Одним из примеров неминуемого возврата на войне русского человека к корням своей исконной культуры является свидетельство моего родного дяди — Федора Васильевича Мартыненко, в воинском звании Клочкова в тех же боях под Москвой вступившего в неравную борьбу против орд вооруженного до зубов неприятеля. Несловоохотливость прошедшего войну ветерана, к сожалению, не позволяет более детально теперь рассмотреть панораму кипевших тогда сражений. Однако же и редкие отрывочные их описания достаточно однозначно отделяют Правду от ушатов помоев, желто-коричневой пропагандой выливаемых нам в лицо в попытке опоганить народ-герой, в одиночку справившийся тогда против орд разноплеменного Запада, имевшего задачу истребить нас до самого последнего человека.

Так же, как и политрук Клочков, Федор Васильевич, только что окончивший четырехмесячные ускоренные курсы, принял командование взводом.

Немецкие атаки следовали одна за другой. Неся большие потери, враг вновь и вновь откатывался, но уменьшалось после каждой атаки и число защитников рубежа роты Федора Васильевича, где он в тот момент был командиром взвода. И вот отбита очередная атака врага, уложившая очередные ряды незваных пришельцев в нашу землю навечно. Но и в защищающей рубежи нашего Отечества роте потери уже превысили допустимые — осталось в живых лишь два человека: девятнадцатилетний выпускник ускоренных курсов, принявший на себя командование ротой, и 60-летний доброволец из Сибири, бородач, называемый окружающими «старовером». Думается, за то, что не принял веру новую — коммунистическую.

И вот сидят они вдвоем в окопе — ждут, когда немцы закончат очередную трапезу и пунктуально, секунда в секунду, в положенное у них время начнут очередную атаку. У немцев так всегда: их военная машина, еще со времен Александра Невского, отлажена до последнего винтика. А вот у нас — напротив: никакой отлаженности снабженческого механизма нет. Но зато есть люди, всегда готовые сложить свои головы, защищая Родину.

И вот двое из оставшихся в живых просто сидят и ждут, когда немцы пунктуально заполнят свои желудки очередной трапезой и, в соответствии полученным предписаниям, начнут очередную атаку. А сидят они просто так потому, что ни есть, ни курить, у них давно уже ничего нет. Об их существовании, судя по всему, просто забыли — нет у нас ни средств, ни возможностей как следует упорядочить харчевание бойцов. То беда. Но не окончательная — ведь патроны еще есть. Потому свои жизни они задаром не отдадут и в два пулемета еще разъяснят в ту минуту насыщяющим свои желудки басурманам, изготавливающимся к атаке, числом не менее батальона, что даже последняя их лебединая песня заставит германским валькириям изрядно потрудиться.

Но это не из оды про танкистов с собаками. Это эпизод из реальной жизни. А потому обоим и понятно, что как закончится у немцев трапеза, по которой хоть часы сверяй, тогда и настанет отсчет их последних минут жизни.

Вот и сидят двое в окопе — представители разных миров — оба русские: один, со сбитыми набекрень мозгами, представитель нового поколения, взятый в армию по призыву, другой — доброволец, приехавший аж из Сибири, чтобы здесь сейчас умереть.

— Послушай дед: ты зачем сюда попал? Сидел бы себе дома — никто тебя на войну никогда бы не призвал. Это мне — деваться некуда. Я молодой — меня призвали, а значит умереть для меня — это в порядке вещей. Сейчас так это и будет. Ты-то, зачем сюда попал?

— Дурак ты, Федя, — отвечает ему оставшийся от роты единственный его подчиненный, дед сибиряк, — ведь я за Родину умру. За то мне многие грехи спишутся, которые в иных условиях я вряд ли бы когда сумел и замолить. Потому душа моя прямо сейчас и прямо отсюда попадет в рай, куда в обыкновенных условиях попасть очень трудно, а бывает, что и вовсе не возможно. Ты-то за что умрешь?

