12
Шла последняя треть неспокойного XVIII века. Восьмой год правит Российской империей Екатерина II. Успешные военные кампании России на суше и на море заставляют Европу прибавить уважения в отношениях с этой набирающей силу бескрайней восточной страной. Отдавая должное российской воинской славе и желая одновременно усилить свое влияние на армию, «императрица и самодержица всероссийская» учреждает в 1769 году новый военный орден.

«Как Российския империи слава, — говорится в статуте ордена, утвержденном 23 ноября 1769 года, — наипаче распространилась и возвысилась Верностию, Храбростию и Благоразумным поведением воинского чина: то из особливой нашей императорской милости к служащим в войсках наших, в отмену и награждение им за оказанную от них во многих случаях нам и предкам нашим ревность и службу, также и для поощрения их в военном искусстве, восхотели мы учредить новый военный орден... Именоваться будет орден сей: военным святого Великомученика и Победоносца Георгия Орденом...»

К знакам нового ордена относились: золотой, покрытый белой финифтью крест с изображением в центре его святого Георгия, поражающего копьем дракона; четырехугольная ромбовидная золотая звезда с вензелем святого Георгия в центре и с коротким орденским девизом «За службу и храбрость»; шелковая муаровая лента с тремя черными и двумя желтыми полосами, символически означавшими цвет пороха и цвет огня.


При учреждении ордена были определены его четыре степени. Он подразделялся на Большой крест первой и второй степени и Малый крест третьей и четвертой степени. Звезда принадлежала первым двум степеням.

Далее в статуте отмечается, что «ни высокая порода, ни полученные пред неприятелем раны» не дают права быть награжденным этим орденом. Достойны же получить его те, кто, помимо честной воинской службы, «противу неприятеля отменную храбрость или военное отличное искусство показали». Таким образом, именно фигура святого Георгия была сочтена наиболее подходящей для роли патрона и покровителя сугубо воинских дел.

Уже этот документ косвенно свидетельствует, что в облике святого Георгия удивительным образом соединились черты страждущего великомученика и мужественного воина-победоносца. Здесь примечателен уже сам по себе таящийся в фигуре святого диссонанс между христианским догматом всепрощения и бескомпромиссностью активной борьбы до победы. Не правда ли, несколько странным выглядит такое сочетание?

Если пристальнее всмотреться в страницы истории, то вовсе не случайной оборачивается эта причастность славнейшего святого великомученика к военным делам. Именно ее выделил Вольтер в подобной афоризму выразительной характеристике святого: «Георгий, вечный друг войне».

Впервые на Руси фигура святого Георгия возникает в X веке, во времена киевского князя Ярослава. При крещении князь избирает своим покровителем именно этого святого, принимает его имя и сооружает в заложенной им церкви святой Софии придел Георгию. Впоследствии, когда в 1030 году Ярослав пошел на чудь «и победи я и постави град Юрьев», он, по преданию, там же основывает церковь святого Георгия.

Позднее культ этого святого получает на Руси широкое распространение, в частности, в княжеской среде, где воинственный святой выступал как покровитель князей, особенно в их военных предприятиях. Он пришелся весьма кстати в те драматические времена, когда княжеские междоусобицы и татаро-монгольское нашествие потрясали русские земли.

Наиболее способствовал славе своего патрона основатель Москвы Юрий Долгорукий, строивший многочисленные храмы и посады в его честь. Со времени князя Дмитрия Донского Георгий становится покровителем усиливающейся Москвы.

В то же самое время, когда набирает силу культ святого Георгия, его изображения в виде пешего воина с копьем или мечом или же вооруженного всадника появляются на печатях русских князей и на выпускаемых некоторыми княжествами монетах. Начиная с XIII века сюжет с всадником, имеющим в руке копье, меч или даже сокола, получает наибольшее распространение.

Самое же примечательное состоит в том, что одновременно изображение святого на этих знаках власти начинает замещаться персонифицированным изображением князя. При этом с печатей исчезает имя Георгия, фигура святого утрачивает нимб вокруг головы и вместо него обретает корону. Святой воин превращается в светского всадника, который начинает именоваться в летописях «ездец в короне». Только теперь такой ездец уже изображает самого князя.

Удивительным примером такого превращения являются печати князя Юрия Даниловича, который правил в Новгороде всего 4 года — с 1318-го до 1322 года. Всего известно около полутора десятков его печатей, причем в большинстве случаев на лицевой стороне их изображен святой всадник с мечом. Однако князь, будучи, очевидно, весьма тщеславным человеком, со временем вводит новые печати, на которых помещается изображение «ездеца в короне», то есть уже самого князя. Примечательно, что оборотная сторона печати при этом сохраняет свой сюжет.

Со временем все эти разнящиеся деталями образы вооруженных всадников сводятся к одному, напоминающему облик Георгия-змееборца. Именно в таком виде предстает Иван III на наиболее раннем памятнике с изображением русских государственных эмблем — двусторонней красновосковой печати, скрепляющей грамоту 1497 года. Надпись на соответствующей стороне ее гласит: «Великий князь Иоан, Божиею милостию господарь всея Руси».


Государственная печать Великого князя Ивана III 1497 год
Среди монет с изображением всадника с мечом, чеканившихся в Московском великом княжестве, в конце XIV века появляются особенные экземпляры. На них можно видеть всадника, держащего в руках копье и поражающего им нечто под копытами коня. На одних экземплярах монет это нечто — голова дракона, на других — извивающийся дракон. Позднее сюжет с драконом обретает полное сходство с изображением на красновосковой печати Ивана III и становится преобладающим на монетах того времени.

А после проведенной в 1534 году реформы монетной системы стали выпускаться новые серебряные монеты. Летописец не преминул отметить это событие, упомянув также об изменении символа: «А при великом князе Василье Ивановиче бысть знамя на денгах князь великий на коне, а имея мечь в руде; а князь великий Иван Васильевич учини знамя на денгах князь великий на коне, а имея копье в руце, и оттоле прозваша денги копейныя». Так родилась копейка. Таким образом, наша российская копейка в 1984 году вполне могла отмечать свой 450-летний юбилей.

Примечательно, что на первых копейках в таком воинственном виде представлен возведенный в то время на трон малолетний младенец, лишь впоследствии ставший государем Иваном Грозным. Причем на ранних выпусках монет его изображали безбородым и только позднее, когда Ивану IV минуло 20 лет, всадник на монетах обрел бороду.

