| ← Июль 2013 → | ||||||
|
1
|
2
|
4
|
5
|
6
|
7
|
|
|---|---|---|---|---|---|---|
|
8
|
10
|
11
|
12
|
13
|
14
|
|
|
15
|
16
|
17
|
18
|
19
|
20
|
21
|
|
22
|
23
|
24
|
25
|
26
|
27
|
28
|
|
30
|
31
|
|||||
За последние 60 дней ни разу не выходила
Сайт рассылки:
http://www.novostiliteratury.ru
Открыта:
20-05-2013
Статистика
0 за неделю
Новости литературы
|
Приветствуем Вас, уважаемый читатель!
Основные события недели с 24 июня по 30 июня 2013 года: Что нового В блоге «Записки читателя»: «Почему электронные книжки не победят книжки бумажные или
пара слов о субвокализации»: «-Не зря детская книга — это физический объект.
Для ребенка чтение — это не мыслительный процесс, а физическая игра, которая
требует предмета…»
Читайте больше интересных мнений и историй: http://novostiliteratury.ru/category/blog-proekta/ *** В рубрике
«Путеводитель по писателям» - 6 главных цитат из Оруэлла «…Индивидуальный случай был, действительно, индивидуальным
до такой степени, что в конце десятилетия пошли другие слухи: Оруэлл — ярый
противник коммунизма. Говорили, что он передал в руки компетентных органов
некие списки сочувствующих. Короче говоря, опять все перепуталось. Мы же приведем список цитат, в котором, на наш взгляд,
писатель сказал то, что было для него главным…». Читать полностью: http://novostiliteratury.ru/2013/06/6-glavnyx-citat-iz-oruella/ Читайте больше о писателях и их творчестве: http://novostiliteratury.ru/category/putevoditel-po-pisatelyam/ *** Максим Кантор возьмет реванш? Читатели голосуют в Сети за
«Большую книгу» — 2013
Возможно, после фиаско в финале «Нацбеста» роман Максима
Кантора «Красный свет» возьмет реванш на «Большой книге»? Так думают некоторые
критики в связи с голосованием, которое проходит в Интернете и призвано выбрать
три лучших, с точки зрения читателей, произведения из шорт-листа финалистов
литературного конкурса… Фестиваль в «Ясной
поляне» откроет новая документальная серия «Толстые»
3-го июля, в день открытия, здесь покажут новейшую серию
документальных картин под общим названием «Толстые». Организаторы подчеркивают,
что эти ленты еще нигде никогда не демонстрировались – фильмы успели посмотреть
только потомки Льва Николаевича, когда вся семья собиралась в прошлом 2012-м
году. Эскизы «канонических»
иллюстраций к «Винни-Пуху» выставляют на торги Sotneby’s
…До сих пор из «вини-пуховых» рисунков Шепарда был продан один
– в 1924-м году, тогда его продал книгоиздателям сам художник. Эти и другие новости можно прочитать в разделе http://novostiliteratury.ru/category/novosti/ Обзор
книжных новинок и рецензии Карина
Добротворская «Блокадные девочки» — от гламура до блокады
Карина Добротворская обращается к запискам блокадницы Любови
Шапориной, цитирует воспоминания Ольги Фрейденберг и Лидии Гинзбург. Она
сопоставляет их свидетельства и «героев нашего времени», светских львиц и
модных поваров. Все они тоже зациклены на еде. Можно и представить их с
«Блокадной книгой» в руках? Понимает ли сытый голодного?.. http://novostiliteratury.ru/2013/06/karina-dobrotvorskaya-blokadnye-devochki-ot-glamura-do-blokady/
Ирина
Богушевская «Вновь ночи без сна» — любимые песни впервые в сборнике стихов!
Писатель, поэт и журналист Дмитрий Быков говорит, что Ирина
Богушевская «разнообразно одарена и заслуженно знаменита,.. а слава музыканта и
исполнителя никогда не заслонит ее литературного дара»... Крис Кроули, Генри Лодж «Следующие 50 лет: Как обмануть старость»
Крис Кроули, сегодня представляет собой цветущего и бодрого
мужчину – но совсем не таким он был после выхода на пенсию, когда, подобно
многим, утратив привычную профессиональную опору, Крис начал расслабляться, полнеть
и слабеть. Однако, вовремя изменив курс, сегодня мистер Кроули выглядит никак
не старше пятидесяти. http://novostiliteratury.ru/2013/06/kris-krouli-genri-lodzh-sleduyushhie-50-let-kak-obmanut-starost/ ЧИТАЙТЕ БОЛЬШЕ АНОНСОВ НОВЫХ
КНИГ НА САЙТЕ: http://novostiliteratury.ru/category/anonsy-knig/ СЛЕДИТЕ ЗА ОБНОВЛЕНИЯМИ
РАЗДЕЛА С ОТРЫВКАМИ ИЗ НОВЫХ КНИГ: http://novostiliteratury.ru/category/excerpts/
Что читать детям?
Слоны, собаки и уховертки: 10 книг о животных
Только что был взрослый, серьезный человек — и вдруг — бац!
Выясняется, что и он в детстве дрессировал соседскую таксу, чтобы стать
величайшим сыщиком на свете. И спускал на веревке кость с пятого этажа. Откуда
кость? Из супа. Зачем из окна? Чтобы утешить овчарку этажом ниже. Она плакала, не
понимаете, что ли? http://novostiliteratury.ru/2013/06/slony-sobaki-i-uxovertki-10-knig-o-zhivotnyx/
Лучшие книги для
детей: Виктор Гюго «Гаврош»
Ученик младших классов с удовольствием познакомится с
задиристым и самостоятельным Гаврошем, который, хоть и сирота, и беспризорник,
и живёт в заготовке статуи слона – но не унывает, никогда не лезет за словом в
карман и ничего не боится... http://novostiliteratury.ru/2013/06/luchshie-knigi-dlya-detej-viktor-gyugo-gavrosh/ Эти и другие материалы
из серии «Лучшие детские книги» читайте на сайте:
http://novostiliteratury.ru/category/knigi-dlya-detej/
Литературный календарь «Свобода — это право
говорить людям то, чего они не хотят слышать» 25 июня родился Джордж Оруэлл
Прослужив после этого пять лет в Бирме в в колониальной
полиции, Оруэлл уехал в Европу, где перебивался случайными заработками и начал
писать (этот период отражают «Фунты лиха в Париже и Лондоне»). Творческий
псевдоним «Дж. Оруэлл» впервые появился в 1935-м году... «Когда одна дверь
счастья закрывается, другая открывается; но мы часто так долго смотрим на
закрывшуюся дверь, что не замечаем той, которая открылась перед нами» 27 июня
родилась Хелен Келлер
Задолго до появления книги Ника Вуйчича её пример вдохновлял миллионы и
давал надежду отчаявшимся. Дело в том, что Хелен была… слепоглухонемой http://novostiliteratury.ru/2013/06/kogda-odna-dver-schastya-zakryvaetsya-drugaya-otkryvaetsya-no-my-chasto-tak-dolgo-smotrim-na-zakryvshuyusya-dver-chto-ne-zamechaem-toj-kotoraya-otkrylas-pered-nami-27-iyunya-rodilas-xelen-kell/ «Человек — всего лишь узел отношений» 29 июня
родился Антуан де Сент-Экзюпери
… В Союзе Экзюпери встречался с Булгаковым, о чем сделала
запись в дневнике жена писателя Елена Сергеевна. После этого Экзюпери освещал
гражданскую войну в Испании, откуда сделал целый ряд репортажей... Букридеры Digma e501 —
редкий «чернильный» зверь
Можно легко купить брэндовую новинку или бюджетный
вариант. Тем интереснее отыскивать букридеры редкие, не на каждом стенде и не в
каждом каталоге встречающиеся… http://novostiliteratury.ru/2013/06/digma-e501-redkij-chernilnyj-zver/ Tooky t88 – Слово о
Фаблете Читающем … Гибрид смартфона и планшета, это устройство в среднем
имеет 5 дюймов в диагонали и обладает всеми функциями первого и второго
девайса. Конечно, об электронных чернилах тут речь не идёт. Но кто
привык по 10-12 часов в день работать за компьютером, тому пару часов чтения
(не подряд, поскольку график не располагает) погоды не сделают…. http://novostiliteratury.ru/2013/06/tooky-t88-slovo-o-fablete-chitayushhem/ * * * И еще многое другое о мире
литературы на нашем портале. Следите за обновлениями на http://novostiliteratury.ru/! Бонус
