Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
←  Предыдущая тема Все темы Следующая тема →

Один из нас, но Абдулов

Заметки из былого. Без дум.

Абдулов – сорок дней.

Сашу Абдулова, у меня такое впечатление знаю куда как больше, чем ему было лет. Видел его в театре, в кино, редко, совсем редко на улице. Лёгкий на ногу, на экспромт в движении, и рассказывали, кто был в ним дружен и вхож, что самые лучшие шашлыки, состоялись у него на даче. Не сами шашлыки, мясо на углях, а вечера, скрашенные шутками, песнями под гитару и массовой любовью друг к другу. В других, не театральных кругах, в институтах, у геологов были такие же прекрасные собрания уважающих и ценящих друг друга людей, пелись похожие песни, и танцевались нежные танго, но согласитесь, когда человек в своей профессии проживает множество иных жизней, возможно похожих частично на твою, но жизней из книг, пьес, у него где-то вокруг сердца, там, где у большинства просто душа, у актёров там самый настоящий винегрет из своей и посторонней жизни. В общем-то к этому привыкаешь, что ты можешь взбрыкнуть не как гражданин Саша Абдулов, а проиграть мгновенно сценку из кино, и все поймут и узнают. Сказывают, что когда Щепкин, прекрасный круглолицый Михаил Семёнович, на склоне лет, будучи педагогом и актёром, и не имевший уже сил подниматься на кафедру для лекций студентам, приглашал их к себе домой и там, сидя в удобной кресле, закутавшись в тёплое, проверял на студентах знания героев пьес. Он играл их сидя, молча, только слегка шевеля руками. Но так точно он умел играть, что в основном студенты узнавали, кого играл учитель и рукоплескали этому.

Живьём, простите слово, и близко Александра Гавриловича, я и видел и принимал и уже по актёрски отвечал на его охаживания меня в один час перед спектаклем в прихожей (служебный вход) театра Ленинского комсомола. Нас там стояло вместе с самым главным режиссёром театра, человека четыре. Марк Анатольевич, Народный артист СССР, лауреат трёх Госпремий, попробуйте особенно сегодня хотя бы одну получить, да так, чтобы все радовались этому, слушал меня, что-то сам говорил. В привратной было сумеречно, и только из открываемых входящими дверей влетали вовнутрь блистательные и пылевидные лучи солнца. Мы говорили о спектакле «Диктатура совести», о драматурге, неимоверный талант, Михаиле Шатрове. Делились прочувствованным и острым свойством спектакля. Из открываемой двери, из лучей - денди - вошёл Александр. Пока шёл, глаза его привыкли и поздоровавшись с нами, он мгновенно оценил, кто тут ху, и в мгновение же создал такую сцену: Я некий видный, неважно кто, видный и всё тут, и меня в театре надо так принять, чтобы я и понял и убедился, как меня тут любят, ценят и всегда рады. И как он это сделал, он собрал с меня двумя пальчиками, указательным и большим, пять или шесть невидимых пылинок, на что мне пришлось, тоже реагируя, создать этого самого ценного. Я замедлил свой говор, движения руки затишил, по барски кивнул Александру своё меж слов спасибо.

Второй раз мы увиделись в пасмурный уже не зимний, со срывающимся с колокольни февральским ветром, гоняющим снежную мокрятину, день сороковой от Сашиного упокоения. Одет я был по рабочему, в какой-то курточке зековского цвета, купил где-то подобающий количеством цветов букет, прошагал эти двести пятьдесят метров от входа на Ваганьковском кладбище, где я уже много обихаживал как мог, могилы родственников и как будто только что похоронил своего более старшего сотоварища по поэзии, Анастасию Ивановну Цветаеву.

Голуби крутились туда сюда, галки, как обычно, покрикивали, люди наклонив головы и печально неся букеты, шли к своим могилам. Сашин холмик уже подрастерял количество в венках и цветах, но ещё сохранил печаль недавнего горя. Стоял крест, стояла фотография. Я снял и засунул под руку зимний головной убор, ведь так тогда называли зимние шапки, мы были вдвоём, и я мысленно собирал с него указательным и большим пальцем пылинки, не к месту вспомнил ун моменто, всматривался в его лицо под каплями воды на стекле от растаявших снежинок. Букет положил не сразу, положил, как подумалось, поразумнее. Просто стоял, грустил и смотрел в его красивые глаза. Из небытия и вдруг в это действие вошёл Лёня Ярмольник, посмотрел на меня, я на него, кивнули друг другу. Постоял совсем немного, положил букет, что-то поправил, выровнялся, сказал, я сейчас и быстрыми шагами пошёл на выход. Вернулся с бутылкой водки, выкрутил крышку, выбрал, где есть на могиле голая земля, движением каким гасят костёр, полил туда водку. Постоял, всё молча, сделал глоток, протянул мне. Где-то мелькнуло и тут же стихло, я за рулём, поднёс горлышко квадратной, уж и не вспомнить, что за водка была, бутылки к губам и глотнул. Бутылку, подумав, поставил рядом с холмиком в ногах. И тут так же из недр Москвы к нам двоим, на ходу пытаясь развязать упаковку букета, вошёл Марк Анатольвич. Упаковка никак не поддавалась, я помог, мы кивнули друг другу. Я свернул пакет, сунул в карман. У моих спутников глаза на тревожно созидательном месте. Это не грусть. Уже всё, что можно, перегрустили. Просто отдавали должное другу, товарищу, коллеге, и любимому всей страной актёру.

Саше Абдулову

 

До свиданья друг мой, до свиданья...

Встретимся на том краю...

Опустошительного созиданья...

Я мир наш и тебя благодарю...

Под небом всем всему погода...

Ярчайшей краской миг один...

Ты подожди нас у порога...

Ты не один!

 

Ал. Зиновьев

12 02 2008 г.

 

Вступите в группу, и вы сможете просматривать изображения в полном размере

Это интересно
+19

24.03.2017 , обновлено  24.03.2017
Пожаловаться Просмотров: 3177  
←  Предыдущая тема Все темы Следующая тема →


Комментарии временно отключены