Хотя сражающийся с драконом всадник на печатях и монетах XIII—XIV веков внешне весьма напоминает широко известное изображение Георгия-змееборца, в официальных документах того времени он определенно трактуется как олицетворение великого князя или царя. И лишь позднее, уже в XVIII веке, устраняется эта двойственность в трактовке фигуры победоносного всадника на государственных эмблемах России.

Учрежденная Петром I геральдическая комиссия постановила наконец считать всадника, изображенного на государственном гербе, Георгием Победоносцем. Высочайшим указом Верховного тайного совета от 10 июля 1728 года был определен рисунок герба: «Герб государственный по-старому двуглавый черный орел... В середине того орла Георгий на коне белом, побеждающий змия, епанча и копье желтые, венец желтый же, змий черный, поле кругом белое...» Во времена Анны Иоанновны победоносный всадник с копьем на государственных эмблемах России однозначно становится святым Георгием Победоносцем.

Такое возрождение давнего образа, быть может, осуществлялось и осознанно, с целью утверждения одной из основных политических идей Русского государства— идеи преемственности власти московских князей через владимирских от киевских. И, наверное, нельзя было найти лучшего свидетельства этой преемственности, чем образ единого покровителя от Бога — святого Георгия.

Вот каким предстает он на знаке упомянутого выше военного ордена: «...изображен царства Московского герб на финифте ж, то есть: в красном поле святки Георгий, серебряными латами вооруженный, с золотою сверх оных висящею епанчею, имеющий на главе златую диадему, сидящий на коне серебряном, на котором седло и вся збруя золотая, чернаго змия в подошве щита золотым копьем поражающий».

Надо сказать, что подобный сюжет с всадником издавна входит в другую жемчужину отечественной геральдики. Как свидетельствуют исторические источники, герб Москвы — всадник, вернее, упоминавшийся выше «ездец» известен с XIV века. При его утверждении в 1856 году уже не безликий «ездец», а святой Георгий становится главной деталью герба. Его описание гласило: «В червленом щите св. великомученик и победоносец Георгий в серебряном вооружении и лазуревой приволоке (мантии) на серебряном, покрытом багряною тканью с золотою бахромою коне, поражающий золотого, с зелеными крыльями, дракона золотым, с осьмиконечным крестом наверху, копьем».

Такое сверкание красок отличает фигуру Георгия Победоносца не только на этой официальной эмблеме. И на церковных иконах он предстает перед нами в сиянии ярких и светлых тонов, являя собой самого, так сказать, нарядного святого.

Писатель Е. Дорош, передавая свои впечатления от иконы «Чудо Георгия о змие» из-под Шенкурска, восхищался «слегка золотящимся фоном, подобным освещенному утренним солнцем песку на берегу теплого моря, и почти летящим на белом коне юным рыцарем... сочетанием по преимуществу желтого, белого и красного цветов, образующих как бы поток света, излучаемого поверхностью сравнительно небольшой иконы».


Чудо Георгия о змие. Первая половина XV в.
Эта сияющая цветовая гамма, соразмерность частей и необычайная динамика изображения, наконец, драматичность сюжета, сливаясь, придают ему глубину символа. «Красный плащ Георгия — это традиционный атрибут мученика, пролившего свою кровь... Но красный плащ развевается в иконе, как знамя, трепещет, как огненное пламя, — он наглядно выражает «пламенную страсть» героя, и по контрасту к плащу белый конь выглядит как символ душевной чистоты. Вместе с тем своим силуэтом всадник сливается со знаменем, и оттого фигура его кажется как бы окрыленной...» Так писал об иконе «Чудо Георгия о змие» глубокий специалист и знаток, известный советский ученый М. В. Алпатов.

В церковном календаре день святого Георгия — весенний Юрьев день — приходился на 23 апреля (по старому стилю). К этому времени в средней полосе России, а тем более на юге уже появляется первая трава, и после долгой зимы крестьянин выгонял свою скотину в поле. Для крестьянина это был один из важнейших моментов его земледельческого цикла. Переживший зиму скот как бы передавался в этот день из рук человека на попечение природы со всеми ее добрыми и злыми силами.

А скот для крестьянина-земледельца значил очень многое. Надо ли говорить, что лошадь еще каких-нибудь сто лет назад составляла на Руси всю энергетическую базу земледелия (без которой оно вообще невозможно), да и корова была по-своему незаменима, давая молоко, мясо, наконец, весьма ценившийся навоз.

С первым выгоном скота в поле было связано множество древних народных обрядов, примет, заговоров, пословиц, загадок. На Егория коров и остальных животных выгоняли в поле вербой, срезанной в вербное воскресенье, приговаривая при этом добрые пожелания своей скотине и как бы передавая ее под охрану святому. Ведь он согласно народным поверьям являлся не только покровителем домашнего скота, но и повелителем волков.

Считалось в народе, что без приказа Егория волк не мог тронуть ни овцы, ни коровы. «Что у волка в зубах, то Егорий дал!» — говорит пословица. Вместе с тем существовал также особый охранный ритуал, во время которого совершался, как говорили, «обнос скота». Этот обряд надлежало исполнять истово и торжественно.

Известна интересная запись такого ритуала, сделанная учеными в Чухломском районе Костромской области. Вот что сообщает информатор, сам когда-то бывший свидетелем подобного обряда:

— На Егория у нас всегда скот обносят. Утром священной вербочкой выгоняют коров, овец, телят, коз в поле. Пригонят и ждут обносчика. Приходят и бойцы с ружьями. Вот дед придет, и начинают. В решете жито, образ Георгия Победителя, замок с ключом, обкосок. Он начинает идти против солнца. Доходит до того места, откуда пошел, останавливается, крестится, решетом и иконой крестит стадо и читает про себя: «Господи, благослови меня, Василия раба, обнести своих милых животов. Не я обношу, а прошу Господа Бога Иисуса Христа, Николая Чудотворца и Егория Победоносца. Святые мои апостолы, обнесите моих милых животов, обнесите их железным тыном, обтяните их медной проволокой, покройте пеленой святой, нетленной ризой... Спаси, Господи, от огня, от воды, от лютого зверя, от ползучего змея и от волшебных стихов, чтобы лютый зверь не видел бы своим зорким глазом, не слыхал своим чутким ухом реву коровьего, блею овечьего и боялся бы голосу человечьего. Аминь!» Как скажет: «Аминь!» — так бойцы из ружей стреляют. И так три раза. Как скажет третий раз, так и садится на землю, и ему подкатывают крашеные яйца. Боятся за скот: кормят, кормят зиму, да вдруг волк съел...

