Валерий Капранов.
Роман «Волчья шкура». Часть первая, «Стая». Главы 16-20.

Обращение

 Прижимая кровоточащую руку к груди, Семён ползал на четвереньках в попытках найти выроненную им в схватке ракетницу. Из-за нападающей на него волчицы сделать это было крайне сложно. Семён и Улга находились в постоянном движении, катаясь по земле и перекатываясь друг на друга. Неизвестно, чем бы закончилась эта схватка, если бы сержант вовремя не вспомнил про заговорённый нож.
  Теперь же, когда волчица, испуганная старухой, скрылась в темноте, он ползал на четвереньках и шарил по земле руками. Из-за этой неразберихи, восстановить в суматохе место выпавшей из руки ракетницы для сержанта было затруднительно.
  Растерзанная волчицей рука была как ватная и обжигала пульсирующей болью. Онемевшая кисть обвисла безжизненным придатком. Корчась от боли, Семён понимал, что бойцом без руки он теперь оказался никудышным, и нужно было что-то предпринимать.
  Отбиваться одной рукой от остервенелой стаи оборотней было так же нелепо и безрассудно, как не умеющему плавать человеку отправиться купаться в шторм. Сержанту, кровь из носу, была необходима ракетница. В настоящий момент это было бы хоть и не большой, но всё-таки надеждой.
  - Ай-яй-яй… - услышал над собой сержант голос, подоспевшей к нему старухи. – Эко она тебя, окаянная.
  - Да уж, - только и смог пробурчать Семён. – Какой теперь из меня боец.
  Махнув рукой на попытку своих безнадёжных поисков, он, шатаясь, поднялся на ноги и тут же оторопел.
  - Ни-хре-на себе. Вот же ж суки. Что они сделали с Андрюхой?
  Его взору открылась преомерзительная картина. На том месте, где недавно ещё стоял Андрюха, копошилась, урча и толкаясь, волкодлачья свора. Среди этой неторопливой возни кое-где вырисовывались окровавленные части агонизирующего тела.
  - Нет больше нашего Андрейки. Порвали серые. Опоздали мы с тобой, соколик.
  Ведунья положила на израненное запястье Семёна морщинистую руку и со скорбным видом опустила голову.
  Семен опустился на подогнувшихся ногах на корточки и, стиснув зубы, уткнулся лицом в колени. Из крепко зажмуренных век сержанта выкатились, словно выдавились, слёзы. Они обожгли его щёки солью и ужалили горечью свежие царапины. К груди подкатила пудовая тяжесть от сдерживаемых рыданий и, вырываясь наружу, сдавила прерывистое дыхание.
  - Всех… - донёсся до старухи его еле слышимый голос. – Всех порвали. Один только я остался. Тоже мне, командир. Никого уберечь не смог. Командир… Да кто я теперь после этого? Сам живой, а ребята сгинули.
  - Ты погодь убиваться, великомученик, - раздался сухой и воинственно твёрдый голос ведуньи. – Для того чтоб себя казнить, ты сначала хотя бы в живых останься. Распустил тут сопли на радость недругам. А ещё воином себя величал. То-то бы они, твои соколики, тебя сейчас увидели. Подымайся. Негоже сейчас умываться горючими слезами. А давай-ка лучше скумекаем побыстрей, что теперь мы с тобой с этой кручинушкой делать будем.
  Семён отёр рукавом лицо, размазав по нему сочащуюся по рукаву кровь. После чего оправился, одёрнул форму и исполненным ненавистью голосом сказал:
  - А что тут кумекать. Давить их, сволочей, нужно. Всё равно погибать, так уж лучше с честью. Хоть боец из меня теперь никудышный, но сдаваться без боя я не собираюсь.
  Старуха в гневе стукнула по земле окровавленным тяжёлым посохом и назидательно пригрозила ему пальцем, как нерадивому и провинившемуся ребёнку.
  - Ты мне горячку тут не пори. Никому, кроме этих нелюдей, от погибели твоей не будет проку. Силушки наши с ними теперь не равные и вдвоём мы с тобой ничего не сделаем.
  - Ну, не подавать же теперь им себя на блюдечке, - вспылил и захорохорился сержант. – Ты как хочешь, а я буду стоять до последнего. Хоть кого, но на зло этим тварям, я всё равно достану. Пусть умоются и своей кровью, собаки.
  - Эка невидаль, помереть без проку. Ни к чему это твоё геройство. Тут умом да хитростью нужно действовать. А тогда уж и поглядим.
  Сержант сплюнул и посмотрел на старуху в недоумении.
  - Что-то я тебя, бабуля не понимаю. О каком уме и о какой хитрости идёт речь, если мы теперь перед ними, как на ладони. Да и времени на раздумья у нас с тобой, словно кот наплакал.
  В тот же миг из леса неподалёку прозвучал одинокий вой.
  - Тихо… - оборвала Семёна старуха на полуслове. – Никак старый разбойник нашёл-таки свою волчицу.
  Она замерла, превратившись в слух и внимание, внимая хору перекликающейся стаи. И чем дольше она прислушивалась, тем сильнее хмурились её брови.
  - Вот что, мой дорогой соколик, - заговорила она еле слышным шёпотом. – Уходить бы нам нужно отсюда. Да поскорее. Осерчал на нас их вожак. Дал приказ напасть на нас всей своей сворой и пленить живыми, не умертвляя. Сам расправиться с нами хочет. Видно, крепко ты ему насолил. Та волчица была ему верной боевой подругой, а для вожака это большая редкость. Не в каждую сотню лет такие урождаются.
  Как и получалось с её слов, оборотни, завершив своё завывание, прекратили терзать безжизненное тело Андрюхи и стали медленно перестраиваться в боевой порядок.
  Шерсть волков отливала в лучах луны неестественно серебристым светом, а в нацеленных на людей глазах жёлтым золотом танцевала ненависть. Алчущие до добычи пасти щерились в плотоядных ухмылках, а взлохмаченные и вздыбленные загривки выражали ненависть и азарт.
  Окружив людей полукольцом, оборотни мягко вышагивали медленной и неторопливой поступью, выражая тем самым уверенность в своей победе.
  - Уходить… уходить пора, - заметив оживление оборотней, уже громким и твёрдым голосом, без намёка на панику констатировала старуха. – Выберемся, а там и подумаем, как за души невинные отомстить.
  - Да как же мы от них уйдём? – никак не мог уразуметь Семён. – Тут же и коню понятно, что будь мы даже чемпионами по бегу, от этой своры нам не уйти.
  Ведунья положила морщинистую руку сержанту на плечо и крепко стиснула его костлявыми пальцами. Заставив его блуждающий взгляд остановиться, она посмотрела пронзительно в его глаза и заговорила спокойным проницательным голосом.
  - А теперь послушай меня, да не перебивай. Если хочешь в живых остаться, да за соколов своих отомстить. Я сейчас буду тебе говорить, а ты всё исполняй не медля. И не вздумай перебивать. И не мешкай. А то пропадёт всё прахом. Понял ли? Отвечай, скорее.
  Семен утвердительно закивал головой, понимая, что это, скорее всего, последняя надежда на их спасение. В подтверждение своей готовности, сержант выпалил скороговоркой:
  - Понял. Понял. Всё понял, бабушка. Говори скорей, если уверена, будто это нам с тобой ещё поможет.
  Ведунья одобрительно улыбнулась и всё тем же спокойным уверенным голосом, продолжила:
  - Вынь из ножен заговорённый мною нож и воткни его в этот пень.
  Сухой, морщинистый указательный палец указал на торчащий поблизости из земли обломок лежащего рядом с ним поваленного дерева.
  Семен беспрекословно ей подчинился. Достав штык-нож, он заметил, что на его серо-матовом стальном лезвии запеклась бурой кляксой кровь раненной им волчицы. Нож без особых усилий вошёл в труху по самую рукоять, и сержант приготовился к следующим указаниям.
  - Теперь отойди назад и с разбегу перекувыркнись через этот пень. А перед кувырком скажи: «Нож наточен, в пень воткнётся. Парень волком обернётся». Затем, как только обернёшься в волка, посадишь меня на себя верхом и несись со всех ног, что будет силы, через лес, туда, куда я укажу.
  Увидев снова изумление и недоверие в глазах сержанта, она поспешно его предупредила:
  - Не возражай и помни, ты обещал не произносить ни слова, окромя тех, о которых тебе указано. А не то погубишь всё на корню. Выполняй, что сказано, пока ещё есть время.
  Семён отчаянно махнул рукой и на бегу отчеканил порученное заклинание:
  - Нож наточен, в пень воткнётся. Парень волком обернётся.
  Перелетев через воткнутый им в пень штык-нож и опустившись на четвереньки, он почувствовал резкое головокружение.
  Всё тело напряглось, как от судорог и задрожало, отдавая болью во всех суставах. Вслед за этим накатилась прогорклая желчная тошнота. Виски стиснуло, как в тисках, и Семён ощутил в них отчётливую пульсацию. В его глазах поплыли круги, перемежаясь со звёздочками и радужными разводами. Мышцы так напряглись, что их стало сводить от судорог, и он увидел, как на нём затрещала и стала расползаться по швам одежда.