подписчику! Самые жаркие книги: версия
«НЛ» Этим летом жара уравняла всех землян: теряют сознание
россияне, попадают в больницу американцы, тяжело вздыхают южане. Жара не раз
становилась персонажем книг – чаще всего, конечно, историй о пустыне – но не
только! Наш новый обзор познакомит вас с адской жарой в Москве и Харькове, в
Западной Сахаре, в открытом море и даже на другой планете! Михаил Веллер «Жара в Москве» Новелла «Жара в Москве»
появилась впервые в составе книги Михаила Веллера «Самовар». Писатель, который
и вообще любит смысловые и жанровые эксперименты, смоделировал ситуацию: а что
будет, если жара придёт в мегаполис не на неделю, не на две, а навсегда? Может
ли зной стать причиной локального апокалипсиса? Ведь начинается всё так обычно: «…кого же удивишь к июлю жарким днем. Потели, отдувались, обмахивались
газетами, в горячих автобусах ловили сквознячок из окон, страдая в давке чужих
жарких тел... - Ну и жара сегодня. Обещали днем тридцать два. - Ф-фух, с ума сойти!» Однако если столбик термометра
замирает на +33, а потом ползёт и ползёт вверх, если ничего не меняется,
системы жизнеобеспечения в современном городе откажут одна за другой – а ещё
раньше откажет человеческая порядочность и чувство собственного достоинства. В
финале «с остановкой последней электростанции умолк телефон, прекратилось пустое
гудение репродуктора, оборвали хрип сдохшие кондиционеры. Днем город звенел: это трескались и осыпались стекла из рассохшихся
перекошенных рам, жар высушивал раскрытые внутренности домов, постреливала
расходящаяся мебель, щелкали лопающиеся обои, с шорохом оседая на отслоенные
пузыри линолеума. Крошкой стекала с фасадов штукатурка». Луис Ривера «Змеелов» Пустыня превращает жизнь
человека в выживание, в отвоёвывание у смерти каждой малой толики жизни. Если
пустыня воцаряется в душе человека – счастье и гармония для него так же
недостижимы, как отдых и прохлада для путника в песках. Вот основная идея книги
Луиса Риверы «Змеелов», которые многие сравнивают с «Алхимиком» Пауло Коэльо. В чем-то романы действительно
похожи. Они учат, как перестать выживать и начать жить. Но «Змеелов» – гораздо
менее дидактичный и гораздо более жизненный. Герой проходит здесь под палящим
солнцем целые километры выжженной земли, один на один с ядовитыми змеями. Он
ищет Мёртвый город – но ему суждено обрести самый настоящий живой цветущий сад
в собственной душе. Ривера тонко, неявно подсказывает и читателю способ найти
свой сад, свою гармонию. В частности, писатель говорит: «Невозможно наполнить кувшин вином, не вылив из него сначала воду…» Нэнси Като «Все реки текут» Большинство знакомо с этой
историей по одноименному сериалу, который вышел на отечественные экраны в
начале 1990-х. Но «Все реки текут» – это в первую очередь классический роман,
написанный Нэнси Като. Переворачивая страницу за страницей, читатель узнает
лучшие традиции Шарлотты Бронте и Джейн Остин, однако тут есть одно «но». Речь идёт об Австралии. А
австралийцы, как известно, совсем, совсем не англичане. Последние любят
пройтись по этому поводу и создают массу анекдотов про «нацию каторжан». Ну, а
австралийцы создают уникальный быт и ни на что не похожий мир в своих
невероятных условиях. Как это делает девушка по имени Филадельфия (Дели),
которая неожиданно оказывается инвестором колёсного пароходика и сполна узнаёт,
что такое засуха на реке Мюррей: «Хотя выжженная, высохшая земля, где полуживые от голода овцы
раскапывали копытами даже солончаки, чтобы доставать съедобные корни, не была
видна за крутыми серыми берегами, засуха тем не менее давала себя знать. У воды
наблюдалось достойное жалости зрелище – истощенные, еле стоящие на ногах овцы,
спустившись к реке на водопой, застревали в глине, не имея сил вытащить ноги. Поначалу, внимая отчаянным мольбам Дели, матросы стреляли в несчастных
животных, чтобы избавить их от предсмертных мук, но потом их стало слишком
много». Николай Лесков «Засуха» «Засуха» - дебютное
произведение, опубликованное Николаем Лесковым в 1862-м году. Если кто-то до
сих пор считает, что «русская классика – это скучно», то этим жарким летом
советуем познакомиться с новеллой, которая изначально носила название «Погасшее
дело». Российские земли в Средней
полосе никогда не отличались большим плодородием, а природные катаклизмы могли
и вовсе сгубить урожай. Одним из самых страшных бедствий считалась засуха. А
среди образованного сословия – «темнота» крестьянства, склонного приписывать
вину за явления природы людям. Сельский священник отец Илиодор оказывается
один на один с мужиками, убежденными, что засуха, постигшая их поля, началась
из-за захоронения здесь пономаря-пьяницы. Может ли священник победить суеверие? «Лет пятнадцать назад в одном селе умер от опоя приходский пономарь; и
был похоронен на своем приходском кладбище. Как на грех, вскоре же после
похорон этого опивицы настала засуха; зелени стали желкнуть, крестьяне повесили
головы, подняли образа, отслужили на поле мирской молебен на коленах с
рыданиями, а засуха все продолжалась. Крестьяне совсем растерялись, – хорошо
знакомые ужасы предстоящего голода приводили их в совершенное уныние. Вдруг в
село заходит какой-то грамотей, не то солдат, не то коробейник…». Карен Бликсен «Из Африки» Когда-то Карен Бликсен
действительно жила в Африке и была хозяйкой плантации. В Кении её бывший дом
стал местом настоящего паломничества, а пригород столицы, г.Найроби, где жила
писательницы, превратился в популярнейший район. Роман «Из Африки», впоследствии
блестяще экранизированный (главную роль в фильме сыграла сама Мэрил Стрип),
приглашает читателей в начало ХХ века, в Кению 1914-го – 1931-го г.г. В это
время здесь живёт некая Карен фон Бликсен-Финеке, баронесса из Дании. Здесь она
встречает охотника Дениса Финча Хэттона. Пока Карен учит
аборигенов-кикуйю английскому языку, Денис охотится с ними и предпочитает
туземцев аутентичными, как они есть. Этому же он исподволь учит и Карен. Когда
Денис погибает, то героиня уходит с его «европейских» похорон, приглаживая
волосы, как это делают местные. Жаркая, иная Африка навсегда входит в её
сердце. Как войдет она и в сердце читателя, несмотря на жару и непохожесть на
всё привычное: «Я владела фермой в Африке, у подножия нагорья Нгонг. Поблизости, всего
в ста милях к северу, проходит экватор. Сама ферма располагалась на высоте более
шести тысяч футов над уровнем моря. В разгар дня там создавалось впечатление
излишней близости к солнцу…» Дино Буццати «Татарская пустыня» Дино Буццатти часто сравнивают с
Францем Кафкой. Действительно, в его главном романе, в «Татарской пустыне» -
так много фирменного «кафкианского берда», что параллели напрашиваются сами
собой. Однако если у Кафки реальность – серые будни «офисного планктона», то у
Буццати это – огромная пустыня, принимающая в себя и перемалывающая в себе. Главной идеей книги является тщета
человеческого ожидания перед бескрайностью жизни. Все мы уверены, что рождены
для чего-то исключительного, но на самом деле чаще всего попадаем в тягомотный
круг повседневности, из которого нет выхода. Это если смотреть под одним углом.
