Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/mGgDblRfL_c

* * *

А потом рaздается шум многих шагов, сердитое бормотание одинокого голоса, и над верхушками бурьяна и полыни показываются головы людей. Это процессия, которая движется со стороны города Меца.

Лысый бугор. Выгоревшая трава пониже вершин.

Серое небо, по которому ветер несет тучи.

Вдали стены города Меца, — его сторожевые башни печатаются на фоне серого неба.

Процессия приближается. Это бедно одетые люди с суровыми лицами, предводительствуемые хорошо одетым мужчиной. Они дышат тяжело и, можно сказать, мрачно, потому что тащат на руках какого-то толстого человека.

Выйдя на бугор, они останавливаются и, раскачав неподвижного человека, швыряют его в бурьян. Совершив это удивительное действие, они грозят кулаками и, плюнув на землю, поворачиваются и молча уходят обратно в город.

Толстый человек лежит в бурьяне неподвижно, а из травы выползает мальчик и садится на землю, разглядывая незнакомца.

Человек поднимается и тоже садится, кряхтя и отряхиваясь.

Он лысый и толстый, и на нем длинная одежда — не то монашеская, не то докторская.

Он ощупывает себя и, найдя очки, вздевает их на нос.

Некоторое время они с мальчиком молча смотрят друг на друга.

— Кто ты? — спрашивает мальчик после выразительного молчания.

— А ты кто? — спрашивает человек.

— Я мальчик...

— Я тоже, — невесело говорит человек.

Мальчик ничего не отвечает.

— Не веришь?.. Видишь ли, я сам считал себя взрослым, но они меня опровергли... — говорит человек, поднимаясь.

— Меня зовут Бонифас, — говорит мальчик.

— ...Понимаю... — человек снова садится. — Извини, пожалуйста... Меня зовут Франсуа, метр Франсуа Рабле... Иди сюда, мальчик Бонифас, и я вытру тебе нос... Негоже сидеть сопливым на земной тверди... Я доктор. Я лечу смехом... Ты спрашиваешь, как лечат смехом?.. Видишь ли, смех — это слабительное. Он помогает при запорах.

— Я ничего не спрашивал, — сказал мальчик.

— Что?.. Не важно, — ответил Рабле — Ты видел, как меня... э-э... несли на руках?

— Видел...

— Это мои пациенты, — сказал Рабле. — Кстати, Бонифас, у тебя не болит живот?

— Нет.

— Ну-ну... — промолвил Рабле, сомнительно посмотрел на Бонифаса и, помолчав, добавил: — Смотри, Бонифас, не пей воду из реки, слышишь?

— Да...

— Эти болваны думают, что заразу в городе можно уничтожить колокольным звоном и пением красивых псалмов. А сами пьют вонючую воду из реки, куда все кожевники сливают отходы, — сказал Рабле и посмотрел вдаль, и голос его дрогнул: — Когда я сказал, что нечистоты нельзя сливать в реку, купцы объявили меня безбожником. Еще бы: они получили богатые заказы для новой армии короля Франциска. Как я их убеждал! Как умолял поверить мне! Но они смеялись надо мной. Знаешь, что было дальше, Бонифас?.. Тогда я сам начал смеяться над ними. Я написал продолжение истории про Гаргантюа и его сына. Впрочем, тебе не понять. О, как они возмутились... Они протащили меня по городу, вышвырнули меня из города, как отброс, на свалку... Все выгорело, Бонифас. Сухо в сердце, — сказал Рабле устало и потом с ненавистью добавил: — Как я люблю зверей этих несчастных!

И, встав с земли, он пошел прочь и, оглянувшись, помахал рукой голове Бонифаса, которая глядела ему вслед.

И Рабле сошел с холма и выбрался на дорогу.

Свободно протекает река в своих илистых берегах.

Неприхотливый обыватель переходит ее вброд, закатав штаны выше колен. Мычание коров, ржание лошадей, блеяние овец. По дороге солдат гонит стадо, которое разбредается и норовит остановиться, чтобы дорогой пощипать траву.

И так, идя по пыльной дороге, Рабле приблизился к деревне, что лежала у подножия угрюмого замка.