  Когда понемногу его зрение начало восстанавливаться, изумлённый Семён обнаружил себя стоящим на четырёх ногах, покрытых волчьей шерстью. Он хотел было высказать в адрес ведуньи о том, что он думает по этому поводу. Но вопреки своему ожиданию, вместо слов из гортани Семёна раздался лишь протяжный, исполненный негодования вой.
  - Молодец, соколик, - ударила звонко в ладоши старуха. – А теперь выноси нас из этого лиха.
  С этими словами она выдернула из пня штык-нож и верхом запрыгнула ему на спину. В новом обличии, для мускулистого тела оборотня, она казалась Семёну сущей пушинкой.
  Старушка подалась немного вперёд и, наклонившись к волчьему уху Семёна, похлопала его по холке и тихо заговорила:
  - Беги вон туда, мимо раненой тобою волчицы и тем волкодлаком, припадающим на заднюю лапу. Да смотри, беги, что есть силы во весь опор и коль сможешь, то лучше не ввязывайся в драку.
  Встряхнувшись сильным и обновлённым телом, Семён окончательно убедился в своём новоявленном обращении. Оттолкнувшись от земли сильными лапами, он, как ветер, помчался в указанном направлении.
  Пружинистые и размашистые прыжки Семёна шаг за шагом приближали его с седой наездницей к спешащим им навстречу оборотням.
  Когда, на глазах у готовящейся к нападению стаи произошло неожиданное превращение человека в волка, волкодлаки начали в недоумении переглядываться. Одно дело, охотиться на предназначенных им в жертву людей, и совсем другое, воевать со своим сородичем. Но, увидев, что оседлавшая волка ведьма помчалась, размахивая посохом, на них в атаку, они решили принять сражение.
  Оборотни тут же сомкнули строй и заняли выжидательную позицию. Рыча и клацая зубами, они всем видом показывали, что готовы к схватке, рыхля под собою землю когтистыми лапами.
  Несясь во весь опор на оскалившихся хищников, ведунья лихо размахивала посохом, намериваясь градом нацеленных точных ударов расчистить себе дорогу.
  Семен догадался о замысле оборотней по тому, как они стали быстро сближаться к центру. Этот манёвр мог существенно усложнить прорыв, и тогда он прибавил ходу. Сержант летел прямо в упор, на заметавшуюся в панике перед ним волчицу. Он смотрел на её сверкающие в темноте глаза, сверля и испепеляя взглядом.
  Несмотря на настойчивое указание ведуньи, Семён кипел от бурлящей в нём жажды мести. Ведь, если бы не эта, стоящая сейчас перед ним подлая и коварная сука, то Андрюха, возможно, сейчас ещё был бы жив.
  Определив, что эта, ненавистная ей парочка, для атаки выбрала именно её, Улга пришла в замешательство и негодование. Почему? Почему же они не пошли в обход? Ведь у них так бы оставалось больше шансов на спасение. А они выбрали именно её. Вот ведь проклятье. Ну что за напасть…
  Принимать основной удар на себя не входило в планы стоящей посередине полукольца волчицы. И, к тому же, свежая рана под рёбрами постоянно давала о себе знать. Оценив по достоинству на собственной шкуре виртуозное воинское мастерство старой ведьмы, у Улги не возникало желания испытать его на себе вновь. Поэтому, оглянувшись по сторонам, и увидев, что помощь ещё не близко, она, поджав хвост, заюлила по кругу и стала паниковать.
  Взвесив свои шансы, на предстоящую через мгновение схватку, Улга понимала, что особо надеяться ей не на кого. Ближе всех из сородичей, к ней, находился Лобан. Но какой от него сейчас будет прок. Пострадавший в последнюю схватку оборотень, еле-еле шатаясь, стоял на ногах. Он то и дело зализывал на распоротом брюхе рану, отдувался и тяжело дышал. Рассчитывать на него, как на помощника, готового вместе с ней дать противнику достойный отпор, волчице тоже не приходилось.
  Значит, как ни крути, а все же придётся принимать удар на себя и стоять нужно будет до последнего. Пока не подойдёт подмога. Другого выхода она не видела. Потому как уклонение от лобовой атаки было бы равносильным побегу или предательству и грозило бы Улге позорным изгнанием из стаи. Подобный приговор обрекал любого оборотня на жалкое сосуществование, превращая его из хищника в некое подобие бродячей собаки. Выживать вне стаи, как другие известные ей изгои, и питаться случайными жертвами и воняющими затхлым потом бродяжками и бомжами – перспектива, увы, не из самых радужных.
  Как только Семён со своей наездницей оказался в зоне досягаемости волчицы, Улга тут же перестала метаться из стороны в сторону и с разбегу прыгнула на старуху. Уже в полёте она поняла, что подобное действие – лишь жест её личного самопожертвования. Уповать в этом случае на успех значит, попросту, обмануть себя.
  Определив, что целью атакующей волчицы является не он, а сидящая на нём верхом ведунья, Семён на бегу сделал небольшой уклон в сторону и успел ухватиться клыками за заднюю лапу пролетевшей теперь уже мимо них волкодлачихи.
  Уклон в сторону бегущего ей на встречу оборотня был действительно незначительным для Улги. Но, благодаря неожиданности и резкости, этого стало вполне достаточно, чтобы точно рассчитанный Улгой прыжок, оказался её же самой, роковой ошибкой.
  Пролетая мимо, волчица вздрогнула от внезапной боли, пронзившей её заднюю лапу. Вслед за этим, тупой удар, на мгновение выбросил её из сознания. Полностью разобраться в случившемся Улге удалось лишь во время стремительного падения. Когда её тело с тяжёлым и неприятным хрустом завалилось на мягкий ковёр из пожухлой хвои.
  Град ударов от ведьминого шеста сыпался на неё с неумолимой скоростью. А вцепившиеся мертвой хваткой клыки сержанта никак не позволяли Улге подняться на ноги. Оборотень с остервенением трепал её за заднюю лапу и швырял волчицу из стороны в сторону при любой попытке встать или огрызнуться.
  Извиваясь, как угорь, Улга пыталась смягчить выбивающие из неё дух удары. Ещё никогда она не чувствовала себя так скверно, как в сегодняшнюю злополучную ночь. Её отчаянные попытки вырваться из западни были тщетны и полностью безнадёжны. С каждым новым ударом она напряжённо вздрагивала, слыша гулкий хруст ломающихся костей.
  Не имея возможности ей помочь, Лобан взвыл на луну от безысходности и отчаяния. Понимая, что вряд ли сможет представить собой для противников реальную угрозу он, всё же, ринулся в бой на защиту своей волчицы.
  Из-за чуткой внимательности старухи нападение Лобана не выглядело для его противников внезапным. Но, несмотря на это, получив чувствительный сильный удар по затылку, он настойчиво продолжал атаковать.
  Увернувшись от очередного выпада, Лобан снова прыгнул на ненавистную ему старуху. Тошнота и круги в глазах после полученного удара тяжёлым посохом не явились для него помехой. Волкодлак буквально сбросил старуху со спины терзающего Улгу волка и, не обращая внимания на вылезшие от натуги кишки, попытался схватить её за горло.
  Хотя оборотень и был серьёзно ранен, но его боевого пыла хватило для того, чтобы свалить на землю не ожидающую от него такой прыти ведунью. Во время падения она выронила свой посох, а теперь, уклоняясь от лязгающих клыков, пыталась извлечь из-за пояса заговорённый штык-нож Семёна.
  Вцепившись в густую с запекшейся кровью гриву оборотня, ведунья сдерживала его, как могла. Но для разъярённого и озлобленного хищника её усилия ничего не значили. Мотнув широкой мускулистой шеей, он без труда освободился от цепкой хватки костлявых пальцев старухи, и следующим расчетливым движением прицелился для нанесения ей смертельного удара.
  В тот момент, когда злобная морда хищника в самодовольном оскале уже склонилась над вырывающейся из-под него женщиной, ведунья коленом, что было сил, ударила его в смердящее раной брюхо.
  Лобан вздрогнул всем телом и взвыл от внезапной боли. Его внутренности словно ошпарили кипятком. Доведённый ударом до исступления оборотень, начал медленно оседать на подгибающиеся лапы.
  Этого мгновенья ведунье было вполне достаточно для стремительного удара ножом. Остриё армейского заговорённого штыка с плотным хрустом пробило трахею хищника и вошло в его шею по самую рукоять. Продолжая падать, Лобан почувствовал, как его гортань наполняется бурлящей горячей кровью, а вместо рычания из глотки раздался лишь жалкий хрип.
  Ведунья отбросила волкодлака в сторону и запрыгнула на него верхом. Ещё раз с усилием она провернула своё оружие, надавив руками на рукоять. Штык-нож податливо погрузился в горло агонизирующего оборотня, ломая с хрустом шейные позвонки.
  Всё это произошло в считанные мгновения. Оглянувшись, ведунья увидела приближающихся врагов.
  Вытерев нож о шкуру хрипящего и захлёбывающегося кровью оборотня, женщина встала и подобрала валяющийся неподалёку посох. После чего с разбегу запрыгнула Семёну на спину и, ухватив его за всклокоченный загривок, крикнула:
  - Хватит, хватит, соколик, её трепать. Нам теперь туда… Побыстрей бы надо. Будет, будет для них у нас с тобой ещё времечко. Коли живы, останемся - посчитаемся.
  С этими словами она больно ударила его пятками по бокам, и Сёмён отпустил мёртвой хваткой удерживаемую Улгу.