А если под другим – мы части огромной, поистине эпической панорамы, и
изнурительная жара, бескрайний ровный простор, ежедневные повторения – это
исполненное величия панно, космический узор, где у каждого есть своё,
освященное бытием место. Осознает ли это молодой офицер
Дрого, который получил свое первое назначение в заброшенную крепость,
окруженную голыми скалами и морем песка?.. «Дрого видел вырисовывающиеся на дорожной пыли четкие тени двух лошадей,
двух голов, согласно кивающих на каждом шагу; слышал дробный перестук копыт,
жужжанье приставших к ним больших надоедливых мух и – все. Дорога тянулась бесконечно. Время от времени на повороте далеко впереди
можно было разглядеть высеченный в отвесных склонах серпантин. Но стоило
добраться до того места и посмотреть вверх, как дорога опять оказывалась перед
глазами и снова ползла в гору». Жюль Верн «Ченслер» (Дневник пассажира Ж.-Р. Казалонна) «Ченслер» - не самая известная и
популярная книга Жюля Верна. И в принципе, понятно почему. Она попросту
страшная! А начинается всё очень хорошо и
спокойно – как начинается «лето золотое» в конце мая. Герой книги, дневник
которого предстоит изучить читателю, становится пассажиром превосходного
трёхмачтовика «Ченслер», новенького корабля, который спущен на воду два года
назад. Его корпус обшит медью, а палуба – из индийского дуба, нижние мачты –
железные и числится «Ченслер» среди лучших бюро «Веритас». Это типично
английское судно, и возвращается оно из Америки домой, в Англию. Конечно, мсье
Казаллон не устоял перед таким красавцем! Конечно, он мог бы поплыть на
пароходе, но ведь под парусами куда приятнее! Вот только «Ченслеру» суждено
было пережить кораблекрушение, а его пассажирам – умирать на плоту посреди
Атлантики от жары и жажды: «Сегодня опять наступил штиль. Солнце пылает, ветер спал, и ни малейшей
ряби не видно на гладкой поверхности моря, которое едва заметно колышется. Если
здесь нет какого-нибудь течения, которое мы все равно не можем определить,
плот, вероятно, находится на одном месте. Я уже сказал, что жара стоит нестерпимая. Поэтому и жажда причиняет нам
еще большие муки, чем голод. У большинства из нас от сухости стянуло рот, горло
и гортань; вся слизистая оболочка затвердевает от горячего воздуха, вдыхаемого
нами» В описаниях Жюль Верн не
стесняется и приходится то и дело прерываться, чтобы напомнить себе – мы, слава
Богу, не там! А потом всё начинается снова: «Ночь была туманной и почему-то одной из самых жарких, какие только
можно вообразить. От тумана мы задыхаемся. Одной лишь искры, чудится нам,
достаточно, чтобы вспыхнул пожар, как в пороховом погребе. Плот даже не
кружится на месте, он совершенно неподвижен. Я спрашиваю себя временами,
способен ли он вообще плыть? Ночью я несколько раз пытался сосчитать, сколько нас осталось на борту.
Кажется, что одиннадцать, но мне с трудом удается сосредоточиться, и выходит то
десять, то двенадцать. Должно быть, после смерти Джинкстропа на плоту осталось
одиннадцать человек. Завтра их будет десять. Я умру» Луис Леанте «Знай, что я люблю тебя» Все, кто прочел эту книгу, в
один голос смеются над издателями: обложка и аннотация дезориентируют читателей
сильнее, чем партизаны – противника. Роман Луиса Леанте – вовсе не
романтическая история, хотя любовная линия в нём вполне представлена. Дышащая
песчаным ветром Западной Сахары, эта книга – о приключениях и о войне. Кто-то остроумно заметил, что
лучше всего на обложке «Знай, что я люблю тебя» смотрелась бы сахарави (так
называют коренных жителей пустыни) с непременной козой, а рядом – военный с
автоматом. Начинаясь действительно с
любовных превратностей, роман приводит сорокалетнюю героиню в Западную Сахару,
где её ждут очень непростые приключения, а их, в свою очередь, ожидает
интересный финал. Название же для книги взято из стихов: «Хоть земля вокруг чужая, Пусть меня накроют флагом. Символ гордости испанской, Знай, что я люблю тебя». Г. Л. Олди «Шутиха» Харьковчане Дмитрий Громов и
Олег Ладыженский заслуженно считаются современными отечественными фантастами
первой лиги. Впрочем, их книги, несмотря на формальную привязанность к жанру (а
«Олдя» умеют делать и классическое фэнтези, и альтернативную историю, и
криптороманы), являются всегда чем-то большим, чем остросюжетная фантастическая
литература. Они неизменно приносят читателю на широком блюде добрую порцию
философии, важных вопросов и завуалированных ответов, юмор, игру слов и
смыслов, поэзию и красоту истории. Пропорции всегда разные, но ингредиенты –
неизменны. «Шутиха» не совсем обычна для
литературного брэнда «Г.Л.Олди» по тематике. Но очень сопоставима с традициями
«Понедельник начинается в субботу» и при этом является типично «олдёвским»
произведением: смешным и грустным одновременно. Вам случайно не нужен шут? Его
можно заказать в ЧП «Шутиха», приведя домой… ну, в общем, то, что заказывали!
Зачем вы это сделали, открыв, по сути, ящик Пандоры? А жара! В жару ещё не то
бывает! «Ах, лето красное, убил бы я тебя, когда б не связь времен да Уголовный
кодекс! Пришепетывание тугих шин на плавящемся от страсти асфальте! Пятна пота
на футболках и блузках, подобные карте Вышнего Волочка! Венчики спутниковых
антенн на крышах жадно открылись навстречу раскаленному добела небу, где
шалун-Вседержитель, сменив ориентацию, с вилами наперевес кочегарит адскую
топку солнца: ужо вам, сапиенсы! ужо-о-о!.. «Жо-о-о!» — эхом отзываются
пенсионеры, бессмертные, словно французские академики, костеря климат, инфляцию
ледников и происки международных олигархов. Голые по пояс черти-ремонтники
счастливо ныряют в разверстый зев канализации: там тень, там прохлада, и если
рай не под землей, то где? И с завистью следит за чертями окрестная пацанва» Фрэнк Херберт «Дюна» Старые любители фантастики уже
сняли реальные или виртуальные головные уборы, ещ только прочтя имя автора и
название книги (оно, впрочем, условно, так как цикл «Дюны» состоит из
нескольких произведений). А тем, кто слышит имя и название впервые,
настоятельно советуем это сделать. Ведь история песчаной планеты Арракис, рассказанная Фрэнком
Хербертом – это идин из главных фантастических романов ХХ века! Да что там
романов – эпосов. Ведь «Дюна» - история
политическая и экологическая, философская и психологическая. Херберту удалось
создать живой, не оставляющий равнодушным и абсолютно правдоподобный мир на
базе фантастической идеи. Существование цивилизации здесь
целиком подчинено одному веществу, отвечающему за перемещения между планетами.
Оно имеется только на Арракисе, ну, а Арракис – это планета-пустыня, где
обитают песчаные черви и живут племена фременов, для которых, что не
удивительно, основополагающей ценностью является вода… Критики единодушно считают, что
«Хроники Дюны» – это наиболее масштабное и дерзкое в своей грандиозности
явление в мировой фантастике. «Над замком Каладан стояла тёплая ночь, но из древних каменных стен,
двадцать шесть поколений служивших роду Атрейдесов, как всегда перед сменой
погоды, выступил тонкий, прохладный налет влаги»... Литература в Сети. Лучшее за неделю: «Новости литературы» отобрали
для своих подписчиков самые интересные тексты о литературе, опубликованные за
неделю в рунете: *** «Уважительная картина» Анна Наринская о новой экранизации «Пены дней» и
Борисе Виане: Ии Сначала коротко про самого
Виана, потому что вдруг кто не знает, а отказать себе в удовольствии хотя бы
пунктирно пройтись по его сногсшибательной биографии невозможно. Он родился в 1920-м в парижском
пригороде, имя Борис получил в честь оперы Мусоргского "Борис
Годунов". Его мать была арфисткой, а отца в 1942-м убили неизвестные
грабители. Он сочинял романы и стихи (под своим именем и еще двумя десятками
псевдонимов), употреблял мескалин, исполнял с эстрады собственные песни, писал
статьи о джазе, организовывал концерт Дюка Эллингтона в Париже. Он публиковался
в журнале Les Temps Modernes, основанном Жан-Полем Сартром, а у его жены Мишель
был роман с Жан-Полем Сартром. И он обеспечил мне одно из самых ярких
переживаний моей юности. Когда мне было восемнадцать, это
работало как пароль. Прожорливый угорь, каждое утро выползавший из крана в
умывальнике Колена, чтобы полакомиться американской зубной пастой, был
секретным и в то же время общим знанием, пропуском в особый мир посвященных.
