Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/K0p_zC8rXtU

* * *

ВОСПИТАНИЕ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ

В прежнее время русские цари женились рано. Петра обвенчали с Евдокией Лопухиной, когда ему не было еще и семнадцати лет. Сын Алексей родился 28 февраля 1690 года.

Царевича Алексея Петровича с младенческих лет воспитывали по старинке. Бабка Наталья Кирилловна и мать, царица Евдокия, ветерку не давали дохнуть на маленького Алешу. Ведь он совсем не в отца уродился: тихонький, боязливый, слабый здоровьем.

* * *

Царевичу показывают поучительные картинки, нарисованные золотом, киноварью, лазурью специально для него, Алексея Петровича, наследника Российской державы. 

Составил картинки ученый монах Карион Истомин с благой целью: играя, царевич выучит буквы.

Монах в длинной черной рясе, с красивой, аккуратно расчесанной бородой перелистывает перед ребенком шуршащие листы рукописной книги…

Вот петушок – золотой гребешок, маслена головушка, шелкова бородушка, петушок из сказки, родной и знакомый.

Зевота одолевает царевича, глазенки слипаются… Набегают няньки и мамки, уводят мальчика в опочивальню, под пуховые одеяла.

Весна и лето тоже не приносят царевичу радости. В Яузе барахтаются, плещутся и ныряют мальчишки. Но царевича к ним не пускают.

Разве можно ему бегать по зеленому лугу вперегонки с визжащей ватагой веселых мальчишек?

Опять чинно ходит царевич по длинной аллее сада. Скрипят на ногах желтые козловые сапожки, на плечах теплый кафтанчик (как бы не продуло). Шелестит зеленая листва, небо высокое и синее, а царевич все в неволе…

Мать и бабушка довольны.

Отец носится по огромному своему царству. То он у холодного Белого моря, то строит флот в Воронеже, то штурмует азовские твердыни.

Царю нет времени заняться своей семьей. Много дел накопилось в государстве Российском: невпроворот! Петр по целым месяцам, годам не видит сына. Свидания редки и случайны. Врывается Петр Алексеевич во дворец, поднимает сына высоко – ух, как высоко! – прижимает его личико к своей колючей щеке, смотрит на него веселыми круглыми глазами. Сам он – как ребенок огромного роста с ласковой ямочкой на подбородке.

– Растешь? Расти, молодец, расти, дела много впереди!

Царь дарит сыну ружьецо чудесной работы, солдатский мундирчик со множеством блестящих пуговиц и опять исчезает, опять мчится на север, на юг…

Шести лет царевича начали учить всерьез.

Воспитателем Алексея стал дьяк Никифор Вяземский, знаток церковкой «науки». Его рекомендовал царю патриарх, хвалили ближние бояре.

– Не все ли равно, кто обучит мальчонку грамоте? – сказал Петр. – Аз-буки показать – не велика хитрость! Когда подрастет царевич, иных учителей найдем.

Выбор воспитателем Никифора Вяземского был большой ошибкой царя. Никифор Кондратьевич не понимал и не признавал новшеств Петра. Он, понятно, не решался выступить против воли неуемного царя, но боярская старина была милее его сердцу.

Детский ум понимает любой намек, ранние впечатления глубоко западают в душу.

…Царевич сидит за низеньким столиком. Перед ним разложены картинки.

– Дядька Никифор! А это что такое?

– Сие? Сие, Алешенька, дракон, а по-нашему сказать… ну, Змей Горыныч.

– Почему у него дым из пасти валит?

– Дым-то? Он, верно, бесовское зелье, табачище курит… А кто табаком оскверняется, тому нет пути в царствие небесное.

– Значит, тятя в царствие небесное не попадет? – звонко спрашивает мальчик. – Его черти в ад утащат?

– Тссс! Тише… – ворчит испуганный учитель. – Какой вострый! Твой тятя – царь, понимаешь, а царям все дозволено…

– И мне все будет можно, когда царем стану?

– Понятно, все!

– Тогда я собаку Чернушку во дворец пущу жить…

Царевич с дядькой едут в Кремль. Алеша смотрит в окно кареты.

– Гляди-ка, гляди, дядька Никифор! Немец идет!

– Не видывал я их, проклятых, – угрюмо отвечает наставник, но поворачивает голову к стеклу. – Ишь, куцый, нарядился от собак бегать! Кафтанишка коротенький, штаны в обтяжку. Скобленое рыло к нам повернул… Кланяется! Не отвечай, Алешенька, ну его к бесу!

– Дядька Никифор, почему он не по-русскому одет?

– Почему? Потому что русскую одежду все святые угодники носили, а он – басурман, господом проклятый!

И мать Алеши звала немцев «нечистиками», говорила, что от них всякое зло идет.

– Околдовали «нечистики» Петрушу, испортили, – жаловалась она ближним боярыням, не стесняясь присутствия сына. – Уж я ли мужу не угождаю, как свеча перед ним горю, а он все в Немецкую слободу рвется…

Немцев, впрочем, бранили с опаской, только в своем тесном кругу. Алеша понял: об этом с отцом говорить нельзя.

Учебные занятия шли хорошо. Царевич был понятлив, быстро одолевал премудрости букваря, научился читать псалтырь и часослов (церковные книги) знал наизусть множество молитв и духовных стихов.

Правда, царь думал не о такой науке для Алеши. Но читать в те годы, кроме псалтыря и часослова, было нечего: «светских» книг в России еще не печатали. Первые книги «светского» содержания появились после 1700 года.

