ЗАПАДНАЯ «МЫСЛЬ»

Практически все западные «светильники разума» - будто слепые, ощупывающие слона.

Говорят о постиндустриальном обществе – и не видят, что оно исключительно в США, с низкой долей вещного продукта, что просто производства вытесняются в дешевые страны.

Говорят о вытеснении ручного труда, о том, что наука становится производящим фактором (а это марксизм, уровень развития капитализма определяется тем, насколько наука стала производительной силой»), при этом не видят возникновения армии закабаленных кнопочных рабочих, не видят, что труд делает из человека обезьяну. Именно потому общество сошло с ума на «Гарри Поттере», Майкле Джексона и р.

Белл, Тоффлер тоже говорят о возрастании роли науки (как черты глобализации), но не понимают, как и почему капитал тормозит прогресс, это отмечал еще Ленин.

Кастельс в этом зоопарке – более интересен.

«Информационная эпоха: экономика, общество и культура.

Нынешнюю технологическую революцию характеризует не центральная роль знаний и информации, но применение таких знаний и информации к генерированию знаний и устройствам, обрабатывающим информацию и осуществляющим коммуникацию, в кумулятивной петле обратной связи между инновацией и направлениями использования инноваций14. Это положение может прояснить следующая иллюстрация. Использование новых телекоммуникационных технологий в последние два десятилетия прошло через три отчетливых этапа: автоматизация задач, экспериментирование над использованием, реконфигурация применений15. На первых двух этапах технологическая инновация прогрессировала через обучение путем пользования, в терминологии Розенберга16. На третьей стадии пользователи обучались технологии, делая ее, и заканчивали, перестраивая сети и находя новые области применения. Обратная связь между введением новой технологии, пользованием ею и продвижением ее в новые области проходит в новой технологической парадигме намного быстрее. В результате, распространение технологии бесконечно увеличивает ее мощь по мере того, как технология усваивается и переопределяется ее пользователями. Новые информационные технологии являются не просто инструментами, которые нужно применить, но процессами, которые нужно разрабатывать. Пользователи и создатели могут объединиться в одном лице. Так, пользователи могут захватить контроль над технологией, как в случае с Интернетом (см. главу 5). Отсюда следует тесная связь между социальными процессами создания и манипулирования символами (культурой общества) и способностью производить и распределять товары и услуги (производительными силами). Впервые в истории человеческая мысль стала непосредственной производительной силой, а не просто решающим элементом производственной системы. Таким образом, компьютеры, коммуникационные системы, генетическое декодирование и программирование - все это служит усилению и расширению человеческой мысли. То, что мы думаем и как мы думаем, находит выражение в товарах, услугах, материальной и интеллектуальной продукции, будь то пища, кров, транспортные и коммуникационные системы, компьютеры, ракеты, образование, здравоохранение или образы. Растущая интеграция между мыслями и машинами, включая механизм ДНК, ликвидирует то, что Брюс Мазлиш назвал "четвертым разрывом"17 (разрывом между человеческими существами и машинами), фундаментально меняя то, как мы рождаемся, живем, учимся, работаем, производим, потребляем, грезим, сражаемся или умираем. Разумеется, культурные/ институциональные контексты и целенаправленные социальные действия решающим образом взаимодействуют с новой технологической системой, но эта система имеет свою собственную встроенную логику, характеризуемую способностью переводить всю вложенную в нее информацию в общую информационную систему и обрабатывать такую информацию с растущей скоростью, с растущей мощностью, с убывающими затратами, в потенциально всеобъемлющей поисковой и распределительной сети».

Но всё это лишь импрессионизм, собирательство, фотографирование, но не наука.

При этом заметьте: «Впервые в истории человечества мысль стала непосредственной производительной силой».

Впервые! Ну, разве не кретин Кастельс после этого? Конечно, кретин.