Проще говоря — если ты читал "Пену дней" Бориса Виана, ты, считалось,
был крут. А если нет — не особенно. То есть "Тошноту" Жан-Поля Сартра
можно было не читать, но про "Блевотину" Жан-Соля Партра полагалось
знать. Можно было с утра до вечера слушать "Битлз", но восхищаться
надо было Эллингтоном, музыку которого Колен превращал в напитки своей
пианкоктейльной машиной. А в разгар танцев на вечеринке вполне можно было
услышать от кого-нибудь очень изысканного: "важно только в безвкусицу не
впасть, не танцевать скосиглаз на ритмы буги-вуги". С тех пор, кстати, я эту книжку
до самого последнего времени не перечитывала — специально, чтоб не потерялось
очарование, чтоб не оказалось, что это еще один из специфически нравящихся в
юности текстов, который, когда читаешь его потом — в состоянии устоявшегося
гормонального баланса,— оказывается претенциозным и надоедливым. И вот сейчас я
"Пену дней" перечитала — это прекрасный текст. Прекрасно переведенный
Лилианой Лунгиной. То есть прекрасный, но, конечно,
взрослому читателю куда более понятный (в том числе и по линии "Жан-Соля
Партра", тонкостей джаза и прочих интеллектуальных ссылок) и от этого
теряющий при позднем прочтении часть своего очарования. "Пена дней",
наравне с "Над пропастью во ржи", хоть и совсем-совсем по-другому,—
один из самых ярких текстов про ощущение юности. В зрелом возрасте про юность и
себя юного много чего начинаешь знать и можешь вроде бы трезво оценить, а в
этом самом юном не знаешь ничего — просто живешь. Мишель Гондри задался целью
передать это чувство проживания юности в кино. Нельзя сказать, чтоб ему это не
удалось вовсе, хотя вообще-то его губит аккуратность. Гондри отнесся к книге
Виана, как режиссеры фильмов о Гарри Поттере к своему источнику, хотя
сомнительно, чтоб он испытывал схожее продюсерское давление. Его "Пена
дней" — почтительная визуализация текста, не лишенная остроумия (особенно
по части ретрофутуристического антуража) и нежности (особенно по части Одри
Тату), но уж точно не являющая собой никакого особого или неожиданного
прочтения. Хотя может быть это и неплохо. В
июне 1959 года Борис Виан пришел в парижский кинотеатр "Марбеф" на
премьеру фильма по его бестселлеру "Я приду плюнуть на ваши могилы",
вышедшему под "американским" псевдонимом Вернон Салливан. До этого он
уже успел обвинить продюсеров в неуважении к источнику и потребовать, чтоб его
имя — и придуманное и подлинное — убрали из титров. Во время сеанса Виан
потерял сознание — он умер в карете скорой помощи от сердечной недостаточности.
Гондри, кажется, делает все возможное, чтобы загладить эту вину кинематографа
перед писателем. На его фильме Виан мог бы упасть в обморок, разве только не
снеся чрезмерной почтительности. Людмила Осокина «Толерантность – враг критика» (Книга Елены Сафроновой
как повод для дискуссии) В клубе «Журнального зала»
состоялась презентация книги критика Елены Сафроновой «Все жанры, кроме
скучного». Это сборник статей и рецензий о некоторых знаковых явлениях
современного литературного процесса. Тексты уже были напечатаны в различных
изданиях и вот теперь собраны под одной обложкой. Издатель книги Евгений Степанов
открыл презентацию, представил автора, а также поделился своими мыслями о
современном книгоиздательском процессе. Он сказал, что с бумажным книжным
рынком сейчас происходят не лучшие метаморфозы, что он превращается постепенно
в электронный. Тем не менее книга Елены Сафроновой издана, лежит во многих
книжных магазинах, в том числе и в магазине «Москва», и даже выбилась там по
своему сегменту рынка в лидеры продаж. Далее выступила сама Елена
Сафронова. Она рассказала о структуре книги, о том, какие статьи в ней собраны
и за какой период. В сборнике пять разделов и освещают они: авторскую песню,
военную прозу, интернетную контркультуру, развлекательное чтиво и
эсхатологические романы. Статьи о поэзии же в эту книгу не попали. Елена поделилась с собравшимися
некоторыми секретами своей критической кухни. Конечно, в основном она
руководствуется собственными предпочтениями, своим пониманием прекрасного. Но в
особых случаях, поскольку она является обозревателем некоторых изданий, в
частности такого журнала, как «Бельские просторы», ей некоторые статьи
заказывают или обозначают направление уже редакционных предпочтений. Затем выступил обозреватель
«Литературной газеты», поэт и прозаик Сергей Мнацаканян. Он вспомнил, как нашел
в своей библиотеке подаренную ему советским поэтом Павлом Антокольским книгу
«Дневник путешественника», в которой была собрана всякая литературная всячина:
рецензии автора на книги, портреты писателей, поздравления и прочее. Книга была
издана в 1978 году тиражом в 50 тысяч экземпляров! Это немыслимый для нашего
времени тираж. Но тогда она вся разошлась. А сейчас даже с реализацией тиража в
300 экземпляров, каким издана книжка Елены Сафроновой, существуют проблемы. Кирилл Ковальджи заметил, что
еще до обвала книжного рынка случился обвал критики. А пропала критика –
значит, нет ориентиров ни в среде профессионалов, ни в самодеятельной среде.
Полный разброд. А вот у Елены Сафроновой большой потенциал, поскольку она имеет
свою, независимую позицию. У нее есть не только художественный талант, но
талант ученого, который подразумевает масштабный взгляд на вещи, а это так
необходимо настоящему критику. Елена Сафронова является новым критиком, критиком
XXI века, и Кирилл Ковальджи пожелал ей удачи. Сергей Белорусец обратил
внимание на то, что Елена не только критик, но и очень хороший прозаик, хотя
она свое прозаическое творчество пока что не особо афиширует. Есть отдельные
публикации рассказов и даже очень хорошей повести, но книжек прозаических у нее
пока не вышло, а жаль. Поэт и эссеист Александр
Говорков сказал, что его зацепили слова о толерантности критика. Он считает,
что именно это и погубило критику. Ведь смерть критики – это не только российская
проблема, но и мировое явление. И оно связано с издержками политкорректности,
когда люди в обществе воспитываются в системе равных координат: ты прав, и ты
прав, и он, может, тоже прав… Для общества в целом в этом ничего плохого нет, а
вот для литературы это беда. Лаборатория Фантастики рекомендует: Ольга Онойко «Море имён» Первой семантической ловушкой, с
головой затягивающей в роман Ольги Онойко, становится его название. Автор дарит своему миру имена простые и полные
изначального, глубинного смысла, оттого носители их становятся ближе к
сказочным сущностям. Итак, в приветливо
шумной Листве, столице величественной прекрасной Росы, проживают
реально-сказочные люди. Милая, добрая и щедрая красавица Поляна встречает
своего богатыря-суженого Летена. Тоскуют по никогда не виденному отцу и
пропавшему без вести обожаемому мужу Ясеню печальный Иней-царевич и его мама
Весела. В старинном особняке располагается
офис интернет-поисковика «Ялика», где трудится юный Алей Обережь,
которого бабушка-соседка характеризует сугубо положительно: хороший мальчик,
сломавший подруге судьбу. Парадоксальная эта фраза становится рассечением
вторым, переворачивает сознание и заставляет посмотреть на этот мир другими
глазами – и вот уже Летен предстает глыбой Льда, отливающей Сталью немыслимого
будущего взлета и воцарения на многие Лета; и вот уже веселый, заботливый,
любящий отец семейства Ясень оборачивается двуликим Янусом, пугающим, ведущим
хитрую и жесткую игру, внезапно и властно вмешивающимся в судьбы близких. И
обоим очень нужен хороший мальчик Алей, как заветный аленький цветочек,
вожделенный ключ для достижения неясных поначалу целей… Легко и органично вписываются в
контекст «Моря имен» страницы «производственного романа», повествующие об
увлекательных трудовых буднях представителей сферы деятельности, которая для
непосвященных находится на грани реальности и фантастики – IT-технологий.