И когда он подошел поближе, он увидел, что к нему опять движется группа людей.

Рабле остановился, люди подошли поближе.

— Господин, если вы священник, то пойдемте с нами, — сказал крестьянин.

— Зачем? — недоверчиво спросил Рабле.

— В деревне очень нужен священник, а наш вчера умер, некому отпевать. Идемте скорее.

— А вы меня на руках носить не будете? — спросил Рабле.— Я этого не люблю.

— Идемте, господин кюре, — сказал крестьянин, и все тронулись к деревне.

Дырявые соломенные крыши. Окна, заткнутые соломой. Закопченная дверь. Дом виллана.

Трактир при дороге, прислонившийся к стене башни.

Украшает пейзаж виселица с веревкой, закинутой на перекладину. На ней сидит ворона.

Вилланы (феодально-зависимые крестьяне в Англии, Франции, Германии, Италии в период средневековья) ведут Рабле прямо к трактиру, откуда раздаются крики.

— Отпевать покойника — дело веселое, — говорит Рабле. — Но зачем же сразу в трактир?

— У трактирщика дочь умерла, — отвечают вилланы. — Третий день священника ищем.

— Ну-ну, я не знал... — говорит Рабле.

И они подходят к дверям.

— Вот хозяин, мы тебе священника привели, — сказал виллан.

Горят свечи. Стоит открытый гроб. В гробу лежит девушка, скрестив руки на груди. Букетики маргариток у ее лица и в ногах.

Плачущие женщины.

Рабле подходит к гробу и смотрит на мертвую девушку, которая лежит, как живая.

— Она у вас красавица была, — говорит он, помолчав, и женщины начинают всхлипывать.

— Отчего она умерла? — спрашивает он.

— Господин барон собирал налоги, — отвечает трактирщик. — Латники ее напугали... Как стали ее тащить, так она и упала мертвая.

— Дворянская ласка,—сказал Рабле.

— А теперь нужно платить налог за похороны, — сказал хозяин.

— Та-ак... — сказал Рабле и замолчал, глядя на девушку.

Рабле подошел совсем близко и наклонился к самому ее лицу. Он взял ее за руку и припал головой к ее груди и так застыл.

Крестьяне переглянулись.

— Святой отец, — сказал хозяин. — Пора кончать... Скоро вечерний колокол. Похоронить не успеем.

Рабле поднялся и оглядел всех.

— Дело в том,— сказал он глухо,— Дело в том... что она живая...

Крестьяне ошеломленно молчат.

— Не надо шутить, святой отец... Мы люди бедные, но не надо шутить, — сказал хозяин, и крестьяне угрюмо

заволновались.

— Я не шучу, друзья, — сказал Рабле, глядя в неподвижные лица. — Это такая болезнь... Это сон. Летаргический называется по-латыни.

Все молчат.

— Я знала!..— закричала мать, — Я знала!.. Она спит! Она спит, доченька моя! Она не умерла!

— Да-да, она спит.

— Как же так? — спросил хозяин, — Она же мертвая... Три дня уже лежит...

— Она спит! Она спит! — кричит мать. — Святой отец знает!

— Что же теперь делать? — спрашивает хозяин.

— Теперь надо ждать... Может быть, дни, а может быть, недели.

— Недели?! — зашевелились крестьяне и двинулись к гробу.

— Недели! — закричала мать. — А что ж такого?.. Уходите все... Кто подойдет к дочке моей — глаза выцарапаю!..

— Никогда такого не бывало, — сказал хозяин. — Что теперь господину барону говорить...

Жилые комнаты замка угрюмы и мрачны, как темницы.

Узкие длинные окна прорезаны в трехаршинной стене. Толстые железные решетки едва пропускают свет. Сводчатые потолки да некрашеные стены из дикого камня, холод, сырость, полумрак длинных коридоров, в которых летучие мыши пролетают над головой, потревоженные светом факелов, — вот цена военной безопасности хозяина этого замка.

По коридору идет Рабле, сопровождаемый бароном. Это старый человек на тощих ногах, на голове у него ржавый подшлемник. Слуги несут факелы.

