Матери моей, Ефросинье Дорофеевне, в сентябре пошел сотый год. Всю жизнь худощавая, легкая в движениях, спорая на всякое дело, она и сейчас, если не принедужит, хлопочет по дому и в огороде. Соседки из пожилых, заходя вечером на «телевизию», — дома свои телевизоры, но вместе интереснее, — поговаривают:

— Ты у нас, Дорофеевна, среди товарок самая долгая жительница.

Мать посмеивается:

— Так это ж она меня, старуха-то костлявая, никак догнать не может. Сколько помню, все некогда, как за-светало, так я и побегла. Два дела сделала, три за юбку цепляются. Вот оно так и выходит.

* * *

Этот рассказ озвучен мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/MGaekxAlFgY

* * *

Но иногда, когда прибаливает или перетомилась, вздыхает:

— Уж сама думаю — заколготилась тут с вами. Домой пора.

— Дак ты и так дома.

— Я не про этот дом, а про тот, который от века. Смекаешь? Все оттуда вышли, все там будем. У меня теперь там и семья больше, чем тут, есть к кому пригуртоваться.

И правда, большей части нашей семьи уже нет на свете.

Брат Александр, командир танковой бригады, орденоносец и коммунист еще с Хасана, погиб на Демянском плацдарме, брат Василий, командир танковой роты, сгорел в танке под Харьковом.

Одна сестра, Мария, во время войны работала на Урале, на одном из заводов, вторая, Нина, добровольно ушла на фронт связисткой, теперь их тоже нет.

Отец Матвей Сергеевич с матерью и младшим братом Виктором перед вторжением немцев перегоняли коммунарский гурт скота в Поволжье, вернулись в конце сорок третьего, сразу после освобождения Брянщины.

Ни кола ни двора, коммунарский поселок в лесах за Десной — отец вступил в коммуну при ее организации в 1929 году — немцы пожгли. Пристроились на старом месте, в селе Лопуши, жили у чужих людей на постое. А через год отец умер. Лишь в пятидесятом году мы с братом построили дом в Лопуши, где мать, никуда не желая переезжать, живет и поныне.

— У тебя, Дорофеевна, еще тут два сына, — говорят соседки. — Да внуков и правнуков сколько.

— Сыны каждый в свое дело укоренились, а внуки да правнуки особый разговор, они кто в Брянске, кто в Москве, кто в Одессе, по всей обширности. Время нынче такое, что вся семейная родня в рассев идет.

— Это правильно, это прежде семья одной кучкой росла.

— Нашла к чему примерять, топтались по двенадцать да пятнадцать душ в одной хате. Ни повернуться, ни подремать приткнуться. И все одни неграмотные, все мужик от мужика да мужик от мужика. А теперь вон из наших сельских и летчики, и инженеры, и доктора, и учителя — считать не пересчитать. Раньше вся-то дорога от луга до поля, а теперь от моря до моря и по всему свету. Нам бы такую волю в жизни, да родиться поспешили, домой, говорю, пора…

Но когда матери напоминают о ее сборах «домой» под другое настроение, она небрежно отмахивается рукой:

— Там меня подождут, попозднее приду — побольше расскажу. Очень уж тут интересно. На молодых гляжу — иные балбесничают, не понимают, какое богатство да счастье в жизни выпало. И сыты, и умыты, и одеты, и угреты, и ученье им, и леченье. Скажи я прежним людям, что так будет, пожалели бы, дескать, умом подвихнулась, ишь чего нагородила. А оно ж — вот оно, протри глаза да гляди…

В школу не ходила, не было её в соседнем селе, где она родилась, да девочек и вообще в ученье не брали. Ни книг, ни газет никогда не читала. Но с появлением радио и потом телевидения пристрастилась к политике. Обозревателей телевидения всех по именам знает, я запнусь — подскажет.

Американских руководителей поругивает: «Неумехи бесчестные, и у себя порядка не навели, и по всему миру от них стрельба». Но когда однажды вблизи Австралии затонул американский военный корабль, сокрушалась вместе с соседкой: «Корабль — туда ему и дорога, а сколько молодых жизней погибло, матери там, в Америке, слезы льют». Смотрит хоккей, но только международные встречи, о прочих говорит: «Тут свои, кто проиграл, кто выиграл, всё наше».

Когда приезжаю я, после коротких расспросов о житье-бытье переходит к другому:

— А вот объясни…

И начинается разговор про внешние и внутренние дела с такими комментариями, с таким здравым смыслом, идущим от человечности и сельского коллективизма, что просто в удивление.

Однажды я спросил — зачем ей все это?

— Глянь-ка, советской властью воспитан, а не понимаешь! Нынче всё, где что ни возьми, в один узел связуется, значит, каждому в интерес. А я не обсевок в поле!

