Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/M4gbQB6V3kg

* * *

«Серб Алексей Арсеньев»

В городе Нови-Сад к нам прикрепили в качестве гида-переводчика русского, инженера по профессии. Сначала он нам не понравился: скрипучий высокий голос, говорит монотонно, скороговоркой, проглатывая концы слов. Он и представился-то, что мы толком не расслышали ни имени, ни фамилии. Он явно был недружелюбен к нам. Рассказывает о том, что нас, мягко говоря, мало интересовало, например, о посещении Нови-Сада шахматным гроссмейстером Михаилом Талем или, еще хлеще, — Аллой Пугачевой.

Но потом все образовалось, когда он узнал, кто мы и зачем мы в Сербии. Он даже несколько растерялся и, глубоко вздохнув, стал рассказывать, — горячо и взволнованно, — словно совсем другой человек, правда, еще большей скороговоркой, но теперь, скорее, из-за боязни, что не все успеет рассказать. Оказалось: о том, что нас интересовало и чем он жил всю свою жизнь, не то чтобы предписано было молчать, но считалось, что рассказывать об этом делегациям из России, называемой тогда Советским Союзом, неудобно, что ли, а может, даже небезопасно.

И по нашей просьбе он снова представился:

— Алексей Арсеньев.

И я подумал, не из тех ли Арсеньевых, родственников Лермонтова по матери, но промолчал: мало ли по миру Арсеньевых?

И только уже на второй день, чуть ли не перед расставаньем, в автобусе, когда мы оказались рядом, я спросил.

— Да, из тех, — сухо сказал он.

— Как вы оказались в Сербии? — задал я, наверное, не самый уместный вопрос.

— Я родился здесь. — В его голосе я почувствовал некоторую резкость.

— Я имел в виду предков, — поправился я.

— Как и большинство русских, в Гражданскую войну… Так просто, как ныне, никто из русских Россию не покидал, а если и покидал — то были не русские или уже не русские. А нам на роду было написано, если хотели жить, так как и по отцу и по матери в роду все были военные. Дед по отцу командовал полком в Дубно, в Первую мировую войну со своим полком первым принял бой в Галиции, потом — Белая армия, с Врангелем ушел в Константинополь, галлиполиец, как я теперь понял, вам не надо объяснять, кто это были такие, — в первый раз улыбнулся он. — Во время Второй мировой войны дед партизанил, мечтал вернуться в Россию… — На какое-то время он замолчал, а потом его отвлекли вопросом, и я не сразу нашел момент, чтобы напомнить ему:

— Вы сказали, что дед мечтал вернуться в Россию. Не удалось?

— Удалось, — усмехнулся Алексей Борисович. — В сорок пятом он был арестован НКВД, силой увезли в Россию. То ли расстреляли, то ли умер в лагере, до сих пор не знаю.

Я больше не решался задавать ему подобные вопросы.

Но через какое-то время он сам тихо продолжил:

— Дед по матери — тоже полковник, тоже — Белая армия, другого пути тогда для истинного русского офицера не было, тоже Крым, в Константинополе был снесен с парохода на носилках с тифом. Чуть встав на ноги, по всей Европе искал следы своей семьи. Добрался до Риги, где она, скорее всего, могла быть, потому что там еще до революции жили наши родственники, но там ничего не знали о ней. Поехал в Прагу, потом в Париж, где было много наших, но и там никто ничего не знал о ней. Не было ее и в Берлине. В Будапеште решил, что снова надо возвращаться в Ригу: если живы, то рано или поздно они должны туда приехать или дать весточку. Крайне больной, от слабости чуть не теряя сознание, перед дорогой зашел в первую попавшуюся аптеку, здесь силы совсем покинули его, он буквально повалился в угол. Аптекарь увидел это, вышел из-за стойки к нему. Дед извинился и заверил, что уйдет, как только немного придет в себя. Аптекарь оказался участливым человеком, расспросил, кто он, как попал сюда. Дед рассказал. Тогда аптекарь спрашивает: «Вашу жену, случайно, звать не Зинаида?» — «Да…» — «У вас двое детей?» — «Да…» — «Тогда она недалеко отсюда, в Югославии, в Сремских Карловцах. Они были тут по пути туда, тоже заходили за лекарством, она оставила свой адрес: мало ли что, говорит, вдруг зайдет, когда нас будет искать… Вдруг приболеет…» Так он нашел нас. Впрочем, меня тогда еще не было… Божье провидение…

— А он где умер? — уже осторожно спросил я.

