки, огороды, сады, пасеки, отстроенные в их деревнях школы, больницы и медицинские пункты (про погосты, где покоился прах их предков, я уж не говорю…). Маленькие, но, порой, хорошо, слажено работавшие колхозы ликвидировали, сливали в «колхозы-гиганты», становившиеся часто тут же отстающими. Продолжалась практика превращения колхозов в совхозы, а крестьян – в сельскохозяйственных рабочих.

Люди поэтому продолжали рваться из деревень в города. С 1970 до 1985 г. сельское население СССР сократилось на 19%, на долю России пришлось 96% от этой общей цифры. С 1959 по 1985 г. численность сельского населения Нечерноземья сократилась на 45% (Е.Б. Никитаева «Исчезающая деревня»).

Вместо того, чтобы препятствовать этому процессу, попытаться улучшить условия жизни в деревне, агитировать людей возвращаться из годов в деревни, власть … в 1974 году стала выдавать селянам такие же паспорта как и горожанам, как бы приглашая их уезжать побольше. Процесс внутренней миграции ожидаемо усилился. Уже во второй половине 1960-х в Советском Союзе городского населения стало больше, чем деревенского. Это было изменением самого типа цивилизации (сталинская цивилизация – это цивилизация аграрно-городская, где институты модерна опираются на фундамент крестьянского большинства).

Но самое главное – уезжали активные, молодые, трудоспособные. Исследователь истории русского крестьянства Е.Б. Никитаева пишет: «К началу 70-х годов в российской деревне был исчерпан избыток лиц физического труда. А так как еще к концу 80-х годов вследствие недостаточной механизации им продолжало заниматься 2/3 сельского населения, то дальнейший отток его стал одной из причин, сдерживающих развитие сельского хозяйства республики (имеется в виду РСФСР – Р.В.). Отток сельского населения изменил его возрастную структуру: произошло значительное постарение сельского населения. В Центральном районе доля стариков к началу 80-х годов достигала 28%» (Никитаева Е.Б. «Исчезающая деревня»).

Те, кто учились в вузах в 70-е – 80-е подтвердят эти грустные выводы своими воспоминаниями. Когда в деревнях стало не хватать рабочих рук, «на помощь» при сборе урожая партия стала посылать студенческие отряды, для чего студентов освобождали от занятий в сентябре-октябре. Студентов на селе встречала безрадостная картина: старики и старухи и несколько совсем уж никчемных парней, часто пьяниц, оставшихся без невест (девушки уезжали в города самыми первыми в поисках «перспективных женихов»). «Шефскую помощь» оказывали не только студенты: города посылали в деревню рабочих предприятий, служащих разных учреждений, солдат советской армии.

Понятно, что это не могло не сказаться на развитии сельского хозяйства и обеспечении населения страны продуктами. Еще раз обратимся к статистике, приводимой Никитаевой: «за восьмую пятилетку прирост валовой продукции составил 21%, за девятую —13, десятую — 9, одиннадцатую — 6%.». На рубеже 70-х – 80-х на горизонте замаячил продовольственный кризис. Советский Союз начинает закупать сельхозпродукцию за рубежом, благо как раз в это время заключаются контракты на продажу через трубопроводы сибирских нефти и газа в Европу. В 1981 году Советский Союз вышел на первые места в мире по импорту мяса (в этом году был закуплен 1 миллион тонн). Сказалась хрущевская борьба с владением личной скотины!

Но и нефтедоллары не всегда могли помочь, тем более цены на нефть на мировом рынке вскоре стали падать. С обеспечением Москвы Ленинграда, столиц союзных и автономных республик, крупных городов РСФСР (особенно в Европейской части страны и на Урале) все обстояло еще относительно удовлетворительно, а вот на средние и малые города уже не хватало некоторых категорий продуктов, которые превращались в «дефицит». За ними были очереди, развивалась спекуляция, рос «теневой рынок». Все сейчас помнят перестроечные талоны на колбасу, но кое в каких городах Урала первые талоны стали появляться в 1981-1982 гг.