Еще путешествуя за границей, Петр решил порвать с женой, которая его не понимала. Была боярыней, боярыней и осталась. Все новое претило ей. Зачем супруг по Руси да по чужестранным землям разъезжает? Сидел бы в Кремле, правил бы с боярами да русскую старину соблюдал, как прежние благочестивые государи…

За полтора года странствий по Европе царь не написал Евдокии ни одного письма. Зато приближенным своим приказывал уговорить царицу постричься в монахини. (Уходя в монастырь, человек лишался прежнего имени, собственности, расторгались семейные узы, и оставшийся «в миру» супруг имел право вступить в новый брак.)

Вернувшись в Москву, Петр повернул дело круто. Евдокию отправили в Суздальский монастырь и постригли под именем инокини Елены.

Царевича Алексея, оторванного от матери, переселили из Преображенского в Новый Потешный дворец и отдали под присмотр тетки, царевны Натальи Алексеевны. К мальчику приставили дядьку-сержанта, и тот занимался с ним ружейными приемами. Воспитатели учили царевича иностранным языкам, математике, географии, истории.

А противники новшеств Петра шептались по углам:

– Зачем еретические науки помазаннику божию? Царствовали русские государи и без них.

И Алексей, подстрекаемый боярами, становится замкнутым: он упорно стискивает зубы и все ниже опускает голову при встречах с отцом. А у Петра опять не находилось времени заняться сыном…

За полтора года жизни за границей Петр отвык видеть вокруг себя людей в длиннейших шубах с рукавами до полу, в высоких меховых шапках, с бородами до пояса. То ли дело легкая и удобная немецкая одежда! Надень ее на себя, и всякое дело будет спориться! Так, по крайней мере, казалось пылкому, нетерпеливому царю, и он задумал одеть бояр на европейский манер.

Царю, земному богу, все было доступно – даже смелая ломка старинных дедовских обычаев, до того являвшихся нерушимой святыней. Бояре ехали во дворец, как на смерть. Да что там говорить, иные охотнее приняли бы смерть, чем такое поношение, когда царские шуты большими овечьими ножницами отстригали полы длинных боярских шуб, кромсали боярам усы и бороды…

Царь задумал большое, серьезное дело – покончить с отсталостью России. Многое требовалось для этого: надо было насаждать образование, развивать ремесла, строить фабрики, вести обширную торговлю с заграницей.

Но крепким заслоном между Россией и просвещенной Западной Европой лежали государства, которым не по душе было усиление «дикой Московии», которые всячески старались этому помешать.

Торговые корабли приходилось отправлять далеким кружным путем через Архангельск, по студеным морям, большую часть года скованным льдами.

Мысли Петра перенеслись к Прибалтике. Ведь и там, из гаваней Балтийского моря, пролегал удобный морской путь на Запад. Но и этот путь был заказан.

Устье Невы и побережье Финского залива, исконные русские земли, которыми когда-то владели новгородцы, захватили шведы.

Петр решил воевать.

Для борьбы со шведами союзники отыскались – король польский, он же курфюрст саксонский Август II (Курфюрстами назывались правители наиболее значительных немецких княжеств), и король датский Фридерик IV.

Война предстояла серьезная, тяжелая. Швеция была одной из сильнейших военных держав Европы.

ПРИ ДВОРЕ ЦАРЕВИЧА АЛЕКСЕЯ 

Обучение царевича Алексея Петровича шло своим чередом.

По отзыву учителей, царевич был «разумен далеко выше своего возраста, тих, кроток, благочестив». К пятнадцати годам Алексей успел перечитать все книги, напечатанные на славянском языке; Библию прочел пять раз по-славянски и раз по-немецки. Царевич говорил и писал по-французски и по-немецки.

Был ли Петр удовлетворен успехами царевича? Если и не был, то, во всяком случае, делал вид, что доволен. Царевич Алексей по-прежнему оставался под надзором дядьки Никифора Вяземского и придворного штата, приверженного к старине.

Царь очень надеялся на свою любимую сестру Наталью; ее он поставил главной надзирательницей за учением и воспитанием Алексея.

Пока царевич был мал, Наталья Алексеевна выполняла свою обязанность ревностно; но ее заботы простирались недалеко: был бы Алеша сыт, тепло одет, вовремя бы занимался с учителем.

Когда Алексей подрос, надзор Натальи вовсе ослабел. «Алеша скоро жених, – рассуждала царевна. – Ему прилична мужская компания; а мне, старой девке, в мужские дела мешаться негоже».

Пятнадцатилетний царевич Алексей часто пировал в своих покоях. Доступ на пиры имели только самые близкие к нему люди: Никифор Вяземский, братья Кикины, Нарышкины и немногие другие.

Александр Кикин, любимец Алексея, развязный, всегда одетый по моде, и лицом и манерами несколько похожий на Меншикова, зло издевался над теткой царевича Натальей Алексеевной и иначе не называл ее, как тюремщицей.

– Неужто тебе не опостылело, царевич, до таковых лет под бабьим надзором ходить?

Василий Кириллович Нарышкин, старик с седой головой, но еще живой и бодрый, называл царевну «чертовкой», хоть она и приходилась ему родной племянницей.

Собутыльники спаивали слабохарактерного Алексея, раздували вражду к отцу.

– Ты – надежда российская! – внушали они пьяному от вина и гордости царевичу. – Разум светозарный, не склонный к обольщениям премудростью ложных наук! Пьем за будущего царя и великого государя Алексея Петровича!..

Алексей вставал и опускался вновь: ослабевшие ноги не держали его.

– Я вас… вызволю… А этот Алексашка Меншиков… попомнит меня!..

Пиры затягивались за полночь.

* * *

Кончается всенощная в Верхнеспасском соборе. Богомольцы расходятся по домам. Протопоп Яков Игнатьев приближается к царевичу, который отстоял службу с Никифором Вяземским.

Отец Яков вводит царевича в пустой алтарь, усаживает в старое кожаное кресло, сам садится напротив.