Где, в каких церковных наставлениях расписаны такие подробности этого удивительного обряда? Будто древний языческий волхв или шаман, заклинающий добрые и злые силы природы, предстает перед нами в облике деревенского деда-обносчика. Свойственные ритуалу «обноса скота» отдельные приметы христианства и даже неологизмы (медная проволока и пр.) не могут заслонить его исконной языческой сущности.

В иных местностях, где она уже безвозвратно утрачена, в Егорьев день, как сообщают другие информаторы, «в поле выносили стол, ставили икону, и попы служили молебен». В настоящее время все эти обряды совершенно исчезли, и разве что какая-нибудь старушка по традиции выгонит свою корову в поле вербочкой.

Исстари сложились и ежегодно на протяжении веков повторялись подобные магические ритуалы, и отцы церкви весьма искусно связали такой переломный, значимый день с именем победоносного святого. Наверное, нельзя было найти более действенного христианского покровителя и защитника в этом крестьянском деле, равно как, сделав этот шаг, нельзя было более тонко и ненавязчиво способствовать славе и популярности Георгия Победоносца.

Поэтому естественно, что с введением христианства на Руси культ святого Георгия, как бы привитый на дикую поросль поверженного древа язычества, быстро заместил собой почитание древнейших дохристианских покровителей земледельца-язычника. Уже Софийская летопись под 1471 годом называет святого не по-книжному, а по-народному Егорьем Храбрым.

И каких только славных деяний не числили за ним! В заговорах Егорий вместе с Царицей (т. е. Богоматерью) ограждает скот тыном, вместе с Зосимом и Савватием покровительствует пчеловодству, ограждает растения от червей (для чего икону святого надлежало поместить на восточной стороне зеленеющего сада), является помощником на охоте, охраняет в пути от вора.

В Древней Руси Георгий почитался как «пленных освободитель и нищих защититель», как заступник от воров и разбойников. Отправляющийся в дальний путь обычно произносил «егорьевский заговор». Н. Гринкевич, из книги которого «Строки, имена, судьбы...» почерпнуты некоторые упоминаемые здесь факты, приводит текст такого заговора:

Едет Егорий храбрый на белом коне,
Златым венцом украшается,
Булатным копьем подпирается,
С татем ночным встречается,
Речью с ним препирается:
— Куда, тать ночной, идешь?
— Иду я людей убивать, Купцов проезжих добывать.
— А Егорий удал,
Ему дороги не дал,
Православных обороняет,
В пути-дороге сохраняет!

Все это так. И воинственный правитель, и смиренный земледелец, и многие другие, нуждающиеся в чужой отваге и защите, и даже умудренный наукой искусствовед могут найти в образе Георгия Победоносца какие-то свои, близкие им грани. Но не пора ли, однако, взглянуть на фигуру святого Георгия глазами ее творца и созидателя — глазами христианской церкви? Ведь именно она, приняв под свое покровительство столь красочный образ и причислив его к сонму святых, положила начало расцвету культа этого великомученика. Что же могут поведать о нем христианские богословы?

Культ Георгия Победоносца был перенесен на Русь (да и вообще в европейские края) вместе с христианством из Византии. Именно в этом восточном центре Римской империи где-то около IV века появляется фигура святого великомученика Георгия. Самое раннее сказание о его жизни и подвигах относится к V веку нашей эры. На него ссылается в своем «Похвальном слове» автор «Великого канона» Андрей Критский, оно же использовано известным собирателем и пересказчиком древних житий святых греческим патрицием и магистром Симеоном Метафрастом. Именно на Метафраста ссылается энциклопедия Брокгауза и Ефрона в своей краткой биографической справке о святом Георгии.

Житие святого повествует о том, что во времена гонений на ранних христиан ко двору императора Диоклетиана является юный военный трибун Георгий, родом из Каппадокии, и на собрании высших имперских чинов объявляет себя христианином. Словесные увещевания и попытки придворных лиц и самого императора заставить знатного юношу отступиться от своего решения не имеют успеха. Тогда Георгия согласно нравам того жестокого времени подвергают мучениям, но он, как повествует предание, с божьей помощью укрепляется духом и на деле доказывает чудотворную силу христианской веры.

Когда его пытаются загнать копьями в тюрьму, острие копья сгибается, точно оловянное, едва коснувшись тела. В темнице на Георгия надевают оковы и кладут на грудь огромный камень. Тщетно... На другой день его привязывают к утыканному мечами колесу, чтобы, вращая последнее, разодрать таким образом его тело. Безрезультатно... Затем надевают горящие, с торчащими внутрь гвоздями сандалии, бьют палками по устам, бичуют воловьими жилами...

Георгий стойко выдерживает все мучения, остается невредимым и продолжает творить чудеса. Как повествует сказание, он обращает в христианство жену императора Александру, придворного мага Афанасия и еще нескольких менее именитых личностей. Войдя в храм Аполлона, Георгий вынуждает его сознаться, что тот не бог, попутно исцеляет вола и совершает еще немало подобных славных дел. Терпение Диоклетиана, однако, исчерпывается, и он велит казнить Георгия и его новоявленных соратников-христиан. Хотя Георгию удавались чудеса, казнь, как ни странно, более удалась Диоклетиану. Согласно сказанию это совершилось 23 апреля 303 года н. э.

А дальше оживает легенда, знаменитое «Чудо Георгия о змие». Именно эта история принесла Георгию славу Победоносца. В одной из версий легенды говорится, что однажды Георгий оказался в городе Ласия, во владениях царя Сельвия, идолопоклонника, нечестивца и гонителя христиан. Вблизи города, в озере, поселился чудовищный змий, который стал пожирать горожан. Военные кампании Сельвия против ужасного змия не имели успеха, и население принялось роптать.

По решению царя горожане согласились день за днем отдавать на съедение змию своих детей с тем, что последней жертвой станет дочь царя. Но вот настал и ее черед...

В это время проезжавший мимо Георгий решил напоить своего коня, увидел у озера плачущую деву, разговорился с ней и узнал о ее беде. Попутно он дипломатично выяснил, что девушка, царь — ее отец и все жители города поклоняются идолам, и, стало быть, представился удобный случай, сотворив чудо, обратить здешних жителей в христианство. Божественный глас одобрил его решение.