Тут пригорюнился Федор Васильевич: не хотелось ему умирать просто так. Ведь не будь этой передышки, он, не задумываясь, поступил бы так, как вели себя в подобных ситуациях его далекие пращуры — ведь человек живет в основном на подсознании и поступает не так, как хотел бы сделать в данный момент, но так, как до него когда-то поступали все мужчины в его роду. В одночасье перекроить русского человека в жида комиссара коммунистическому интернационалу так и не удалось. Потому, собственно, и была затеяна вся эта война. Ведь если перековать идейно не получилось, что так остро было обнаружено на отошедших перед войной к СССР западнорусских территориях, то, может, убить теперь чисто физически удастся? Собственно, для того мировой олигархией банкиров и была затеяна эта тотальная война на уничтожение: немцам ставилась задача уничтожить этот непокорный народ.

— Дай руку, Федя, я тебе перед смертью погадаю, — чтобы хоть чем-то разрядить накалившуюся обстановку сказал сибиряк.

Молодой командир, хоть и не верил в приметы, руку дал.

— А ты не умрешь, Федя! Жизнь, правда, будет твоя поганая, но ты не умрешь.

И вот, когда немцы уже подкрепились и с минуты на минуту должны были начать атаку, нежданно подошло подкрепление, и рубеж обороны был удержан — враг на этом участке фронта, оставив горы окровавленных трупов, не продвинулся в те дни ни на метр.

И сколько немцев через этот рубеж не прошло, можно судить по умению вести стрельбу добровольно ушедшего на фронт сибирского охотника, который с детства белку валить приучен исключительно в глаз. Это чтобы шкурку не попортить. Сколько за время обороны он не то что десятков, но сотен немцев оставил навечно в русских сугробах? Ведь каждый его выстрел — это очередной труп. Охотник к промахам не приучен: и сколько будет у него патронов, столько немцев дока доктор Геббельс объявит куда-то там запропастившимися. И настоящий русский человек знает — для чего он оказался в окопе. Потому смерть его не страшит, но лишь является желанным и закономерным завершением его жизни земной.

Вот потому дед сибиряк и сказал своему молодому командиру, что поганой будет его жизнь. Однако же сказано было, судя по всему, не о жизни: ведь как Федор Васильевич был уперт в осознании некогда внушенных ему атеистических заблуждений, так, уже и десятки лет позднее, с ними и ушел из нее. Именно об этом ему и предрекал тогда дед сибиряк, имея в виду не жизнь, но именно смерть, которая и подведет черту под заблуждениями совсем не в ту сторону направленного жизненного пути Федора Васильевича.

Но времена атеистического угара проходят, и все потихоньку начинает вновь возвращаться на круги своя. Вот именно поэтому теперь затевается масонами еще и третье нашествие, которое, судя по словам Серафима Саровского, народу-герою еще предстоит отбивать.

Жаль, что нет больше среди живых Федора Васильевича Мартыненко. Потерялась возможность в деталях узнать о том, что собой представляет венец непобедимости русского оружия — штыковая атака. Ведь уже в Сталинграде он воевал командиром батальона морской пехоты.

В одном из писем домой немецкого солдата мы находим: «на войне можно выдержать все, кроме залпов “катюш” и атаки морской пехоты».

С залпами «катюш» все предельно ясно — кто оказался в зоне поражения, того больше нет. Кто оказался рядом, тот пытается унести ноги, пока не накрыло — гореть заживо немцы не любят — потому бегут.

Но что же собою представляет атака морской пехоты?

Федор Васильевич из окружения выходил девять раз. И каждый раз — исключительно после ожесточенного рукопашного боя.

Почему рукопашного?

Да потому что как в лесах Подмосковья, так затем и в осажденном Сталинграде из окружения на прорыв шли обычно лишь тогда, когда заканчивались боеприпасы.

Нам теперь кажется чем-то совершенно нереальным такая вот стремительная атака, несмотря на шквальный огонь врага, всегда завершающаяся рукопашной схваткой, в которой во время войны почему-то обязательно выходил победителем лишь русский человек.

В чем секрет этих многочисленных побед? Причем, в такой ситуации, когда попавший в такое очень невыгодное положение противник, по всем законам воинской науки, просто обязан оказаться в плену. В случае же, если пленения он будет стараться всеми силами избежать, его просто безнаказанно расстреляют. Так, собственно, и случалось обычно с окружаемыми нами немцами.

