Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:
Ссылка на видео: https://youtu.be/YyoEWSknGGs
* * *
Пока я прибирал мотор, обнаружил пропажу лодочной пробки, за которой впопыхах не уследил. Спустился под угор и увидел огромную железную лодищу. Рядом с ней стоял небольшой, тепло одетый человек. Серые немного навыкате круглые глаза в розовых веках, будто надутых то ли от ветра встречного, то ли… ветра… так и хочется сказать: вечного… Круглые, густо-розовые, даже малиновые, яблоки-щёки, с резкой границей между красным и остальной белой кожей. Борода неровная, какая-то… природная. Во всём облике нечто отличающее от любых остальных бородатых мужиков.
Стоял он… как бы сказать-то… Что-то выражало его стояние, не могу сам понять… Что-то связанное… со стыком миров. Будто его выбросило на границу, и он в невольном удивлении, замешательстве, никак не придёт в себя. Немного как пришелец. Или как заложник. Тонкое ощущение… Чувствую, как сквозит, а точности не хватает… Так стоят носители другого мира, которые в силу какой-то детской, святой особенности до конца не понимают глубины пропасти.
— Здравствуй, хозяин, — он обратился рабочим деловитым баском, — у тебя паяльной лампы случаем нет? А то подъёмник заколел.
Звали его Гурьян. Оказалось, лодку он сварил недавно и что-то у него подмёрзло в самодельном подъёмнике мотора. Без груза лодка сидит высоко, и мотор хватает воздух, поэтому он придумал телескопическое приспособление для отладки высоты. В телескопы накидало брызг, и они замёрзли. Что-то в Гурьяне брезжило знакомое.
Я принёс паялку, и мы прошли на корму лодки, оказавшейся необыкновенно добротной: широкая, корытообразная, с округло и очень аккуратно сваренными бортами. Гурьян отогрел блестящие телескопы — и устройство заходило.
— Ну вот, спасибо. Это… Сергей, хотел спросить. У вас никто, случаем, алюминий не варит? А то лодка у меня есть, заварить всё собираюсь.
Я ответил, что не знаю, вроде бы нет. И что нужны специальные электроды.
Гурьян ответил, что про электроды в курсе, что приезжал брат с Луговатки, привозил, и что да, был урок. И у меня всё согрелось внутри от этого старинного слова… Когда шли обратно по лодке, я увидел в её носу, забранным сверху железом наподобие короба, отличную, чёрную с белым собаку.
Гурьян спросил, нельзя ли от меня позвонить в город. Поднялись на угор, зашли в избу, разговорились. Выражался он толково и грамотно. Слушая его негромкий, воркотливый говорок, я наконец вспомнил, где его видел: это он спрашивал у Снежаны: «Хозяйка, в какую цену сапоги?» Есть-пить Гурьян отказался, и я спросил:
— Ты ещё собираешься сюда?
— Да поди.
— Вот послушай, Гурьян, вот я знаю, если к вам придёшь, вы всегда накормите, а мне-то как быть сейчас?
— Ну как? Я допустим, если у тебя буду останавливаться — оставлю свою посуду. И всё. — И перевёл разговор: — Ягоду-то набрали нынче?
— Ну, набрал ведёрко.
— Да ведёрко это чо есть? Мы-то подходя набрали. — Он часто говорил это «подходя», видимо, в смысле «в подходящем количестве», «на подходе» к желаемому. — А ты не охотник?
— Нет, учитель.
— А… — ответил он с лёгким разочарованием. — Учитель — это хорошо. У нас тоже целое дело было, школу пробили и построили, и единицу учительску, учительшу, с Урала позвали.
— Из ваших?
— Ну.
Мне было необыкновенно интересно всё, что касается старообрядчества, но я стеснялся спрашивать. Гурьян же относился к вопросам спокойно и отвечал ёмко и с достоинством. Оказалось, что воскресные службы у них — целое сельское мероприятие, на которое мужики одеваются в цветные глухие рубахи с поясками и кафтаны из чёрной ткани. Видя мой уважительный настрой, Гурьян разговорился, посетовал на ослабление традиции наставничества и поделился планетарными опасениями, обнаружив осведомлённость в мировых делах и тревогу за Россию.