  Времени теперь у них оставалось действительно в обрез. Четверо хищников неслись изо всех сил на них в атаку. Семён в пылу ярости уже было принялся обороняться, но, получив ещё один сильный тычок в бока, развернулся и ринулся в сторону ночного леса.
  Промедление было смерти подобно. Старуха лихо орудовала длинным посохом, рассыпая удары на морды и спины своих преследователей. Волкодлаки увёртывались от ударов, но надеялись всё же остановить беглецов. К их досаде, Семён так ловко петлял и проскакивал между деревьями, что лишал их надежды на лёгкую погоню.
  Старая ведьма без устали вращала своим оружием, время от времени нанося им существенные увечья. Видя, что подобная тактика неэффективна, хищники понемногу стали утрачивать боевой запал. Спотыкаясь на кочках и ударяясь о густо растущие деревья, они постепенно начали сбавлять темп погони, временами останавливаясь и тяжело отфыркиваясь.
  Через время оборотни потеряли своих беглецов из виду, а затем и вовсе прекратили преследование.
  Дождавшись, когда все снова соберутся вместе, волкодлаки присели в круг и затянули заунывный вой. В этом хоре озлобленных голосов, пробивались нотки обиды и раздражённости. В первый раз от них ускользнула добыча, задевая их гордость и самолюбие. В первый раз предназначенная для охоты жертва превратилась в достойного и опасного врага.
  Возвращаться назад ни с чем было равносильно неповиновению. А это могло повлечь за собой суровое наказание.
  Внезапно услышав ответный вой вожака, волки понуро ссутулились и стали между собой переглядываться. Их попытки найти в глазах товарищей поддержку или оправдание выглядели жалкими и не убедительными. Поджав хвосты и прижимая уши, они ещё раз неуверенно переглянулись и мелкой трусцой заспешили в направлении ночного воя.

Вой

 Стоящие тесным, сплошным частоколом стволы деревьев мелькали перед несущимся в чащу волком. Не угодить в них по неосторожности с разбегу требовало от Семёна неимоверных усилий и пристального внимания. Он летел, как ветер, не чуя усталости, напрягая глаза в предрассветных сумерках. Семён бежал и не переставал удивляться своим новоприобретённым способностям.
  Обернувшегося в волчью натуру сержанта возбуждали новые удивительные ощущения. Всё теперь было по-другому. Мир ожил разнообразием всплывших из небытия, будоражащих воображение звуков и новых запахов. Это море сливающихся воедино оттенков опьяняло его до головокружения.
  Среди этого многообразия запахов обострившееся чутьё Семёна жадно впитывало каждую мелочь, витавшую в ночном лесу, дышащем поздней морозной осенью. Его ноздри изредка подрагивали, когда уши улавливали малейший шорох. Окружающий мир просыпающегося от ночной дрёмы леса заставлял Семёна быть предельно внимательным, несмотря на отчаянно быстрый бег.
  Постепенно темп бега начал снижаться по причине отставших далеко позади преследователей. Да и боль в кровоточащей передней лапе то и дело напоминала ему о прошлой схватке. Ранее неощутимая, легкая, как пушинка, наездница с каждым шагом становилась всё тяжёлей.
  Семён прикидывал в уме расстояние, на которое им удалось уйти. Судя по времени и по темпу бега, теперь их отделяло от места сражения километров десять-двенадцать, не менее.
  - Что, устал, дорогой соколик? – наклонилась к уху бегущего волка старуха. – Ничего. Потерпи. Немного ещё осталось. Ещё вёрсточку, и отдохнём. Нам бы только до озерца добраться до восхода первых лучей.
  С этими словами она похлопала его по холке и направила посох в выбранном направлении. Повинуясь покорно ведунье, Семён проскочил сквозь разлапистые ветки елей и, выравнивая сбившееся на кочках дыхание, устремился по пологому откосу вниз.
  После нескольких стремительных спусков и не менее изнуряющих и утомительных подъёмов они добрались до указанного старухой озера.
  Спустившись по усыпанному пожелтевшей хвоей склону, Семён в два прыжка оказался у самой кромки воды. Приземлился на гибкие лапы и остановился как вкопанный. Его бока раздувались подобно кузнечным мехам, в то время как пасть извергала клубы горячего пара.
  Ведунья ударила посохом о песчаный берег и с лёгкостью бабочки спрыгнула с волчьей спины Семёна. Неотрывно, внимательно осматривая окрестности, она знаком заставила его быть потише. Волк в ответ утвердительно кивнул и его лопатообразный язык, скрылся в пасти вместе с задержанным дыханием.
  Старуха, окончив свои наблюдения, упала ничком на холодную землю и, распластавшись на ней всем телом, замерла и обратилась в слух. Пока она пристально вслушивалась всем телом и улавливала каждую едва ощутимую вибрацию, Семён восхищённо рассматривал своё отражение в разводах мерцающей ряби озера.
  Он настолько увлёкся изучением своего отражения, что не в силах был оторваться. С глянцевой, еле вибрирующей глади на него смотрел изнурённый от долгого бега волк. Его безумные и необычайно печальные глаза ничем не напоминали ему о себе прежнем.
  Семен вздохнул, отгоняя, нахлынувшие воспоминания и увидел, как пар, опускающийся на воду, разогнал мелкой рябью, застывшее отражение.
  Неожиданный голос поднявшейся со стылой земли старухи заставил его снова прийти в себя:
  - Удалось-таки нам уйти. Знамо, не по зубам оказалась добыча оборотням.
  Семён обернулся к ней через плечо и молча застыл, не меняя позы.
  - Теперь на какое-то время нам можно не беспокоиться. Прямо сейчас за нами они не пойдут. Слишком дорого им обошлась охота. Не рассчитывали серые бестии на такой достойный отпор.
  Эти слова не вселили в Семёна достойного энтузиазма, возвращая в мыслях к событиям минувшей ночи. Снова невыносимая тяжесть навалилась на замирающее от горя сердце, а обида о павших ужасной смертью товарищах обжигала слезящиеся глаза. Он чувствовал, как его распирает от досады и от рвущегося на свободу гнева. Сержант был не в силах с собой ничего поделать. Да к тому же в новом волчьем обличие нельзя было даже вволю выматериться.
  И вдруг он почувствовал, как из-под непомерной, душевной тяжести из него на волю вырывается вихрь неудовлетворённых эмоций. Этот мощный, лавинообразный порыв, подавить или просто сдержать на какое-то мгновение было просто превыше его возможностей.
  Пробудившееся и неведомое Семёну ранее чувство непрошенным гостем, вероломно вторгалось в его сознание. Это был инстинктивный порыв на зов пробудившейся в нём хищнической натуры.
  Волк, вдохнув глубоко, постарался себя сдержать, но природа к нему оказалась неумолима. К своему собственному изумлению, Семён ощутил, как из его напряжённой глотки вместо крика прорвался протяжный вой.
  С непривычки летящий на волю звук щекотал гортань, но казался Семёну вполне естественным. Разносясь по просторам разбуженного леса, он звучал как заупокойная песня по погибшим в бою товарищам. В этом вое, пронизанном скорбной тоской, был призыв к состраданию и сочувствию. Плач души заставлял окружающую природу проникнуться к нему скорбной горечью невосполнимой утраты.
  - Повой, повой, касатик. Поможет, - раздался скрипучий сочувственный голос из-за спины подошедшей к нему ведуньи. – Скинь тяжёлую ношу и отведи душу. У самой сердце кровью обливается.
  Семён, не опуская задранной головы, покосился в сторону женщины слезящимися глазами и, словно приняв соболезнования старухи, затянул продолжительную заунывную волчью песню.
  - Славные они у тебя были ребята. Настоящие витязи, один другого краше. Но, что поделаешь, коли такая доля выпала нашим соколикам.
  Она сочувственно, с искренней любовью погладила серебристую волчью спину, вздрагивающую от надрывного плача. Семён ощутил, как из-под её тонких морщинистых пальцев сквозь подшерсток, по телу, волной пробежала энергетическая волна. Этот тёплый поток мягким током, легко заструился по его телу, убаюкивая и в то же время успокаивая. Он медленно начал погружать его из невыносимого отчаяния в состояние лёгкой эйфории и полной апатии. Чаша чувств, переполненная несдерживаемыми эмоциями, постепенно иссякла и испарилась.
  Как только в пространстве растаял последний звук перекликающегося многоголосьем эха, Семён обессилено рухнул на влажный прибрежный песок и равнодушным взглядом уставился на старуху.
  - Ну, как… полегчало? – спросила она, присаживаясь рядом на корточки. – Вижу, что нет. Ещё долго придётся болеть и маяться. Но ты не поддавайся. Крепись, касатик. Нам с тобой теперь много чего предстоит. Так что ты погоди, набирайся сил и запомни: правда - всегда за нами.
  Её сухая ладонь утонула в лохматом загривке волка, распространяя под собой тепло. Поселившееся в сердце поникшего духом Семёна безволие уступило место вселяющейся уверенности.
  - А ты молодец, - одобрительно похвалила его ведунья. – Сдюжил. Не растерялся при виде стаи. Чую, будет ещё им лихо, когда ты до них доберёшься.
  Заметив у него кровь, сочащуюся из раны на передней лапе, женщина осторожно прикоснулась к месту и, медленно поглаживая его осторожными пальцами, стала нашёптывать чародейский заговор:

Кровь из раночки сочится,
Как из ручейка водица.