О германских «клещах», где германская отчетность отлавливала танками по дремучим лесам наших солдат миллионами, упоминать не будем. Оставим пережевывать этот манштейновско-гудериановский бред в пищу любителям германофилам и их слушателям — прообразу кота из «Возвращения блудного попугая». Но как можно было вырваться в открытой степи или в городских развалинах, когда плотность скопления вражеских сил была очень велика? Ведь вся Европа, пока еще не истребленная нами, была по противоположную от нас линию фронта: численностью своей они нас превосходили в разы.

Здесь не излишне припомнить, что Ленинград, Москва и Сталинград, по настоянию митрополита Антиохийского Илии, были обнесены иконами Богородицы, а потому немцы эти города так и не взяли. В том нам помогла помощь свыше, оказанная лишь после того, как вожак красного режима, поняв, что сидит на чужом месте и на его свержение направлены усилия всей объединившейся Европы, пытался теперь выжить любой ценой. Сталин пошел на все условия, высказанные ему Антиохийским митрополитом Илией, который выступал не от себя лично, но от Богородицы, Чьи условия он лишь передал руководству безбожного режима, попавшего в безвыходное положение. Как он сообщил Сталину, для победы над врагом:

«Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и тюрем, должны начать служить. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда, — сдавать нельзя. Пусть вынесут, сказала Она, чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Это избранный город» [1] (с. 273).

Но к царю Петру, некогда здесь убивавшему русских людей сотнями тысяч, эта святость имеет отношение слишком своеобразно. Ведь именно потому и поименована Богородицей земля Петербурга святой, что густо засеяна она святыми косточками русских людей, некогда уничтоженных здесь царем-антихристом при возведении этого города. Дополняет вышесказанное покоящиеся здесь мощи таких прославленных русских святых, как Александр Невский, Ксения Петербуржская, Иоанн Кронштадтский. Эта земля помнит крестный путь Григория Ефимовича Распутина и начало крестного пути Николая II и его святой Семьи.

Далее:

«Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве; затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя» [1] (с. 273).

И вот все пророчества относительно Москвы сбылись в точности, Ленинград продолжал каким-то чудом держаться, а наша святыня прибыла в город на Волге, куда к тому времени докатилась армия врага.

«“Георгий Константинович Жуков прибыл в село Ушково с иконой Казанской Божией Матери. В это время в селе находился штаб Сталинградского фронта”. Имеется публикация о том, что маршал Г.К. Жуков в беседе с писателем Юрием Васильевичем Бондаревым рассказал об облете города с Казанской иконой Богородицы, находившейся на борту самолета [2]» [3] (с. 272).

Сталинград эта икона не покидала вплоть до окончательного разгрома врага на берегах Волги:

«Там перед ней шла непрестанная служба — молебны и поминовения погибших воинов. Икона стояла среди наших войск на правом берегу Волги, и немцы не смогли перейти реку, сколько усилий ни прилагали. Был момент, когда защитники города остались на маленьком пятачке у Волги, но немцы не смогли столкнуть наших воинов, ибо там была Казанская икона Божией Матери…» [1] (с. 275).

Теперь понятны рассказы участников тех боев, когда к соседствующим с нашими подразделениями иноверцам (в данном случае — к узбекам) еженощно подходила баржа, увозя убитых и раненых и привозя новые свежие пополнения. К нашим же солдатам, что казалось достаточно странным, баржа приходила лишь раз в неделю.

И тут дело даже не во врожденной способности к ведению боевых действий русским человеком, но именно в оказываемой небесной поддержке воинству, массово возвращающемуся в лоно оставленной им некогда своей матери — Русской Православной Апостольской Церкви.

Хотя и здесь следует все же отметить одну из основных причин наших поражений начального периода войны:

«Кошмара “национальных дивизий” Крымского фронта Д.Т. Козлову на этот раз удалось избежать» [4] (с. 365).

Каким же интересно бы знать образом?