И когда показался змий, Георгий со словами: «Господь Бог мой, погуби ужасного змия, чтобы уверовали эти неверные» — бросился навстречу чудовищу, и то упало к его ногам. С помощью девицы Георгий связал чудовище, привел его в город, показал народу и предложил всем уверовать в истинного бога, давшего человеку чудесную силу победить змия. Когда горожане закричали: «Веруем в отца, сына и святого духа, в единосущную и нераздельную троицу!» — чудовище было убито, а царевна возвращена своему отцу.

Георгий же, как говорится в легенде, с помощью архиепископа Александрии «в пятнадцать дней окрестил царя, его вельмож и весь народ, примерно двести сорок тысяч человек». Как неотразимы эти конкретные цифры и какая искусная рука вставила их в текст легенды! Своей трезвой материальностью они как бы набрасывают покров реальности на остальные события легенды. Чудо почти обретает некие физические размеры и оттого становится правдоподобнее.

Легенда эта странным образом вытесняет в дальнейшем из народной, да и церковной памяти все остальные чудеса и эпизоды жития великомученика. Она освобождается со временем от избыточных деталей, перерастает рамки христианства и, обретя величие символа, становится неотъемлемой частицей общечеловеческой культуры.

Впрочем, ничего странного в этом преображении может и не быть. Если окинуть внимательным взглядом всю освященную церковью биографию святого Георгия, то большинство составляющих ее эпизодов ограничивается традиционными для подобных биографий христианских святых рамками мученичеств и чудес. Порой они кажутся позаимствованными у других христианских святых. И только «чудо о змие» стоит особняком и принадлежит единственно этому христианскому святому.

Более того, создается впечатление, что житие святого Георгия появилось отдельно от легенды о битве Георгия со змием, одновременно с ней или даже позже ее. И что отцы христианской церкви по-своему распорядились доставшейся в наследство христианству от языческой эпохи фигурой змееборца, приписав к уже существовавшему образу приличествующее христианскому святому житие. Согласно мнению некоторых ученых так или примерно так змееборец и победоносец языческих времен стал святым великомучеником Георгием, символом победы христианства над язычеством, а позднее — символом победы церкви над ересью.

Но, быть может, существовала такая реальная историческая личность, которую можно и даже следует отождествить с Георгием Победоносцем? Историки церкви и богословы приложили немало труда, «пытаясь рассеять мрак, окружающий начало пресловутой легенды», как сказал об этих поисках историк и литературовед прошлого века А. Кирпичников.

В конце концов нашлась подходящая фигура епископа александрийского Георгия, принявшего насильственную смерть от язычников во второй половине IV века. Но эта кандидатура вызвала серьезные возражения историков. Возникали и другие, отвергнутые впоследствии версии. Реальный исторический предшественник Георгия-змееборца не находился.

Вольтер со свойственной ему отрезвляющей иронией подвел итог этим поискам в своих комментариях к «Орлеанской девственнице». «Наш святой Георгий-каппадокиец, — писал он, — полковник на службе Диоклетиана, замученный, как говорят, в Персии, в городе Диосполе. Но так как у персов не было такого города, то позднее стали считать, что он был замучен в Армении, в городе Митилене. В Армении нет Митилены так же, как нет Диосполя в Персии. Но, во всяком случае, установлено, что Георгий был кавалерийским полковником, ибо его конь при нем и в раю».

Многие исследователи в прошлом пытались найти земные истоки легенды о Георгии Победоносце, отталкиваясь от причудливой внешней канвы сложившейся истории святого. Скрупулезно сличались различные редакции легенды, отыскивались в мифологии разных народов внешне схожие двойники Георгия, проводились эффектные, но поверхностные параллели. Образ Георгия связывался то с Персеем, то с персидским Митрой, то с героем древнегреческих мифов Беллерофонтом, укротившим крылатого Пегаса, и еще со многими другими божествами и персонажами мифов.

В работах советских ученых (В. Н. Лазарева, М. В. Алпатова и других) показано, как с изменением конкретной исторической обстановки менялись общественные отношения и соответственно возникал новый оттенок, новая ипостась популярного образа. Так было и в Византии, так было и на Руси.

Между тем согласно одной из высказанных учеными версий о происхождении «Чуда о змие» следы легендарного Георгия-змееборца из Византии ведут нас прямо к египетским христианам — коптам. Наименование это утвердилось за египетскими христианами со времени покорения Египта арабами. Завоеватели отмечали этим именем египтян, оставшихся верными христианству, от египтян, принявших ислам.

Как известно, копты занимают в истории христианской церкви особое место. Их богатая и пока еще недостаточно изученная культура является как бы переходным звеном между культурным наследием язычества Древнего Египта, Греции, Рима и культурой христианской Византии. На то были свои исторические причины.

В 332 году до н. э. войска Александра Македонского завоевывают Египет, открывая тем самым новую страницу истории древней страны. После смерти великого полководца Египет был отдан одному из греческих военачальников — Птолемею I и в течение трех с половиной веков испытывал сильное греческое влияние. Затем в 30 году до н. э. страна попадает под власть Рима, а в 395 году входит в состав Византийской империи.

Вот эти семь веков и составляют период Греко-Римского Египта, эпоху, когда в горниле истории смешиваются и переплавляются три великие древние культуры. Именно в этот период возникает христианство и вбирает в свою нарождающуюся мифологию наиболее привлекательные языческие образцы.

Как отмечал известный русский ученый-историк Б. А. Тураев, «копты показали себя достойными потомками охотников писать египтян». Вероятно, поэтому заложенные ими в Египте первые христианские монастыри стали центрами производства христианской литературы и зарождающейся иконографии. «Высокое развитие египетского искусства, — писал выдающийся исследователь истории религии Н. П. Кондаков, — и на его месте эллинистического в первых трех веках указывает само, где надо искать первые шаги греко-восточной христианской иконографии».

Из стен монастырей выходят и расходятся по всему христианскому миру не только переводы Библии, апостольские постановления, творения святых отцов, но и многочисленные произведения оригинальной литературы — апокрифы, акты мучеников, рассказы о монахах и деяния соборов. «Последние три группы, — замечает Б. А. Тураев, — большею частью не менее апокрифичны, чем первая, и все четыре гораздо ближе стоят к древнеегипетской литературе, чем к Библии».