Кастельс традиционно и примитивно в развитии общества вычленяет только одну сторону развития производительных сил – развитие техники. Но делает шажок вперед к Марксу, говоря о том, что технические новшества – не изолированные события:

«Прежде всего, в обоих случаях мы являемся свидетелями того, что Мокир описывает как период "ускоренных и беспрецедентных технологических изменений"23, по историческим стандартам. Совокупность макроизобретений подготовила почву для расцвета микроизобретений в сельском хозяйстве, промышленности и коммуникациях. В материальной базе человечества произошел фундаментальный и исторический разрыв. Внутренняя последовательная логика этого процесса, развертывание которого зависит от проходимой исторической траектории, была исследована Полом Дэвидом и затем превращена в теорию Брайаном Артуром24. Это были действительно "революции" в том смысле, что внезапный, неожиданный поток технологических приложений трансформировал процессы производства и распределения, вызвал шквал новых товаров и решающим образом сместил размещение богатства и власти на планете, внезапно оказавшейся в пределах досягаемости тех стран и элит, которые в состоянии были управлять новой технологической системой. Теневая сторона этого технологического события заключалась в том, что оно было неразрывно связано с империалистскими амбициями и межимпериалистическими конфликтами.

Однако именно в этом и состоит подтверждение революционного характера новых индустриальных технологий. Исторический подъем так называемого Запада, фактически ограниченного Британией и горсткой наций Западной Европы, а также их североамериканскими и австралийскими родственниками, был в первую очередь связан с технологическим превосходством, достигнутым в течение двух индустриальных революций25. Ничто в культурной, научной, политической или военной истории мира в период, предшествующий индустриальной революции, не могло бы объяснить такое неоспоримое "западное" (англосаксонско-германское с вкраплением французских элементов) превосходство в период между 1750 и 1940 гг. Культура Китая далеко превосходила Запад на протяжении большей части доренессансной истории; мусульманская цивилизация (если взять на себя смелость использовать такой термин) доминировала в большей части Средиземноморья и имела значительное влияние в Азии и Африке в Новое время; Азия и Африка оставались по большей части организованными вокруг собственных культурных и политических центров; Россия в великолепной изоляции правила огромными пространствами Восточной Европы и Азии; Испанская империя, неповоротливая в период индустриальной революции, была главной мировой державой в течение более чем двух столетий начиная с 1492 г. Технология, выражающая специфические социальные условия, во второй половине XVIII в. сформировала новую историческую траекторию.

Эта траектория возникла в Британии, хотя ее интеллектуальные корни можно проследить по всей Европе со времени ренессансного духа открытий26. В самом деле, некоторые историки настаивают, что научное знание, лежащее в основе первой индустриальной революции, уже существовало за сто лет до этого, готовое к использованию при созревании необходимых социальных условий; или, как утверждают другие, в ожидании технической изобретательности самоучек, подобных Нькомену, Уатту, Кромптону или Аркрайту, способных превратить научное знание в сочетании с ремесленным опытом в решающие новые индустриальные технологии27. Однако вторая индустриальная революция, более зависевшая от нового научного знания, сдвинула центр тяжести к Германии и Соединенным Штатам, где были осуществлены главные нововведения в химической промышленности, электротехнике и телефонной связи28. Историки тщательно исследовали социальные условия, в которых произошел сдвиг географии технических инноваций, часто фокусируя внимание на характеристиках систем образования и науки либо на институционализации прав собственности. Однако контекстуальное объяснение неравномерной траектории технологических инноваций кажется чрезмерно широким и открытым для альтернативных интерпретаций. Холл и Престон в своем анализе меняющейся географии технологических инноваций между 1846 и 2003 гг. показывают важность локальных питомников инновации, среди которых Берлин, Нью-Йорк и Бостон были достойны почетного титула "мировых индустриальных центров высокой технологии" в период 1880-1914 гг., тогда как "Лондон в этот период был бледной тенью Берлина". Причина лежит в географической структуре взаимодействия систем технологических открытий и применений, а именно в синергетических свойствах того, что известно в литературе как "инновационная среда".

И в самом деле, технологические прорывы возникают кластерами, взаимодействуя друг с другом в процессе увеличения отдачи. Какие бы условия ни определяли такой кластер, важнейший урок, который нужно помнить, состоит в том, что технологическая инновация не есть изолированное событие31. Она отражает данное состояние знания; конкретную институциональную и индустриальную среду; наличие некоторой квалификации, необходимой, чтобы описать технологическую проблему и решить ее; экономическую ментальность, чтобы сделать применение выгодным; наконец, сеть производителей и пользователей, которые могут кумулятивно обмениваться опытом, учась путем использования и созидания. Элита учится, создавая, расширяя сферу применения технологии, в то время как большинство людей учится, пользуясь, оставаясь поэтому в рамках ограничений, в которые технология "упакована". Интерактивность систем технологической инновации и их зависимость от некоторой среды, где происходит обмен идеями, проблемами и решениями, есть важнейшие черты, которые можно в обобщенном виде перенести из опыта прежних революций на нынешнюю».