Алым яхонтом горит,
Болью пламенной горит.
Лист осиновый, свернись,
Боль и кровь, остановись.

Расплата за ошибки

 Ночь уже подходила к концу, уступая свои права надвигающимся неизбежно предрассветным сумеркам. В большинстве случаев это было самое любимое время для ночных хищников, когда стая возвращалась с охоты с добычей в логово. Возбуждённых от вкуса и запаха свежей крови оборотней наполняла энергия убитых жертв.
  Но сейчас всё случилось совсем по-другому. Неожиданное вмешательство в их планы старухи изменило весь ход запланированной охоты. А достойный и мужественный отпор обошёлся для стаи непоправимо дорого.
  Когда волкодлаки с понурым видом, неуверенно выбежали на поляну, диск висящей над ними Кровавой Луны успел поблекнуть на фоне светлеющего неба. Над поляной повисла гнетущая тишина, которая не предвещала ничего хорошего. В атмосфере застыл устоявшийся запах смерти, вперемежку с оттенками крови и экскрементов.
  На первый взгляд, ничего вроде бы необычного не произошло. Жертвы, кровь, резкий выброс адреналина. Но теперь к нему ещё примешивалось едва уловимое ощущение неиспытанного оборотнями ранее траура, безысходности и печали.
  А ещё этот новый и непривычный запах… Запах смерти. Но не чужой, как обычно это происходило во время охоты. Теперь это был запах смерти хищника, а не его жертвы. Тень от смерти своих соплеменников тёмным маревом, как инфекция, расползалась по ночной поляне и ложилась на каждого члена стаи.
  К тому времени, когда оборотни добрались до места всего случившегося, каждый из них успел осознать, что охотники допустили непоправимую ошибку. И, согласно суровым законам стаи, за такие ошибки перед вожаком придётся отчитываться.
  К появлению на поляне сородичей Вельх успел уже снова частично перевоплотиться. Как и в случае, произошедшем перед поединком бойцов, его голова и конечности приняли получеловеческий облик, в то время как тело скрывала густая шерсть. Вожак стоял, хмуря брови, возле Лобана и сверлил испепеляющим взглядом опасливо подбирающихся к ним сородичей. В нём кипела ярость из-за картины, которую он увидел, когда вышел из чащи на освещённую Луной поляну. На такие потери он не рассчитывал.
  Идя к вожаку, волкодлаки не поднимали глаз и тайком косились на раненого оборотня. Не скрывая нахлынувшего отчаяния и невыносимой скорби, раненый Лобан тыкался носом в бездыханное тело Улги и вылизывал кровь на её переставших сочиться ранах. В промежутках, когда его чувствам уже не находилось места, оборотень поднимался на трясущихся от слабости лапах и, задрав окровавленную морду к небу, выл белугой от безысходности.
  Не доходя нескольких шагов до распростёршейся перед Лобаном волчицы, группа возвратившихся с неудачной погони сородичей в нерешительности остановилась. Оборотни понуро опустили головы перед обезумевшим от гнева вожаком, и каждый из них в мыслях просчитывал ситуацию: на кого из присутствующих первого падёт этот тяжёлый жребий.
  Как и оказалось, долго ждать им не пришлось. Первым под удары ринувшегося на соплеменников Вельха угодил самый крупный и сильный из клана, Рахан. Он стоял посередине в создавшемся из сородичей полукруге и, как все, ожидал надвигающейся на них участи.
  Удар сильной лапы пришёлся ему по скуластой морде и в мгновение ока опрокинул его навзничь. Сквозь тупую боль помутившееся сознание Рахана обдало пылающим и невыносимым жаром. Из распоротых когтями борозд по морде оборотня заструились горячие алые ручейки. Три глубоких огненно красных пореза, как клеймо, отпечатались на его щеке.
  Следующей на очереди за своей долей увесистых оплеух оказалась пронырливая Стрига. Волчица при первом же ударе завалилась на бок и, поджимая хвост, подобно обороняющемуся ёжу, свернулась в защитный клубок и попыталась откатиться в сторону. Распознав вынужденную хитрость Сриги, Вельх в припадке ярости подбросил её оплеухой в воздух и точно рассчитанным, пушечным ударом ноги, отфутболил в колючие заросли облепихи.
  Ворыне досталось ничуть не меньше, если не сказать даже, больше всех остальных. Бедняга чуть не лишился глаза, когда клыки вожака сомкнулись у него на переносице. Поломанные рёбра, глубокие кровоточащие раны и полуоторванное ухо - вот цена, которую ему пришлось заплатить. Если вовремя не реабилитироваться перед вожаком, то у Ворыни теперь были налицо все шансы оказаться изгоем в стае. А это самая худшая участь для волкодлака. Своего рода участь козла отпущения. Хуже может быть только само изгнание.
  Больше всех повезло Войре и Маре, если это, конечно, можно так назвать. Волчицы отделались несколькими пощёчинами и парой увесистых тумаков.
  Вельх летал, как молния между провинившимися сородичами и осыпал их градом сражающих наповал ударов. Его гнев был подобен взорвавшемуся вулкану, но никто не посмел убежать или огрызнуться. Оборотни стойко, с беспрекословной покорностью переносили заслуженное ими наказание.
  - Какие вы оборотни?! Вы щенки! – рычал на них вожак, захлёбываясь от ярости. – Как вы могли допустить, чтобы ваши сородичи смогли безнаказанно пасть от руки обречённой жертвы.
  Отвесив Рахану повторную оплеуху, свалившую того с ног, Вельх схватил за загривки двух молодых волчиц и с размаху ударил их друг о друга. Затем, не позволяя им опомниться, он волоком потащил их к бездыханному телу Улги.
  - Ближе всех… - задыхался вожак и рычал, брызгая слюной от ярости. - Ближе всех вы находились к ней в тот момент, когда эта старая сука выбивала своим посохом из неё мозги. Почему?! Почему вы вовремя не поспешили к ней на помощь? А потом ещё позволили им уйти!
  При этом вожак то и дело тыкал волчиц мордами в мертвое окровавленное тело их соплеменницы и попеременно заглядывал им в глаза.
  - Может быть, кто-то из вас забыл, что мы – волкодлаки и обязаны жить по законам стаи, а не лисы, которые прячутся по норам. Сколько раз на охоте она спасала ваши жалкие жизни, и чем после этого вы ей отплатили?!
  С этими словами он брезгливо отбросил их в стороны и обратился ко всем остальным:
  - Даже он… - мохнатый палец, увенчанный длинным и острым когтём, указывал на сидящего возле трупа Лобана. – Даже он нашёл для себя возможным прийти на помощь, несмотря на свою рану. А где в это время были все вы и почему не принесли мне их оторванные головы? Вы позволили врагам уйти безнаказанными, и на вас легло несмываемое пятно позора. На вас теперь кровь ваших убитых врагами сородичей. Отомстить старой ведьме и этому молокососу, который посмел обернуться в оборотня, для нас теперь стало делом чести и это касается каждого из нашего клана.
  Волкодлаки, в надежде на то, что смогли так легко отделаться, утвердительно закивали в знак своего согласия. Каждый из них был готов пойти на что угодно, лишь бы вернуть к себе расположение вожака. Никто из них не боялся сурового наказания, тем более, если оно было справедливым. Хотя оборотни, как и сам вожак, прекрасно понимали, что во всём произошедшем не было их вины, но налицо был факт смерти своих сородичей, а к этому никто не был готов. Еще не было такой охоты, из которой бы стая пришла с потерями, а, тем более, чтобы жертвам удалось сбежать.
  - А теперь, Ворыня, подойди сюда…
  Вельх размашистыми скачками оказался возле растерзанного трупа Ивана. Рядом с ним, обездвиженной тушей, неподалёку распростёрлось парализованное тело Бедыни. Хоть остатки жизни ещё и теплились в его сознании, но надежды на его восстановление и полноценную дальнейшую жизнь у волкодлаков уже не было.
  Оборотень лежал на боку, с неестественно вывернутой перебитой шеей и пускал из пасти кровавые пузыри. Обезволенный и ни на что не реагирующий взгляд не выражал абсолютно никаких эмоций. Только едва заметные конвульсивные вздрагивания его диафрагмы говорили о том, что он продолжал дышать.
  Менее резво, чем решительный вожак, Ворыня трусцой подбежал к умирающему брату. Вслед за ним, выражая безмолвное сочувствие, к поверженному оборотню подошли остальные волки.
  - Вот к чему приводит неосторожность и излишняя самоуверенность во время охоты.
  В каждом сказанном Вельхом слове звучал суровый и направленный на Ворыню упрёк. А в его умудрённых охотничьим опытом глазах угадывалось неподдельное разочарование.
  - Я думаю, ты сам догадаешься, кто из вас в большей степени виноват и сумеешь усвоить этот урок на будущее. А теперь избавь его от страданий и прояви своё милосердие к родному брату.
  При этих словах у Ворыни отвисла нижняя челюсть, а округлившиеся глаза, тут же окутала влажная поволока. Оглядываясь по сторонам на своих сородичей, он ссутулился и начал пятиться на полусогнутых ногах.
  - Стоять! – рявкнул на него вожак и приковал к себе внимание остальных угрожающим оскалом.