Тут, думается, нам помог тот самый принцип, который здесь же использовали и немцы, тыча дулами автоматов в спины своих союзников. Ведь отплыть на барже в спасительный тыл могли лишь раненые или мертвые. Дезертировавшие живые — поголовно расстреливались. Только такой метод мог выправить не решенную в Крыму проблему «национальных дивизий». А в помощь иноверцам пополнения подвозились постоянно, обменивая живых на мертвых и раненых. Тем только и держались наши «национальные дивизии».

А вот чем держался в Сталинграде русский человек:

«Икону привозили на самые трудные участки фронта, где были критические положения, в места, где готовились наступления. Священство служило молебен, солдат кропили святой водой. Как умиленно и радостно многие принимали все это!» [1] (с. 275).

Далее митрополит Антиохийский Илия сообщал:

«Казанская икона должна идти с войсками до границ России. Когда война кончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена» [1] (с. 273).

И что оставалось делать вождю режима воинствующих безбожников, если иного выхода из создавшегося положения в тот момент и близко не просматривалось?

«Сталин… обещал исполнить все, что передал митрополит Илия, ибо не видел больше никакой возможности спасти положение. Все произошло так, как и было предсказано» [1] (с. 273).

А ведь облет с иконой вокруг Москвы по времени полностью совпадает с подвигом панфиловцев у разъезда Дубосеково…

И пройди немцы через этот последний рубеж, защищаемый горсткой остатков роты Клочкова, им уже никто не воспрепятствовал бы въехать в Кремль: никаких войск на тот момент в Москве не было! Ведь большевики:

«…Москву-то сдали на полном серьезе. Еще 1 октября на плакатах и по радио стали уверять нас, москвичей, что сдать Москву — не значит проиграть войну, наоборот — вот Кутузов сдал Москву и выиграл войну с французами. Тихо-тихо, как бы между прочим, заговорили о новой (“временной”) столице — Куйбышеве, куда уже перебралось правительство и сам Сталин» [5] (с. 344).

У намечаемого мировой олигархией очередного антихриста, судя по всему, задача была та же, что и у Батыя, Наполеона и Ленина — нейтрализация русских святынь. И делать это требовалось именно блицкригом — пока русские не опомнились. И сначала все шло прекрасно: пусть Гитлер нес колоссальные потери, но цель оказалась почти достигнута — Москва была близка.

Но вот, после облета Москвы с иконой, произошло неожиданное. И в первую очередь для самого Сталина: сработало! Да еще как: никто и по сию пору толком так и не может объяснить чуда, произошедшего у разъезда Дубосеково. Но факт остается фактом: одним героизмом этого эпизода объяснить не возможно.

Сталин все тут же понял и срочно стал стягивать в Москву имеющиеся в наличии резервы (даже снял незаметно войска с японской границы).

Но именно по данной причине немецкая разведка наших сосредоточений войск и не обнаружила: никаких частей, способных в тот момент защитить свою столицу, нигде поблизости и действительно не было. И вдруг они откуда-то свалились, словно снег на голову.

Так что защита Москвы это просто чудо — иначе произошедшее и не назовешь.

Но и внезапное русского человека прозрение, когда все, казалось, кончено — впереди мерзость запустения, тоже свершилось полностью вопреки воле лютовавшего у нас красного режима.

Моя мать, Мартыненко (тогда еще Овчинникова) Людмила Васильевна, свидетельствует, что от желающих получить переписанный от руки «ЖИВЫЙ В ПОМОЩИ ВЫШНЯГО…» — отбоя просто не было. Не хватало для проходящих мимо солдат долгие недели переписываемых стопок списков этой молитвы, в несколько минут щедро раздаваемых всем желающим. А затем приходили еще и письма благодарности за дарованную им Господом по этой молитве жизнь: из таких передряг люди выходили живыми, что кроме как по воле Творца, как считали писавшие, это избавление в тот момент от чего-то иного прийти не могло. Так что сила русской молитвы очень для многих стала известна именно в тот момент, когда иной помощи ждать было просто не откуда.

Не редки были и следующие признания:

«У меня в гимнастерку мать вшила крестик, а потом я его перекладывал в новые гимнастерки» [6] (с. 343).