География – вот до чего смог добежать Кастельс.

Понять, что научно-технические открытия лишь тогда становятся частью жизни общества, когда, скажем во-вторых, это угодно той или иной надстройке (как выразителю классового интереса), у Кастельса не хватило духу, он еще не столкнулся напрямую с тем, что капитализм тормозит НИОКР. И, тем более, ему невдомек, как подчиняет надстройку классовая борьба.

Правда, он всё же вплотную приближается к марксизму:

«Так специфические социальные условия благоприятствуют технологической инновации, которая сама облегчает путь экономическому развитию и дальнейшей инновации. Однако воспроизводство таких условий есть проблема культурная и институциональная, как и экономическая и технологическая. Трансформация социальной и институциональной среды может изменить темп и географию технологического развития (в качестве примера можно привести Японию после реставрации Мэйдзи или Россию в краткий период при Столыпине), несмотря на то, что предшествующая история тянет за собой значительный инерционный шлейф».

При этом делает характерные ошибки, навеянные пропагандой: касательно Столыпина и эпохи Мэйдзи, совершенно не понимая, почему Японии удалось совершить технологический рывок, что за реформы Столыпина и зачем они, и почему их тормозил сам Столыпин.

И злостно не желает принимать марксизм:

«Теневая сторона этого технологического события заключалась в том, что оно было неразрывно связано с империалистскими амбициями и межимпериалистическими конфликтами».

Вот так. Теневая, и только. И «траектория» возникает у него почему-то в Британии, а не в Голландии.

«И хотя Мокир, - продолжает Кастельс, - настаивает на многоликом характере индустриальной революции, он также думает, что "невзирая на протесты некоторых историков экономики, паровой двигатель все же рассматривается большинством как квинтэссенция изобретений индустриальной революции"36. Электричество было центральной силой второй революции, несмотря на другие исключительно важные разработки в химической промышленности, производстве стали, двигателях внутреннего сгорания, телеграфной и телефонной связи. Это верно потому, что благодаря генерированию и передаче электроэнергии, электричество смогло применяться во всех других областях, и стала возможной связь между этими областями. Лучший пример - электрический телеграф, впервые экспериментально использованный в 1790-х годах и широко распространившийся после 1837 г. Он превратился в крупномасштабную коммуникационную сеть, связывающую весь мир, только после того, как смог опереться на распространение электроэнергии. Начиная с 1870-х годов, широкое распространение использования электричества изменило транспорт, телеграфную связь, освещение и, не в последнюю очередь, фабричный труд благодаря внедрению электромоторов. И в самом деле, хотя фабрики ассоциируются с первой индустриальной революцией, они почти столетие не применяли паровой двигатель, широко используемый в ремесленных мастерских, в то время как многие крупные фабрики продолжали использовать усовершенствованные источники водной энергии (и поэтому их долгое время называли мельницами). Именно электродвигатель породил и одновременно сделал возможной крупномасштабную организацию труда на индустриальной фабрике. Как писал Р. Дж. Форбс (1958 г.): "В течение последних 250 лет пять великих новых источников энергии породили то, что часто называют Эпохой Машин. 18-е столетие принесло паровой двигатель, 19-е - водяную турбину, двигатель внутреннего сгорания и паровую турбину, 20-е - газовую турбину. Историки часто чеканили крылатые выражения, чтобы обозначить определенные движения или течения в истории. Такова "индустриальная революция" - название цепи событий, которую часто описывают как начавшуюся в 18-м столетии и распространившуюся на большую часть 19-го. То было медленное движение, но оно вызвало перемены, столь глубокие и сочетающие материальный прогресс с социальными сдвигами, что в целом они вполне могут быть названы революционными, если мы примем во внимание эти крайние даты".»

А мы будем настаивать на одноликом характере индустриальном революции! Что за чушь?