Вот тогда-то и появляются образы коптских конных святых, среди которых особенной популярностью пользовалась фигура всадника на белом коне, поражающего копьем зверя. «Эта тема, — указывал исследователь христианского Египта В. Г. Бок в своей глубокой работе «О коптском искусстве», — очень известна в языческом мировоззрении египтян и изображала Горуса, поражающего Тифона, убийцу отца его». Образ победоносною воина, поражающего змея, встречается не только в литературных сказаниях, но и в замечательных памятниках материальной культуры той эпохи, которые известны ученым как коптские ткани.

Одним из красивейших образцов этих творений коптских мастеров является ткань с изображением святого Георгия на коне из собрания Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина. Вот как передается в описании-каталоге собрания впечатление от этого сотканного почти полторы тысячи лет назад чуда: «Контрастно составленные краски достигают ослепительной яркости... Сияющие тона: белый, красный, желтый, голубой — буквально ошеломляют своим радостным, ничем не сдерживаемым звучанием». Не правда ли, как будто здесь вновь ожили приведенные выше слова восхищения, высказанные Е. Дорошем под впечатлением русской иконы «Чудо Георгия о змие»?

В собраниях Эрмитажа и Музея изобразительных искусств имени Пушкина имеются и другие подобные образцы коптских тканей. Хотя некоторые детали изображения Георгия на тканях и на иконе, упоминаемой Е. Дорошем, не совпадают, преемственность сюжета не вызывает сомнений.

Из тех же египетских христианских источников исходит и самое раннее и наиболее любопытное изображение, в котором зримо проявляются черты Георгия Победоносца. Это принадлежащий собранию Луврского музея ажурный барельеф, который датируют V веком. На барельефе представлен традиционный сюжет с Георгием Победоносцем — всадник на коне поражает копьем дракона.

Однако самое примечательное состоит в том, что всадник показан с головой сокола, а дракон — в виде крокодила. И, стало быть, на барельефе изображена сцена популярнейшего в Древнем Египте мифа о битве сокологолового бога Гора с носителем всяческого зла Сетом, которого обычно представляли в виде змея, крокодила или гиппопотама.


Копты. Рельеф с изображением бога Гора, пронзающего копьем крокодила.
Камень. 4 в. Лувр. Париж.
Возникновение мифа «Сказание о Горе Бехдетском, крылатом солнце» относится к отдаленнейшим временами истории Древнего Египта, когда происходило объединение Севера и Юга страны в одно государство. Гор Бехдетский предстает в этом мифе как патрон объединенной страны, покровитель фараонов. В полной титулатуре фараонов, состоявшей из пяти обязательных имен, третьим идет имя фараона как золотого Гора.

Поскольку в религиозных представлениях египтян фараоны считались сыновьями верховного бога Египта — солнечного Ра, Гор объявляется старшим сыном Ра и становится верным и грозным защитником солнечного бога от всяческих врагов.

Этот религиозный миф очень быстро приобретает политический характер и играет исключительную роль в поддержании и возвышении авторитета фараона, особенно при возникновении неблагоприятных для страны внешних политических обстоятельств или внутренних смут. Полный текст мифа о Горе Бехдетском высечен на внутренней стороне западной стены главного храма Гора, который находится в Эдфу.

В этом храме, сооруженном при Птолемеях, совершались в честь Гора мистерии — своего рода драматические представления, в которых принимал участие сам фараон. «Да сотворит это царь, — говорится в тексте, — когда случится тревога и мятеж!.. Тогда да скажет сам царь: «Я мститель бога, вышедший из Бехдета, и имя мое — Гор Бехдетский!»

Там же можно видеть изображение Гора, побеждающего врагов. Коня на этом рельефе, естественно, еще нет, ибо лошадь была неизвестна египтянам вплоть до нашествия Александра Македонского. Гор стоит в ладье и поражает копьем чудовище в воде — крокодила. А вот текст гласит следующее: «Придите и взгляните на Гора на носу его ладьи, подобно Ра, когда он сияет на горизонте, одетый в зеленое одеяние, одетый в красное одеяние, покрытый его украшениями, Белая и Красная короны прочно посажены на его голове...»


Одно из главных панно в храме Эдфу
повествует о знаменитой битве Гора с Сетом
Вероятнее всего, именно таким увидели своего будущего Победоносца копты. И, водрузив его фигуру на коня, как это принято было в Древнем Риме при сооружении статуй прославляемых императоров, сотворили неувядаемый образ поражающего дракона Георгия.

Остается добавить, что в еще более древних египетских сказаниях уже не Гор, а сам Ра — солнечный бог выступает в качестве славного воина и побеждает своих врагов, имеющих обычно облик гигантского змея. В разных центрах Египта повторялась эта легенда, и в зависимости от вида главного почитавшегося в этой местности божества Ра принимал облик то сокологолового воина, то ихневмона, а то и... огненно-рыжего кота!

Один из таких мифов отражен в 17-й главе сборника древнеегипетских магических заупокойных текстов — так называемой «Книги Мертвых». Рисунок виньетки к этой главе передает кульминационную сцену мифа: под сенью густого зеленого дерева огненно-рыжий кот отсекает мечом голову змею. Пояснение в тексте гласит: «Я, этот великий кот, который сражался при сикоморе в Гелиополе, в ночь битвы, тот, который сторожил виновных в день истребления врагов вседержателя... Что это? Великий кот, который сражался при сикоморе в Гелиополе, это сам Ра». Известны и другие подобные древние тексты, повествующие о великих сражениях со змеем.

Как писала глубокий знаток истории и искусства Древнего Египта М. Матье, «образ солнца — победоносного воина сначала пешего, а позднее всадника, впоследствии в сильнейшей степени повлиял и мифологически и иконографически на создание в христианском Египте многочисленных культов святых всадников-победоносцев: Сисинния, Фиваммона, Феодора и других...»

Копты, переняв у древних египтян сюжет одного из наиболее впечатляющих религиозных ритуалов, дополнили его новыми, восточными и римскими элементами, развили сообразно своим творческим склонностям и сотворили в итоге апокрифическую легенду о конном святом Георгии. Богатая фантазия коптов расцветила легенду многочисленными, подчас весьма вольными по содержанию эпизодами жития святого, а римский обычай увековечивать императора в виде конной статуи подсказал им достойный внешний облик святого.