А вот каково было отношение русского народа к защищающему его от врага лютого своему воинству победоносному:

«Какое отношение было у народа? Любовь! Вот случай. Это было в 1943 году, когда мы получили ЛАГ-5 в Арзамасе. Арзамас недалеко от аэродрома Сейма. Мы еще героями не были, но орденов уже было много. Нас человек шесть. Идем по центру Арзамаса. Недалеко — церковь. Мы разговариваем, шутим. Погода отличная, солнце… Вдруг на встречу — крестный ход, с иконами, человек пятьсот. Мы им дорогу уступаем. Они останавливаются в 10 шагах, встают на колени и начинают молиться на нас. Вот какое отношение!» [6] (с. 361–362).

И все это происходило не на Марсе и не на Луне. Но на той самой земле, где атеизм-ленинизм уже собирался было праздновать свою полную над Русской страной победу.

Однако же, как теперь выясняется, сборы эти оказались преждевременными — русский человек в стойло так и не стал, но в самый критический для себя момент произвел массовый возврат к своей матери родной — Русской Церкви:

«…перед лицом смертельной опасности люди обращались к Богу, к Тому, Кто может спасти их от смерти души их от гибели вечной — “смерти второй”, — как о том сказано в Писании» [7] (с. 192).

Вот один из рассказов о том, что отношение к фронтовикам русского населения в пересказываемом моменте вовсе не выглядело чем-то вычурным. Свое видение после временной клинической смерти, наступившей от усталости, пересказывает врач хирург одного из прифронтовых госпиталей.

«Во время войны при наступлениях особенно было очень много раненных. И при одном из наступлений она двое суток не отходила от операционного стола, ей делали поддерживающие уколы, а на третьи сутки она говорит: “Я не могу. Дайте мне хотя бы один час поспать”. Пошла в ординаторскую, легла и умерла. И видела она следующее видение: “Подходят ко мне два мужа в светлой одежде и говорят: «Пойдем». Я посмотрела на свое лежащее тело и мне стало так странно, я стою и я лежу. Непонятно, где я нахожусь. Понесли меня на Небо. Долетаем мы до третьего Неба, стоит свт. Николай и говорит ей: «Вот передай: тем, кто будет мне молиться и читать акафист каждый день, того я буду по смерти встречать».

Несут ее Ангелы дальше. Подвели ее к Престолу, Господь ей много показывает, что находится в раю, того, о чем она на земле не думала и чего не мечтала увидеть. Она поняла, что находится в Царстве Небесном. Потом Господь говорит: «Покажите ей ад». И когда повели ее эти два Ангела по аду, она увидела огромные печи. Ангелы подвели ее к одной печи, и когда открыли огромные двери печи, то первое, что она увидела, это был человек, который сидел в белых штанах, в белой рубахе, сидел наклонившись, подпирая голову руками. Она спросила: «Что это за человек?» Ангелы говорят: «Это наши воины, которые в эту Отечественную войну не молились Богу и попали в ад. Но если бы они один только раз перекрестились и сказали “Господи, прости нас!” — они все бы были в раю»”.

После этих видений душа этой женщины вернулась в тело, она ожила, проработала всю войну хирургом, а впоследствии приняла схиму» [8] (с. 40–41).

И рассказ этот о распределении русских душ после их смерти был в те времена вовсе не единственным. Но многие, даже не зная этого, все равно о том догадывались. Потому наш окоп, за исключением единиц слишком упертых воинствующих безбожников (мало кто из них по этой причине и уцелел) и легионеров «национальных дивизий», столь тогда и напоминал собою монастырь.

Так что тотальное увлечение культом большевиков заканчивалось: русский человек возвращался к своему первоначальному предназначению — Славе Слова:

«Очистительная Отечественная война воскресила священников и батюшек» [9] (с. 36).

Победы под Москвой, Ленинградом и Сталинградом доказали Сталину, что Победа возможна только в случае возврата страны на уготованную лишь ей дорогу. Потому в 1943 году пришлось выполнить и остальные пункты программы по спасению России, предложенные митрополитом Илией. После тайной встречи в Кремле Сталина с чудом оставшимися еще в живых иерархами Русской Церкви:

«…священники стали впервые за много лет благословлять бойцов перед отправкой на фронт или в бой, был разрешен колокольный звон (только вот ни колоколов, ни пономарей уже не было). Встал вопрос о созыве Архиерейского собора. Однако, хотя из лагерей и поселений в срочном порядке собирали остатки некогда большой когорты священнослужителей, нужно было еще и привести хоть в какой-то человеческий вид этих измученных, затравленных, чудом выживших в нечеловеческих условиях людей — живые мощи с запавшими глазницами…» [5] (с. 206).