У Кастельса изобретения изобретаются сами по себе. Развитие торговли, производственных отношений «мыслитель» игнорирует.

Далее Кастельс пытается говорить о генной инженерии, но получается – снова про компьютеры. Создание ЭВМ в СССР в 40-е, в т.ч. аналоговые, он игнорирует, Яблочков, Лодыгин, Попов – за пределами его образования. Вообще он сам честно признается, что написал свою «глобализацию» из газетных публикаций и бесед с приятелями.

Создание транзисторов, генная инженерия у него оторваны от научного взрыва в физике и химии. Почему произошла технологическая революция, спрашивает он, но ответа не дает. Опять у него Стив Джобс – как прорыв. Правда, упоминает, что была реакция на кризис 70-х (основой которого стало удушение движения 60-х), на нефтяной шок. Упоминает и поддержку государства в развитии технологий – но где угодно, только не в США! Говорит лишь о финансировании Министерства обороны. На деле вся Силиконовая долина, все гейтсы – результат неокейнсианской модели (т.е. модели госкапитализма с учетом критики со стороны марксистов).

В противоположность. Не могу говорить про всю страну, т.к. свечку не держал, а знаю лишь понаслышке. Но вот Пермь! СКВИДы, как и нанотехнологии – это начало 80-х. Для СКВИД нужен жидкий гелий. Когда член-кор М. Кирко попросил обком КПСС предоставить в Академию и университет установки для жидкого гелия, партия сказала: «Народу это не надо, это только для ВПК». Хотя уже в то время студенты МГУ делали курсовые по эффекту Джозефсона. До сих пор в Перми у врачей нет СКВИДов.

Один хирург рассказывал: «Кто-то предложил закупить центрифугу для анализа мочи. Партия сказала, что это сделает массу лаборанток безработными, посему это антинародно. Посему центрифугу не купили.»

Мы с Александром Филаретовым написали статью, как искать наиболее эффективные протекторы для ДНК. Увы, она расходилась с докторской диссертацией начальника лаборатории Изможерова. Начальник хоть и работал с Тимофеевым-Ресовским, но с трудом читал научные тексты. И статью подписал. Ее вернули уже из… забыл, как называется отдел, куда отдают все статьи, исходящие из ПГУ. Там про нее и забыли, а шеф стал нашим врагом.

Мы с Валерием Абанькиным начали работу по исследованию воздействия ЭМП на мозг человека и исследованию ЭМП человека, в продолжение работ Пресмана, Холодова и пр. Ни одна сволочь не профинансировала, эксперименты делали буквально на коленке, выпрашивая приборы по знакомству. Потом к Абанькину пришел человек в штатском и попросил написать отчет. Для чего, спросил Валера, ведь мы работы свернули, денег-то нет. – «А чтобы знать, что этим в Перми больше никто, кроме нас, не занимается».

Гречишкин хотел создать в Перми Институт радиоэлектроники. «Народу это не нужно»! И Гречишкин эмигрировал в Ленинград. И т.д., и т.п. Силиконовое болото.

Так вот, если кто думает, что такая картина только в СССР – это ошибка. Например, в 80-е в США внедрялось только 10% изобретений. Капитал (как и в СССР) развивает производительные силы, ему нужны изобретения. Но он их и тормозит, что отмечал еще Ленин. Не только сокрытием изобретений от заклятых друзей по классу. Но и потому, что капитал хоть и нуждается в грамотном рабочем, он его и боится.

Кастельс же полностью игнорирует политэкономическую строну вопроса.

В череде таких «мыслителей», как Аттали, Валлерстайн (помните. Кургинян восклицал: «Это же Валлерстайн!»), Гидденс, Фукуяма, Хантингтон и прочие Кастельс – не самый худший представитель. Массивы текстов этих деятелей я подробно критиковал, это не философы, не обществоведы, не историки, не мыслители. Это полуграмотные агитаторы-пропагандисты, демагоги.

Теперь представьте, сколько защищено в России диссертаций с анализом глубины мысли этих демагогов, и в этих диссертациях для придания научности в каждом предложении – волшебное слово «дискурс».

Теперь представьте, чему будут учить студентов эти кандидаты с докторами.

Борис Ихлов, 12.5.2019