Нельзя сказать, что партия и правительство не пытались решать эту проблему – пытались. «В 1966-1980 гг. в аграрный сектор страны было направлено около 400 млрд руб. инвестиций, что по официальному курсу тех лет равнялось 680 млрд долл. Эта сумма составляла 78% всех инвестиций, направленных на развитие сельского хозяйства за все годы советской власти, т.е. за 47 лет.» (Лев Ольшанский «Продовольственные проблемы СССР в 70-е – 80-е»). Но против них были не субъективные факторы, как многим тогда казалось, а запущенный еще при Хрущеве объективный механизм гиперурбанизации. Город перевесил на весах демографии советскую деревню, как же она могла прокормить его? Только не нужно рассказывать сказки про то, что 12% американских фермеров кормят все американское общество! На самом деле американцев кормит не прослойка фермеров, которая, наоборот, живет за счет бюджетных вливаний, а большая часть планеты, эксплуатируемая американским империализмом! У социалистической альтернативной мир-системы таких возможностей не было.

Диалектический парадокс состоял еще и в том, что чем больше советское правительство закупало продукции и ширпотреба и чем лучше питались и одевались советские люди (в 1971 году СССР даже превзошел США по количеству килокалорий, потребляемых средним жителем – 3354 в СССР против 3025 в США), тем больше росли потребности населения. Дело в том, что в 1970-е в СССР, в крупных городах складывается свое «общество потребления», напоминающее западное. Потребительские настроения охватывают широкие слои населения, особенно, «средний класс» (служащих разных учреждений, управленцев, интеллигенцию). Люди, имеющие на столах в достатке хлеб и кашу (о чем их отцы и деды могли порой лишь мечтать), одетые в добротную одежду отечественного пошива (которая тоже была верхом мечты для предков-крестьян, одетых в домотканый лен), хотели еще и колбасы, и заграничных салями, и итальянские сапоги, и западногерманские магнитофоны. А вот с колбасой или с фруктами в СССР дело обстояло уже чуть хуже, чем в странах Запада…

В 1981 году, в самом конце своего правления Леонид Ильич Брежнев (и в его лице руководство СССР) официально признает масштабы продовольственной проблемы и необходимость реформ в области сельского хозяйства и системы торговли и снабжения. 16 ноября 1981 года на пленуме ЦК Л.И. Брежнев заявляет о том, что в ближайшее время начинается разработка продовольственной программы. Генсек успел дожить до принятия этой программы на майском пленуме 1982 года. Авторы программы планировали отказаться от продовольственного импорта, увеличить производство отечественных пищевых продуктов к 1990 году в 2, 5 раза – за счет интенсификации сельского хозяйства, создания агропромышленных комплексов, снижения потерь при транспортировке. Предполагалось и материальное стимулирование колхозников и улучшение условий жизни на селе.

Прежде всего требовалось возрождение деревни, удержание в деревне трудовых ресурсов, возвращение туда молодежи. И вроде бы об это думали, к этому призывали… Но, увы, все это в основном осталось в мечтах.

Программа как известно, практически не была выполнена (хотя формально кое-какие результаты были достигнуты). В 1982 году умер Брежнев, затем после череды смертей генсеков, к власти пришел Горбачев. Началась перестройка, вскоре переросшая в катастройку…

Перестройка, ельцинщина и разрушение российской деревни

Начиналось все вроде неплохо. Некоторые даже говорили, что пришло время больших надежд. В 1986 году всю страну облетела новость: газета «Комсомольская правда» объявила компанию «Выбираю деревню на жительство». Центральное телевидение стало вскоре показывать репортажи о комсомольцах и комсомолках, которые откликнулись на призыв. Так, были репортажи о совхозе «Матвеевский» в Нечерноземье, куда стали съезжаться ребята с разных концов страны – из Пермской области, из Белоруссии. Для них построили жилье, заасфальтировали дорогу из райцентра, пустили автобус. Совхоз из отстающих превратился в передовой. Удои молока повысились в 2 раза.