— К черту! — громко говорит барон. — К черту! — и эхо скачет по переходам. — Умерла, значит, умерла, и надо хоронить... Эти скоты всегда увиливают от налогов.

— Ее нельзя хоронить, господин барон. Она жива.

— Уходите, святой отец, и не путайтесь в наши дела! Не то, клянусь богородицей, я брошу вас в подвал.

— Нет, господин барон... Не бросите. Вы вассал кардинала дю Белле, моего ближайшего друга, — говорит Рабле и идет к выходу.

— Ладно, я подожду немного,—говорит барон.

Сидит у гроба Рабле. Качается огонек в лампадке, и качается большая тень на стене. Дверь приоткрывается, и чье-то лицо заглядывает в комнату. Потом дверь снова захлопывается.

За дверью слышны голоса, шум.

Рабле прислушивается, голоса приближаются.

Дверь широко распахивается, и в комнату вваливается толпа крестьян.

Франсуа встает перед гробом, загораживая покойницу.

Один из крестьян идет к нему.

— Все сроки уже прошли. Вчера вы просили подождать еще один день, мы согласились, — он подходит к гробу, —

Но она мертвая, господин Рабле, и ее не оживить,— он кивает крестьянам: — Ну, люди, забирайте. Сегодня мы еще успеем.

И крестьяне идут к гробу.

Но Франсуа двигается на них.

— Вы не можете похоронить живого человека! — говорит он. — Я вам не дам.

— Да она не живая, господин Рабле, и вы не встревайте...

Рабле хватает палку, хочет замахнуться, но потом опускает руку.

— Дурачье! — с болью говорит он, — Мне она совсем чужая... я с ней сижу... Не троньте ее... все, что надо, я беру на себя.

Крестьяне молчат. И тогда один сказал громко:

— У, смутьян проклятый!

— Ну что ты кричишь? — сказал Рабле,—Я же не виноват, что ты трус.

— Лютые вы волки! Развелось вас на нашу погибель! Ты пришел и ушел, а нам здесь жить!

— Ты это жизнью называешь, рабская твоя душа?! — сказал Рабле.

— Люди, не слушайте его, я его знаю! — сказал старик. — Это безбожник Франсуа Рабле. Говорят, его секли в городе Меце!

И тогда метр Франсуа поднял палку и закричал:

— Тебя каждый день секут, старый ты заяц! Тебя жизнь сечет, тебя барон сечет, поле твое град сечет! Ты не видишь, остолоп, что я тебе брат по крови! Ты обидел меня, старый кочан! За что? За то, что мне из-за тебя обидно!

Все замолчали, и так и стояли они молча.

— Мы понимаем... будем ждать еще. Не обижайтесь на него, господин Рабле, — сказал хозяин, — у него черствая душа.

— Разве дело в его вонючей душе? — крикнул Рабле. — Это моя душа в царапинах от обиды за вас! Это мою душу лягали титулованные копыта! Я человек, — эрго (следовательно), я унижен! Я человек, — следовательно, я беден! Я человек, — значит, я люблю вас, голодранцы! Если вам скажут, что вы уродливы, — не верьте! Если вам скажут, что вы грязны, — не верьте! Если вам скажут, что вы грубы, скотоподобны, — не верьте им, вы прекрасны! Вы прекрасны, ибо при том ничтожном, что есть у вас для поддержания жизни, вы не поедаете друг друга, как это делают они, знатные, зажравшиеся до бровей!

— Тебя не поймешь, — сказал крестьянин. — То ругаешься, то хвалишь. Бог с тобой...

— Отец, а я понял, что он говорил, — сказал юноша.

— Мал еще понимать такие речи, — сказал отец и дал ему подзатыльник. — Идемте, люди. Пусть он живет сам по себе, а мы сами по себе.

И они ушли прочь, а спящая осталась непохороненной.

И когда Рабле, и мать, и отец вошли в дом, они увидели, что девушка приподнялась в гробу. Девушка приподнялась в гробу, и Рабле заплакал, закрыв лицо руками.

Рабле все еще сидит, закрыв лицо руками, но он сидит уже в другой комнате, нарядно убранной, и за дверью слышится шум праздника.

В дверь вбегает девушка, которую он воскресил.

