С "января" - «перезимье» идёт, морозами пугает лютыми, зимнею стужей весточку о весне подаёт: жива-де светлая Лада-весна, не волостны над нею тёмные силы, заслоняющие животворный свет солнечный от Матери-Сырой-Земли, - только спит она до поры до веремени под сереброкованною белоснежной парчою, притаилась в трущобах непроходимых. Настанет её пора вешняя, - ипробудится-воспрянет красная, заиграет лучами яркими да жаркими, зажурчит ручьями-потоками переливными, зацветёт цветиками духовитыми. "Январь" - не весна, а зимушка студёная; а и тот ей сродни: не то дедом, не то перводедом доводится.

   В стародавней Руси звался "январь"-месяц «просинцем», «сеченем» - прозывался; у поляков слыл он за «стычень», у вендов [Венды - совеременные лужичане (лужицкие сербы), славянское племя, отовсюду окружённое немцами и быстро онемечивающееся. Некогда оболость их простиралась от р. Заалы до р. Бобра, продолжалась в северном направлении до широты Берлина и в южном до Лужицких и Рудных гор. По последним количественным (статистическим) вычислениям, число лужицких сербов (вендов) простирается до 175000 человек] был «новолетником», «первником», «зимнем» и «прозимцем»; чехи со словаками величали его то «леднем», то «груднем», кроаты [Кроаты (хорваты) - славянское племя, ближе всех родственное славонцам и составляющее вместе со Славонией и пережней кроатско-славонской Военной Границею володение Австро-Венгрии, подступаючее на юге к Адриатическому морю. Кроаты поселились в сей местности около 640 г. по Р. Хр. и с 806 г подпали под власть Франконии, с 864-го - Византии, а с 1075 г. образовавшие самостоятельное "королевство", в 1091-м покорённое Венгриею. 1527-й год ознаменовался в судьбах сего народа новою коротковеременной самостоятельностью: Фердинанд I Габсбургский был провозголошён "королем" кроатским. В 1592-м году часть кроатского "королевства" была завоёвана турками, а затем - в 1699-м году - Турция уступила Австрии сию часть в числе других земель по Карловицкому миру. В 1809-13 г. Кроа-ция была присоединена к иллирийским "провинциям", уступленным Наполеону 1-му. С 1849 по 1868 год она составляла, вместе со Славонией, береговою оболостью и Фиуме, самостоятельную "коронную" землю, в 1868-м году вновь соединённую с Венгрией, а в 1881-м к последней присоединена и Словацкая пограничная оболость] - «малибожняком». Кроме всех своих коренных названий, именовался в русском народе сей месяц и Овсень-месяцем (от 1-го просинца, что слывёт в народе за Овсень-день) -переломом зимы. «Еноуар месяц, рекомый просинец», - писали старинные русские книжные начётчики; а народ приговаривал в ту пору, как и в наши дни: «Новолетник - году начало, зиме серёдка!», «Прозимец два часа дня прибавит!», «Ледень на пороге - прибыло дня на куриный шаг!», «Просинец трещит - лёд на реке в просинь красит!», «Зимню (январю)-батюшке - морозы, сечню (февралю) - метелица!» и т.д. В первые веремена "церковного" летосчисления был на Руси просинец месяц одиннадцатым по счёту (год начинался с позимья (марта); позднее - когда новолетие (см. гл. XXXVI) стало справляться в листопадный (сентябрьский) Семён-день, - пошёл он за пятый; XVIII-й век застал его, по крутой воле Великого "Царя"-Роботника, первым, с 1700 года, из двенадцати братьев-месяцев.

    Кончается год Овсеньим вечером («богатый», «щедрый» вечер, также - «Авсень», «Овсень», «Усень», «Таусень»), Овсеньим днём начинается. 1-е просинца - Новый год - слывет в народе за «Овсень-день».

   По народной примете, звездистая ночь на Овсень-день обещает богатый урожай ягод.

   Хоть, по народному поверью, и скрадывают ведьмы месяц на Овсень-вечер, но никакими хитростями не укоротить дня тёмной силе лукавой: день растёт, ночи Бог росту убавляет - что ни сутки, всё приметнее.