Были и другие такие примеры. Но одновременно в стране была объявлена экономическая реформа. Горбачев привлек к ее разработке известных экономистов – противников социалистического уклада, так называемых «рыночников» — Л. Абалкина, А. Аганбегяна, Т. Заславскую, П. Бунича. Они провозгласили, что упор нужно делать на частного собственника, на «фермера». Одновременно в рамках компании гласности во всех СМИ началась огульная дискредитация колхозно-совхозной системы. Именно тогда были растиражированы мифы о «кулаках – справных хозяевах», «колхозном ГУЛАГЕ», о «неэффективности больших государственных и коллективных хозяйств». В газетах, журналах, радиопрограммах, телепередачах восхваляли фермера, рассказывали байки о том, что несколько процентов американских фермеров кормят многомиллионную Америку. Зазомбированное население, особенно молодежь, которая ничего в сельском хозяйстве не понимает, даже не задавалась простыми резонными вопросами: откуда одиночки-фермеры возьмут деньги на сельхозтехнику, на удобрения, как они смогут силами своей небольшой семьи освоить большие бывшие колхозные поля?

Власть стала подталкивать крестьян к выходу из колхозов, к перерегистрации сельхозпредприятий… Горбачев ввел так называемый арендный подход, разрешив единоличникам-фермерам брать в аренду у государства землю на 50 лет. Это привело к конфликту между колхозами и единоличниками. Под флагом борьбы со сверхцентрализацией в управлении сельским хозяйством был упразднен Госагропром СССР. И конечно, общее разрушение экономики страны в ходе фактической легализации теневой экономики не могло не ударить и по селу.

Бегство людей из деревень в города продолжалось, колхозы разваливались, производство сельскохозяйственной продукции сокращалось. Все эти почувствовали на себе, когда в городах в конце 80-х в массовом порядке появились талоны на самые необходимые повседневные продукты.

Последний убийственный удар по российской дерене нанес уже после роспуска СССР первый президент РФ Борис Ельцин своим «антиколхозным указом»… Разоренная деревня в конце 90-х производила продукции вдвое меньше чем даже в перестроечный 1990-й.

Сегодняшние разговоры о возрождении села и об успехах российского хлебного экспорта – из области пропаганды. Село продолжает деградировать да еще и переживает очередные «оптимизации», а хлеб для продажи в Египет и в Алжир производят крупные агрохолдинги, принадлежащие «хлебным олигархам»…

Советская цивилизация начиналась с союза города и деревни, пролетариев и крестьян. Союз этот обрел конкретную форму – союза селян-колхозников и городских рабочих и служащих в эпоху Сталина. Разрушение этого союза подкосило фундамент советской цивилизации и предопределило успех ее врагов, тщательно занимавшихся ее раскачиванием и уничтожением…

Рустем ВАХИТОВ, г. Уфа

Источник: http://novsoc.ru/rabochiy-i-kolhoznitsa-v-chem-byila-sila-i-slabost-sove...

Прогнозируемая ВЦИОМ явка на выборах в Государственную Думу, запланированных на 17-19 сентября 2021 года, составит 48-51%.

На основании данных опроса аналитики ВЦИОМ подготовили прогноз результатов выборов. Согласно прогнозу, в Думу имеют шансы пройти пять партий:
∙ «Единая Россия» (42%), возможный диапазон между 41-44%;
∙ КПРФ (19%), возможный диапазон между 18-22%;
∙ ЛДПР (11%), возможный диапазон между 10-13%;
∙ «Справедливая Россия — Патриоты — За правду» (8%), возможный диапазон 7-9%;
∙ «Новые люди» (5%), возможный диапазон 4-6%.

Источник: ВЦИОМ

Это один из самых насущных и спорных вопросов нашего времени, вызывающий жаркие споры и глубоко пропитанный идеологией. Кому должно быть позволено иммигрировать, а кому— нет? Каковы доводы за и против ограничения числа иммигрантов? В «Исходе» выдающийся экономист Пол Коллиер ясно и сжато описывает последствия стимулирования или сдерживания миграции. Опираясь на оригинальное исследование и многочисленные обзоры конкретных случаев, он рассматривает эту проблему с трех точек зрения: самих мигрантов, людей, которых они оставили, и обществ, в которые они иммигрируют.