  Его глаза насквозь пронизывали отступающего Ворыню, заставляя того подчиниться, и сминали сопротивляющуюся волю.
  - Или ты думаешь, что и здесь твои соплеменники будут платить за твои ошибки? Чтобы ты потом на протяжении всей своей жизни искал предлог отомстить им за смерть своего сородича. Нет уж, пусть эта кровь ляжет на тебя, и давай поскорее с этим покончим.
  Ворыня растерянно окинул умоляющим взглядом стоящих вокруг него соплеменников, словно прося об услуге, поддержать его в этом нелёгком деле. Но проницательный Вельх догадался о его намерениях и с ледяными нотками в голосе сказал:
  - Не забывай, кто ты есть и яви свою преданность стае. Не перелагай свою ответственность на других. За это они будут тебе благодарны и отнесутся к твоему поступку с пониманием и сочувствием.
  Стая, в подтверждении этих слов, склонила перед вожаком заискивающе головы, а Стрига, считавшаяся братьям-оборотням приёмной матерью, осторожно подтолкнула Ворыню вперёд.
  Волкодлак, покорно понурив голову, подошёл к лежавшему неподвижно Бедыне. Тот, прекрасно догадываясь о его намерениях, но только и смог, что издать еле слышный стон.
  Что пытался парализованный оборотень этим выразить, оставалось неразрешимой загадкой. Или брат, оказавшийся в таком положении, умолял Ворыню скорее избавить его от невыносимых страданий и впоследствии себя не корить содеянным. Или он просил сохранить себе жизнь, умоляя присутствующих дать ему шанс и не отнимать у него спасительную соломинку.
  Как бы там ни было, но этот стон не давал впоследствии Ворыне покоя. Он преследовал его всю жизнь. И повсюду, в любое время, обличал его в братоубийстве.
  Отрешившись от распирающих его эмоций, волк постарался заглушить в себе противоречивые чувства. Он подошёл к лежавшему неподвижно брату и заглянул в его умоляющие глаза.
  Зрачки Бедыни расширились до предела, а с уголков миндалевидных век покатились крупные слёзы.
  Чтобы не дать себе повода к отступлению и тем самым не нарушить законов стаи, Ворыня быстрым ударом лапы отбросил голову брата в сторону и вонзил в его шею огромные клыки.
  Оборотень резко стиснул челюсти и начал давиться хлынувшей в глотку кровью. Он сжимал онемевшие скулы до тех пор, пока полностью не обессилел.
  Маскируя рвущиеся из груди рыдания под гортанный утробный рык, он всё ещё так и не мог поверить, что это происходит с ним по-настоящему. Как хотелось бы обезумевшему от горя волку, чтобы это был лишь кошмарный сон. Но суровая жизнь и законы стаи не нуждались в его желаниях.
  Когда Ворыня разжал трясущиеся от напряжения челюсти и поднялся над братом на подгибающихся лапах, то увидел, что стая испуганно попятилась и, поймав на себе его взгляд, отступила в сторону. Лишь вожак продолжал спокойно стоять на месте и не выказывал никаких эмоций.
  Внимательно наблюдавшие за Ворыней оборотни были до глубины потрясены произошедшими с ним изменениями. От пережитого шока и нервного потрясения за какие-то считанные мгновения тёмно-серую шерсть Ворыни обесцветила седина. Его теперь уже белоснежную грудь заливали пятна красной и тёмно бурой крови.
  Оборотень вздыбил загривок и смерил присутствующих ненавистным взглядом, а потом запрокинул голову и завыл. Вслед за ним вразнобой заголосили и все остальные, за исключением вожака.
  Вельх прекрасно всё просчитал, возложив полномочия палача на единокровного брата раненого оборотня. С одной стороны, это лишало Ворыню в дальнейшем на право собственного голоса в стае, тем самым полностью делая его от неё зависимым. С другой – заставлял лютой ненавистью возненавидеть оставшихся в живых беглецов и воспылать к ним сжигающей жаждой мести. И то и другое было одинаково хорошо и соответствовало его планам.
  Когда кончилась панихида по погибшим и убиенным, Вельх принялся отдавать приказания по распределению дальнейших обязанностей. Нужно было скорей уничтожить факты своего присутствия и с добычей и мёртвыми соплеменниками возвращаться в покинутое логово.
  Всех оставшихся и уцелевших оборотней донимали мысли об отсутствии чёрной Айны. Но никто из них не посмел об этом спросить. Почти все видели, как в неё угодила выпущенная сержантом ракета и как после этого она оставалась ещё живой. После отданных Вельхом приказаний, единственный, кто всё-таки решился спросить о ней, это был тяжело раненный Лобан. Посредством языка жестов он обратился к своему отцу за объяснениями.
  - Без глаз она будет для нас помехой и не сможет жить по законам стаи, - со скорбью в голосе ответил ему вожак. – Это было её собственным и бескомпромиссным решением: остаться здесь и предоставить себя судьбе. Поэтому я не смог не согласиться с ней. По закону, в стае не может быть иждивенцев. Так что, как это не прискорбно, но мы не сможем её взять с собой.
  Узнав об этом, Лобан ещё раз проникся к матери уважением и чувством, исполненным сыновней любви. Он всегда, несмотря на лидирующее положение Вельха, относился к ней с большим доверием и пониманием. Её проницательная интуиция и не присущая многим виданным им ранее женщинам мудрость всегда являлись для него примером и образцом для подражания. Нельзя сказать, что будто бы он недолюбливал своего отца, но многие действия и поступки, которые тот совершал для всеобщего блага стаи, не всегда соответствовали взглядам Лобана.
  Не желая оставлять ослепшую мать с перспективами умереть от голодной смерти, он испросил разрешение у вожака остаться с ней по причине серьёзной раны. Это было достаточным аргументом для того, чтобы не нарушать законов стаи и к тому же в силу сложившихся обстоятельств там, в Москве, его теперь уже ничего не держало. Мать попала в число отверженных и самостоятельно избавила Вельха от принятия трудного им как вожака решения. Улга погибла в смертельной схватке, из которой ему так и не удалось её спасти. А претендовать на привилегированные права наследника, в отличие от многих, он не собирался. Бремя власти - это не для него.
  Просьба Лобана была ещё одной непомерно тяжёлой каплей, упавшей в переполненную горестными испытаниями чашу Вельха. Теперь он оставался совсем один с навалившимися на него заботами и проблемами. Если раньше, хоть иногда, он спокойно мог позволять себе крепко уснуть и не заботиться о том, что после этого так же спокойно проснётся, то теперь, без предусмотрительной и верной Айны, ему придётся быть вдвойне осторожным, чтобы не дать ни малейшего, крохотного повода претендентам на занимаемое им место. К тому же, тот факт, что старуха и молодой солдат безнаказанно ушли от полагающегося им возмездия, налагал на него дополнительные обязательства. Нельзя было оставить их без отмщения и уронить в лице соплеменников свой авторитет.
  И, тем не менее, несмотря на всю сложность теперешнего положения, он всё же дал Лобану своё согласие. В глубине души Вельх продолжал надеяться на то, что, поправившись, они с Айной вернутся в стаю.
  Конечно, восстановить выжженные глаза… для этого потребуется немало усилий и времени. К тому же не каждому оборотню подобная регенерация может быть под силу. Но Айна сможет. Он в неё верил. А иначе и не могло бы и быть.
  - Когда всё наладится и вы сможете к нам вернуться, приходите обратно в логово,
  - наставлял он Лобана перед своим уходом со стаей. - Документы, деньги, продукты и вашу одежду мы оставим вам в ваших же тайниках. Перед тем, как приехать в Москву, перезвоните, для того, чтобы быть уверенными, что у нас по-прежнему всё в порядке. Я, конечно, надеюсь, что всё будет, как и прежде. Но излишняя предосторожность вам не помешает. Если на звонки никто не будет отвечать, то тогда обязательно свяжитесь с Арсением. Я его буду держать в курсе всех событий относительно наших дел.
  Арсений, одинокий инвалид, ветеран афганской войны, жил в далёком от Москвы Красноярске. Его в свое время нашёл по Интернету Лобан, когда искал телефонного оператора на дому для сибирского представительства, открываемого их фирмой. Через год подставная фирма заработала хорошие деньги, и как это было принято, успешно лопнула. Персоналу компенсировали добросовестную работу солидными суммами и подарками, а Арсению продолжали регулярно платить за работу по передаче необходимой для клана информации. Естественно, информация была закамуфлированной под известные только сородичам стаи условные фразы и коммерческие термины. Но ветерану-афганцу до этого не было особого дела, ему хватало тех денег, которые ему исправно платили. Он устраивал стаю тем, что никогда не задавал лишних вопросов, а они его тем, что не лезли в его жизнь. Так они друг с другом и сработались, анонимно сотрудничая через всемирную паутину.
  - У меня к тебе есть ещё одна просьба, - знаками обратился к вожаку Лобан.
  Тот вопросительно посмотрел на него.
  Раненый оборотень неторопливо подошёл к телу погибшей Улги, и, дважды уткнувшись в неё носом, уселся с ней рядом, тяжело вздохнул и посмотрел на отца просящим взглядом.
  - Хорошо, - ответил ему Вельх – мы не будем её забирать с собой. Но не забудь устранить следы. И обязательно отделите шкуру. Я понимаю, что она была тебе верной спутницей, но таков закон и её шкура нам ещё пригодится.