— Здесь, в Сербии. Он успел умереть до победного сорок пятого, а то бы и его эта чаша не миновала, — печально усмехнулся он. — Кстати, именно в Сремских Карловцах арестовали в том же сорок пятом Шульгина. Он, кажется, единственный, кого из югославских русских не расстреляли, хотя во Владимирской тюрьме он сидел очень долго, практически до глубокой старости. (Я мог бы рассказать Алексею Арсеньеву, почему Шульгина не расстреляли ни в сорок пятом, ни позже, как не убили раньше, что за силы охраняли его, но промолчал, не настолько мы с Алексеем Борисовичем были еще знакомы, а тайна сия относится не только к великим, но и небезопасна до сих пор.)

— Не собираетесь в Россию?

— Я бывал в России. Несколько раз. Даже нашел родственников. Когда позвонил им в первый раз, перепугались…

— Я имел в виду — совсем…

— Нет… Как это вам объяснить…Простите за резкость… Может, Россия уже не Россия, хотя, разумеется, не мне, родившемуся в изгнании, судить о том. Да и никто не вправе судить Родину. Потому что мы все виноваты в том, что случилось тогда и что случилось с ней ныне. А скорее, я уже не совсем русский. Может, я уже больше серб… Не знаю… Я родился здесь, и, наверное, это что-то значит. Здесь моя родина, хотя в душе остаюсь русским. А потом — я больше нужен здесь. Каждый должен быть там, где более нужен. Что я сейчас буду делать в России? — усмехнулся он. — Моя задача? Собрать все, что еще можно, о русской эмиграции. Впрочем, «эмиграция» — не то слово. О русских беженцах, хотя это тоже не совсем точное определение того, что случилось с русскими и с Россией. Я должен собрать все, что еще можно, о печальном русском исходе. Придет время, надеюсь, когда Россия будет нуждаться в этом. Мне говорят: на твоих поисках уже защитили несколько диссертаций, в том числе и докторскую. Ну и что?! Ну и слава Богу!.. И эти диссертации во славу и память моей великой и печальной, все еще находящейся в оккупации Родины…

— У него квартира — словно музей или архив, — пояснил мне кто-то из сопровождавших нас сербов, когда Алексей Арсеньев отошел от меня.

…Простились мы с Алексеем Арсеньевым как-то неожиданно, на площади в Сремских Карловцах. Позвонили по телефону, что в Белграде нас ждет президент Милошевич, и мы попрощались впопыхах, и он остался на площади один: одинокий, нескладный, немного странный человек. Мы уже сидели в микроавтобусе, сопровождавший нас уже несколько раз нервно постукивал по часам, а он все еще торопливо, еще более скороговоркой рассказывал о русских в Сремских Карловцах, о генерале Врангеле, о митрополите Антонии Храповицком, и мы так и расстались на полуслове, не условившись ни созвониться, ни списаться…

1991

«Простая история»

В фойе гостиницы в Белграде ко мне подошла девушка. Перед этим долго присматривалась ко мне, что я это заметил и даже несколько заволновался, а потом подошла. Не знаю, почему она выбрала меня:

— Позвоните, пожалуйста, вот по этому телефону, — протянув мне бумажку, попросила она по-русски. — Позовите Зорана.

— А почему сами не позвоните?