Как показывает Коллиер, иммигранты из беднейших стран мира обычно оказываются самыми образованными и амбициозными. И хотя эти люди нередко добиваются экономического успеха, покидая свои родные страны, они также лишают эти страны профессионалов, в которых они остро нуждаются. В отсутствие контроля иммиграция может только ускориться: беднейшие страны столкнутся с настоящим массовым исходом. Иммиграция — это простое экономическое уравнение, но она имеет сложные последствия. «Исход» показывает, насколько важными будут иммиграция и ее последствия для государственной политики в ближайшие годы и десятилетия

12. Наука доступности

Период с 1971 по 1972 годы стал для нас с Амосом самым плодотворным. Мы провели это время в Юджине, штат Орегон, по приглашению Орегонского исследовательского института, где тогда собрались будущие светила научных областей, представляющих для нас интерес (изучение принятия решений, интуитивных предсказаний и суждений). Главный представитель принимающей стороны, Пол Словик, с которым Амос вместе учился в Мичиганском университете и дружил всю жизнь, уже тогда считался ведущим психологом в области изучения риска. Он провел в этой роли не один десяток лет и получил множество наград. Пол и его жена Роз помогли нам обустроить жизнь в Юджине, и вскоре мы уже занимались тем же, что и остальные: бегали трусцой, устраивали барбекю и водили детей на баскетбол. Мы проводили массу экспериментов и писали статьи об эвристике суждения. По ночам я работал над книгой «Внимание и усилия». Насыщенный был год.

В одном из наших проектов мы исследовали явление, которое назвали эвристикой доступности. Мы придумали этот эвристический метод, спросив себя, как оценивают частотность той или иной категории, вроде «люди, которые развелись после шестидесяти» или «ядовитые растения». Ответ был прост: из памяти извлекают примеры, и если это получается легко и быстро, то категорию сочтут большой. Мы определили эвристику доступности как процесс оценки частоты встречаемости по «легкости, с которой в голову приходят примеры». При формулировке утверждение казалось вполне ясным, но с тех пор концепцию доступности уточнили. Двухсистемного подхода на тот момент еще не существовало, и мы не пытались определить, является ли этот эвристический метод целенаправленной стратегией решения задач или автоматической операцией. Сейчас мы знаем, что в эвристике доступности задействованы обе системы.

Мы почти сразу задались вопросом о том, сколько примеров нужно извлечь из памяти, чтобы получить впечатление о легкости, с которой они приходят в голову. Теперь нам известен ответ: ни одного. Например, подумайте о количестве слов, которые можно составить из двух следующих наборов букв:

ФУЦОШСЖМК НАТСЕКРОЛ

Вы почти сразу, не составляя никаких примеров, поняли, что один набор букв предлагает как минимум в 10 раз больше возможностей, чем другой. Сходным образом вам не нужно вспоминать конкретные сюжеты, чтобы оценить относительную частоту появления разных стран в новостях за последний год (Бельгия, Китай, Франция, Конго, Никарагуа, Румыния...).

Эвристика доступности, как и другие эвристические методы суждения, подставляет вместо одного вопроса другой: вы хотите оценить размер категории или частоту события, но выдаете в качестве ответа свое впечатление о том, насколько легко вспоминаются примеры. Замена вопросов неизбежно порождает систематические ошибки. Обнаружить, каким образом эвристика ведет к искажениям, можно с помощью элементарной процедуры: перечислите, какие факторы кроме частоты могут облегчить поиск примера. Каждый фактор в вашем списке будет потенциальным источником искажения. Вот лишь несколько:

∙ Событие, привлекающее ваше внимание, легко извлечь из памяти. Разводы голливудских звезд и скандалы в личной жизни политиков привлекают много внимания, и примеры вспомнятся легко. Поэтому вы, скорее всего, преувеличите частоту и разводов знаменитостей, и политических скандалов.

∙ Драматическое событие временно увеличивает доступность своей категории. Крушение самолета, привлекающее внимание СМИ, на некоторое время изменит ваши ощущения относительно безопасности перелетов. Если вы увидели на обочине горящую машину, вы еще некоторое время будете думать об авариях и мир будет казаться более опасным.