  Шкура оборотня является сильнейшим действующим артефактом для обращения человека в волка. Это самое быстрое и гарантированное средство для новообращённых. Поэтому оборотни никогда не оставляют своих мёртвых сородичей, предварительно не освежевав. Среди них бытует неоспоримое убеждение, что вместе со шкурой новообращённому передаётся и дух её предыдущего обладателя. Именно этот факт и подтверждает резкие перемены привычек и черт характера у человека, превращающегося в нового оборотня.
  - Не стоит об этом беспокоиться, - примерно так, можно было расценивать поведение удовлетворённого своей просьбой Лобана. – Мы позаботимся о том, чтоб всё выглядело в лучшем виде.
  Для него самого это было немаловажно, ведь ему всё равно когда-нибудь придётся выбирать себе новую спутницу жизни и тот факт, чтобы отчасти она являлась Улгой, для него послужит большим утешением.
  Вельх отдал последние распоряжения и, снова обернувшись волком, окончательно принял звероподобный облик. Ношу распределили следующим образом: Рахану достался тяжёлый боец Иван, лишь одному ему такая ноша была по силам. Мара должна была взять Тимура. Стрига Андрюху. А менее коренастой и поджарой Войре, было велено захватить жилистого Серёгу. О том, что Ворыне достанется мёртвое тело брата, можно было даже и не говорить. Он сам, молча взяв его за загривок зубами, привычным движением забросил себе за спину. Поседевший от горя оборотень вместе с остальными соплеменниками терпеливо ожидал последующей от вожака команды.
  Сам же Вельх взял с собой тело несостоявшегося оборотня, долговязого десантника Сани, погибшего в схватке с достойным и оказавшим отпор противником. Тело павшего в поединке за право вступления в стаю Вадима было оставлено как добыча Лобану и Айне.
  В последний раз взглянув на своего сына, белогривый Вельх отдал команду начинать движение и вместе со стаей отправился в ожидающее их логово.
  Небо превратилось из мрачно-чёрного в тёмно-серую пустоту. Надвигался холодный осенний рассвет. И он не предвещал им ничего хорошего.

Плот

 Проснувшись от тревожного и беспокойного сна, Семён увидел, что ведунья находится на прежнем месте. Вот только прибрежный песок вокруг этой старой женщины был весь испещрён неизвестными ему знаками и символами. Яркое жёлто-золотое солнце уже давно поднялось и теперь находилось в зените, распространяя над миром свои лучи. Но в холодный осенний день они уже не согревали так, как тёплым таёжным летом, а всего лишь предвещали скорое наступление зимы.
  - Что, проснулся, соколик, - на морщинистом лице женщины заиграла приветливая улыбка. – А я уж было собралась тебя будить. А ну-ка, давай посмотрим, как там твоя рана…
  Старушка поднялась с земли и, опираясь на длинный посох и аккуратно, чтобы не наступить на написанные ей причудливые письмена, бесшумной походкой направилась к Семёну.
  От недавней раны пропал и след. Ничто теперь не напоминало о её присутствии. К неподдельному изумлению Семёна, на зажившей лапе не осталось даже рубца. Лишь серебристая тёмно-серая шерсть эластично и гладко облегала волчье запястье. О боли остались только воспоминания. Чудеса, да и только, подумал Семён.
  - Вот и славно, - сказала мягким голосом женщина, аккуратно выпуская лапу Семёна из своих рук. - Видишь, я же тебе говорила, что затянется быстро, как на собаке. Да ты не обижайся. Ну, чего взгляд от меня воротишь. Это я же к тебе так обращаюсь не со зла.
  Семён, освободившись от объятий старухи, перекинулся на другой бок и прыжком ловко поднялся на ноги. Глубоко прогибая спину, оборотень потянулся, зевнул и затряс слежавшейся шерстью, стряхивая с неё иголки и забившийся в подшерсток песок.
  Да-а, дела. Уже и повадки, как у волчары. И когда это я успел так привыкнуть, подумал про себя Семён. Так недолго и вовсе превратиться в животное, позабыв про всё человеческое. А интересно, когда и каким образом она снова превратит меня обратно? Ведь не век же мне в этой шкуре ходить. С этими мыслями он уставился на ведунью и застыл в замешательстве, оттого что не знал, каким образом ей это выразить.
  - А, вот ты о чём… - догадалась, глядя на него, ведунья. – Не переживай. Успеешь ещё. Будет тебе и прежнее обличие и, впридачу к нему, кое-что ещё. Но для этого нам нужно сначала отсюда выбраться. Ты, как я посмотрю, хочешь этого не меньше.
  Старуха лукавым взглядом смерила обескураженного волка. Тот явно не испытывал особого желания оставаться и дальше всё в том же зверином облике. И, к тому же, Семён остро ощутил, как внутри него начинает просыпаться чувство нарастающего голода. Желая вернуться в привычное для него человеческое обличие, Семён подбежал к старухе и начал теребить её за обветшалый подол, настаивая на немедленном превращении обратно.
  В ответ на это старуха хлопнула себя по костлявым бёдрам и широко, во весь свой щербатый рот, громко рассмеялась скрипучим голосом.
  - Вот несмышлёное создание. Даром, что молодец, а разумения не более чем у новорожденного теля. Ты сам подумай и пораскинь мозгами, что с тобой будет, когда отведу от тебя волшбу. Будешь стоять посреди холодного леса голый, как пугало, в чём мать родила, и клацать зубами от холодрыги. А перед бабушкой-то не совестно будет показаться в таком непотребном виде? Одежонка-то твоя там, на кровавой поляне, осталась.
  Семён послушно отпустил подол старушечьего рубища, когда осознал смысл сказанных ведуньей слов и послушно присел в ожидании её дальнейших действий.
  - То-то же, - ведунья без злобы пригрозила ему указательным пальцем. – Погоди, успеешь ещё намаяться в человеческом-то обличии. Ещё не раз захочется потом обернуться в волчью шкуру по собственному желанию. А сейчас так тебе будет даже сподручней. Путь-то перед нами лежит неблизкий.
  С этими словами женщина двинулась в прибрежные густые заросли и под шорох и треск ломающихся веток стала что-то с кряхтением оттуда вытягивать.
  - А ну, молодец, подсоби…
  Семён с интересом подбежал и засунул любопытную морду в заросли. Под копной облетевших и пожелтевших листьев из кустарника выглядывал остов старого и миниатюрного плотика. Волк схватился зубами за почерневший от времени брусок борта и с натугой начал тянуть его в сторону, помогая старухе вытолкнуть его к воде.
  Одна половина плотика, которая находилась на берегу, уже успела обильно покрыться густым и зелёным мхом. Другая - пробывшая длительное время в воде, - обросла склизким илом и бурой тиной. Одним словом это полупрогнившее сооружение, предназначенное для передвижения вплавь, не внушало Семёну особого доверия, а тем более желания его использовать.
  Старуха столкнула позеленевший плотик в воду и, придерживая его посохом, оценила его надёжность. Затем осторожно на него запрыгнула и, судя по выражению её лица, осталась удовлетворена его состоянием.
  - Хлипковата, конечно, наша посудинка, но другой такой больше не представится,
  - увидев ярко вырисовывающееся сомнение в мимике сидящего на берегу волка, она добавила. - Ну а коли тебе не по душе, то добро пожаловать – прыгай в воду. В ледяной водице враз образумишься, да не станешь тогда воротить от плота своей морды и кочевряжиться.
  Ведунья строго взглянула в его газа и, резко хлопнув себя по бедру, сказала:
  - Давай, прыгай ко мне скорей. Время – золото, а впереди ещё путь неблизкий.
  Семён стоял на берегу, как вкопанный, в нерешительности, как же ему поступить дальше. Может быть, пусть плывёт, а он побежит по берегу, по его мнению, это будет ничем не медленнее. Всё же лучше, чем оказаться в ледяной воде обоим, когда эта гнилушка совсем развалится.
  Заметив, что Семён не очень-то и спешит исполнить всё, что от него в данный момент требуется, ведунья решила обратиться к нему в последний раз:
  - Слушай меня внимательно, добрый молодец. Да потом не обижайся, коли не уразумеешь. Как только я сейчас отчалю от этого берега, тут же в силу вступят напущенные мною чары для непрошенных, но идущих по нашему следу гостей. И если в это время ты ещё будешь на берегу, то останешься волкодлаком до скончания дней. И не быть тебе больше в человеческом обличии. А теперь, как знаешь, мой дорогой соколик. Или прыгай, или решай…
  С этими словами она оттолкнулась посохом от берега и неказистый плотик медленно заскользил по озёрной глади.
  Понимая что, скорее всего, старуха с ним не шутит и не ровен час, как её волшба начнёт действовать, Семён принял для себя единственное и правильное решение и с разбегу в одно мгновение запрыгнул на ветхий плотик. Посудину резко накренило в ту сторону, куда приземлился взволнованный Семён. И вот уже тот самый покрывшийся илом край начал медленно погружаться в воду… как ведунья ударом ладони в спину буквально свалила не ожидавшего от неё такой силы Семёна, а сама отшагнула на противоположный край. Плотик с хлюпаньем и слегка покачиваясь принял исходное положение и остался лежать на плаву, как ни в чём не бывало.