Рассказать обо всей жизни матери, в которой было и жарко, и холодно, и голодно, и от пота солоно, невозможно.

Сама она никогда не жаловалась и жалоб не любила: «А чего нюнить? Как всем, так и нам!» Даже в страшный голодный год, когда и хлеба с корой да подмерзлой картошкой в обрез, пошучивала, укладывая нас спать:

«Ничего, нынче недоели, назавтра больше останется!»

Но была она памятлива, речи складной, затейливой, иногда острой и насмешливой, и почему-то именно эпизоды, связанные с этой чертой ее характера, помнятся чаще всего.

Самобытные, с хитринкой, шли они часто и в развлечение, и в поучение.

АЛИ БЫЛО, АЛИ НЕТ

Вспоминая свою молодость — это самый конец девятнадцатого века, — пригорюнивается, вздыхает:

— Я замуж в Лопушь из села Красного взята была, на житье у свёкра. Семья — каких нынче слыхом не слыхать, одиннадцать душ в одной хате, кроме меня еще три невестки, все постарше. Ели из одной большой деревянной миски, при такой многолюдности мне, как младшей, черпать надо было последней. Наработаешься, от голода рот ссохся, а из порядка не выскакивай, жди. Один раз не в черед сунулась, свекор по лбу этак-то ложкой огрел! Волосом он черен был, силы не сказать чтоб крепкой, а нравом хуже пороха, без огня пламенем брался. Сказать что поперек — и не заикайся, ходи — оглядывайся.

— Отделились бы.

— На-ко, отделись! Хату непосильно ставить — леса нет, денег нет. Опять же и земля — общий надел и так мал, располосуй на всех — столько выйдет, что каждый свое в горсти унесет. Тут одно оставалось — терпи.

Подумав, добавляет:

— Рассказываю теперь про ту жизнь тем, кто помоложе много, думают: должно быть, плетет незнамо чего. Они-то на работу идут — уже солнце шею припекать начинает, с работы — засветло, телевизию смотрят, на газу варят-жарят, из мисок и тарелок по отдельности едят.

Чего не жить!

Да оно и сама, как поглядишь кругом, в сомнение входишь — али вправду было, али нет?

Примстилось, может, на придремье-то? Не схоже оно всё очень…

НАШИ БЫ ИСХИТРИЛИСЬ

Когда-то мать непревзойденно солила рыжики, особенно когда жили в коммуне, — откроет бочку в январе, а они розовые, хрустящие, утром и лесом пахнут. С брянской рассыпчатой картошкой и конопляным маслом — объеденье, словами не рассказать!

Теперь, в последние годы, добыв где-то две большущие бутыли, готовит вишневые и малиновые наливки. Угощает заходящих, кому симпатизирует, опохмеляет некоторых загульных по случаю, но не выносит запивошек.

Про одного такого говорит:

— У него уже глаза водкой размыты, поглядишь, ни на маковую росинку в них соображения. Так у меня с ним простой разговор — вот тебе бог, а вот порог.

«Бог» — это для присловья, сама неверующая.

Отпала от религии как-то неприметно и неожиданно.

Без усердия клала поклоны и прежде, а приехал я из техникума в Брасово — году в тридцатом, что ли, — икон в хате нет.

Спрашиваю — где?

— Соседям отдала.

— Это по какому ж случаю?

— А так. Им интереснее.

После объясняла:

— Наслушалась я про тот свет — в уши не помещалось. Кто в раю там песнярит, кто в аду горячую сковородку лижет. А ни один оттуда не воротился. Говорят — нельзя.

Это как же? Чтобы нашим-то мужикам нельзя? Так я и поверила! Да у нас такие были, что хоть бога, хоть черта округ пальца обведут. В речку кинь — сухим вылезет.

А вот ни один не вернулся, стало быть, и нету ничего, а то уж кто-никто исхитрился бы…

* * *

ПОЧЕМУ БРЯНСКИХ МУЖИКОВ В РАЙ НЕ БЕРУТ

Побаску эту наш сосед рассказывал, низкорослый, чернявый мужик с вислым носом.

В тот день с утра, пока она в росе, мы на сенокосе траву подваливали. После завтрака мужикам передышка, бабам - ряды разбивать.

К вечеру вчерашнюю кошенину гребли, копнили, перед закатом к уже выложенным одоньям свозить стали. Но стогов класть не начали, не успели - летний день длинен, а и ему конец есть. Поужинав, у костра малость за куревом попридержались.

Тут и рассказ завязался.

- Спину ломит, - пожаловался Афанас Кузовлев. - Как перепиливает кто. Хоть живьём в могилу.

- В могиле належимся, - вздохнул кто-то. - Стар ли, мал - все к сроку там будем.

- А может, в рай возьмут? На даровщинку жиры нагонять?

- В рай не надейся, - сказал наш сосед. - Туда наших брянских мужиков не принимают. От ворот поворот на свой огород.