— Его мать, услышав мой голос, обязательно скажет, что его нет дома. Она недолюбливает меня и всегда была против, чтобы он на мне женился… Я беженка из Сараева, — пояснила девушка. — Мы с ним вместе в университете учились. Я не видела его два года и не знаю, что с ним…. Нас только сегодня вывезли из окружения, все родственники мои погибли. У меня, кроме него, в Белграде никого нет…

Девушка нервно кусала губы. Была она хорошо и со вкусом одета, и если бы не черные круги под глазами и не какая-то обреченная усталость-боль в глазах, трудно было поверить, что она только что со страшной войны.

— Но я не знаю сербского. Поймут ли меня?

— Кто в Сербии не знает или хотя бы не понимает русского языка?!

Я позвонил. Телефон долго молчал. Наконец трубку взяли. Ответил женский голос.

— Добрый день! Можно пригласить к телефону Зорана?

— Его нет дома. Извините, а кто его спрашивает?

— Знакомый.

— Он будет только через два дня.

— Всего вам доброго! — Я уже готов был положить трубку, но тут догадался спросить: — Простите, а куда он уехал?

— В деревню. К бабе.

— Спасибо! До свидания!.. К чьей? — снова с опозданием догадался спросить я. Я уже знал, что «баба» по-сербски — теща.

— Как к чьей? — Было слышно, что по ту сторону провода засмеялись. — К своей. Он недавно женился.

Я положил трубку.

Девушка напряженно ждала.

Я не мог смотреть ей в глаза.

— Его нет дома, — наконец сказал я. — Вы знаете… он женился… Уехал к теще…

— Спасибо! — Девушка, опустив голову и сгорбившись, взяла с кресла небольшую дорожную сумку (видимо, все, что у нее было), медленно пошла к выходу из гостиницы…

1991

Рассказ «Уральская Подгорная в Белграде»

Мы шли по Белграду с Вячеславом Михайловичем Клыковым и Василием Ивановичем Беловым. Уже не помню: то ли на прием к президенту Милошевичу, то ли на прием к Патриарху Павле. Мы всего день назад приехали в Сербию. Небо над Югославией уже было закрыто блокадой, как мы сюда добирались, особый разговор. Белград натружено гудел вокруг нас, словно пчелиный улей во время благодатного медосбора, не верилось, что чуть ли не в пригородах шла страшная междоусобная война, которой позже историки назорв3т началом Третьей мировой.

Вдруг в уличном шуме я услышал гармошку. Прислушался, точно- русская гармошка, а играли знакомую мне с детства Уральскую Подгорную.

-Да, русский, — подтвердил сопровождающий нас Джоко Стоичич. – Уже, наверное, с неделю играет. Люди собираются вокруг него, просят «Катюшу».

Я потащил своих спутников на заливистый и так неожиданный здесь, в прифронтовом Белграде, наигрыш Уральской Подгорной.

Клыков пошел за мной машинально-послушно, еще, кажется, не поняв, куда и зачем я его тащу, Белов – с явным неудовольствием.

На бульваре на бордюре газона сидел мужчина лет сорока в этаком русском картузике в окружении порядочной толпы, которая одобрительно переговаривалась и улыбалась. Рядом с ним не было никакой подобающей в таких случаях баночки или коробки, деньги ему клали прямо на траву газона, клали не как нищему, а как артисту. Что ли, от всего сердца, да и не похож он был вроде на нищего: одет опрятно, побрит, пострижен, картузик с бантом.

— Откуда? – спросил я. Я почему-то обрадовался и гармошке, и самому гармонисту, Уральскую Подгорную и в России редко услышишь.

— Из России, — был веселый ответ.

— А точнее?

— С Урала.

— А еще точнее? – уже радостно настаивал я: вдруг земляк?

— Из Оренбурга.

— Ну, скажем, Оренбург не совсем Урал, — насторожился я. – А с какой улицы?

— Ну не из самого Оренбурга, из района.

— А из какого района? – не унимался я.

— Из Кувандыкского… Станица Озерная…

Я убедился, что он не врет: есть в Оренбуржье такая станица.

— Давно из России?

— Да уж года два.