Умудренные опытом руководители и талантливая молодежь, гениальные поисковики,
лайфхакеры, вселенские админы — они действительно кажутся полубогами, идеальным
сплавом человеческого и искусственного интеллектов. Они обладают практически
неограниченной свободой мышления, поступков, стремительных перемещений в
виртуальное пространство, параллельные и вымышленные миры. Но эта свобода
базируется на постоянном упорном труде, напряженной умственной деятельности,
умении четко ставить задачи и добиваться их выполнения. А ещё им присуще
огромное чувство ответственности – за простых пользователей, за близких и
любимых, за будущее целой страны, которое может напрямую зависеть от
выполненной ими работы. Сопоставление реальностей то
пугает, то дает неожиданно комический эффект, то приобретает эпических размах в
великом русско-монгольском противостоянии. По дороге к Морю Имен читателей ждет
море смыслов, размышлений, море удовольствия. Погружайтесь в него смело! Наталья Белюшина «Торжество абырвалга»
Шагает по планете слово-монстр
«вообщем». Страдают подмышки: попытки сделать выбор между «подмышкой» и «под мышкой»
заводят людей в тупик, потому что русский язык жесток, и правильно то так, то
эдак. Живёт и процветает дело чеховского персонажа; невольные последователи
бессмертного «подъезжая к сией станции и глядя на природу в окно, у меня
слетела шляпа» радуют самыми затейливыми вариациями. Приведу парочку тревожных
примеров из женской жизни: «Став законой женой муж просто наплевательски стал
ко мне относиться», «Лёжа в кресле у гинеколога, врач может сказать, есть
беременность или нет». Из новых трендов не могу не
отметить внезапное массовое удвоение «н». На нашем столе появились свинные
рёбрышки, куринные грудки, крысинные хвосты и даже орлинные глаза,
присоединившиеся к традиционным лакомствам — мороженному и пироженному. Раз в
год весёлые блиноеды коллективно насилуют масленицу, называя её масленницей,
масляницей, маслинницей, маслянитсей и так далее. Иногда авторы опережают своё
время. В сети есть женщина, сочинительница потрясающих белых стихов,
убеждённая, что следует писать «карау» (хоть карау кричи, как она выражается),
а «караул» — это исключительно тот, который караулит Ленина. Робкие попытки
отдельных граждан её переубедить не увенчались успехом, и она до сих пор кричит
карау. Вне контекста иной раз очень
сложно понять, о чём толкует пишущий. «Они ему потыкали» — это не застенчивое
описание свального греха, а грустный факт: родители потакали ребёнку.
«Потыкали» вместо «потакали» стремительно захватывает новые территории.
«Задрапездый» — не подумайте плохого, имеется в виду затрапезный. «Во стольном»
— это не «во стольном граде Киеве», а «в остальном». «Смерился» — смирился.
«Преданное» — приданое. «Теракот» — не кот и не теракт, а терракот. «Приижал» —
приезжал. Сергей Тимофеев, автор семидесяти публицистических материалов в СМИ,
подарил прекрасное слово «эстопады», обозвав так мои комментарии: милые, мол,
эстопады. Мои эстопады — это, насколько я могу судить, скорее эскапады, чем,
скажем, эстакады, но Тимофеев мог иметь в виду и эскалаторы. «Из под тяжка» —
вовсе не про подтяжку, это «исподтишка». «Не нагой» — ни ногой. «Сами лье» —
сомелье. «По чаще» — почаще. «Положение в Огро» — положение во гроб.
«Икронизация» — экранизация. «Розалик Сембург» — Роза Люксембург. «Геки
Берифин» — Гекльберри Финн. «Не соло нахлебавши» — не солоно хлебавши. «Упал
вниц» — упал ниц. «По счёчина» — пощёчина. «С посибо» — спасибо. «Вокурат» — в
аккурат. «Из-за щерённый» — изощрённый. «Не на вящего» — ненавязчиво. «Пинай
себя» — пеняй на себя. «Мёртвому при парке» — мёртвому припарки. «Козьи наки» —
козинаки. «От нють» — отнюдь. «На бум» — наобум. «На иву» — наяву. «Наовось» —
на авось. «Гимогогия» — демагогия. «На еде не с собой» — наедине с собой. «Со
сранья» (увы, и это не в шутку) — с ранья. «К та муже» — к тому же. «Отжика» —
аджика. «Пока не мерии» — по крайней мере. Так пишут не дети, не юмористы,
не на сетевом «олбанском». Судя по тому, что происходит с устойчивыми когда-то
выражениями, все смыслы утеряны. Люди пишут (опять же — специально отмечаю, что
пишут они это не в порядке стёба): канать в лету, кануть в лето, многое лето,
рыдать на взрыв, обвенчаться успехом, взболтнуть лишнее, зомбировать почву,
плот воображения, дать обед молчания, бойня титанов, ни в суп ногой, навоз и
ныне там, носиться со списанной торбой, у горбатого могила справа, воздастся с
торицей, до белого колена, в ежовых рукавах, встать на дубы, во тьме таракани,
наладом дышит, земля оббетованная, притча воязыцы, те пуньте вам на язык, из-за
кромов, агниевы конюшни, как за каменной спиной, пожимать плоды, при многом
благодарен. Не из этой серии, но произвёл большое впечатление комментарий
жж-пользователя Димитрия Назарова, православного священника: «угрожаешь
питухволк пошёл ты корове в трещину»; похоже, забывает батюшка родной
церковнославянский. Опрометчиво выйдя в сеть, неофит
будет смыт волной новых слов и выражений: дискуссировать, дискурсировать,
кормить ментаём, тексты нечитаймы, выйгрыш, пройгрыш, мошейник, андройд,
эмпанировать, ухожор, мотодор, онаним, осиметрия, ньюанс, миньет, фиерия,
медальйон, граммотность и неграммотность, пораметры, бороккоко, уедиенция,
везулизация, нигляже, дезабелье, мувитон, проминат, понибратство, эдилия,
эфария, иракес, подсигар, перламудр, лейбмотив, гибсокортон, штукотур-моляр,
персона нон-гранда, норкоман, завсегдатый, беззаговорчный авторитет,
предрассудительный поступок, поднагодная, муха дрозоофила, чревоточина,
литоргия, кострация, иички, испод носа, во-время, по-сытнее, по-пробовать,
по-чуть-чуть, по не множку, по раскинь мозгами, по техоньку, на по следок,
чутли не плакал, с умничал, за падло, не в проворот, без условно, без мозглый,
без грешный, без искусен, без прекрас, не готивный, за служеный, за душевно, за
гвоздка, знак без конечности, сееминутная выгода, вывернутые на ружу, с под
кавыркой, с ног шибательно, в просак, в плодь до, в нутри, в переди, в апреоре,
в отчаине, в не конкуренции, в перемешко, к со желению, какразтаки, впринцепи,
через чур, через щур, метамфаричиски, пошел во банк, воочие, ерезь,
предъидущий, занозчивый, неизглодимый, наврятле, не дуг, за не мог, на тощак,
на изусть, наиборот, ни кому не оддам, оддельно, не родивый, во истину, ни на
роком, боле ни мение, боле нимения, более лимиение, темни мение, спасибо за
рание, в коем веке, в коетом веке, из покон веков, еже дневно, с ново и с ново,
с право на лево, из не откуда, от тудаже, не по далёку, на вскидку, из редко,
от хватили по-полной, про анализировал, осветил в церкви куличи, шапка с
бубоном, салафановый пакет, помаззоничество божие, английская чёперность,
каширная пища, изнемождённый, симпотичный, локаничный, щепятильный, веслоухий
кот, гиена огненная, тварь дрожайщая, педиатор, психиатор, не людивый, лижбы,
лижьбы, на абум, близлежайщие места, места нахождение, не ужели, остаться
неудел, на ощюбь, всплотиться, не долюбливать, не взлюбить, трапездничать,
строеный шкаф, неодекват, в разных ипостасьях, тайлерантность, девственная
плевра, Эльф и Петров, Эльфовая башня, Ален де Лон, Шведция, Кинецберг... Неграмотность, впрочем, давно
вышла на большую и широкую дорогу, и если кто-то думает, что он с ней не
столкнётся, поскольку избегает интернета, — добро пожаловать на праздник,
который «проводиться при поддержки» (мягкий знак через несколько часов
ликвидировали, «при поддержки» так и осталось). Если вы человек серьёзный и не
любитель праздников, особенно тех, которые «при поддержки», приглашаю вас на
мероприятие совсем другого уровня. Все эти важные люди, судя по заявке
(«чтения»), умеют читать, но их полностью устраивает то, что от Столыпина они
движутся в сторону какой-то «современости». В общем, из дома лучше не
высовываться. Тем более что с людьми, которые выходят из дома, судя по их
письменным рассказам о собственной жизни, происходит страшное: они едят и
седеют, едят и седеют, едят и седеют. Они седели в ресторане, седели в кафе,
седели на лавочке, потом поседели с друзьями, седели-седели и подумали:
отличные были поседелки, но не слишком ли долго мы седели? Давайте куда-нибудь
поедим! Поедим в Египет, поедим в Турцию, поедим на дачу, поедим домой, поедим
куда глаза глядят! Вы поедите на бал? Вы поедите туда-то, вы поедите сюда-то?