— Ты посмотри, чо на свете-то творится! — говорил он с жаром. — А главное, к нам всё это валит! Это же специально делается. Посмотри, что по телевизору… У нас в семье, знаешь, это всё словом называлось — скверна. Скверна. Иначе не скажешь. — Он помолчал. — Х-хе. Встретил тут… этих… баптистов… — И возмущённо добавил: — Вы кто такие? Нашей вере тысяча лет, она от поколения к поколению. А вы тут с брошюрами шаритесь!
И покачал головой. Потом помялся… Он часто мялся: захочет спросить — и пауза, смущение, напряжение. Гурьян помялся и спросил:
— Сергей, не знашь, собака кому не нужна, может, поспрашашь кого из охотников? Я привёз одному, а он уехал с концами. В город. А мы-то договаривались. Правда, дорого встанет. Но кобель хороший. Эвенкийский. Сильных кровей. По соболю. И по зверю пойдёт.
Я не понял, как произошло дальнейшее, и бывает ли, что слова орудуют вперёд хозяина, но я вдруг сказал:
— А сколько надо денег? Я… возьму.
Он сказал, сколь рублёв…
— Гурьян, ты подожди, я сейчас деньги принесу.
И вкратце объяснил про Эдю и мотор.
— Добро, — обрадовался Гурьян. — Ты тогда управляйся, а у меня ещё тут дел подходя. А после я коло лодки буду.
Я пошёл к Эде, у которого не было телефона. Того дома не оказалось. Встретила насторожённая жена, проворчала, что он «не унимается» и что вроде бы «снюхался» с неким Три-Титьки-Мать, у которого он «пожизненно зависает», и где сейчас, видимо, и «зачекирился».
До конца не уверенный в покупке, я находился на перепутье и мог при усилении трудностей махнуть рукой. Но встретил Володю, который ехал на «шестьдесят шестом», свесив локоть в открытое окно. Володя спросил, почему я такой взъерошенный, и кивнул «садись». Я рассказал.
— Бери. Ты чо! — Любящий своё дело, он ратовал за растущее число сторонников. — Я бы сам взял, да мне не надо. Тем более он по соболю. А я кулёмщик. Гурьян, он это… из них самый… путёвый. Он и старостой у них.
Я поинтересовался, кто такой Три-Титьки-Мать?
— Это Концевой Дед — дед один тут, бывший будто бортмешок, но вроде как его выгнали сразу почти. Это всё при царе-горохе было. Он у Первой речки в балке живёт. Поехали, мне в ту сторону.
У места Володя остановился и показал рукой — вдали в прогале меж домов темнел маленький грязно-серый квадрат. Над ним обильно вился синий дым. Я пошёл в его направлении.
* * *
...я наконец подошёл к балку, к которому вели два блестящих следа. Обойдя балок, я увидел трактор и Эдю, снимающего с его рогов трос. Рога блестели как зеркало.
Трактор развернулся и стал позади балка, тракторист вылез и стал по-своему перекладывать трос после Эди. А я рассмотрел второго человека. Это был матёрейший дедище с пего-пятнистой бородой. Понимая, что от меня ждут описания очередной бороды, объясню: у Концевого Деда она росла одинаково и вниз, и в стороны от щёк, как жабры.
— О! Три-титьки-мать, вот и гость пожаловал! Проходите в избу.
Мы зашли в балок, где топилась печка. На столе у окошка лежал кусок рыбы в сохлой чешуе, полбулки хлеба, стояла початая бутылка «Дона Карлоса» и алюминиевая чашка с остатками пакетной лапши.
— Эдя, дело срочное! — попытался я обратиться к Эде, но тот сказал очень солидно и официально:
— Так, дорогой мой, не делается… Обожди, сначала давай хозяина уважим. У человека новоселье. А не собачья свадьба. И давай-ка я для начала вас представлю: Геннадий Иваныч, Сергей Иваныч. Два Иваныча, х-хе. Это не просто. Ну вот так, а теперь давайте.
В это время зашёл тракторист. Молодой парень со смолёвыми волосами и выступающим набалдашником на носу, отчего у него было необыкновенно «нюховитое» выраженье. Он живо сел к столу.
После паузы с кряканьем, сопеньем и закусыванием, я обратился к Эде:
— Эдя, ты мотор берёшь?
Эдя посмотрел на меня быстрым сорочьим, вороньим или кедровочьим взглядом. Чёрный глаз шасть на меня и обратно в сторону. И сказал не спеша:
— Э-э-э-э… мужики, новоселье не каждый день бывает.