∙ Личный опыт, наглядные изображения и яркие примеры более доступны, чем случившееся с другими, простые слова или статистические данные. Приговор, вынесенный несправедливо в вашем судебном разбирательстве, сильнее пошатнет вашу веру в правосудие, чем газетный репортаж о похожем происшествии.

Противостоять этим многочисленным потенциальным предубеждениям, вызванным доступностью, возможно, но утомительно. Для того чтобы заново рассматривать свои впечатления и предчувствия, необходимо напрягаться и задавать вопросы: «Считаем ли мы под- ростковое воровство серьезной проблемой потому, что оно участилось в нашем районе?» или «Неужели мне не хочется делать прививку против гриппа только потому, что никто из моих знакомых в прошлом году не заболел?». Бдительно следить за недопущением искажений – тяжелый труд, но шанс избежать дорогостоящей ошибки иногда стоит усилий.

Одно из самых известных исследований доступности предполагает, что знание собственных предубеждений вносит свою лепту в сохранение счастливого брака и, вероятно, и в другие совместные проекты. Супругов спрашивали: «Какова доля ваших усилий, в процентах, в поддержании порядка в доме?» Также им задавали похожие вопросы о выносе мусора, инициировании встреч и т. д. Будет ли сумма самостоятельно оцененных вкладов равна, больше или меньше 100 %? Как и ожидалось, сумма оказалась больше 100 %. Объяснение – простое искажение доступности: оба супруга помнят собственные вклады и усилия гораздо яснее, чем то, что делает другая половина, и разница в доступности ведет к разнице в оценке частоты. Искажение необязательно работает в пользу говорящего: супруги также переоценили и свой вклад в затевание ссор, хотя и в меньшей степени, чем вклады в более желанные результаты. То же самое искажение заметно при наблюдении за группой сотрудников: каждый из участников ощущает, что сделал больше, чем должен, а коллеги недостаточно благодарны за его вклад в общее дело.

Как правило, я не питаю иллюзий относительно возможности личного контроля за иска- жениями, но этот случай – исключение. Возможность успешно избавиться от искажений существует, поскольку обстоятельства, в которых не похвалили по заслугам, легко опознать: напря- жение часто нарастает, если сразу несколько человек чувствуют, что их усилия не ценят должным образом. Обычно для разрядки ситуации хватает замечания, что похвалы заслужи- вают все. В любом случае об этом стоит помнить. Да, иногда приходится работать больше положенного, но ведь и все ваши коллеги тоже считают, что и они делают больше, чем должны.

Психология доступности

Большой шаг вперед в понимании эвристики доступности был сделан в начале 1990-х годов, когда группа немецких психологов под руководством Норберта Шварца задалась интригующим вопросом: как на впечатления о частоте встречаемости категории повлияет требование перечислить конкретное число примеров? Представьте, что вы участвуете в таком эксперименте:

Сначала перечислите шесть случаев собственного настойчивого поведения.

Затем оцените свою настойчивость.

Представьте, что вас попросили привести не шесть, а двенадцать примеров (для большинства такое количество кажется сложным). Сочли бы вы свою настойчивость иной?

Шварц с коллегами заметили, что задача перечисления примеров может усилить сужде- ния относительно черты характера двумя разными способами:

∙ по количеству приведенных примеров;
∙ по легкости, с которой они приходят в голову.

Просьба перечислить двенадцать примеров сталкивает эти два определяющих фактора между собой. С одной стороны, вы приводите значительное количество примеров своей настойчивости. С другой стороны, первые три-четыре примера, вероятно, пришли в голову легко, но над последними случаями из двенадцати вам наверняка пришлось надолго задуматься. Что окажется важнее: количество или легкость и скорость извлечения?

В соревновании обнаружился явный победитель: испытуемые, перечислявшие двенадцать примеров, считали себя менее настойчивыми, чем те, кто перечислял всего шесть. Более того, участники, которым предлагали перечислить двенадцать случаев своего неуверенного поведения, в конечном итоге дали собственной настойчивости высокую оценку! Если вы не в состоянии с легкостью вспомнить примеры своей робости, то, вероятно, заключите, что вы – не из робких. На самооценки в основном влияла легкость, с какой в голову приходили примеры. Ощущение быстрого нахождения примеров оказалось важнее их количества.