Она подбегает к Рабле сзади и закрывает ему глаза руками.

Он вздрагивает, медленно снимает ее руки и оборачивается.

Смотрит ей прямо в лицо.

— Ну что же вы не идете, вас все ждут, — она смеется.

— Франсуаза... — он хочет что-то сказать. — Франсуаза... меня зовут Франсуа, я воскресил Франсуазу... это судьба...

А девушка весело смеется и вырывает руки.

— Господин Рабле, мне вам надо еще что-то сказать...

И она убегает.

А Франсуа остается.

— Не пора ли мне уходить?.. — говорит он.

И в это время в комнату вновь вбегает девушка.

Она тихо останавливается против Рабле и опускает глаза.

— Я хочу вам что-то сказать... Можно? — спрашивает она.

— ...Нужно ли это? — волнуясь, спрашивает Рабле, глядя на нее, красивую.

— Да... — отвечает она и поднимает синие глаза — Я полюбила одного человека... я люблю...

— Подожди, — прерывает ее Рабле, и голос его звучит тревожно и радостно. — Подожди, девочка, подумала ли ты хорошо?.. Знаешь ли ты, что тебя ждет? Может быть, лучше не говорить...

— Почему?.. Разве любить — это плохо?

— Нет, но...

— Я скажу, я вам сейчас скажу... Отвернитесь на минуточку...

И Рабле отворачивается, и губы у него дрожат.

— Вот...— говорит девушка, и Рабле поворачивается к ней.

Рабле поворачивается и видит Франсуазу, которая стоит рядом с парнем.

— Вот,— говорит она, счастливо улыбаясь, и парень смотрит на Рабле красивыми бараньими глазами и тоже улыбается счастливо.

— Кто это? — холодея, спрашивает Рабле.

— Это мой жених.

— Нет... что ты говоришь? Какой жених? — Франсуа тяжело сглатывает — горло у него пересохло.

— Мой возлюбленный... Его зовут Леокадио...

— Леокадио, — повторяет Рабле.

— Что же ты стоишь, Леокадио... Кланяйся, — говорит Франсуаза.

Рабле встает со скамьи и выпрямляется. Лицо его искажается, и он начинает хохотать, держась за бока.

— Что вы, господин Рабле? — спрашивает Франсуаза испуганно.

— Ничего, Франсуаза... Я лечусь от болезни... Поздравляю вас... Ступайте... Ну, ступайте...

Смех его кривой и больше похож на плач.

Он всхлипывает. Вытирает глаза. Берет котомку и уходит.

Вбегают люди, но в комнате никого нет.

— Господин Рабле... господин Рабле... Где же вы? Где господин Рабле? — спрашивает хозяин у дочери.

— Он был тут, — растерянно отвечает она,— он смеялся... Он сказал, что лечится... Он смеялся...

— А какой он веселый, — говорит Леокадио, — смеется себе, да и только.

— Дура, — говорит хозяин дочери и выходит из дома.

Франсуа Рабле идет по дороге и сворачивает в сторону.

Он выходит на лысый бугор и смотрит вниз в долину.

Котомка его лежит в терновнике. Голубая дымка смягчает дали. Справа вдали — замок и деревня, слева вдали — стены города...

Он садится, свесив усталые ноги, и котомка его лежит в терновнике.

— Да-а, метр Франсуа, — вздыхает Рабле, — пора подводить итоги. Вы обижены, метр Франсуа, до самых потрохов. И во рту у вас горько, и нечем избыть эту горечь. Из-за чего я обижен?! За что обижают человека? Сильный бьет слабого... Глупый ест мудрого... А кто любит людей, про того говорят: вот враг... Где правда на этой земле? Неужели не было смысла в том, что я жил? Зачем я жил? Зачем мы живем? Бедные матери, рожая нас, выкидывают нас на дорогу смерти. И всю жизнь мы идем ей навстречу по этой дороге... Неужели весь смысл в том, чтобы вытерпеть дорожные неудобства? Мы идем по дороге к смерти, взрослеем и умнеем... Чем ближе к смерти, тем больше умнеем... А когда ты стал совсем умным — храк, стрелка часов протыкает тебе глотку. Так зачем же ты жил, метр Франсуа?