А я подумал, что при таком передвижном жилье новоселье как раз можно устраивать каждый день и превесело жить. Однако Эдя продолжал:
— Не каждый день случается новоселье у человека, поэтому давайте-ка…
Я уже кое-что понимал в дипломатической науке и решил зайти ближе к жизни:
— А чо вы его утащили-то?
— Да видишь ли, три-титьки-мать, Серёжа, понимаешь, какое дело, — отозвался Концевой, — он стоял, оказывается, на участке одного козла, а тот строиться надумал, и я ему мешаю. А теперь всю эту ерунду с документами устроили, и я теперь не пришей где живу. Раньше в Сибири мы первопроходцы были — где застолбил, там и стал! Это по-народному! А у таперишних по кому? Вот Иван Грозный, я понимаю, он с народом был, против бояр… А эти, три-титьки-мать… с боярами… С боя-я-ярами… — протянул он, прищурившись, и отвернулся, махнул рукой, — я сра-а-азу понял… Эти с боя-я-рами…
Воспользовавшись историческим отступлением, я подготовился и, когда оратор закончил, толкнул Эдю и веско завёл:
— Короче, Эдуард, я мотор продаю, только мне край сейчас деньги нужны. Сейчас прямо, я кобеля беру у старовера, он стоит на берегу. Ты мне мозги не канифоль — скажи по честноку, берёшь или нет «вихря». А то у меня покупатель есть. Щас подъедет сюда. «На шейсят шестом».
— Я по-о-онял, что царь с боярами, а не с нами… — продолжал Концевой.
— Погоди… погоди, Иваныч… — Эдя изо всех сил зажмурился, силясь и аж скрипя волей. — Так, так… мотор…
— Постой, Эдя, ты чо, меня, три-титьки-мать, кидать, что ли? — ошарашенно сказал Дед. Он говорил очень выразительно, отчётливо и сочно.
Эдя продолжал усиленно и очень серьёзно морщиться, опустив лицо…
— Погоди… погоди… Сколько?
— Пятнадцать. Как говорили.
— Ты это… — лез обеспокоенно Дед.
— Да стой ты. Не кипишись… — И приказал: — Наливай!
Выпив, Эдя будто протрезвел и сказал голосом управляющего, которого призвали из столицы для разрешения очень важного тупикового вопроса. В час ночи он прилетел на самолёте, и его доставили в контору. Глаза у него сами закрываются, но он разлепляет их и, нечеловечески сосредоточившись, говорит негромко и чётко:
— В общем так. Четырнадцать. Щас едем ко мне. (Отвезёшь, Юрчик?) Заходим вдвоём. Ты. Я. Ты говоришь моей, что пятнадцать… Она в курсе.
— Мудро, три-тит-т-тьки-мать! — рявкнул Дед: — От это мудро!
— И всё решаем. Ну?
— Добро. Только поехали.
— Это… парни, — сказал Дед, — в магазине, когда втариваться будете, курить возьмите, и бич-пакетов, лапши этой… Сами только не слызгайте.
* * *
Гурьян ждал у лодки у костра. Он отдал мне собаку вместе с цепочкой. Кобель внимательно посмотрел на Гурьяна и послушно вышел, понимая, что происходит важное.
— Он молодой, два года, зовут Храбрый. Не пожалеешь. Приезжай в гости. Семьи нет? А то у нас сметана, творог. На цепи только держи, а то может отъесться.
* * *
Завершаю записями два длинных этих дня. Вспоминаю и мужиков, и Гурьяна, и Деда с его Грозным… Вот и выстраиваются части моего Русского мира, и чем они ярче, самобытней, извилистей — тем плотней друг к другу прилегают, входят в зацеп.
А то, что у меня теперь собака, — я ещё до конца и не осознал. Пока я не сколотил ему будку, он смотрел на меня с доверием и желанием ясности, прося, чтоб определили.
Когда будка была готова, и я положил в неё сено, он проворно принял помещение, понимающе крутанулся, потоптался и лёг. А до этого смотрел с вопросом и надеждой. Чтоб только объяснили и показали. Чтоб дали возможность быть верным. И Храбрым.
Это отрывки из книги - Полёт совы. Автор Михаил Тарковский
На этом всё, всего хорошего, канал Веб Рассказ, Юрий Шатохин, Сибирь.
До свидания
* * *
Это интересно
+1
|
|||
Последние откомментированные темы: