Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Скурлатов В.И. Философско-политический дневник


Когда-то мы рвались в космос

В 1951 году обуяла меня тяга в космос. Захотелось покинуть земную колыбель. Пошел в Музей авиации. Там работала ракетная секция, собирались любители космических путешествий. Ярко выступал некто Михайлов. Я, школьник, с почтением подошел к нему, задал какие-то вопросы. Он горячо говорил со мной, рисовал радужные перспективы освоения Луны и других планет. Глаза его горели. Чуть не прослезившись, пригласил к себе домой куда-то в Сокольники, дал адрес. На следующий день весь в нетерпении поехал к нему. Небесная лодка разбилась о быт. Покосившийся двухэтажный деревянный домик, грязный двор. Ткнулся в дверь квартиры – там коммуналка, какой-то шум. Вышел Михайлов и попросил подождать. Видимо, была семейная ссора. Соседка отозвала меня и посоветовала – «Не связывайся с ним, он пьёт. Видишь, с женой дерется». Я сразу прозрел и удалился.

Тем не менее порыв в космос был, в Музее авиации он меня захватил. Пусть Михайлов – один из чудаков, и школьник мог на него клюнуть. Но ведь собирались не только чудаки, а прежде всего энтузиасты. Это я хорошо ощутил и запомнил. Народ рвался в небо.

Сейчас в Живом Журнале прочел заметку двадцатичетырехлетнего бауманца Ивана Крота в связи с 45-летием полёта Юрия Гагарина в космос (http://andreykrot.livejournal.com/):

«Пожалуй, космос - это единственно, что осталось от великой державы. Ну, кроме ядерных ракет. Огромный задел, сделанный в СССР, продолжает сохранять за Россией статус. Серьезно потрепанный космос за счет того задела имеет до сих пор такие достижения, которые не доступны Китаю /пока!/ или Евросоюзу.

Космонавтика зародилась в нашей стране сразу после окончания Великой Отечественной войны. За первым полетом Гагарина стоял труд огромного числа людей.

В эти дни я познакомился с испытателями. Перед первыми полетами надо было определить максимально допустимые нагрузки, которые способен был выдержать человек. Космонавт такого, конечно, не испытывал, но требовалось определить и запас прочности человеческого организма.

Накануне дня космонавтики прошел вечер для работников Института авиационной и космической медицины. В Малом зале Центрального дома работников искусств выцветшие доски сцены. Те, кто создавал космонавтику - все глубокие старики. Помню, 50-летие Победы отмечали, а теперь 45-летие полета Гагарина. Близко. Можно сказать, что это новое поколение стариков, ценящих великое прошлое Советского Союза. Только не такое  массовое, как участники войны. Но они все же есть. Скоро, наверное, этот красный ген будет передан строителям БАМа. Эстетика СССР еще будет жить.

Выступал Иосиф Кобзон. Сказал, что все мы так и остались в Советском Союзе. Вспоминал, как дружил с Гагариным, как рассказывал пролетавшим над страной космонавтам анекдоты.

Показали фильм про испытателей. Они же сидели на сцене. Какие только эксперименты  они не прошли! Когда исследовали катапульту - переносили нагрузку в 54G, что просто немыслимо. Проверяли выживаемость организма в природных условиях (космический аппарат ведь мог приземлиться куда угодно). Для этого месяцами жили испытатели в Арктике и в знойной пустыне. Испытывали скафандры. Восемь суток не вылезали из него и терпели возможные "внештатные" ситуации: то рядом печь включали (пробьет метеорит корабль - повысится температура), то кислород перекрывали (шланг если порвется). Требовались критические для организма нормативы.

Испытатель Джон Иванович Гриднев родился в тачанке, когда она мчалась по степи, и его отец отстреливался из пулемета от банды басмачей. И назвали его в честь писателя Джона Рида. Прошел все возможные испытания. И сейчас выступает на сцене. Поет и пляшет.
И таких людей много. Возмущаются социальным экспериментам, проводимым сейчас. Никто ведь добровольного согласия на них не давал.

Песни космоса - как песни Гражданской или Великой Отечественной. Мирные, но носящие отпечаток великих свершений».