Каменистые холмы. Бродячие собаки принюхиваются к дыму очагов из долины.

Как высоко серое небо...

Как велика красота медленного движения облаков...

Уединение... Тишина...

По дороге внизу идут люди. Они машут руками и, видимо, ругаются. Но ветер относит голоса в сторону, и их не слышно. Рабле видит людей и, узнав, отворачивается. Люди, тяжело дыша, поднимаются на бугор.

Они молча подходят и останавливаются за спиной Рабле. Это те же горожане, что выносили его из города. Рабле не поворачивает головы и смотрит вдаль.

— Мы пришли за тобой, метр Франсуа, — говорит мужчина с твердым лицом. — В городе очень плохо... Прости нас за обиду...

Франсуа ничего не отвечает и угрюмо смотрит вдаль.

— В городе мор... Ты был прав, метр Франсуа... Болезнь пошла от воды. Помоги нам... В городе ни одного врача... — говорит мужчина, и все с жадностью смотрят на Рабле.

— Я не могу вам помочь, — отвечает Рабле глухо. — Уходите, вы мешаете мне думать... Ступайте пойте псалмы — и болезнь пройдет.

— Мы уже пели, — говорит маленький человек торопливо. — Не помогает.

— В городе умирают люди! — кричит худой человек. — Нет ни одного врача!

— Все умирают, дети мои, — отвечает Рабле. — Днем раньше, днем позже... какая разница... Раньше даже лучше — грехов меньше.

— Он издевается над нами! А мы терпим! Да пропади ты пропадом! Черствая душа!—кричит худой человек, сверкая лихорадочными глазами.

— Я издеваюсь над вами?! Ах ты хорек вонючий! — ревет Рабле и подскакивает с земли. — Ах ты дохлятина! Я могу сковырнуть тебя одним щелчком, если захочу! Спрячься, или я за себя не ручаюсь! Они выбросили меня на свалку, как тухлую рыбу! Они объявили меня богохульником, когда я заботился об их поганых желудках. А теперь им не нравится мой разговор! Так убирайтесь от меня к дьяволу, слышите?! Плевать я хотел на вашу ненависть и на вашу любовь!

Наступило молчание.

— Он прав, — сказал человек с твердым лицом. — Мы оскорбили его. Прости нас, Франсуа, если можешь. Пойдемте, люди.

Они пошли прочь. Не пошла только худая женщина, которая осталась стоять посреди все увеличивающегося просвета между уходящими и Рабле. Женщина растерянно глядит на уходящих... На Рабле... И прикладывает руки к груди.

— Как же это? — говорит она отчаянно. — А как же сын? Сын мой болен... Бонифас мой болен. Мальчик мой...

И Рабле слышит растерянный лепет матери, и лицо его делается страшным.

— Стойте!! — неистово кричит он.— Мерзавцы!!

Люди удивленно останавливаются.

— Мы забыли про детей! — кричит Рабле и грозит тяжелым кулаком. — Мы все ничтожества... Стойте! — кричит Рабле и бежит к ним. — Я иду с вами, негодяи!

— Виват! — кричат люди и подхватывают метра Франсуа на руки.

И он, несомый худыми могучими руками, возвышается на фоне серого неба и смотрит вверх на тяжелые облака.

— Паршивцы! — говорит он торжественно, глядя вниз на потные лбы. — Вы меня опять тащите на землю.

И они спускаются вниз по дороге, переговариваясь.

1970

Автор Михаил Анчаров - рассказ Лысый бугор. 

Михаил Анчаров - первый бард России, который повлиял на творчество Владимира Высоцкого - про Канатчикову дачу (народное название Психиатрической клинической больницы № 1 на юге Москвы) и про войну, которую знал не понаслышке, пел ещё он, а Высоцкий слушал.

Плейлист Михаил Анчаров рассказы - в нём 6 видео, озвученные мной. 

Сайт Анчаров: http://ancharov.lib.ru/

Фотографии в теме с этого сайта, там и песни и многое другое.

На этом всё, всего хорошего, канал Веб Рассказ, Юрий Шатохин, Новосибирск.

До свидания.