  - Так-то оно будет лучше, - с уверенностью опытного морского волка сказала ведунья и, положив посох себе под ноги, вытащила прикреплённое к бортику плотика весло. – А ты ещё упирался и кочевряжился. Надо слушаться, когда тебе старшие говорят.
  Волк взглянул на неё с выражением понимания и внимательно стал изучать отдаляющийся и остающийся позади них берег. Старуха гребла осторожно и неторопливо. Она вела эту хлипкую посудину по курсу, известному только ей одной. Между тем она что-то бубнила себе под нос и местами кидала на воду припасённое в сумке зелье.
  - Я поставила вокруг берега наговорённую волшбой защиту, на тот случай, если они заявятся прежде времени. А под вечер на землю выпадет первый снег и укроет от стаи наши с тобой следы. Ну а заморозки выморозят весь запах, так что мы с тобой сделали всё вовремя.
  Семён старался теперь уже ничему не удивляться, узнавая от женщины всё новые колдовские хитрости. Его скепсис сменился практическим любопытством, и он потянулся, чтобы понюхать кисет с раскидываемым ведуньей зельем.
  - А это… - заулыбалась старуха, почёсывая ему широкий лоб. – Это наши гостинцы для водяного Бельмеши, чтобы он по ошибке не уволок нас в водоворот. Старый стал, может не признать. Почитай, уже скоро как сотня лет, с той поры как мы с ним не видались. Места-то здесь, сам понимаешь, какие глухие, вот и чахнет он тут от тоски. А когда ему ещё представиться такая возможность – пригласить к себе в подводные владения новых и неожиданных гостей. Только нет у нас сейчас для него свободного времечка. Недосуг нам сегодня с ним лясы точить от праздности. Вот и сыплю белену с пересушенным мухомором, на корнях солодки и цветочке папоротника настоянные. Уж очень старик это зельюшко уважает. Будет крепко спать. До самой весны. Вот бы только туман ещё напустил по озеру, чтоб враги между делом нас не заприметили, то от нас бы тогда ему было полное уважение.
  И тут, словно откликнувшись на просьбу старухи, из воды стали появляться мелкие пузырьки. А из них над поверхностью озёрной глади медленно начали вырастать реденькие облачка, образовывающие клубы тумана. Они неспешно поплыли в холодном воздухе и стали медленно соединяться между собой, пока не образовали сплошную и непроглядную молочно-матовую завесу над гладью озера.
  Туман оказался настолько густым и плотным, что восхищённый таким чародейством Семён уже ничего не мог разглядеть в округе. Всё, что было за пределами плота, оставалось для него сплошной загадкой. И как только старуха в таком тумане ещё могла управлять их плотиком и ориентироваться? Хотя, раз гребёт, значит, знает, куда грести.
  - Молодец, Бельмеша. Уважил, - на лице ведуньи заиграла застенчивая улыбка. - Как же мне теперь с тобою рассчитываться? Ой, хитёр же ты, как заморский угорь.
  Она подняла лежавшую у неё под ногами заплечную суму и достала из неё маленькую скляночку и плетёный берестяной ларец.
  - Ладно, выманил у меня то, о чём мечтал. Так и быть уж, принимай от меня подарки.
  С этими словами она опустила берестяную коробочку на воду и бережно положила на неё сверху скляночку тёмно синего цвета. Подарки, дрейфуя, медленно скрылись в густом тумане, а через время Семёну послышался резкий звук, как будто что-то всосала с хлюпаньем большая помпа. Он попытался себе представить, как бы это могло выглядеть на самом деле и ему сразу стало не по себе. Волк поёжился так, что вздыбилась шерсть на его загривке, а по телу под подшёрстком пробежал неприятный холодок. Тьфу ты… лучше бы он об этом и не думал.
  - Что, соколик, испугался дядьки-водяного? – Семён уловил в голосе старухи оттенки сарказма и лёгкой, но не обидной иронии. – Да не бойся. Со мной он тебя не тронет. Да и если б увидел его, то не больно-то он и страшный.
  И добавила уже с улыбкой:
  - Если только ты на берегу, конечно.
  Семён покосился на неё и отвернулся в сторону, не понимая, всерьёз она это говорит или шутит. Его нос невольно уткнулся в раскрытую суму, где хранились нехитрые старушечьи пожитки. Только теперь до него дошло, чего в этой заметно отощавшей суме не хватало. И от этого ему стало не по себе. Из сумы безвозвратно исчезла спрятанная в неё ранее ведуньей оторванная голова солдата.

Колдовские козни

 Оставив добычу в логове и немного передохнув, стая выступила на поиск сбежавших с ночной охоты жертв. Вопреки намеченным ранее планам, Вельх решил начать несколько раньше их преследование. Оценив противника по достоинству, он понимал, что от старухи можно ожидать чего угодно, и по возможности она обязательно пойдёт на хитрость. Для того, чтобы не дать старой ведьме выиграть у них время, вожак и ускорил намеченное преследование.
  Поскольку путь от их логова до поляны уходил далеко на восток от места, с которого оборотни прекратили свою погоню, Вельх отдал волкодлакам распоряжение привести стаю именно туда. Тем самым они сэкономят силы и выйдут на беглецов раньше того времени, на которое те по вероятности рассчитывают. А застать неожиданно свою жертву врасплох - это уже половина желаемой победы. Дальше остаётся только дело техники и охотничьего натренированного опыта.
  До полудня оборотни оказались уже на месте. Именно здесь заканчивались следы преследователей и поворачивали в обратном направлении.
  Тщательно принюхиваясь и внимательно изучая почву, волкодлаки без труда отыскали кровавые отметины раненого Семёна и безошибочно определили направление их дальнейшего следования. Теперь дело оставалось за малым. Идти по чётко взятому следу и по возможности наращивать стаей темп.
  Держать след и вести за собой собратьев Вельх назначил прыткую волчицу Войру. Молодая сука всегда отличалась на охоте своим исключительным чутьём. Остальные оборотни распределилась от неё по обе стороны и бежали, внимательно вглядываясь в окрестности.
  Во время преследования или выслеживания добычи для охотников всегда важна любая мелочь. Получая на ходу максимум полезной информации, стая может определить, в каком состоянии может сейчас в этот момент находиться жертва и извлечь из полученной информации максимум преимущества.
  Если судить по отметкам крови, то новоиспечённый раненый оборотень потерял по дороге её немало. Это означает, что теперь ему потребуется хороший отдых. Значит, как минимум, до полудня им придётся где-то остановиться. А из этого уже следует, что у оборотней есть все шансы застать свои жертвы прямо на месте, выбранном ими для привала.
  Подбадривая себя предвкушениями о неминуемом и скором возмездии, стая стала наращивать и без того ускорившийся темп.
  За сосновым бором образовался покатый склон, а за ним, за ложбиной, не менее крутой, и высокий подъём на холм. Вся окрестная местность пошла аналогичными волнами, создавая подобие застывшего штормового моря. Только вместо мачт, борющихся в пучине кораблей, в бесконечно раскинувшемся зелёном море вздымались стволы исполинских сосен.
  Вот уже из-за холмов повеяло холодной сыростью. Это значит – за ними наличие большой воды.
  Озеро…
  Значит, там впереди, за холмами, озеро. Ну что ж, неплохое место старуха выбрала для вынужденного привала.
  Яркое и уже совсем не греющее солнце оставалось ещё высоко в зените, а его ослепительно жёлтый диск неизменно уже начинало клонить на запад. Вельх заставил всех остановиться. Теперь нужно было разработать план. И не зависимо от того, где находятся преследуемые ими жертвы, распределить между собой силы и обязанности.
  Если старая ведьма и оборотень-самозванец на месте, то внезапно напасть на них не составит для стаи никаких сложностей. Если же стае придётся их все-таки преследовать, то распределение сил по большому счёту тоже существенно не изменится. Единственное, что нужно решить сейчас, так это то, какую тактику выбрать для атаки и на какие группы распределиться. А то, какая из них начнёт нападение, а какая будет оказывать поддержку, определится уже по ситуации.
  Вельх распределил оборотней следующим образом: старухой будет заниматься он, Ворыня, Мара и Стрига, а молодого сержанта поручил опытному в таких делах Рахану и длинноногой Войре. Учитывая продемонстрированное минувшей ночью мастерство старухи, ни у кого из оборотней не возникло возражений по распределению сил и значимости соперников.
  С этого момента волки решили действовать с повышенной осторожностью, для того, чтобы раньше намеченного времени не выдать своего присутствия перед беглецами. Они распределись в боевой порядок и стали медленно подниматься по отлогому склону холма.
  Наверху в густом частоколе сосен стая вынуждена была остановиться. Настроенных на своё неожиданное появление перед противником волков остановил приготовленный для них «сюрприз». Видно, старая и предусмотрительная ведьма и на этот раз смогла их перехитрить.
  Между двух молодых и пушистых елей, где просматривался чёткий кровавый след, вырисовался воткнутый в землю заострённый осиновый дрын, на который была водружена оторванная оборотнями голова Вадима.
  Несмотря на то, что солдат был обезглавлен совсем недавно, кожа на его лице успела изрядно осунуться и потемнеть. Она имела характерный синюшный оттенок, как у давно залежавшихся и не погребённых вовремя покойников. Выпученные в предсмертном испуге глаза Вадима напомнили оборотням о пережитой им недавно кровавой сцене. Из его растерзанной и небрежно оторванной шеи на землю капала липкая чёрная слизь. Исходящее от головы невыносимое и тошнотворное зловоние привлекало к месту бессчётные тучи роящихся насекомых. По обе стороны от почерневшего от слизи дрына по земле расходилась взрыхлённая свежевычерченная граница, от которой в морозном воздухе клубился пар.