Другие психологи из той же группы с большей наглядностью продемонстрировали, какую роль играет быстрота извлечения из памяти. Всем испытуемым предложили привести шесть примеров настойчивого (или ненастойчивого) поведения, сохраняя при этом определенное выражение лица. Одних просили сократить скуловые мышцы, что дает легкую улыбку, а других – нахмуриться. Как упоминалось ранее, когнитивное напряжение обычно сопровождается хмурым выражением лица, и, соответственно, если испытуемых просят нахмуриться во время выполнения задания, они прилагают больше усилий и испытывают когнитивное напряжение. Исследователи предположили, что хмурящимся будет труднее вспоминать примеры настойчивого поведения и, таким образом, они почувствуют себя недостаточно настойчивыми. Так и вышло.

Психологи любят эксперименты, дающие парадоксальные результаты, и открытие Шварца применялось ими в самых различных исследованиях. Как выяснилось, испытуемые:

∙ считают, что реже пользуются велосипедом, вспоминая много, а не мало примеров езды на велосипеде;

∙ меньше уверены в собственном выборе, если от них требуется много аргументов в его поддержку;

∙ меньше уверены, что некоего события можно избежать, после перечисления большего количества способов это сделать;

∙ меньше восхищены автомобилем после того, как перечисляют множество его преимуществ.

Профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе нашел замечательный способ воспользоваться искажением доступности. Он просил разные группы студентов предложить способы улучшить курс, меняя требуемое число улучшений. Как и следовало ожидать, студенты, предлагавшие больше поправок, оценивали курс выше!

Возможно, самый интересный результат этого парадоксального исследования состоит в том, что парадокс возникает не всегда: время от времени люди все же руководствуются содержанием, а не легкостью поиска. Истинное понимание поведенческой модели заключается в знании, как ее изменить. Шварц и его коллеги стали искать условия, при которых такое изменение возможно.

Легкость, с которой испытуемый вспоминает примеры настойчивости, в течение задания меняется. Вначале примеры вспомнить легко, но затем начинаются сложности. Разумеется, участники эксперимента предполагают постепенную потерю скорости, но в интервале между шестью и двенадцатью примерами она резко падает. В результате этого непредвиденного падения скорости испытуемые приходят к следующему выводу: «Если мне труднее ожидаемого приводить примеры собственной настойчивости, то я вряд ли настойчив». Заметьте, что вывод основывается на удивлении: скорость оказывается меньше предполагаемой. Эвристику доступности, применяемую участниками эксперимента, в данном случае лучше именовать эвристикой «необъяснимой недоступности».

Шварц с коллегами решили, что этот эвристический метод можно нейтрализовать, предложив участникам эксперимента причину ощущаемого ими изменения скорости. Испытуемых предупредили, что музыка, звучащая во время проведения эксперимента, повлияет на скорость выполнения задания. Одним сказали, что музыка поможет, а другим – что помешает. Как и предполагалось, испытуемые, получившие подобное «объяснение», не использовали его как эвристический метод; те, кого предупредили, что музыка затруднит поиск, одинаково оценивали себя, приводя и шесть, и двенадцать примеров. Тот же результат экспериментаторы получили, приводя другие объяснения: суждения формируются вне зависимости от легкости поиска, если ее произвольно объяснить скругленной или прямоугольной формой текстовых полей, фоновым цветом экрана или другими – выдуманными и совершенно неважными – фак- торами.

Из моего описания следует, что процесс, ведущий к формированию оценок по доступности, требует сложной цепочки рассуждений. Испытуемые приводят примеры и ощущают падение скорости. У них, очевидно, существует определенное мнение относительно скорости уменьшения, и это мнение ошибочно: сложность поиска новых примеров возрастает быстрее ожидаемого. Неожиданно низкая скорость заставляет испытуемых, которым требуется привести двенадцать примеров, описывать себя ненастойчивыми. Когда удивления нет, низкая скорость на оценку не влияет. Кажется, что процесс складывается из сложного набора выводов. Способна ли на это автоматическая Система 1?