Очевидно, в ранних, преимущественно устных вариантах апокрифа уже имелось и «чудо с драконом». В таком первоначальном виде легенда содержала в себе, как писал В. Н. Лазарев, «много нелепого, зазорного и фантастического», что не мешало (а может быть, и способствовало) ее огромной популярности.

Вот этот весьма известный в среде первых христиан апокриф, по-видимому, и обратил на себя внимание церковных деятелей Византии в конце V века. То был период близившейся полной победы христианства над еще сопротивлявшимся язычеством, и в моде, если позволительно так выразиться, были святые, принявшие мучения за новую веру. Ведь идея мученичества составляет один из краеугольных камней идеологического фундамента христианства.

Византийская церковь не прочь была пополнить довольно еще редкие ряды святых мучеников такой популярной фигурой, как Георгий. Но для этого следовало основательно переработать апокриф — опустить сомнительные или не отвечающие требованиям момента эпизоды и привести житие в более или менее канонизированный вид, сохранив все же кое-какие индивидуальные черты из первоначального апокрифического облика Георгия. Так и было сделано.

При этом ушли в тень многие сочиненные коптами фантастические эпизоды его жития, и вместе с ними, очевидно, было изъято из жития неуместное по тем временам «чудо с драконом». Взамен были добавлены некоторые благостные подробности о юности Георгия, да еще придан лик мученицы его матери. Как видим, переработка не была радикальной. Она свелась к изъятию отдельных эпизодов и развитию не разработанных коптами деталей. Однако даже такой исправленный и дополненный вариант жития настолько сохранил первоначальный апокрифический дух, что был подвергнут официальному осуждению и едва ли не запрету. Но и это ничуть не уменьшило популярности образа святого Георгия.

В последующие годы, по мере усиления влияния и роли христианской церкви, велось дальнейшее редактирование жития. Оно сводилось опять-таки к изъятию наиболее сомнительных коптских элементов и постепенному переходу от ставшей менее актуальной к тому времени идеи святости через мученичество к набирающей актуальность идее святости через чудотворчество. Времена мучеников прошли, победившему христианству теперь понадобились веские доказательства могущества новой веры. Ничто лучше чудес, творимых святыми, не подходило для этой роли.

Вот тогда-то святой мученик Георгий становится чудотворцем. Постепенно в его житии нарастает арсенал демонстрируемых им чудес — сначала добавляется три, а затем еще шесть чудес. Наконец около VIII века одним из последних в этой серии возникает в официальной версии «чудо с драконом».

Но самое примечательное состоит в том, что в характере творимых святым чудес, да и во внешнем облике его явственно нарастают военные мотивы. Утратив крест мученика, святой Георгий превращается сперва в пешего воина с копьем или мечом в руке, а затем уже становится конным святым и змееборцем.

Весь этот период быстрой трансформации образа Георгия совпадает с важными событиями в истории Византии. В IX—X веках рабовладельческий уклад сменяется феодальным. К власти приходит и правит в течение двух веков Македонская династия, почти все императоры которой известны как выдающиеся полководцы.

Воинственная империя энергично наступает на соседние страны, ведет нескончаемые войны с сарацинами и подчиняет себе все новые земли и народы. Захвачена северная Сирия, завоеван Крит, разрушено болгарское царство, присоединена Армения... Попутно византийскими императорами подавляется ряд народных восстаний в покоренных странах. В охране растянутых границ империи и столкновениях с мобильными кочевыми народами все большую роль начинает играть конный воин.

Естественно, что в этих условиях прежние немощные святые мученики выглядели весьма неубедительно в качестве божественных патронов военного промысла. Усилившейся военной знати, армии да и самому воинственному императору потребовались более действенные святые покровители. Вот здесь-то появляется и выходит на идеологическую арену целая плеяда «святых воинов», Среди которых был и знакомый нам Георгий.

И хотя еще в начале IX века патриарх Никифор наложил запрет на все ранние редакции жития святого Георгия, византийская церковь в конце концов вынуждена была молчаливо принять в свой идеологический арсенал древний коптский образ конного святого, победоносно попирающего дракона. Такова была объективная историческая потребность времени.

Любопытно, что на Западе почитание Георгия, вера в него как в защитника воинов особенно утвердились во времена крестовых походов. Как отмечает Н. Гринкевич в упоминаемой выше книге, «Строки, имена, судьбы...», «Ричард I Львиное Сердце, участвовавший в третьем крестовом походе, все свои победы объяснял покровительством Георгия Победоносца».

По статуту Генриха VIII, 23 апреля 1522 года Георгий был избран покровителем старейшего английского кавалерского ордена Подвязки. Оксфордский собор постановил праздновать в Англии его день 23 апреля.

«В моем собрании, — пишет Н. Гринкевич, — хранится несколько старинных серебряных и медных георгталеров, впервые появившихся в XVI веке в Германии и затем быстро распространившихся по всей Западной Европе. Это — амулеты, талисманы, носившиеся главным образом воинами и моряками, верившими в их чудодейственную спасительную силу. На лицевой стороне георгталеров чеканилось изображение Георгия, поражающего копьем дракона, и надпись: «S. Georgius equitum patronus» — «Святой Георгий покровитель всадников (воинов)».

Весьма примечательной и несколько иной по своему характеру представляется эволюция идейного содержания образа Георгия на Руси. К тому времени, когда культ этого святого переносится на Русь, становление его в Византии в общем-то завершилось. В последующие века существования империи образ Георгия, обретая отмеченную выше тональность, в принципе меняется мало. На Руси же, попав на новую историческую почву, культ святого Георгия начинает свою новую жизнь.

Ярослав, перенимая у византийских императоров их высший символ могущества — божественного патрона, как бы перенимал с этим своим новым христианским покровителем и частицу мощи, авторитета и блеска византийской державы. Здесь неуместны были различные сомнительные апокрифические варианты жития Георгия. Поэтому, вероятно, в наиболее ранних известных на Руси изображениях святого он предстает в том виде, какой был официально принят византийской церковью, — как пеший воин с копьем (либо мечом) и со щитом.
Выдающийся образец такого живописного лика Георгия представлен в иконостасе Успенского собора Московского Кремля. В нижнем ряду пятиярусного иконостаса размещены замечательные произведения иконописи XII—XVII веков, написанные в Москве специально для кремлевских соборов, а также привезенные московскими великими князьями и царями из других древних центров русской художественной культуры.