Да-да-да, мы все поедим, только не в этом году! Поедим в следующем! Конкуренцию
где-то седеющим и куда-то едящим могут составить только люди, пишущие «пишите»
— там, где должно быть «пишете». Вы так интересно пишите! Вы очень хорошо пишите!
Мне нравится, как вы пишите! Почему вы так редко пишите? А я думал, вы никогда
об этом не напишите! Эти же люди в минуты душевных волнений выдают «истину
глаголите!» и «почему вы мне не внемлите?». Пишущие «пишите» абсолютно
непрошибаемы, они тверды, как скалы; духовные скрепы бы делать из этих людей. Убеждённость, что Бог — всегда
Бог, приводит к кощунствам типа «мой пёсик красив как Бог!». В секте Свидетелей
Больших Букв есть филиал Не Поминающих Б-га Всуе (и что характерно, далеко не
все из них евреи), благодаря чему можно регулярно наблюдать казусы уровня
«сегодня Б-жественная погода!». Что же касается «Вы», — не знаю, какой
волшебной кувалдой и в какой именно момент определённой части общества вбили в
голову, что «вы» при обращении к
конкретному лицу всегда, при любых обстоятельствах, в любом контексте должно
писаться с прописной, но это единственное правило, которые они усвоили, и
держатся они за это правило зубами и ногами. Такого правила, конечно, не
существует в природе, но это никого не волнует. Поэтому появляются потрясающие
комментарии вроде «по-моему, козёл Вы вонючий, вот Вы кто». Одному упорному
Выкальщику-сектанту, настаивавшему на том, что всегда и везде только так и
никак иначе, предложили открыть ближайшую книгу, найти там диалог и убедиться,
что «вы» написано со строчной. И человек на это ответил: пришлите мне СКРИН
КНИГИ, тогда поверю. Прислали, между прочим (не скрин, конечно, а фотографию
страницы — хотя он требовал именно скрин бумажной книги). Но это ничего не
изменило. Возможно, он просто не так представлял себе книгу. Ещё одна секта поклоняется
значку копирайта, с неизвестной целью приделывая его к банальнейшим цитатам.
Идёт бычок, качается (с). Не пой, красавица, при мне (с). Быть или не быть (с).
Какая гадость эта ваша заливная рыба (с). Моя дядя самых честных правил (с).
Ключ от квартиры, где деньги лежат (с). Придут и сами всё дадут (с). Пасть
порву, моргалы выколю (с). Ну и рожа у тебя, Шарапов (с). Леопольд, выходи (с). Невероятные сложности с
числительными. Если среднестатистического россиянина попросить, скажем,
поставить число 375 в творительном падеже (тремястами семьюдесятью пятью), он
впадёт в глубокую кому. Население, включая работников радио и телевидения,
предпочитает в устной речи отделываться каким-нибудь «триста семьдесят пяти», а
на письме пользоваться цифрами, по неведомой причине приделывая к ним более или
менее длинные хвосты. Мне встретились некто 4-ёхдюймовый, огромное количество
во1х, во2х, в3х, убойные 13-ть, 15-ть и так далее (даже 1-н). Свои квартиры квартиросъёмщики
называют 1нушками, 2ушками и 3ёшками; те, у кого комнат больше трёх, пока
пребывают в затруднении. Но самый потрясающий пример использования цифр — А5.
Вам ни за что не догадаться, что такое А5. Это означает «опять». Римские цифры не остаются без
внимания, к ним тоже приделывают хвосты: скажем, король Карл V — он не просто
V, он именно V-й, а то вдруг кто-нибудь подумает, что «V значит Вендетта». Карл
Вендетта. Хвостоманов регулярно подводит десятка, но они с упорством, с которым
лучше бы им не делать в этой жизни ничего, наступают на те же грабли,
распространяя «Х-й» и «Х-ый». Союз малограмотных, в миру
известный как Союз журналистов, просидел под этим делом целый день; потом
кто-то из них поднял глаза, вчитался, задумался, сказал: «А ведь действительно,
х-й какой-то съезд». И на главный плакат мероприятия застенчиво приклеили
квадратик, прикрыв срам. Журналисты вообще не отстают от
обывателей; напротив, они в этом смысле дают обывателям фору. Грамотный
журналист — это не просто редкость. Это
уникальное явление. Норма теперь «двадцатилетнему Виктору Васильеву двадцать
лет», как сообщает «Комсомольская правда». Или, — издание приводит слова
президента, который заявил: «Ему не нужна ни виза, ни других документов».
Отсюда. Кто-то может спросить, где же редакторы и корректоры. Похоже, была
проведена тайная зачистка и почти все были уничтожены. Чтобы не мешали свободе
самовыражения. В отсутствие редактуры и
корректуры многие писатели, которые ведут свои блоги сами, оказываются как
минимум не писателями. Во всяком случае, факт, что русским литературным языком
они не владеют. «Как же балансировать в этом Мире, практически кричим мы,
задавая вопрос Создателю???? Об этом много размышляют герои нашего романа».
«Мир, в котором живет каждый из нас, зависит, прежде всего от того, как мы его
себе представляем. По-моему так писал известный философ Артур Шопенгауэр.
Поэтому каждое утро я говорю спасибо! И пытаюсь искренне улыбнуться себе и
Вселенной! Мне кажется, у меня начало получаться. В этом мне помогла героиня
нашего с Янушем Вишневским романа Анна – одинокая, неудавшаяся актриса!»
«Прекрасно, что утро наступает всегда. Хотя уверенным в этом нельзя быть!!!»
«Хотя время всего восемь утра, людей в кафе оказалось много и они начинали
утро!!!!» «Всем в мире правит любовь, и только в любви мы достигаем своего
совершенства и наивысшей ипостаси... именно поэтому, все гениальное просто и
так трогает всех нас». «А Вы как считаете, депрессия это болезнь? Тогда
возникает вопрос причин ее возникновения?» «Ото всюду слышишь, надо добавлять
побольше позитива в жизнь и воспитывать в себе позитивное отношение к жизни!»
«Нет, ничего прекраснее!!!» «Но признание в любви — это подтверждение женской
силы! неуверенна, что она нужна мужчинам!» «И главное, в их глазах читается,
огромный интерес к жизни!!!!» Это были цитаты из ЖЖ писательницы, искусствоведа
и деятеля культуры в одном лице Ирады Тофиковны Вовненко. Выходящий в сеть журналист тем
более не может не облажаться; например, вот этот плевок в вечность сообщает
нам, что Нателла Болтянская считает камарилью танцем: («оппоненты на их костях пляшут
своими копытами камарилью»). Язык инструкций, документов,
официальных обращений — угрюм, тяжёл,
беспросветен, безнадёжен и неграмотен на свой лад; в нём действительно сломит ногу
чёрт. «Сколько на эти страницы уже добавлено текста про дебаты, главная тема
которой необходимость такой формы экзаменов, как ЕГЭ, неперечесть». (Новости
ЕГЭ. Какой ЕГЭ, такие и новости). «Перечень документов, необходимых для
оформления паспорта гражданина Российской Федерации удостоверяющих личность
гражданина Российской Федерации за пределами территории Российской Федерации,
содержащих электронные носители лицам, достигшим совершеннолетия». (Сайт ФМС.)
«Замена слова передовать на слово предъявлять в первом обзаце п.2.1.1 ПДД РФ.