– Великий грех кладет твой отец на душу, – сурово говорит он юному Алексею. – Москва лишилась патриарха, великой русской святыни…Хуже, злее для церкви стал Петр, нежели султан басурманский!

В алтаре полумрак, жуткая тишина. Сердце царевича сильно бьется в ожидании чего-то необычайного…

Протопоп, ближе наклоняясь к царевичу, смотрит ему в глаза.

– Страшное слово о твоем отце ходит по русской земле, – неумолимо продолжает протопоп, все ближе подвигаясь к Алексею, обдавая его горячим дыханием. – Страшное слово! Тебе, яко сыну, не подобает его слышать…

Царевич вздрагивает всем телом: он знает, на какое слово намекает отец Яков. Об этом постарался передать ему Александр Кикин, об этом много раз тайно шептал дядя Абрам Лопухин.

Это слово запрятано в самой глубине души Алексея. Но наперекор его воле оно всплывает, непослушное, оно звучит, гремит в мозгу, готовое вырваться наружу и заполнить оглушительными раскатами тихую темную церковь: «Царь Петр – антихрист!!!»

Маленькому двору царевича Алексея жилось спокойно только тогда, когда грозного Петра не было в Москве. Возвращаясь из походов и дальних поездок, царь каждый раз требовал к себе сына. Начинался строгий экзамен. Петр допрашивал, что пройдено, далеко ли ушел царевич в науках.

Петр хмурил круглые черные брови, полные щеки, исчерченные тоненькими красными жилками, тряслись от гнева.

– В безделии, Алешка, проводишь время! – гремел царь.

Он вставал и, огромный, на голову выше всех, хватал сына сильной рукой за плечо, встряхивал, выкрикивая укоризненные слова.

Царевич молчал, стискивал зубы, принимал вид угнетенной невинности, раздражавший горячего, но отходчивого Петра.

Когда в Москву приезжали «высшие» (так звали Алексей и его придворные Петра, его жену Екатерину, Меншикова), Царевич обязан был ежедневно являться к отцу, участвовать в его пирах.

Напрасно пытался уклониться Алексей от посещения отцовских праздников: занятия, болезнь – все предлоги отвергались Петром. Царевича приводили на пир.

Играла музыка, царь и его придворные веселились. Алексей сидел, упрямо склонив большую крутолобую голову с темными прямыми прядями волос, падавшими на лицо.

– Что ты, как сова, нахохлился? – кричал Петр на сына. – Пей!

Царевич отпивал из бокала с видом величайшего отвращения…

ЦАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ

Петр еще не терял надежды сделать из Алексея достойного себе, преемника.

«Много дел сделано, – думал царь, – да только о сыне забыл. А надо бы его образумить…»

Царь строил флот, фабрики, реорганизовывал армию, готовился к решительной борьбе со шведами.

А царевич с каждым годом, с каждым месяцем все дальше отходил от отца, и слухи о его глухой вражде с царем ползли по всей стране.

Противники Петра рассчитывали, что придет время, когда сын поднимется на отца и, если победит, повернет Россию вспять, уничтожит все новое, что путем великих трудов создал при Петре русский народ. Враги царя прикрывались именем Алексея, группировались вокруг него.

Когда Карл XII двинулся к русским границам и все опасались, что шведский король пойдет на Москву и захватит незащищенную столицу, царь приказывал сыну:

– Крепи город! Так крепи, чтобы швед о него зубы поломал.

А царевич говорил друзьям:

– Авось швед до Москвы не доберется: его батюшка не допустит. А коли и доберется… Черт ли такую городину укрепит!

Но в душе Алексей таил мысли, в которых бы не признался даже на духу попу. Он думал:

«Хорошо, кабы Карл Москву забрал. Я бы с ним сумел поладить… Я б ему сказал: „Все, что батюшкой завоевано, бери назад. Пожалуй, возьми на придачу и Новгород. А мне за то престол!“ Небось шведские штыки меня на троне крепко держали бы. Пускай попробовал бы меня батюшка скинуть!»

Петру донесли о бездеятельности царевича. Царь написал сыну грозное письмо. Царевич перепугался.

«Рано я свои тайные помыслы выказал… Надо повременить!..» Алексей обратился к заступничеству Екатерины, хотя и ненавидел ее. По ходатайству жены, царь вернул сыну милость.

Петр хотел, чтобы сын был так же работоспособен, как он сам, чтобы у него были такие же широкие интересы. Но Алексей упорно не желал оправдывать надежды, которые возлагал на него отец.

Петр написал сыну:

Царевич охотно согласился: только бы подальше от отцовских глаз! Он выехал из России с небольшой свитой в конце лета 1709 года.

Посылая сына за границу, отец не надеялся на его усердие и приставил к нему двух царедворцев: князя Трубецкого и графа Головкина. Эти люди были себе на уме. Зачем вызывать гнев царевича? Царь Петр часто хворает. Когда Алексей станет царем, он припомнит надзирателям неуважение к его персоне. Ведь кровь у него отцовская, нрав крутой.

Царские приставы угодливо отписывали в Россию, что царевич «прилежно в науках обращается».

На самом же деле царевич пировал, устраивал увеселительные прогулки по Саксонии в сопровождении услужливых Трубецкого и Головкина.

Но этому беспечальному житью пришел конец. Царь Петр решил женить сына.

Выбор царя пал на принцессу Софью-Шарлотту Бланкенбургскую, внучку одного из немецких герцогов. Сестра Софьи-Шарлотты, Елизавета, была замужем за австрийским эрцгерцогом Карлом, впоследствии императором. Предполагаемый брак должен был ввести Алексея Петровича как родственника в семью европейских монархов.

Шарлотта, худощавая, с лицом, попорченным оспой, с грустными темными глазами, не нравилась Алексею. Он предпочел бы жениться на русской, но царевич понимал, что отца не переспорить, и подчинился.