Среди них особенное внимание обращает на себя икона святого Георгия XII века. Вот какой предстает она в описании специалиста-искусствоведа: «Фигура Георгия широкоплечая, с крепко поставленной головой, с крупными, сильными руками. В правой руке он держит копье, в левой меч. Лицо его светлое, с румянцем, красными губами и огромными миндалевидными глазами, которые смотрят строго, пристально и спокойно. В этом образе художник воплотил народный идеал воинской доблести и мужества...»


Святой Георгий. XII в. Успенский собор Московского Кремля.
Вместе с тем, желая, как отмечает В. Н. Лазарев, «высвободить этот культ из-под ревнивой опеки греческого духовенства», Ярослав приурочивает день святого Георгия к 26 ноября и вводит новый русский праздник, какого не знала византийская церковь. Это был знаменитый осенний Юрьев день, как бы закрывавший собой сезон земледельческих работ. Он играл немаловажную роль в крестьянской судьбе, ибо лишь после осеннего Егория (как именовался день в народе), завершавшего все полевые работы, разрешался переход крестьян от одного землевладельца к другому.

Как известно, указ Бориса Годунова о прикреплении крестьян к земле отменил эту давнюю привилегию. Указ Бориса Годунова известен сейчас лишь историкам, но отзвуки его сохранились в народной памяти в виде поговорки «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!».

Но и апокрифический вариант жития святого Георгия, включающий «чудо с драконом», довольно рано, едва ли не при Ярославе, проникает на Русь. И вот он-то, вернее, стоящее особняком впечатляющее «Чудо Георгия о змие» обретает на Руси необыкновенную популярность, а весьма скоро— и официальное признание. Тому были свои исторические причины.

И в домонгольский период, и во время татаро-монгольского нашествия, и позднее в истории Руси немало было кровопролитных междоусобиц и битв с врагами. Во всех этих ратных делах наиболее достойным божественным покровителем князей и феодальной знати на Руси, естественно, становился святой воин и победоносец Георгий. Да и пример Византии, и дальновидный первоначальный шаг Ярослава являли собой убедительные свидетельства тому.

Неудивительна поэтому активность, с какой распространяется официальный культ святого Георгия, о чем уже упоминалось ранее. Но на Руси, где конь составлял основу землепашества, а конный всадник особо ценился в сражении, уже не пеший воин Георгий, а конный Георгий-змееборец представлялся более мощной и притягательной фигурой.

С другой стороны, искоренение церковью язычества, низвержение прежних кумиров, с которыми так или иначе связывалось мировоззрение народа, создали некую идеологическую пустоту. Предназначавшиеся для ее заполнения образы новых богов не могли в своем готовом, так сказать, застывшем виде возместить эту утрату и стали переиначиваться на местный лад. Так было и с фигурой святого Георгия.

В истории, пожалуй, любого народа встречается немало свидетельств о силах зла, подавлявших людей. В их число могли входить и чуждые человеку силы природы, но главными все же являлись социальные силы зла — всякого рода угнетатели и поработители народа.

Обидчиков бывало достаточно, защитники же существовали скорее в мечтах, и простому человеку оставалось полагаться если не на собственные, то на чудесные силы добра.

Он стремился воплотить свои мечты о мудрой силе, доброте и справедливости в конкретных, понятных ему и близких, но все же чуточку сказочных ликах богатырей, витязей, карающих зло и восстанавливающих справедливость. Ими полны сказки, былины, предания.

И вот когда на Руси, лишенной языческих богов, утверждается культ святого Георгия, то не покровительствующий князю святой пеший воин, а полнокровный апокрифический змееборец и победоносец привлекает внимание и симпатии народа. Проникшее вместе с духовными стихами «Чудо Георгия о змие» становится как бы центром притяжения и кристаллизации традиционных народных представлений о добром герое-защитнике и заступнике.

Фигура Георгия Победоносца не только вбирает в себя черты таких былинных богатырей, как Добрыня Никитич и Илья Муромец, но и замещает близких по характеру и духу древних поверженных богов. Полагают, что языческий Хорс — солнечный конный бог славян уступил Георгию Победоносцу свой небесный пьедестал. В конечном итоге не церковный статичный пеший воин утонченного вида, а по-крестьянски обстоятельный конный богатырь, энергично попирающий всяческое зло, становится подлинным народным героем и входит в культурное достояние народа.

Естественно, что ореол доблестного воина, славного витязя, борца за правду, заступника и защитника придал необыкновенную привлекательность лику Георгия Победоносца и способствовал широкому распространению его культа в народе. «Любимыми иконами в русском быту, — пишет Василий Белов в своей книге «Лад», — помимо Спаса, считались образы Богоматери... Николая-угодника... и, наконец, образ Егория, попирающего копьем змия (заступник силой оружия)».

Есть два примечательных момента в этом стихийном состязании официальной и народной линий образа Георгия, красноречиво говорящих о том, что победу одержала в нем именно народная линия. Церкви же пришлось считаться с результатами этого выбора, дабы не утратить вовсе из своего актива не по-христиански воинственный, но привлекательный образ.

Во-первых, в духовных стихах, с которыми «Чудо Георгия о змие» широко распространилось по Руси, Георгий неизменно поражает дракона духовным оружием— словом, но никак не физически, не материальным копьем. Эта первоначальная церковная трактовка Георгия Победоносца не отвечала сложившимся в народе героическим представлениям о заступнике и была соответственно переработана. На подавляющем большинстве появившихся позднее икон Георгий уже по-богатырски владеет копьем, не применяя более словесного оружия. Здесь можно увидеть принципиальную по своему характеру уступку церкви народным чаяниям.

И во-вторых. Установленный Ярославом день церковного праздника святого Георгия — ноябрьский день глубокой осени — никак не соотносился с теми чертами, какие народ ожидал увидеть в образе Георгия — покровителя земледельца и скотовода. Момент, когда такое покровительство требовалось и могло проявиться наиболее ощутимо, соответствовал весне, но никак не глубокой осени.

Именно весна — время первого выгона скота в поле после длительной зимовки — связана была с наибольшими опасностями для главного и наиболее уязвимого достояния крестьянина — его скота. К этому времени исстари был приурочен ряд древних языческих обрядов, которые отнюдь не исчезли с введением христианства. Очевидно, церкви пришлось считаться и с этим обстоятельством, и праздник святого Георгия наиболее торжественно стал отмечаться все же весной — в апреле (по старому стилю).