Заменяя слово передовать на слово предьявлять исключается давление на водителя
недобросовестными ИДПС и так же исключит корупционную составляющую в общении
водителя и ИДПС, зачастую водитель становиться заложником ИДПС забравшим
удостоверение якобы для проверки, а на самом деле составляет любой
административный материал неотносящийся к водителю». (Российская общественная
инициатива, всё серьёзно.) «Между тем, принадлежащая Google (представитель в
России М.Жунич) компания "YouTube", осознавая вредоносность и
потенциальной опасности роликов, размещенных на их сайте, руководствуясь
коммерческими интересами, используя юридическую казуистику, продолжает
уклоняться от выполнения требований законодательства Российской Федерации, направленного
на предотвращение самоубийств и обжалует в этих целях решение в арбитражный
суд». (Этот ад от Роспотребназдора.) Если говорить о пунктуации, есть
две тенденции: 1) каждое второе слово считать вводным, 2) любое местоимение или
имя собственное — считать обращением. То есть люди пишут следующим образом. Ты,
пришёл такой ненужный. Я, тебя поцеловала. Не дай мне, Бог, сойти с ума! А,
воз, и ныне, там. Я, ведь, права! А, ты, куда? Я, нынче, устал. Вы,
наблюдательны, Наталья! Ишь, ты, какая!
Коля, опять пьяный. И, что? Я, сегодня, действительно, того. Такие, вот,
дела. А однажды они услышали краем уха
что-то об авторской пунктуации. И с тех пор считают, что авторская пунктуация
именно так и выглядит. Ну, а, как ещё? Должна предупредить, что если вы
недостаточно опытны, лучше деятелям интернета не указывать на их ошибки.
Возможны несколько вариантов развития событий. Первый: деятель вас поблагодарит
(или не поблагодарит, если он не в настроении) и ошибки исправит. Но так
поступают только нормальные люди, а нормальных людей здесь осталось, по
приблизительным подсчётам, полтора инвалида. Второй вариант самый вероятный:
деятель примется обсуждать вашу личность, ваш возраст, пол, цвет волос, род
занятий, интенсивность вашей сексуальной жизни, и попытается унизить ваше
человеческое достоинство, назвав вас корректором или учителем русского языка;
он также пришлёт вам ссылку на слово «граммар-наци» и будет полагать это дико
остроумным. Третий вариант — активный деятель. Он бросит все силы на то, чтобы
доказать: на самом деле он страх какой грамотный (цитирую одно из выступлений:
«У меня между прочим пятерка по русскому языку всегда была, есть и будет. Ворд
проверяя мои тексты ратует патологической грамотности!»). Более чувствительный
деятель (скорее всего это будет ванильная барышня-писательница) заговорит с
вами о душе, о своей бессмертной душе; вы не видите её душу за ошибками, потому
что в вас нет нежности к людям, которые делятся «емоциями». Чувствительный
деятель скажет, что вы специально выискиваете ошибки — вместо того, чтобы
насладиться (то есть вы специально принюхиваетесь, когда кто-то недвусмысленно
портит воздух, и подло просите открыть окно; а ведь могли бы насладиться).
Деятель другого типа, который где-то когда-то что-то слышал, заявит, что
Маяковский вроде бы не умел расставлять запятые и Толстой в одном месте напутал
с падежами, поэтому если он, деятель, тоже лажанулся, он автоматически
уподобляется Толстому и Маяковскому; после выдачи себе индульгенции он начнёт
вести себя так, будто только что закончил писать «Войну и мир» и приступает к
«Облаку в штанах». Подобные люди очень опасны, они способны совершить
преступление — на том основании, что «Бомарше кого-то отравил». Если же вы
встретитесь с трудолюбивым деятелем, ждите его в гости: трудолюбивый деятель
пойдёт к вам в блог, прошерстит его как следует, найдёт там, например, пародию
на олбанский или имитацию разговорной речи и обрадуется тому, что вы тоже
«пишите с ошибками». Увы, тот, кто плохо пишет, обычно плохо читает и не
различает автора и персонажа, и именно малограмотный, а никакой не
граммар-наци, способен подойти к стилизованному тексту, сленгу или языковой
игре со словарём наперевес. Для таких людей Ванька Жуков, дедушка Константин
Макарыч и Антон Павлович Чехов — одно лицо. Вообще это давняя проблема: в
России на официальном уровне высказывания князя Мышкина считаются
высказываниями Достоевского. Когда-то дети учились читать по
вывескам, плакатам, газетным заголовкам; «Слава КПСС!» и все производные были
явлением более безопасным, чем нынешний креатив. Бывает, что всё вроде бы и
написано верно, но какая-нибудь финтифлюшка портит всё дело, как на диске Елены
Ваенги «Саломея»: хвост буквы С дал такой крен, что стал читаться как буква Р,
и поклонники певицы были вынуждены приобщиться к «Сраломее». Впрочем, это
мелочи рядом с «Росией». Собранная мною небольшая коллекция (здесь есть «и фичи
и баги», однако впечатление они производят одинаковое) должна вас убедить, что
сегодня лучше странствовать по свету не открывая глаз. Валерий Шубинский «Ревизия или
Новые предки» Поводом к написанию этой статьи послужили, с одной стороны, книга Самуила
Лурье «Изломанный аршин», с другой — статья Абрама Рейтблата «Пушкин как
Булгарин» (НЛО, № 115, 2012). Статья эта, впрочем, развивает идеи двух давних
книг Рейтблата — «Видок Фиглярин» (1998) и «Как Пушкин вышел в гении» (2001), а
потому и их невольно придется коснуться. Сразу же, во избежание кривотолков и прежде всех рассуждений: Рейтблат
кажется мне одним из наиболее сведущих и здравых современных историков русской
литературы XIX века (в особенности — книгоиздания и книжного рынка); книга
Лурье — талантливое литературное произведение (даже если с научной,
фактологической и концептуальной точки зрения она уязвима). Но задача наша сейчас — не хвала и не хула привлекших наше внимание
текстов. Речь о том, что они, тексты эти, в справедливости и несправедливости
своей, в пристрастности и объективности — симптоматичны. Что история, как
известно, — политика, опрокинутая в прошлое, и что это относится и к
литературной политике. Это не значит, что Лурье или тем более Рейтблат,
академический исследователь, напрямую имели в виду споры сегодняшнего дня. Речь
всего лишь об изменчивых свойствах исторической оптики. 1. В книге Лурье есть один постоянный персонаж, автором неизменно
третируемый, предмет надменной и издевательской полемики. Персонаж обозначен
аббревиатурой СНОП. Это — Советская Наука О Пушкине. Формулировка расчетливо
неопределенная и размашистая. СНОП — это, получается, и Тынянов с Лотманом, и
Щеголев с Вересаевым, и «лицейская сволочь Митька Благой», и какая-нибудь
серенькая аспирантка сталинского времени, кропающая диссерташку о Пушкине —
вестнике свободы. Ход, конечно, опасный и уязвимый. (Потому что ведь есть еще и
СНОХ — советская наука о хронологии мировой истории. Или СНОВ — советская наука
о веществе. И есть их смелые опровергатели.) Фактически речь идет о массовых, школьных концепциях и возникавших в них
нестыковках. Взять, например, литературные позиции 1830-х. Есть пушкинская
плеяда, Баратынский, Дельвиг, Вяземский — тут все более или менее ясно.
Литературно значительные, лично благородные, политически (по умолчанию)
прогрессивные. Есть враги: отвратительный Булгарин, бездарный, подлый и
реакционный, и чуть менее, но тоже отвратительный Греч (вроде Дуремара при
Карабасе-Барабасе). Сюда же Кукольник (реакционер и раздутая современниками
ложноромантическая бездарность, разоблаченная Белинским) и Бенедиктов (тоже
разоблачен Белинским, но не совсем бездарность и не совсем реакционер). Есть,
однако, писатели, с которыми ясности нет. Вот Бестужев-Марлинский: он и
ультраромантический, и раздутый, и разоблачен Белинским, но не реакционер, а,
наоборот, ссыльный декабрист. К числу таких невыясненных фигур принадлежал и
Николай Полевой: с одной стороны, прогрессивность его (в период «Московского
телеграфа») была как бы признана… С другой — явный недруг Пушкина и пушкинского
круга. Понятно, что о таких персонах, ломавших своим существованием схему,
старались писать и говорить меньше. Вот и Лурье вспоминает, как у него в 1983
году не поставили книгу о Полевом в план — дескать, писатель второго ряда, что
о нем… Только на дворе нынче не 1983 год. Сочинения Полевого с тех пор
переизданы не единожды, и одна только книжка 1991 года вышла тиражом сто тысяч
экземпляров. Такие тиражи предусматривали, что 99 процентов сгниет по малым
городишкам СССР, но год был уже такой, что сгнило всего 98 процентов и
непосредственно в столицах, а остальные две тысячи дошли до всех нуждающихся.