— Здесь, что ли, живешь?

— Да нет… Играю вот…

— И долго тут будешь играть? – спросил угрюмо Василий Иванович Белов.

— Да нет, еще неделю-вторую.

— А потом7

— В Италию есть приглашение. Туда пойду, давно ждал.

— А потом? – теперь уже настаивал Белов.

— А потом — посмотрю, — засмеялся парень.

— А когда домой? – так же угрюмо спросил Белов.

— Да года через два, не раньше, думаю…

А мне почему-то было радостно: вдруг почти земляк в середине Европы с гармошкой. Да и обычно неулыбчивый Клыков вроде заулыбался. А Василий Иванович Белов вдруг взъелся на моего почти земляка:

— Что ты тут сидишь, позоришь себя и Россию?! На родине беда, а ты шляешься нищим-побирушкой по миру. Здоровый бугай, лопату бы тебе, или на комбайн, на трактор бы сел, на носу уборочная страда, в деревне мужика нормального нет… А ты шляешься побирушкой по миру. Возвращайся домой, если еще совесть совсем не потерял! Он еще в Италию пойдет, смешить людей!..

Василий Иванович круто развернулся и, не дожидаясь нас, пошел прочь.

Гармонист растерянно молчал, неловко улыбался.

— Да что вы уж так на него?- догнал я Василия Ивановича.

— А что? – не принял он моего благодушного тона. — Страна гибнет, одни водку жрут, не просыхая, всякую другую гадость, на все им наплевать, а другие, здоровые, тут вот в придурков играют, картузик, видишь ли, сч бантом нацепил-напялил. Года два он еще пошляется! Посмотрит, когда вернуться! Когда от России уже не хрена не останется. Нормальный, уважающий себя русский мужик не пойдет шляться с гармошкой ни в страду, ни тем более уж когда в доме беда. Не иначе – какой-нибудь тюремшик. Раньше победителями-освободителями в Европу приходили, а теперь вот – шутами гороховыми.

И еще долго он шел угрюмый.

1991

Михаил Чванов.

Эти рассказы «Серб Алексей Арсеньев», «Простая история» и«Уральская Подгорная в Белграде» с официального сайта автора этих рассказов Михаила Чванова: http://михаил-чванов.рф

Михаил Андреевич Чванов, известный писатель, как спелеолог, был одним из руководителей экспедиции, первоисследовавшей крупнейшую пещерную систему Урала – пропасть Кутук-Сумган и многие другие пещеры Башкирии (1965-1966 гг), за что в 1967 году Министерством геологии СССР был награжден почетным знаком «Отличник разведки недр». (Через 50 лет вместе со спасателями МЧС осуществил юбилейный спуск в эту пропасть)

С геологами, геодезистами, охотоведами, туристами-спортсменами исходил Южный Урал, спускался на плотах по его рекам, прошел около четырехсот километров малохоженными тропами северо-восточной Камчатки.

После катастрофы вертолета кочевал в Охотской тайге в 300 километрах от Оймякона. 

Его маршруты пролегали в горах и тундре Корякского нагорья, на Чукотке, на Памире…

Автор более 20 книг прозы и публицистики, вышедших в Уфе, в Воронеже и в Москве

Полностью Биография Михаила Чванова. 

* * *

«Люди ждут от русской литературы некой опоры, они ждут слов поддержки, соединения, которые оживили бы в них созидательность, сопротивляемость подлости… Надо сказать, что в Башкортостане такая атмосфера была подготовлена многолетней просвещенческой деятельностью Аксаковского фонда. И самым мощным мотором в этом деле является Михаил Чванов, писатель, общественный деятель, организатор. Удивительны его энергия, предприимчивость… Возрожденный особняк Аксаковых в центре Уфы стал подлинным центром культуры…»

Валерий Ганичев, председатель Союза писателей России.

На этом всё, всего хорошего, канал Веб Рассказ, Юрий Шатохин, Новосибирский Академгородок.

До свидания.

* * *