14 октября 1711 года в саксонском городке Торгау, во дворце польской королевы, родственницы невесты, состоялось бракосочетание.

Неугомонный Петр не дал молодым супругам возможности поближе познакомиться друг с другом: уже на четвертый день после свадьбы он приказал царевичу отправиться к войскам главным провиантмейстером. Алексей уехал в Торн и лишь спустя несколько недель к нему явилась жена со своей маленькой свитой.

Почти весь 1712 год молодые то вместе, а чаще порознь ездили по польским городам. А потом царевич был вызван в Москву.

Вернувшись на родину, Алексей Петрович со страхом ждал отцовского экзамена.

Приходилось давать ответ суровому отцу за бесполезно растраченные годы. Трудно было признаться в преступной бездеятельности перед человеком, который не уставал твердить, что «промедление смерти невозвратимой подобно», который успевал сделать столько, сколько не под силу нескольким обыкновенным людям.

Алексею показалось, что он нашел хороший способ уклониться от тягостного экзамена. Царевич взял заряженный пистолет и, бледнея от страха, нацелился мимо протянутой правой руки.

Грянул выстрел. Руку опалило порохом. В кабинет вбежал перепуганный камердинер Иван Афанасьев:

– Государь-царевич, что с тобой?

Алексей криво усмехнулся и пробормотал, заикаясь:

– Заряжаючи пистоль, поранился нечаянно…

– Ах ты батюшки! – заохал старик. – Говорил я, не доведут до добра проклятые игрушки! Царское ли дело с оружием возиться? На то солдаты есть. Лекаря позвать, государь царевич?

– Не надо! Сам перевяжи.

На другой день царевича позвали к отцу. Трепещущий Алексей явился, держа в левой руке сверток купленных в Дрездене чертежей.

– Здравствуй, Алешенька! – приветливо сказал царь. – Чего такой скучный? Али не рад, что домой вернулся? Рассказывай, чему выучился? Чай, фортификацию знатно понял? О, сколько у тебя чертежей! Хвалю, хвалю за усердие…

Царь, позабыв о сыне, жадно углубился в чертежи. Он сам был неплохим фортификатором, немало крепостей было построено по его проектам.

– Молодец, Алеша! А вот, наприклад, начерти сейчас такую фортецию…

– Я, батюшка, не могу, – глухим голосом ответил царевич, – руку повредил, пистоль заряжаючи…

Царь пристально взглянул в испуганное, побледневшее лицо сына, еще раз просмотрел изящно сделанные чертежи… и все понял. На лице его проступила краска гнева. Голова судорожно затряслась. Усилием воли Петр сдержался, открыл ящик письменного стола и швырнул туда чертежи.

– Да, незадача! – язвительно усмехнулся он. – Что же, сделаю экзамен, когда поправишься.

– Батюшка! Допрашивать меня, как простого какого выученика!..

Царь встал, вытянулся во весь огромный рост и презрительно посмотрел на Алексея сверху вниз:

– Эх, Алешка, больно много мнишь о себе! За царскую кровь перед богом отвечать придется! Она нам не для одних пиров дана. – Глухой бас Петра гремел оглушительно. Царевич вобрал голову в плечи, съежился. – А впрочем, с тобой разговаривать – все одно что глухому обедню петь. Испробую тебя на работе. Но помни, Алешка, в последний раз!

Алексей вышел от отца со злобно сверкающими глазами, не отвечая на поклоны встречавшихся придворных.

Царь послал сына с войсками в Финляндию, потом в Старую Руссу и Ладогу, где строились корабли. Снова проявилось там упорное нежелание царевича заниматься делами, его закоренелое отвращение ко всем начинаниям отца.

Петр махнул на сына рукой.

– Горбатого могила исправит! – сказал он и предоставил событиям идти своим чередом.

С этого времени Петр уже не давал наследнику престола никаких поручений.

КОВАРНЫЙ ЗАМЫСЕЛ

Царевич жил с женой в двухэтажном доме на левом берегу Невы, невдалеке от Литейного двора. Дом был тесен и неудобен, с дырявой крышей, но Алексей жалел денег на перестройку.

Царевич держался замкнуто, принимал только ближайших друзей, а таких было немного. В доме царевича не устраивалось ни пышных пиров, ни придворных забав. А когда молодая принцесса выражала мужу недовольство, тот молчал и насмешливо фыркал.

– Навязали мне жену-чертовку! – пожаловался раз пьяный царевич своему камердинеру Ивану Афанасьеву Большому. – Как к ней ни приду, все сердитует. Быть Головкина да Трубецкого головам на колах: это они к батюшке писали, чтоб меня на ней, еретичке, женить.

– Царевич-батюшка, не кричи, – прошептал камердинер. – Не ровен час, услышат, донесут, беда будет…

– Плюю на всех! – задорно возразил Алексей. – Придет время без батюшки, я шепну архиереям, а те – священникам, а священники – прихожанам, тогда нехотя меня владетелем поставят… Ты чего, старый дурак, задумался?

– Что ж, государь царевич, говорить-то?

Утром Алексей спохватился, спросил камердинера:

– Не говорил я вчера лишнего?

– Было говорено немало… – Иван пересказал.

Царевич Алексей с досадой потер узкий высокий лоб:

– Вот беда! Ну, да кто пьян не живет? Я пьяный много лишних слов говорю и о том после очень тужу. Ты смотри этих моих слов не пересказывай!

– Помилуй, государь, разве я таков?

– То-то! Если скажешь, я ведь запрусь, а тебя пытать станут. Кому поверят: тебе, лакею, или мне, царевичу?

– Воля твоя, государь, а я не доносчик.

* * *

12 октября 1715 года принцесса Шарлотта родила сына, названного Петром. Мало радости принесло царевичу Алексею Петровичу рождение сына. Он хмуро принял поздравления придворных и заперся у себя в кабинете.