   Приходит Овсень в народную Русь на восьмой день Святок, в самый разгар гаданий святочных. «Загадает девица красная под Овсенья, - всё сбудется, а что сбудется - не минуется!» - говорят в деревне, твёрдо верящей в силу гадания, приурочиваемого к сему вещему дню. Многое множество обычаев было связано в народном воображении с Овсеньевыми вечерами; немало дошло их и до наших забывчивых, недоверчиво относящихся ко всему старому дней. И теперь местами, по захолустным уголкам Руси великой, отголоском стародавней обрядности блюдутся такие обычаи, как варка «Овсеньевой каши», засевание зерна, или хожение по домам. Овсеньева каша варится спозаранок, ещё до белой зорьки. Крупу берёт большуха-баба из житницы (амбара) заполночь; большак-володлец приносит в сиё же веремя воды из колодца. И ту, и другую ставят на стол, а сами все отходят поодаль. Растопится печь, приспеет пора затирать кашу, семья садится вокруг стола, стоит только одна большуха (старшая в доме), - стоит, размешивает кашу, а сама причётом причитает: «Сеяли, растили гречу во всё лето, уродилась наша греча и крупна, и румяна; звали-позывали нашу гречу во "Царь"-город побывать, на вожий (княжий) пир пировать; поехала наша греча во "Царь"-город побывать со вожами (князьями), со "боярами", с честным овсом, золотым ячменём; ждали гречу, дожидали у каменных ворот; встречали гречу вожи и "бояре", сажали гречу за дубовый стол пир пировать; приехала наша греча к нам гостевать»... Вослед за сим причётом володейка (хозяйка) берёт горшок с кашей, все встают из-за стола: каша водворяется в печи. В ожидании гостьи-каши коротают время за играми, за песнями да за прибаутками всякими. Но вот она и поспела. Вынимает её большуха из печки, а сама опять - с красным словцом своим: «Милости просим к нам во двор со своим добром!». Все принимаются оглядывать горшок: полон ли. Ходит по людям поверье, голосящее, что, «если полезет вон из гнезда Овсеньева каша - жди беды всему дому!». Не хорошо также, коли треснет горшок: не обойтись тогда производству без немалых порух! Снимут пенку, и опять новое передвещание: красно каша упреет - полная чаша всякого счастья-"талана", белая - всяко лихо нежданное. Если счастливые приметы - съедают кашу дочиста, худые - вместе с горшком в прорубь бросают. В засевании «Овсень-зерна» принимают наибольшее участие ребята малые. Жито - переимущественно яровое - разбрасывается ими по полу дома. Ребята разбрасывают зёрна, а большуха - знай подбирает да приговаривает: «Уроди, Боже, всякого жита по закрому, да по великому, а и стало бы жита на весь мир светлый!». Чем скорее подберёт баба, тем будучий урожай спорее! Сии зёрна бережно хоронятся до посева яровины и подмешиваются в семена. В малорусском краю детвора на Овсень-день перед обеднями бегает по селу, ходит по подоконью, рукавами трясёт, зерном сорит. При сём иногда распевается и присвоенная обычаю, сложившаяся в стародавние годы, звучащая простодушной верою песенка: 

«Ходит Илья на Овсенья, 
Носит тугу житяную. 
Де замахне - жито росте, 
Житу пшеницю всяку пашницю, 
У поле ядро, а в доме добро!».

   В Рязанской и Костромской "губерниях" в 30-х - 40-х годах было повсеместно в обычае ходить на Овсеньев свят-вечер по домам. Девушки красные да парни молодые обхаживали в сиё веремя окна, выпрашивая пирогов со свининою. Всё выпрошенное собиралось в лукошко и съедалось на весёлой беседе всеми собиравшимися, под песни подблюдныя да игры утешныя.

    За Овсеньевым днём - второе просинца. По старинному поверью о сёстрах-лихоманках, записанному в симбирском Заволжье: "Бередут они от села к селу, - в дом на даровое тепло просятся, нищими-убогими прикидываются: двенадцать сестёр - лихорадка, лихоманка, трясуха (трясавица), гнетуха (огневица), кумоха, китюха, желтуха, бледнуха, ломовая, маяльница, знобуха, трепуха. Заберётся лихоманка в дом, «найдёт виноватого» и - давай выделываться над ним: насмерть затрясёт-зазнобит. Бывает, что стоит такое лихо за дверью (и тощее оно, - по словам бабушек-старушек, досужих поведушек, - и слепое, и безрукое), - стоит, поджидает: кто-то выйдет повиноватее. Только и оберечься можно от таких гостеек незванных-непрошенных, что «четверговой солью», либо золой из семи печей да «земляным углём из-под чернобыльника». Есть все сии снадобья зазнамые у ворожеек-бабок, умеют они «смывать» ими лихоманок с дверной притолоки. Зовут радельные-заботливые о семье володейки сведущих старушек о Селиверстове дне с поклонами да с посулами: только освободь-де от напасти! Стараются ведуньи...".