- У бога теленка мы съели, что ль?

- Съели не съели, а указ такой насчет наших отдан. Не потрафил один-то наш богу.

- Это как же так?

- Да вот так уж… Из Козловки такой мямлистый землячок сыскался. Давно это было, не по нашей памяти дела.

Помер, значит, сердяга, глаза склеил и лапти врозь. Обмыли его, отплакали, на погост снесли, помянули - все чином.

А как был он мужик трудовой, незлобивый, в церкви, сколько попами положено, выстаивал, то и определили его после смерти в рай, билет на дорогу выдали. Ну, сколько шел да ехал - не знаю, а достиг. Предстал перед богом. Тот его спрашивает: чей, мол, откуда? Отвечает: так, дескать, и так, Орловской губернии, Брянского уезда, из села Козловки крестьянин.

И от страха у него не только зипун латаный, а и лапти дрожжи продают. Ну, поглядел бог, восчувствовал и говорит:

«Помаялся ты, видать, на земле, помыкался. Что солнцем тебя пекло, что дождем секло, что земли ты переворотил, что сена накосил - ни перемерять, ни пересчитать. А раз ко всему тому и себя соблюл, то живи ты теперь у меня в раю, ешь в саду яблоки от пуза, пей райскую воду сколько влезет».

Обрадовался-то козловский наш.

«Вот настоящая жизнь привалила! - думает. - Ничего-то я теперь делать не буду, только есть да спать. Позавтракаю - и спать, пообедаю - и спать, поужинаю - и опять-таки спать». По той дорожке всё оно и пошло.

Встал спозаранку, росным яблоком - хруп-хруп, водичкой запил; в обед яблоком - хруп-хруп, водой запил; в ужин яблоком - хруп-хруп…

День так, два, три, неделю. А потом стал аппетиту лишаться. Вроде бы и оскомины нет, райское яблоко сладкое, мягкое, а не идет и не идет. За сосновую шишку казаться начинает. Известно - мужицкое брюхо. «Эх, - думает наш козловский, - вот кваску бы холодненького, да лучку зеленого, да огурчика с грядки, да ломоть хлеба с капустным листком на нижней корке, да, главное, картохи бы поболе - вот бы еда была!»

Ну, это бы еще и ничего, а потом сало стало сниться, старое, с желтинкой, как на покос носят, гречневая каша со шкварками и толченая картошка с молоком. А в раю-то скоромного не положено. Вот и мучается наш козловский-то, чувствует, что согрешает, а поделать ничего не может. И смурной стал, даже со стороны заметно — усыхает телом.

Приметил бог, что совсем худает мужик, призвал, накричал:

«Ты что же это, такой-сякой, райской пищей гребуешь? Про скоромное мысли держишь?» - «Да, господи, - кается козловский-то, - да разве я чего? Я со всей моей душой, а только не привычны мы… Уж я как благодарствую, как стараюсь!»

Видит бог, что у него-то, у козловского, и слеза по бороде, и от усердия в пыль носом валится, а в голове все квас, огурцы, картошка да сало в придачу - ничем не выколупаешь.

«Ладно, - говорит бог, - вижу, что ничего у меня с тобой не выйдет, только время зря проволыним. Потому уметывайся ты отсюда к чертовой матери, куда глаза глядят, и чтоб я больше о вас слыхом не слыхивал!»

И приказал он нашего-то козловского за райские врата вытурить, пусть, если на то пошло, сам себе на небе место разыскивает. А всем архангелам с тех пор предписание за подписью и печатью выдали: как из брянских кто припрется, так, не взирая, в разговоры не вступать, а сразу за ковнерь его и оглоблями назад заворачивать…

Вот и вся побаска. Кто придумал - наш ли сосед с вислым носом, еще ли кто, - не знаю.

И рассказана была мимоходом, перед сном, а почему-то всю жизнь в голове сидит. Может, потому, что сам я из брянских и, стало быть, нечего мне и примериваться к райской жизни, надо тут, на земле, поспевать.

1966

Советская проза.

Это были рассказы из книги - Там, впереди.

Автор Николай Грибачев:

ИСТОЧНИК

* * *

Предыдущие рассказы из этой книги:

ВЕДЬМА

Ссылка на видео: https://youtu.be/8JWGF1QsiTM

* * *

Первая любовь.

Ссылка на видео: https://youtu.be/LizLFvTIFCQ

* * *

Создан Плейлист Николай Грибачёв. Рассказы.

* * *

Всего на моём канале сейчас 78 плейлистов, самые новые это:

Длинные видео, (продолжительностью от 20 минут и свыше 1 часа),

Вадим Чернобров. Рассказы,

Таёжные рассказы,

Тайная жизнь растений и

Николай Грибачёв. Рассказы.

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

До свидания.