«Сын… Мой сын может отнять у меня престол… Батюшка не лишал меня наследства только потому, что плохой наследник лучше никакого… Но теперь… теперь иное дело! Внук будет любезней сына…»

Алексей опасался не напрасно. Еще накануне царь написал ему письмо, где решительно ставил перед сыном вопрос: с ним он или против него? Если с ним, пусть бросит бесплодное сопротивление и твердо возьмется за государственные дела. Если против, пусть заявит решительно. Пора перестать играть в прятки, уклончиво скрываться в тени.

Отцовское чувство заставило царя колебаться, раздумывать… Шестнадцать дней лежало письмо неотправленным среди секретнейших бумаг Петра.

В это время произошло новое событие.

После родов принцесса почувствовала себя плохо.

22 октября 1715 года она умерла. В день ее похорон царевичу вручили отцовское письмо, написанное за полмесяца перед тем.

Отец требовал решительного ответа; трудно стало дальше увертываться, хитрить. Не успел еще царевич опомниться, не успел как следует подумать над письмом, как его постиг новый и самый тяжкий удар: у Петра родился сын!

Царевич получил отцовское письмо 27 октября; через день, 29 октября 1715 года, Екатерина Алексеевна родила сына, которого назвали в честь отца Петром.

Это был соперник страшней собственного сына. Брат… Хоть и от брака, почти не признанного церковью… Но царь Петр не считается с мнением церкви!

У царевича окончательно созрело решение, раньше лишь изредка смутно приходившее ему в голову: убежать от отца за границу!

Убежать, затаиться под кровом могущественного свояка – австрийского цесаря и сидеть, как мышь в норке, до тех пор, пока не представится случай открыто выступить против отца и лишить его престола. Если же такой возможности не будет… что же – царь Петр Алексеевич не вечен. А когда его не станет, он, Алексей, явится, решительный и властный, и займет престол при поддержке духовенства, не считаясь с тем, кого сделает отец наследником Российской державы.

БОЛЕЗНЬ ЦАРЯ ПЕТРА

Царь Петр теперь все чаще болел, иной раз по целым месяцам.

Кое-как он перемогался. В конце ноября на пиру у адмирала Апраксина Петр много пил, шутил, смеялся. Ему стало душно – он открыл окно, полной грудью вдыхая сырой и холодный ноябрьский воздух. Ветер дул с моря.

– Мой ветер! – сказал Петр. – Сразу легче стало, как подышал им. Мне последнее время нехорошо было… Теперь, видно, поправлюсь…

С этими словами он тяжело опустился на скамью; палата с ее свечами, с пирующими гостями поплыла перед его глазами.

Петра немедленно свезли домой, уложили в постель, вызвали придворного медика Арескина. Тот пустил царю кровь, поставил пиявки… Лицо царя было багровое, взор мутен, он никого не узнавал.

По городу мигом разнеслась весть об опасной болезни Петра.

– Что-то с нами будет! – тяжело вздыхали люди из партии Меншикова и Екатерины.

Они предвидели свою участь в случае смерти царя. Ссылка с лишением имущества – это еще хорошо. Будет другое: позорная, мучительная казнь.

Сторонники Алексея приняли событие радостно.

– Не все коту масленица, придет и великий пост! – говорили они. – Бегай не бегай, а быть бычку на веревочке.

Смерть стояла у царского изголовья. Первым почувствовал это Алексей.

Улица перед домом царевича Алексея заполнилась каретами: вельможи один за другим являлись свидетельствовать почтение царевичу.

Алексей принимал посетителей с видом наружного равнодушия, но все в нем клокотало.

«Пришли на поклон! – думал он с яростью. – Ах, волки несытые, думаете лестью задобрить… Ужо будет вам!»

Высшим торжеством наполнилась душа Алексея, когда перед его домом остановилась карета Меншикова.

Александр Данилыч, чуть отяжелевший, но еще стройный и ловкий, легко выпрыгнул из кареты и вошел к царевичу.

– Здравствуй, ваше высочество! – Князь низко поклонился, слегка хмурясь, чтобы скрыть смущение. – Заехал посмотреть, как у вас учебные занятия идут…

Это была явная выдумка. Давно уже ни Петр и никто из «высших» совершенно не интересовались занятиями царевича, и они прекратились сами собой. Но князь не особенно заботился о предлогах: он знал, что всякий предлог будет хорош, так как царевич не глуп и прекрасно понимает, в чем дело.

– Мои занятия идут, как следует быть, – небрежно бросил в ответ Алексей Петрович и тотчас перевел разговор на самую интересную для него тему: – Как здоровье батюшки?

– Чем дальше, тем хуже! – Лицо Меншикова выразило непритворную скорбь. – Нынче ночью доктора опасались за его жизнь. Его величество удостоился принятия святых тайн…

«Вон куда зашло! – подумал Алексей и не мог сдержать радостную дрожь. – Причащался… Стало быть, и впрямь плох!»

– Батюшка крепок, – сказал вслух царевич, из приличия делая грустное лицо. – Бог даст, поправится.

– Только этой надеждой и живем, ваше высочество! Но нас утешает мысль, что ежели случится несчастье, то в вашей высокой персоне узрим достойного отцова преемника, украшенного проницательным умом и всеми добродетелями.

Снова поклон, такой низкий, что шляпа князя, которую он держал в руке, подмела пол.

«Вишь, разливается, лисица! – подумал Алексей. – Пришло мое время!»

У него даже голова закружилась от сознания высоты, на которую его возносит судьба.

А Меншиков продолжал:

– Льщу себя надеждой, что не лишусь вашей милости. Вы знаете, я всегда был благожелателем вашего высочества.

– Коемуждо воздастся по делам его, – ответил царевич словами из Евангелия.

И Меншиков задрожал. Как опытный царедворец, он скрыл страх и распрощался с бесконечными уверениями в глубочайшей преданности. Царевич остался один. Он не мог сдержать свои чувства и запел на веселый лад:

– «Святися, святися, Новый Иерусалиме!..»

Вдруг его поразила ужасная мысль. Она пришла в голову внезапно, но показалась такой верной, неоспоримой, что он без сил опустился в кресло.

«Что, если батюшка притворяется? Да, да, это бессомненно… Теперь у него два наследника, помимо меня: сын и внук. Отец решил погубить меня. Я был осторожен… не давался в руки… Это раздражило его. Он подстроил мне ловушку. Батюшка ждет от меня – опрометчивых поступков. Потом встанет… и – гибель! Монашеский клобук… быть может, плаха!»

Царевич вспомнил Ивана Грозного. И тот лежал на смертном одре, и у его постели бушевали страсти. Но как потом жестоко расправился царь с теми, кто ждал его смерти!

«Как я не догадался раньше? Притворство! Одно притворство… Меншиков приезжал выпытывать… выведывать мои чувства… Я себя выдал! Зачем я сказал эти евангельские слова?»

Холодея от страха, Алексей позвонил. Вошел лакей.

– Позвать дежурного офицера!

– Слушаю, ваше высочество!

Через несколько минут явился Василий Дедюхин.

– Поедешь к батюшке во дворец. Ежели допустят, явишься к самому. Ежели нет, то к государыне или к князю Меншикову. Скажешь: «Царевич справляется о здоровье батюшки-государя и желает скорого ему выздоровления». Скажешь: «Царевич дал обет сходить пешком в Новый Иерусалим и целый год не есть скоромного, ежели государь выздоровеет». Скажешь… Да ты сам знаешь, что сказать!

– Точно так, ваше высочество!

Черные глаза Дедюхина улыбались, по его лицу видно было, что он прекрасно все понимает.

Дедюхин ушел.

Поручение он выполнил в точности. К царю его не допустили, но он добился приема у Екатерины и пересказал ей слова царевича.

Екатерина отвечала, что ей приятно слышать о сыновних чувствах царевича Алексея Петровича и что она передаст его пожелания государю. С этим Дедюхин был отпущен.

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Уже больше года по Европе ходили слухи о необычайном изобретении некоего доктора Орфиреуса. Утверждали, что Орфиреусу посчастливилось изобрести вечное движение, perpetuum mobile, решить задачу, над которой мучились изобретатели много столетий.

Орфиреус возил машину по германским городам и показывал любопытным за деньги.

Главную часть машины составляли два огромных колеса, чуть ли не до потолка. Колеса соединялись запутанной системой рычагов. Одно из колес было насажено на вал; веревка, намотанная на тот же вал, через пару блоков шла к грузу.

Посетители осматривали машину, расспрашивали, как она действует.

– Сие есть тайна, – важно отвечал Орфиреус. – Я вам продемонстрирую действие моей махины, господа!

Он раскручивал одно из колес, и оно начинало вертеться с легким скрипом.

Рычаги качались взад-вперед, передавали движение другому колесу. На вал наматывалась веревка, поднимала кверху груз.

Посетители, вытаращив глаза, смотрели на действие чудесной машины. Минуты проходили за минутами, колеса всё двигались, а главное – тянули груз!

– Как видите, господа, моя махина не токмо сама движется, но и создает силу! – говорил «изобретатель».

Люди уходили ошеломленные. Машина Орфиреуса действительно была необъяснимым чудом.

Посетители, постояв за дверью вместе с Орфиреусом, возвращались в комнату через полчаса. А «чудесная» машина все продолжала работать!

Петр еще в начале 1715 года узнал об «изобретении» Орфиреуса.

Во время выздоровления, когда ему нельзя было заниматься государственными делами и он был свободен, царь целыми часами думал о машине Орфиреуса. Машина Орфиреуса не выходила у Петра из головы.

Царь поручил осмотреть «изобретение» Орфиреуса одному из своих советников – Остерману.

«Вечный двигатель» приносил Орфиреусу немалый доход, и он запросил с русского правительства сто тысяч ефимков.

Сделка не состоялась, так как к тому времени плутовство немецкого «изобретателя» было разоблачено.

ИЗМЕНА

Царь вышел из дому в первый день рождества – отстоять церковную службу. Сил хватило, но потом он опять лежал несколько дней.

Когда Петр окончательно поправился и приступил к государственным делам, перед ним снова встал вопрос: что делать с Алексеем?

На первое письмо, полученное в день похорон жены, царевич дал смиренный ответ:

Царь не поверил ни одному слову. Притворство! Сын выжидает времени. Когда не станет его, Петра, какое значение будут иметь клятвы? Царь хорошо знал им цену.

19 января 1716 года Петр написал сыну новое письмо:

Перед Алексеем впервые встал вопрос о монашестве.

В старину монастырь часто завершал жизненный путь русских царей и знатных бояр. Монашество – конец всему земному.

В первый момент царевич содрогнулся, на высоком лбу заблестели мелкие капельки пота.

Стать мертвецом в двадцать пять лет, тянуть жалкие годы в монашеской келье?

Алексей собрал на совет ближних друзей – Никифора Вяземского и Александра Кикина.

Обсуждение кончилось так:

– Коли иной дороги нет, – сказал Вяземский, – иди в монастырь. Да идти-то надо с умом. Прежде пострижения пошли сказать отцу духовному, что идешь по принуждению. От клятвы, против воли данной, и восточные патриархи разрешат.

– Умно сказано! – в восторге воскликнул Кикин.

А царевич подбежал к Вяземскому и обнял старого наставника.

Через несколько минут готов был краткий ответ:

Царь понял письмо Алексея как вызов.

Надо было исполнить угрозу: сослать сына в монастырь. Петра не пугала эта крутая мера, но он сознавал ее бесполезность. Он не хуже Алексея понимал, что клобук к голове не гвоздем прибит. Он хотел устрашить сына, заставить подчиниться, одуматься. Не вышло.

«Крут Алешка, – думал царь. – В меня норовом. Его не переборешь. Ежели б правильной дорогой пошел, добрый бы наследник был».

* * *

Алексей лежал в постели. Он не столько болел, сколько притворялся больным, стараясь выиграть время. Не поднимет отец больного, чтобы надеть на него ненавистный монашеский клобук.

Царевич послал письмо отцу Якову Игнатьеву и Ивану Кикину. Он писал:

«Иду в монастырь по принуждению, и о том пустите всенародный слух. Пусть знают люди российские, что я их не бросил и, когда придет время, к ним вернусь…»

Царевич хитрил и увертывался, так как знал: политические дела требуют отъезда Петра за границу.

Союз с Данией и Польшей был возобновлен вскоре после Полтавской победы, но борьба со шведами шла вяло.

Датские министры отговаривались, что не могут снарядить флот из-за отсутствия денег; сухопутные же войска, датчане посылали туда, куда требовали их частные интересы, а не общая польза союзников. Англичане и голландцы по-прежнему интриговали при датском дворе, добиваясь, чтобы Дания заключила мир со Швецией.

Надо было предпринять решительные меры. 

Царь Петр задумал нанести врагу сокрушительный удар с тыла и тем закончить войну, которая тянулась слишком долго. 

Он замыслил высадить в Швеции крупный десант и разгромить врага на его территории. Датский остров Зеландия отделен от южной оконечности Швеции узким проливом; лучшего места для переправы не придумаешь.

Датские министры под влиянием английских дипломатов подозрительно отнеслись и к этому проекту. Надо было сломить их сопротивление во что бы то ни стало.

Царь Петр снова пустился в далекий и трудный для него путь: здоровье уже было не то, что в молодости.

Перед отъездом за границу Петр побывал у сына, ласково разговаривал с ним, просил опомниться.

– Почему ты упрямишься, Алеша? – спросил царь. – Почему не хочешь за дело взяться? Ей-ей, лучше будет!

– Не под силу мне, батюшка-государь! Человек я немощный, непотребный. Не могу быть наследником. В монастырь пойду.

– Одумайся, не спеши! – добродушно возразил царь. – Потом мне напишешь.

Царь уехал из Петербурга. Развязка спора между отцом и сыном снова была отсрочена. Царевич сразу встал с постели, на радостях устроил пир, где говорилось много хвастливых слов и уже распределялись высшие государственные должности при новом царе Алексее.

* * *

Алексей давно желал поражения России в войне со Швецией.

Он был убежден, что Карл в случае победы лишит царя Петра трона и тогда он, Алексей, возьмет в свои руки власть.

Но раньше это были только мечты и надежды, теперь же, после отъезда отца за границу, царевич решил перейти к действиям.

Несколько дней Алексей почти не выходил из кабинета: он обдумывал письмо к Герцу, министру Карла XII. Наконец обширное послание было готово. Царевич рассказывал историю своей борьбы с отцом, жаловался на множество несправедливостей. Он указывал на неисчислимые выгоды, которые получит Швеция, если король Карл посадит его на русский престол. 

Ему, будущему царю Алексею II, не нужны приморские провинции, которых так добивается его отец; Алексей возвратит их все Швеции, уничтожит флот, распустит армию и восстановит стрелецкое войско.

Алексей обещал поднять смуту в стране. Достаточно ему, приверженцу старины, открыто восстать против отца, и на помощь ему поднимутся массы русского народа. Для победы над Петром, писал он, достаточно будет бросить на Россию несколько шведских корпусов.

Царевич вызвал к себе одного из своих слуг, Стратона Еремеева. Это был человек еще не старый, но видавший виды. Он жил с Алексеем за границей, хорошо знал немецкий язык. Из всей дворни царевича Стратон был самым подходящим для выполнения важного секретного поручения.

Стратон скромно стоял у двери. Царевич подозрительно смотрел на него.

«Можно ли довериться холопу в таком тайном деле? – думал Алексей. – Отдам ему письмо, а он с ним – к Александру Данилычу. Ведь за такое открытие батюшка наградит доносителя превыше всякой меры. А впрочем… Не самому же ехать к Герцу!»

– Стратон! Подойди сюда! – приказал царевич.

Слуга подошел. Царевич положил перед ним крест и Евангелие:

– Клянись!

– В чем, государь царевич?

– Что не донесешь никому о тайностях, каковые я тебе открою.

Еремеев положил руку на крест и повторил за царевичем слова клятвы.

– Вот письмо. – Царевич говорил прерывисто, с трудом. – Знаешь, куда надобно его свезти?

– Как же мне знать, государь царевич?

– К шведскому министру Герцу!

Стратон лукаво усмехнулся:

– По тайности от всех?

Улыбка слуги сразу успокоила царевича.

– Об этом письме ни одна живая душа не должна знать!

– Так, государь царевич! Разумом наделен довольно. Только где этого министра сыскать?

– О том я разузнал. В нынешнее время находится он в голландском городе Гаге.

– Доедем и до Гаги! – бодро откликнулся Стратон.

– Отсыплю золота, не поскуплюсь, – пообещал повеселевший царевич, – Подорожной грамоты у тебя не будет, значит тебе денег понадобится много. Границу будешь переходить тайно… Смотри же! Будешь верен, награду получишь великую, как стану царем!

Стратон Еремеев сумел выполнить возложенное на него трудное дело. Сухопутьем опасно было путешествовать без подорожной. Стратон свел знакомство с иноземным шкипером, и Ганс Шлиппе за щедрую плату так искусно спрятал Еремеева в трюме, что его не нашли досмотрщики, явившиеся перед отплытием на корабль.