   Минет 2-е малибожняка, за ним - по торёному следу 3-е идёт в народную Русь. К сему дню без гвоздей прибил, без клею приклеил охочий на красную молвь летучую народ-пашец целую стаю своих слов крылатых, вроде: «Гордым быть - глупым слыть!», «Гордым Бог противится, а смиренным бологодать даёт!», «В убогой гордости дьяволу утеха!», «На Гордее-богатее и бедный чёрт в аду кипучую смолу возит!», «Во всякой гордости чёрту радости!».

   По памятуемому знающими всякое слово поверью, 3-го стыченя можно отчитать "каженника" (каженник - испорченный, припадочный). Люди звали к себе для сего дела "знахарей". Как и чем может исцелить ведун-знаец «порченого», - деревня не знает. «На то он и знаец, чтоб его никто не понял!» - говорит она, но всё ещё верит в силу заклинаний. «Знаецы-то говорят - как город городят!» - приговаривает добродушный мужик-простота.

   4-е число славится наиболее причудливыми гаданиями святочными.Деревенское суеверие советует - «на 4-е зашивать в ладанку чертополох-траву» и носить её на шее, для огораживания от всякой «притки-порчи». «Кто хочет быть цел в дороге», - тот тоже запасается сим травяным зелием.

   В седьмой с восьмым дни "января"-просинца - «отдание Святок», весёлые головушки после праздников опохмел держат: недаром живет пословица - «Кто празднику рад, тот до свету пьян!».

   8-го первника считалось, что если кого треплет неотвязная застарелая лихорадка, того, по словам народных врачеек, можно выцелить в сей день травой - «лихоманником» (она же соколий-перелёт, толстушка, ископыть, козак, семиугодник, уразная, лиходей, сердечная). Туляки-дулееды примечали в старину, что, если «на 8-е прозимца подует (ветер) с Киева», то «быть лету грозному». По многим местам вёлся ещё в недавние годы обычай угощать на 8-е зименя кума с кумой: сиё, по примете, приносит здоровье "крестникам". Если на 10-е просинца на стоги со скирдами падет бел-пушист иней - быть, говорит деревня, лету сырому да мокрому. На 12-е позимье - проглянет солнышко рано - к раннему прилёту птиц». Пройдут за 12-м следом двое суток, а там - и новолетнику перелом: 15-е число. Звёздная ночь с сего дня на следуючий - к урожаю льна.

   На шестнадцатый день стыченя-месяца, приходится праздник, слывущий в народной Руси «Полукормом». К сему времени студёному выходит, по наблюдениям сельскодельческого опыта, половина зимнего корма для "скота". С давних пор почти повсеместно соблюдается обычай осматривать на Полукорма запасы сена и соломы. Если осталось больше половины, то примета позволяет ждать на лето обильных кормов. В некоторых местах принято прикидывать на око 16-го просинца не только корма, но и жито в житницах (амбарах). Лишек запаса - также сулит домовитому мужику доброе-хорошее.

   Корм для домашней животины, составляючей всё богачество сельчанина-землепашца, великое дело: о нём - не меньшая забота у мужика, чем о "хлебе" насущном для семьи. Длинный ряд не лишённых живой образности присловий, сложившихся в народе, служит явным свидетельством сего. «Либо корму жалеть, - либо коня!» - голосит седая простонародная мудрость: «Без хлебного корму конь на кнуте едет!», - добавляет она и продолжает: «Не торопи ездой, торопи кормом!», «Кормён конь - добёр, богат мужик - умён!», «Умеешь ездить, умей и кормить!», «Конь бежит, корова молоком поит, овечка шерсть бабе дарит, а все думают: спаси Бог того, кто нас кормит!», «Есть у коня корм, будет и у мужика в поле хлеб!», «Беда велика, когда у мужика подводит с голодухи бока, а нет больше беды, когда и володелец голоден, и у "скотины" бескормица!», «Накорми коняжку - сам спасибо ему скажешь: сыт будешь!», «Кого кормишь, около того и сам, ничего не видя, прикармливаешься!».

   О Полукорме вспоминает деревня не только в его свят-день. Ещё в начале грудня (ноября), отбирая лён на продажу, приговаривают мужики: «Коли есть (во льну) метла да костра, то будет хлеба до Полукорма, а синец и звонец доведут хлебу конец!». Глубокий знаток родной словесной старины И. П. Сахаров так объясняет сиё присловье народное (псковское). «Метла» (метлина) и «костра» (кострика) - как предметы малоценные в льняной торговле - не сулят льноводу завидного прибытка: на вырученные за такой лён моги (деньги) можно прикупить в "нехлебородный" год "хлеба" так немного, что его достанет семье только до половины первника (до Полукорма). Вестно, что псковский мужик и в урожайные-то годы сыт не "хлебом", а льном. Если же и лён уродится синий (синец), а не «бел-волокнист», как поётся в песне, де ещё и «звонец» (выдающий особый звук при трепании), - то останется только за котомку взяться да идти по миру: такой лён ничего не обещает кроме худого торга да "безхлебицы".