Характерно, что энергичный эпический, народный облик Георгия Победоносца утвердился на Руси в тревожные времена, когда перед лицом всеобщей беды наиболее остро ощущалась потребность в чудесном защитнике и охранителе. Но уже с конца XV века, с переменой исторической обстановки, начинает меняться и внешний облик святого Георгия.

Набирает силу новгородская иконописная школа. А Новгород, избежавший губительного и разорительного нашествия, не испытывал столь жгучей потребности ни в реальном, ни, похоже, в божественном покровителе. При взгляде на новгородские иконы того времени создается впечатление, что церковь наконец-то смогла овладеть инициативой и несколько приглушить излишнюю воинственность характера святого.

Вновь (спустя несколько веков!) возникает аскетическая фигура пешего Георгия-воина, но при этом она становится изящней и декоративней. Вместе с тем и образ Георгия-змееборца сохраняется (ведь при всем желании его уже невозможно изъять из культурного наследия народа), но теряет свою мощь и жизненность и делается утонченней, камерней.

Впрочем, история всему определяет свое место. В наши дни лишь специалисты да дотошные посетители музеев обращаются к этим бледным копиям могучего образа, порожденным дисциплинированной фантазией мастеров прошлого. В памяти же народа живет образ эпического богатыря Георгия Победоносца, легендарного защитника, карающего всяческое зло, — высший символ активного добра.

И все же наш рассказ о нем будет неполным, если не упомянуть о двух российских достопримечательностях более позднего времени, вернее даже, государственных реликвиях, связанных с именем Георгия Победоносца. Одна из них принадлежит Москве, другая — Ленинграду.

Сегодня невозможно себе представить Московский Кремль без Большого Кремлевского дворца, стены которого были свидетелями многих славных актов отечественной истории. Построенный в 1839—1849 годах Большой Кремлевский дворец до 1917 года был московской резиденцией российских императоров и служил для парадных приемов.

Согласно оригинальному замыслу руководившего его сооружением архитектора К. А. Тона основной второй этаж дворца исполнен в виде ансамбля больших залов, посвященных русским орденам. Залы носили следующие наименования, отчасти сохранившиеся и поныне — Георгиевский, Екатерининский, Владимирский, Александровский и Андреевский. В архитектурном оформлении и убранстве каждого зала нашли отражение мотивы, навеянные символикой соответствующего орденского знака.

Не случайно, очевидно, среди прочих залов этого главного некогда московского дворца особо выделяется зал, носящий имя Георгия Победоносца, покровителя Москвы. В монографии «Художественные памятники Московского Кремля» мы можем прочесть о нем следующее: «Наиболее значительным залом Кремлевского дворца является Георгиевский, перекрытый огромным коробовым сводом: 60 метров в длину, 19 метров в ширину и 17 метров в высоту. Свод опирается на массивные пилоны, перед которыми поставлены декоративные пустотелые колонны, несущие над собой статуи. Эти выполненные скульптором И. Витали статуи олицетворяют области, вошедшие в состав Русского государства. В торцах зала помещен вверху горельеф, изображающий Георгия Победоносца — покровителя ордена... Свободные от лепнины стены зала покрыты белыми мраморными досками с названием воинских частей и именами лиц, награжденных орденом Георгия за военные заслуги».

Выведенные добросовестной рукой специалиста сухие строки не могут передать впечатления, производимого Георгиевским залом в натуре. Своей торжественной простотой и пропорциями этот светский зал напоминает храм. Однако это не храм смирения и молитвы. Сдержанная сила заключена в строгой шеренге величественных колонн, подобной замершей воинской линейке, что еще более подчеркивается равномерным строем уходящих в перспективу массивных и в то же время воздушных люстр. Как прекрасно увековечена здесь российская воинская слава предшествующих веков! Какая плеяда блестящих имен встает перед глазами!

В числе кавалеров ордена первой степени были: генерал-аншеф П. А. Румянцев-Задунайский — за Кагул, генерал-аншеф А. Г. Орлов-Чесменский — за Чесму, генерал-аншеф П. И. Панин — за Бендеры, генерал-фельдмаршал Г. А. Потемкин-Таврический — за Очаков. Все четыре степени ордена имели только фельдмаршалы— М. И. Кутузов-Смоленский, М. Б. Барклай-де-Толли, И. Ф. Паскевич-Эриванский и И. И. Дибич-Забалканский. Генералиссимус русской армии А. В. Суворов, прославившийся своими воинскими победами, имел лишь первые степени ордена. Прихоть императора Павла I, упорно игнорировавшего этот русский военный орден, помешала А. В. Суворову стать полным его кавалером.

Манифестом от 13 февраля 1807 года Александр I утвердил «Знак отличия военного ордена святого Георгия» — «Георгиевский крест», для награждения солдат и унтер-офицеров. В 1856 году были утверждены четыре степени его — два золотых и два серебряных нумерованных креста. В 1878 году учреждается носившаяся на георгиевской ленте медаль «За храбрость», переименованная затем в «Георгиевскую». Она также имела четыре степени.

О многих славных страницах отечественной истории могут поведать мраморные доски Георгиевского зала. Конечно, далеко не всем доведется побывать в этом замечательном храме русской воинской славы, но некоторым — возможно. И тогда, быть может, вспомнив этот незатейливый рассказ о легендарной фигуре победоносного Георгия, они смогут полнее ощутить аромат истории.


К другой известной российской достопримечательности, связанной с именем Георгия Победоносца, можно отнести памятник Петру I в Ленинграде. Полагают, что скульптор Фальконе, творчески преломив известный и популярный на Руси сюжет «Чуда Георгия о змие», воплотил его в своем знаменитом «Медном всаднике». Отсутствие традиционного копья не мешает этой выразительной фигуре устремленного к победе всадника, попирающего поверженного змея, принять на себя заключенную в образе Георгия идею победы над злом.

Так замыкается круг наших поисков реального предшественника святого великомученика и победоносца Георгия. И вместо конкретной исторической личности мы находим легенду, символ. Слишком древний, емкий и действенный, чтобы мирно уместиться в ряду аскетических христианских святынь и стать исключительно достоянием церкви.

Всеволод КАРПОВ, г. Вильнюс     Ещё интересное:

• Мамай из рода князя Кия
• Геннадий ЧЕУРИН. Загадка землепроходцев
• О пути Мадьяр с Урала в Лебедию
• "Праздник" 8 марта – кровавый сионистский Пурим
• Анализ космологических концепций народов древности и реконструкция событий