  Несмотря на лёгкий морозец, от взрыхлённой борозды и от головы исходило неестественное тепло. Оно-то, видно, и разбудило приготовившихся к зимней спячке насекомых и послужило причиной их повышенной активности. Полчища муравьёв, мошек и прочего гнуса прибывали на пышущее тёплой гнилью место отовсюду. Они копошились в разрыхленной борозде и ползли друг по другу в направлении к возбуждающему их внимание дрыну. Густые тучи комаров и мошек роились вокруг оторванной головы. Они окружили её плотным облаком, на глазах увеличивающимся в размерах.
  Первой на этот предупредительный запретный знак натолкнулась Войра, которая продолжала бежать по кровавому следу в отрыве от остальных соплеменников. Увидев на своём пути голову знакомой жертвы, волчица в нерешительности остановилась. Сама по себе голова не представляла никакой опасности и, несмотря на разлагающийся вид, выглядела для неё достаточно обыденно и привычно. Но что-то всё-таки в этом предупреждающем знаке было скрытное и не совсем объяснимое для её понимания. Это что-то вселяло панический подсознательный ужас в молодую волчицу, давно уже не испытывавшую в своей жизни страха.
  Стараясь перебороть свой страх, чтобы не дать соплеменникам повода для насмешек, Войра неимоверным усилием воли заставила себя подойти к голове поближе и ударом лапы рискнула отбросить её в сторону. Как только удар мощной лапы волчицы достиг насаженной на кол головы десантника, Войру тут же пронзила шокирующая боль, как от мощного электрического разряда. Голова, насаженная на дрын, покачнулась и из её разорванной острыми когтями щеки на волчицу брызнула чёрно-бурая жижа. Эта слизь тут же запузырилась и с шипением начала въедаться в её плоть. Шерсть на лапе и на груди волчицы тут же съёжилась и задымилась. Кисло-горький дым, всклубившийся над закружившейся волчком Войрой, предупредил приближающихся оборотней об опасности.
  Волчица, как одержимая, забилась в судорожных конвульсиях и с пеной на губах начала метаться из стороны в сторону. Её завывания и скулёж обратили сгрудившихся собратьев в панику. Исходящий от ран Войры тошнотворный запах ввел их в панику и замешательство. Сбитые с толку оборотни глазели на мечущуюся в конвульсиях волчицу и не могли распознать истинную причину её страданий.
  Не поддаваясь всеобщему психозу, Вельх изучил внимательным взором предполагаемую траекторию её пути и, уткнувшись взглядом в злополучную голову на дрыне, вздыбил шерсть и, рыча, изо всех сил замолотил по земле лапами. Его просто распирало от ярости и переполняющего чувства досады. Это ж надо… нарваться на оберег, как глупый щенок на отравленную котлету.
  Исходящий от Войры тлетворный запах начал действовать на возбуждённых гниющей жижей насекомых. Он притягивал их, как магнит, и они начали проявлять активность. К обезумевшей от нестерпимой боли волчице отовсюду на запах заспешили извилистыми колоннами муравьи. По пути они начали перестраиваться в боевой порядок.
  Тут же тучи роящейся мошкары, одержимые всё тем же запахом, сосредоточились на новой мечущейся жертве. Облепив несчастную со всех сторон, они атаковали и нещадно жалили.
  Войра билась, захлёбываясь в истерике, но никто не в силах был ей помочь. Буквально пожираемая заживо неумолимыми и беспощадными насекомыми, волчица вскочила с земли на лапы, отряхнулась и понеслась по лесу кругами.
  Едва разлепляя запухшие от укусов веки, она отрывистыми зигзагами уклонялась между стволами тесно растущих сосен, рискуя разбиться об них или покалечиться. Этой гонкой ей удалось избавиться от назойливых мелких тварей, но силы Войры оказались на исходе. Ватные лапы подгибались и отказывались слушаться. Взбесившееся от такого темпа сердце грозилось вырваться из груди или взорваться. А язык, искусанный мерзким гнусом, распух как гусеница и затруднял дыхание.
  Каждый раз, как только волчица останавливалась, чтобы хоть немного передохнуть, она снова превращалась в жертву, и беспощадное нападение насекомых начиналось вновь.
  Пока стая стояла в недоумении, вывалив из разинутых пастей языки, Вельх пустился вдогонку за обречённой Войрой для того, чтобы избавить несчастную от страданий. Просчитав траекторию её бега, он стремительно кинулся наперерез.
  Настигнув изрядно выбившуюся из сил волчицу, вожак сокрушительным тараном сбил её с ног.
  Не дав ей попытки опомниться и прийти в себя, он оглушил её ударом тяжёлой лапы. Сомкнув тугие челюсти на горле обезумевшей от боли Войры, Вельх буквально её парализовал. Пока обездвиженная волчица не начала оказывать сопротивления, вожак определил на её груди место расположения раны, придвинулся к ней ближе и помочился.
  Как ни странно, но это помогло. Тошнотворный запах гниющей плоти перебился резким и специфическим запахом волчьей мочи. У оборотней, как и у собак, она являлась хорошим и сильным антисептиком. После её воздействия на воспалившиеся от трупного гноя места назойливые насекомые потеряли к Войре свою былую настойчивость и стали медленно расползаться. Или попросту отваливаться, как насосавшиеся крови клопы.
  Несмотря на завидное облегчение, Войра всё ещё находилась в панической неопределённости, а её искусанная нападающими насекомыми лапа причиняла ей по-прежнему невыносимую боль.
  Пользуясь замешательством волчицы, опытный вожак, не ослабляя хватки на её горле, рычаньем призвал остальных соплеменников к себе на помощь.
  Первой на его призыв откликнулась сообразительная Стрига. Наблюдая за Вельхом, она быстро разобралась, в чём тут дело и, сочувственно глядя в глаза обессилевшей волчицы, осторожно присела и помочилась на её раненую лапу.
  Подошедшие сородичи с опаской и настороженностью наблюдали за неподвижно лежащей и поскуливающей Войрой. Пример её самоотверженности и последовавших за этим страданий не вселял в них особого энтузиазма и делал дальнейшее преследование беглецов не таким уж и азартным, каким оно им казалось ранее. Они молчаливо стояли, переминаясь с ноги на ногу, и ждали, как приговора, дальнейших указаний свирепого вожака.
  Убедившись, что всё позади и волчице уже ничего не угрожает, Вельх отправился в одиночестве к злополучной ловушке проклятой ведьмы.
  Вот она. Эта мерзкая голова. Сослужившая службу и вашим, и нашим.
  Он корил себя за непредусмотрительность, из-за того, что не учёл заранее обратную силу этого мощного артефакта.
  Силой этой оторванной головы можно было разрушить любую поставленную людьми защиту. Но враги, заполучив её в свои умелые руки, смогли сами успешно воспользоваться этой силой, обернув её против своего создателя.
  Теперь очерченная по земле межа создавала непреодолимую преграду для оборотней. Она распространяется по большой окружности, вокруг раскинувшегося внизу озера. Попытаться теперь сломать её будет более чем безрассудно и бессмысленно. Это было видно на примере Войры.
  Вельх окинул внимательным взором пологий склон и пустынный песчаный берег.
  Всё-таки они должны были бы быть где-то здесь. Где-то рядом. Не могли же они уйти от них далеко. Интуиция ему подсказывала, что беглецы могли отправиться не только по суше, но и по воде. Но проверить эти догадки ему не позволял окутывающий озеро густой туман.
  Что ж, удовлетворённо подбадривал себя волкодлак, теперь беглецы сами станут заложниками своего же оберега. Никуда из защитного круга они не денутся. А при первой же попытке его пересечь перестанут действовать наложенные ведьмой чары. И в том, и в другом случае никуда им от нас не скрыться. А сидеть терпеливо в засаде волкам не привыкать.
  К тому времени, когда Вельх решил возвратиться к своим беспокоящимся сородичам, с потускневшего серого неба на землю пушинками начал спускаться снег.
  Это был первый снег в эту длинную, холодную осень, и природа ждала его с нетерпением и благодарностью. Он заботливо покрывал тайгу белым мягким ковром, наряжая высокие кроны деревьев в пышные и причудливые шапки. На фоне этого девственно белого покрывала чёрной сажей за горизонт уходила разделительная полоса заговоренного круга. На разрыхленной борозде хлопья снега скукоживались и таяли, поднимая в морозную свежесть клочки ядовитого жёлтого пара.
  Запах…
  В воздухе стоял этот невыносимый тошнотворный запах. С горьким привкусом прелой листвы и гниющей сосновой хвои.
  Обернувшись назад, Вельх невольно встретился взглядом с неживыми и обезумевшими глазами оторванной головы бойца.
  Под воздействием наступившего мороза мышцы на мёртвом лице Вадима подтянули синюшную кожу в безумную неестественную улыбку, а разбитые губы с обломанными зубами выражали ехидный и кровожадный оскал.
  Такое перевоплощение не пробудило в сильном и матёром оборотне никаких эмоций. Он презрительно фыркнул в сторону скалящейся головы и неторопливо продолжил свой путь к сородичам.