И ещё взял из его ленты за 3 апреля 2006 года небольшой исповедальный текст:

«Мы - потеряное поколение. Я родился в 1982-м. Мне уже 23 года. Я дитя не СССР, а ребенок реформ Гайдара, рекламных роликов про Сникерс и Марс, которые были абсолютно недоступны карману и на которые приходилось копить, складывая советские рубли с гербом ушедшей страны и новыми модными финтифлюшками. Я помню, сколько они стоили.

В школу я пошел в одной стране, а закончил третий класс уже в другой. Для тех, кому сегодня 20, развал Союза не более, чем реформы Петра. Для меня - фрустрация на всю жизнь. Я не сын СССР, а его пасынок.

Когда я начинал осознавать жизнь,- мою Родину разрушали. Мне хочется плакать и я плачу. Ельцин, Ельцин, Ельцин, Черномырдин, Шумейко, Филатов, карикатуры на Руцкого. Первое узнавание "Советской России" как оплота доброты.

Я всегда понимал безрезультатность всех выскоков, но борьба вошла в мою кровь. Сегодня не лучше. Просто выросли мы. И перед нами два выхода: либо беспробудно пить и оставаться самим собой, либо встраиваться. Мы встраиваемся и при этом пьем.

Мы все больше и больше забываем свои идеалы. У меня много знакомых - кто вписался, кто адекватен. А те, кто продолжает непримиримость - те стали отбросами, изгоями. Но мы помним свои идеалы, они проступают через все, что мы делаем. "Верните Родину!" - так кричали мы.

Сегодня мы не знаем, что и кричать. Разговоры об андеграунде - тоже часть системы, и мы не знаем, как реагировать на этот факт. Мы - утраченное поколение. Многочисленное и не находящее выход. Молодая политика, молодая литература, молодая наука - все появилось именно сейчас. И все бессмысленно. Нас тошнит от ровесников, повторяющих заклинания про талоны на сахар, по демократию, про Путина и стабильность, - их взгляды меняются со временем. Мы научились жить с ними в мире и не возмущаться.

Мы продолжаем пить. И не находим выход. И вот для нас не нужен этот самый выход. Нам наплевать на все. Нам уже не 20, пора обустраиваться. Мы теряем все на свете. Мы не пацаны, и нам чужды разговоры про блютуз и новые тарифы. "Смысл жизни в жизни",- говорят наиболее умные из нас. И мы не хотим уже многообещающих 70-х.

И сегодня я хочу Родины, моей дорогой, любимой. Моей замечательной Родины. Вся ваша адекватность не несет нам ничего, как и старческие разговоры про переосмысление истории с царями и государством-отцом. Я хочу жить и бороться. Не угорать (единственный способ найти смысл), а созидать.

Мы с радостью вскидываем руки под возгласы "Зиг Хайль!", мы напеваем себе под нос: "Это горит она - классовая война". И другого выхода у нас нет. Мы катаемся по траве с криками: "Господи, прости", и крестимся на храмы, понимая всю убогость наездов на хачей и жидов.

У нас нет другого пути. Мы найдем правильные способы и завоюем власть. Мы не будем вешать и стрелять, мы простим всех и дадим способность покаяться. Но мы живем ради Родины. У нас нет другого пути. Нам некуда ехать. Это наша земля».

Концовка слишком бодрая на пустом месте, поскольку пути пока человек не видит, но хорошо уж то, что есть недоумение и переживание. Правда, возраст уже великоват, не поздно ли. Моя надежда – на «дцатилетних». Среди них тоже немало мятущихся. Если пять-семь вменяемых и в то же время энергичных сплотятся вокруг предлагаемой мной программы действий, тогда по силам будут самые дерзкие цели. Вокруг Михайлова и Грабового собираются же последователи, и вокруг Эдуарда Лимонова сплотилась НБП  даже без какой-то перспективной программы и загремела по всем городам и весям.

С детства запомнил слова Конрада Гейдена из книги «История германского фашизма» (перевод с немецкого, Москва, 1936) – «Снова подтвердилось старое положение, что, если три человека с твердой решимостью стремятся к одному и тому же, они достигнут цели, хотя бы они поставили себе задачей завоевать весь мир» (цитирую по: Гейден К. Путь НСДАП: Фюрер и его партия. Москва: Яуза; Эксмо, 2004, стр. 65).


В избранное