Но этот жест просто жестом не являлся. Он был подтвержден достаточно основательным вкладом вождя народов в деле укрепления Православия — странно, но факт. Массово освобождаемое священство тут же получило:

«…квартиры (государственные), и продукты (из большевистских распределителей), деньги и даже самолеты для своза участников Архиерейского собора» [5] (с. 206).

Глава еще в недавнем прошлом богоборческого государства:

«…восстанавливал старые русские пагоны, Православную Церковь и распускал Коминтерн…» [10] (с. 181).

Мало того:

«…звание офицера… суд чести…» [12] (с. 120).

«К 1942 году красная Москва стала сворачивать знамена Третьего Интернационала и стала вспоминать “Святую Русь” древнемосковских времен. И фронт устоял» [11] (с. 378); [12] (с. 120).

Богоборческое же государство, что и понятно, пыталось навязать свою над Церковью назойливую опеку. Но народ еще в более массовом порядке возвращался к вере отцов и, несмотря на все препоны:

«…Церковь пробивалась, как трава сквозь асфальт» [5] (с. 206).

В том сказывалось не стремление руководства к полной ликвидации партийной линии, но лишь симптомы извечно случающегося с русским человеком выздоровления исключительно через смертельную болезнь: как тревога, так до Бога.

А тревоге и на этот раз удалось безудержно сломить самое яростное сопротивление партийного руководства. А потому в этот страшный период нашей истории отмечается:

«Повсеместное открытие церквей и монастырей, возвращение из ссылок и зарубежья церковной иерархии, открытие духовных школ, восстановление патриаршей кафедры» [12] (с. 120).

«В 1942–1943 гг… в жизни страны возродилась роль Православной Церкви и Православной веры. Конечно, подобный “идеологический откат” носил временный и довольно ограниченный характер, ибо руководство ВКП(б) не собиралось отказываться от своих базовых гуманистических ценностей, что и подтвердила послевоенная история. Но даже столь неполное и фрагментарное возрождение традиционных ценностей стало одним из решающих факторов Победы в Великой Отечественной войне» [13] (с. 324).

Библиография

1. Фомин С. Россия перед вторым пришествием. Свято-Троицкая Сергиева лавра. Сергиев Посад, 1993.

2. Поволяев В.Д. Миссия в Ливане, или послесловие к апокрифу о том, как Иосиф Сталин внял советам митрополита Илии // Труд. 1999, 4 ноября, № 208.

3. Фарберов А. И. Спаси и сохрани. Свидетельства очевидцев о милости и помощи Божией в Великую Отечественную войну. «Ковчег». М., 2010.

4. Исаев А. Георгий Жуков. Последний довод короля. «Яуза». «ЭКСМО». М., 2006.

5. Мирек А. М. Красный мираж. ООО «Можайск-Терра». 2006.

6. Драбкин Артем. Я дрался на истребителе. «Яуза ЭКСМО». М., 2006.

7. Ставров Н. Вторая мировая. Великая Отечественная. Том II. «Август-Принт». М., 2006.

8. Спецназ России. N 05 (92) МАЙ 2004 ГОДА. Юрий Нерсесов. ЛЕНД-ЛИЗ НА ДВА ФРОНТА. «Спецназ России», 1995-2002webmaster@specnaz.ru webmaster@alphagroup.ru

9. Минин Ю.П. Разгадка русской азбуки — смысл жизни. Издатель Воробьев. М., 2001.

10. Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛаг. ИНКОМ НВ. М., 1991.

11. Солоневич И.Л. Народная монархия. М., 1991.

12. Кутузов Б.П. Византийская прелесть. Издательство «Три -Л». М., 2003.

13. Перевезенцев С.В. Русский выбор: Очерки национального самосознания. Издательство Русский Мир. М., 2007.

Источник