Как ни странно, никаких сложных рассуждений не требуется. Способность формировать ожидания и удивляться при их нарушении – базовая функция Системы 1. Она также находит возможные причины для удивления, обычно среди предшествовавших недавних неожиданностей. Более того, Система 2 способна с ходу перенастроить ожидания Системы 1 таким образом, что удивительное событие будет восприниматься как почти нормальное. Предположим, вам сказали, что трехлетнего мальчика из соседнего дома часто выводят на прогулку в цилиндре. Встретив малыша в цилиндре, вы удивитесь гораздо меньше, чем удивились бы без предупреждения. В эксперименте Шварца фоновую музыку заявили как возможную причину затруднения поиска информации. Трудности получили объяснение и стали неудивительны, а потому с меньшей вероятностью повлияли на оценку настойчивости.

Шварц обнаружил, что лично заинтересованные в оценке люди обращают больше внимания на количество найденных в памяти примеров, а не на скорость их извлечения. Экспериментаторы набрали две группы студентов для исследования рисков сердечных заболеваний. У половины участников были случаи таких заболеваний в семье, и ожидалось, что эти испытуемые отнесутся к заданию серьезнее, чем те, у кого такой истории не было. Всех попросили вспомнить три или восемь примеров поведения, влияющего на сердечно-сосудистую систему; одним участникам предложили назвать примеры нежелательного поведения, а другим – оздоровляющего. Испытуемые, у которых в семье не было случаев сердечных заболеваний, отнеслись к заданию небрежно и следовали эвристике доступности. Те, кому было нелегко найти восемь примеров нежелательного поведения, чувствовали себя в относительной безопасности, а те, кто с трудом искал примеры оздоровляющего поведения, ощущали себя в группе риска.

Студенты, у которых в семье были случаи сердечных заболеваний, показывали противоположные результаты: они чувствовали себя в безопасности, вспоминая много примеров оздоровля- ющего поведения, и ощущали риск, вспоминая много примеров неблагоприятного поведения. Вдобавок они чаще чувствовали, что оценка рисков повлияет на их будущее поведение.

В заключение можно сказать, что легкость, с которой на ум приходят примеры, – это эвристический метод Системы 1, который заменяется сосредоточенностью на содержании в тех случаях, когда Система 2 задействована сильнее. Напрашивается вывод, что люди, руководствующиеся Системой 1, больше подвержены искажениям из-за доступности, чем те, кто более бдителен. Как правило, люди «плывут по течению» и сильнее попадают под влияние легкости поиска, чем содержания найденного, в следующих случаях:

∙ когда они одновременно заняты другим делом, требующим усилий; ∙ когда они в хорошем настроении из-за радостных воспоминаний; ∙ если у них низкие показатели по шкале оценки депрессии;
∙ если они – грамотные новички, но не настоящие эксперты;

∙ если у них высокие показатели по шкале доверия к интуиции; ∙ если они обладают властью (или им внушают это чувство).

Последний пункт кажется мне особенно интересным. Авторы начинают статью с известной цитаты: «Я не трачу время впустую, спрашивая у мира, как мне поступить. Мне достаточно знать, что я чувствую» (Джордж У. Буш, ноябрь 2002 г.). Дальше они показывают, что вера в интуицию – лишь отчасти черта характера. Даже простое напоминание о власти, которой человек обладал ранее, увеличивает его доверие к собственной интуиции.

Разговоры о доступности

«В прошлом месяце было две авиакатастрофы, и из-за этого совпадения она теперь предпочитает ездить поездом. Глупо. Риск остался тот же, все дело в доступности данных».

«Она недооценивает риски загрязнения воздуха в жилых помещениях, потому что в прессе об этом мало рассказывают. Вот он, эффект доступности. Ей стоит проверить статистику».

«Он смотрит слишком много шпионских фильмов, и теперь ему везде мерещатся заговоры».

«Генеральному директору в последнее время часто везло, так что о возможных неудачах она не задумывается. Она чересчур уверена в себе по причине искажения из-за доступности».