Барон Герц был чрезвычайно обрадован письмом Алексея. Найти такого выгодного союзника в лице царского сына, поднять в России раздоры, расколоть ее на два враждебных лагеря!..

Все это действительно сулило Швеции успех в борьбе с самым могучим ее противником.

Шведы решили вести переговоры с Алексеем, теша царевича обещаниями возвести его на русский престол; на самом же деле у Карла XII были совсем другие планы. Он думал сделать московским великим князем шляхтича Якуба Собесского, потомка прежних польских королей. Этот новоявленный «московский властитель» стал бы покорно исполнять все веления шведского короля.

Изменнику Алексею предстояло столкнуться с коварной, изменнической политикой шведов, но он этого не знал и льстил себя обманчивой надеждой, что нашел в Карле XII могущественного и надежного покровителя.

Барон Герц немедленно послал тайное донесение королю Карлу XII.

«Мы должны обещать русскому царевичу всяческую поддержку, – писал министр. – Надо войти с ним в постоянные сношения, которые, конечно, должны содержаться в глубокой тайне.

Мало того: мы должны дать царевичу убежище, и он станет нашим надежным союзником в борьбе с Петром; его присутствие в Швеции поможет нам выговорить выгодные условия мира…»

Герцу не удалось выполнить свои планы; это произошло потому, что после отправки письма шведскому министру Алексей недолго прожил в России. У него не хватило решимости дождаться ответа Герца. А вдруг отец раньше времени вернется в Петербург?

Эмиссары Алексея действовали. Александр Кикин, который поехал провожать царевну Марью Алексеевну на карлсбадские воды, подыскивал ему убежище.

СБОРЫ ЗА ГРАНИЦУ

Алексей жалел, что не воспользовался последней поездкой в Карлсбад, чтобы скрыться от отца. Правда, тогда еще была жива жена, не было соперников по престолонаследию, и пропасть между отцом и сыном была не так глубока.

Вскоре явился прекрасный предлог к отъезду.

Царь написал сыну из Копенгагена.

Суровый Петр снова пытался примириться с сыном, снова – в который уж раз! – предлагал стать соратником, верным помощником, не хотел гибели Алексея, к которой тот слепо шел навстречу.

Но в Алексее взяла верх вражда к отцу и к новой России, которую царь создавал неустанными трудами. 

Он решил воспользоваться удобным случаем. Алексей поехал к Меншикову, правителю государства в отсутствие Петра.

Александр Данилыч принял царевича, стоя в своем кабинете, сухой и надменный. Он совсем не походил теперь на униженного царедворца, который несколько месяцев назад приезжал к Алексею просить милости.

– Вот батюшкино письмо, – сказал царевич. – Батюшка-государь требует меня в поход.

– Каково решили, ваше высочество?

– Батюшкина воля для меня священна! (Меншиков удивленно поднял брови.) Еду к армии.

– Добро! – молвил светлейший совершенно таким тоном, как обычно говорил это свое любимое слово царь. – Давно пора сию бесплодную распрю кончить.

Сборы шли быстро.

ЦАРСТВЕННЫЙ БЕГЛЕЦ

Царевич Алексей выехал из Петербурга 26 сентября 1716 года. С ним были Афросинья (Афросинью Федорову, крепостную Никифора Вяземского, Алексей полюбил еще при жизни жены), ее брат Иван Федоров, глуповатый малый, любитель выпить и еще трое слуг.

Царевич дал наказ говорить всем: «Царевич поехал в Копенгаген, к государю».

Как встретит его заграница? Где удастся укрыться от страшного отца? Были моменты, когда царевичу хотелось приказать кучеру:

– Поворачивай обратно!

Но он молчал.

Незадолго до этого царевич свиделся наедине с Кикиным.

– Нашел мне место? – нетерпеливо спросил царевич.

– Нашел! Поезжай в Вену, к цесарю. Там не выдадут. Цесарь тебя примет, как сына, тысячи по три гульденов на месяц даст.

Лицо Алексея озарилось радостью. Он был скуповат и любил деньги.

– Спасибо, Александр! Присоветуй, что делать, коли будут ко мне присланные от батюшки в Гданск.

– Уйди ночью с единым слугой, а багаж и прочих людей брось. Коли же всего двое будет присланных, притворись больным; одного к царю наперед пошли, от другого утечешь.

Царевич задумался.

– Да подлинно ли батюшка на меня сердит? Уж и впрямь не поехать ли к нему, чем тащиться за тридевять земель, ни покоя, ни отдыха не зная?

Еще в этот последний, решительный миг могло состояться примирение. Будь в уединенной комнатке либавского трактира сказано собеседником Алексея разумное слово, царевич без большого сожаления повернул бы в Данию. Но хитрый и двуличный царедворец Кикин не хотел окончания раздоров.

– Что ты, что ты! – горячо зашептал он, наклоняясь к царевичу. – Тебя там изведут. Знаешь, как государю князь Василий Долгорукий присоветовал? «Ты, говорит, его в чернецы не постригай! В чернецах жить спокойно, и будет он долго жить. А держи ты, говорит, царевича при себе неотступно и с собою вози повсюду, и он таких трудов не вынесет, понеже здоровья слабого, и от волокиты скоро помрет!»

Это была ложь, мгновенно выдуманная Кикиным. Но Алексей ей поверил.

Он тихо, но злобно выругался: призрак спокойной жизни при отце рассеялся.

– Этому не бывать! – решил он. – Еду в Вену! Прощай, Александр.

И уехал.

Это отрывки из книги - Два брата. Автор Александр Волков. 

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

В ближайшее время будет вторая часть, заключительная.

Канал Веб Рассказ.

До свидания.