   За Полукормом - "Перезимние", кои сменяются "Ломоносом": 18-го малибожняка. «Идёт Ломонос - береги, мужик, свой нос!» - встречает деревня смешливым прибаутком сей приметный день. «Ломоносовские морозы шуток шутить не любят!» - приговаривают охочие краснословы, особливо из отправляющихся об сию пору обозом в путь-дорожку неблизкую. «На Ломоноса пуще всего нос береги - не увидишь, как отломится!» - смеются бабы, на ребятишек глядючи; а тем и горя мало: знай - вдоль по улице бегают, игры заводят... Гораздо страшнее ломоносовские морозы для ведьм: не любит их сестра сего веремени, знает, что сиё за грозный день. На Ломоноса "знахари" ведьм со Святой Руси гонят, - голосит народное сказанье. Недаром говорят, что «умеючи, и ведьму бьют!». Житья нет там, куда повадится летать ведьма, - вот и приходится кланяться знающему человеку, просить помочь в горе, вызволить из беды. Всего охотнее берутся за сиё дело знаецы в ломоносовские морозы: во веремя них, по переданию, «летают ведьмы на шабаш и там теряют память от лишнего веселия». Приголошённый на выгон ведьмы знаец ночью приходит к зовущему, - сведомы об его приходе только большак-володыка с володычицею: без соблюдения сего условия ничего не выйдет, по уверению знаецов. В полночь приступает вещий гость к выполнению обряда: начинает заговаривать трубы, так как ведьмы влетают в жильё только сей дорогою. Под «князек» забивает он клинья, рассыпает по «загнетке» заранее собранную из семи печей золу и после сего отправляется к деревенской околице. Здесь он тоже сыплет золу, приговаривая невнятные слова никем не записанного заговора. Рассказывают, что ведьма, желая нанести кому-нибудь вред, влетает в трубу; но как только будет труба заговорена, то весь дом и двор уже свободны от её проказ. Знакомые с переданиями родной старины люди знают в точности и путь, выбираемый ведьмами в их полётах на шабаш и с шабаша. Переже всего летят они на полдень - к Лысой горе, а оттуда тянет их на закат. Западную выгородь сельскую и заговаривают "знахари", призванные выгонять ведьм. Подлетит ведьма, только вылетевшая из заговоренной трубы, - сунется к выгороди, и тут ей свободного ходу нет: или бросится лихая за тридевять земель от села, или разобьёт себе голову, если только ступит голой ногою на рассыпанную золу семи-печную. Одаривают знаеца всяким добром за его мудрёную роботу. 

   Через сутки после Ломоноса зорко приглядываются к погоде сельские погодоведы: если 20-го поднимется метель, то следует ждать её и во всю масленую неделю. «Помело метлой на Масленицу, придёт осударыня Масленица со метелицей-сестрицею!» - говорят они. Ясный, солнечный, день передвещает раннее наступление весны. 21-е число, ничего не говоря о судьбах погоды, переносит вещее народное воображение на вековечную думу пашеца - на урожай: взойдёт, затуманившись, светел-месяц, из-за оболочка глянет на святорусскую ширь безпередельную, - доброе будет жито в полном закрому; а если не проплывёт сим утром ни тени оболочной по небу, - и в житнице (амбаре) будет пусто по осени.

   Есть ломоносовские морозы; знает народ русский и полузимовские. «Сиё не диво, что Ломонос морозит нос, а ты подожди Полузимника (22-е зимня): пожди полузимниковых морозцев!» - говорят в деревне. Придёт «полузимник»,разрубающий студёную зиму пополам: «Каков на дворе мороз-от! Слышь, полузимовский!» - приговаривают мужики, похлопывая рукавицами: «Вот они пришли - полузимники-то!».

    В перезимье подъедаются до половины не только корма у "скотины", а и "хлеб" у мужика: не одни «Полукормы» приходят в народную Русь, но и«Полухлебницы» (24-е стыченя). Особливо памятен сей день тому володельцу, у коего, по поговорке, «хлебоедов полон дом, а роботников сам-один». Примета, проверенная многовековым опытом, приводит пашеца-"хлебороба" к тому заключению, что - «коли до "Полухлебницы" жита хватит, тo до новых новин станет (останется) половина, а до корма (подножного) - треть».