Написано о писателе Николае Полевом тоже немало. Реабилитировать его и
извлекать из забвения, стало быть, не нужно. Книга, значит, ради совершенно другого писана. Ради чего же? О чем же? «…В печальной — а, вероятно, и скучной — истории, которую я почему-то
считаю долгом рассказать, роль Пушкина почти случайна. Как если бы он в горах
Кавказа — допустим, путешествуя в Арзрум, — запустил в пропасть огрызком
яблока, а через минуту где-то далеко внизу тронулась каменная река и кого-то
задавила… Причем отнюдь не исключено, что оползень начался сам про себе,
огрызок яблока тут ни при чем абсолютно. А все-таки Пушкин его швырнул…» Метафора красивая. Теперь стоит ее расшифровать. Речь идет о следующем тексте (Лурье употребляет выражение «литературный
донос»; пушкинский литературный донос — звучит выразительно): «Не-дворяне (особливо не русские), позволяющие себе насмешки насчет
русского дворянства, более извинительны. Но и тут шутки их достойны порицания.
Эпиграммы демократических писателей 18-го столетия (которых, впрочем, ни в
каком отношении сравнивать с нашими невозможно) приуготовили крики:
Аристократов к фонарю — и ничуть не забавные куплеты: Повесим их, повесим.
Имеющий уши да слышит». Это напечатано в 1830 году. Через четыре года (через четыре года!) журнал
«Телеграф», успешнейший литературно-коммерческий проект России, издаваемый
купцом 2-й гильдии Николаем Полевым, был закрыт за отрицательную рецензию на
пьесу Кукольника, которая (пьеса) чрезвычайно понравилась государю (о чем
Полевой не знал). А у самого Полевого были неприятности: он, конечно, продолжал
редактировать разные журналы, но не под своим именем, что сказывалось на оплате
(романы и пьесы подписывать собственным именем при этом разрешалось). Автор
считает, что все это — последствия пушкинского (если пушкинского — да, слог
похож; но теоретически возможно, что и дельвиговского) «доноса». Дескать,
министра просвещения С.С. Уварова пушкинские слова так впечатлили, что он стал
искать «якобинцу» Полевому какую-нибудь вину — и в конце концов нашел ее. Серебряный век финансировала русская буржуазия — но непосредственно
осуществляли его все-таки по большей части разночинцы или дети разночинцев. А пушкинский выпад — это, в свою очередь, реакция на фельетон Полевого
«Утро в передней знатного барина», высмеивающий стихотворение Пушкина «К
вельможе», где (позволим себе процитировать интервью Лурье Н. Крыщуку — очень
уж живой синопсис) воспет «…один из отвратительных, действительно,
представителей нуворишеского дворянства, фаворит Екатерины, проститут,
собственно говоря, который на этом получил сорок тысяч душ крепостных. Почему,
зная все это, Пушкин его воспел? А потому что ему хотелось, чтобы свадьба его с
Натальей Николаевной происходила в аристократическом блеске… А чтобы позвать на
свадьбу второго, после генерал-губернатора Голицына, вельможу Москвы,
необходимо было сделать жест…» Не будем придираться ни к мещанскому словечку «проститут» (назвал бы
Лурье так же Потемкина или Ивана Шувалова?), ни к «нуворишескому дворянству»
(Юсуповы — потомки ханов Ногайской Орды, род ведут от стольника Едигея, героя
тюркского эпоса, жившего в конце XIV — начале XV века; дед Николая Борисовича —
президент Военной коллегии при Петре, отец — президент Коммерц-коллегии при
Елизавете. Ничего себе нувориш, да?). Положим, речь не об этом (на самом деле и
об этом тоже: о несовпадении антропологии и порожденного ею языка), а о
треугольнике Пушкин—Полевой—Уваров. Собственно, если даже предложенная Лурье конструкция (шитая все-таки
белыми нитками — еще вопрос, кто у Пушкина в первую очередь имеется в виду:
Полевой русский, а Булгарин дворянин) соответствует действительности — а почему
Пушкин должен был иметь возможные последствия в виду? В случае, если он
действительно так думал. А он, собственно, думал — аристократические
предрассудки шестисотлетнего дворянина-арапа общеизвестны. Но уважения к чужой мысли, к чуждой картине мира автор «Изломанного
аршина» не проявляет почти вызывающе, демонстративно. Точка зрения, отличная от позиции либерального интеллигента начала XXI
века, переносящего координаты окружающей его (или воспитавшей его) реальности на
совершенно иную эпоху, описывается так: «Уваровым владело — о горечь! о кислота! — роковое предчувствие, что все
бесполезно: когда-нибудь и Россия превратится в цивилизованную европейскую
страну — даже нельзя исключить, что в демократию». (Т.е. и бесы веруют и трепещут). Или — так: «Взгляды Белинского в описываемый момент (примирения с разумной
действительностью. — В.Ш.) были известно какие. Как у всех советских: нет и не
может быть общественного строя, лучшего, чем наш. Нет другой страны, где
дышится так же легко. Лицо любимого вождя озаряет нашу действительность ярче
тысячи солнц и т.д.». Во-первых, какие это «все советские» искренне так думали и когда,
во-вторых… Идея о том, что «в России ничего не меняется», — удобная идея.
Смешивать языки и понятия разных эпох, не иронически, в порядке тонкой
литературной игры, как это делает Сергей Стратановский, к примеру, а с
серьезным пафосом — удобно и выгодно, так как всегда можно, обратившись — по
произволу — к одному из хронологических пластов, найти слова и формулы,
подгоняющие задачу под ответ (а это и есть любимое развлечение советских —
подгонять под ответ). Например, назвать Николая I «любимым вождем», «великим
кормчим» или «национальным лидером», который, дескать, трудится «как раб на
галерах», — как бы смешно и как бы смело (о, эта смелость кукиша в кармане). И
— удобно сделать вид, что не знаешь о религиозных основах монархии, об
особенных отношениях монарха и дворянина, сюзерена и вассала, о пафосе «царской
службы», о корпоративном равенстве дворян, основанном на указе Петра. Мы возвращаемся к началу сюжета. Шестисотлетний дворянин, небогатый, но
не деклассированный, получивший правильное воспитание (все-таки не совсем
регистратор Евгений), видел в Юсупове, в принципе, равного. Гений и слава
давали возможность реализовать это теоретическое равенство, невзирая на
различие чинов и состояний. Если даже Пушкин, воспев Юсупова, интересного, хотя
и безнравственного (но Пушкин и не моралист), человека, оказывал тому некую
услугу, предусматривавшую ответную услугу, — это были дела между своими, людьми
одного круга, членами одного клуба. «У нас поэты не ищут покровительства
господ. У нас поэты сами господа». А что выходит у Полевого? Стихотворец-холуй
угодил барину, и — «скажи, что по четвергам я приглашаю его всегда обедать.
Только не слишком вежливо обходись с ним; ведь эти люди забывчивы». Полевой был хорошим критиком, он понимал, кто такой Пушкин. И сознательно
оскорблял его. А почему? Та неприязнь «демократического писателя» к дворянству,
к дворянской этике, к дворянской корпоративной солидарности, о которой Пушкин
(Dubia) пишет в «доносе»? Или что-то другое? Потому что кроме фельетона есть еще и стихотворный пашквиль (или
«пародия» в смысле и духе Александра Иванова, если кто-то еще его помнит, —
глумливый перепев конкретного текста; в данном случае — «Поэта и толпы»): ...Ударил в струны золотые, С земли далеко улетел, В передней у вельможи сел И песни дивные, живые В восторге радости запел. Вот оно: «Поэт и толпа». Выражение презрения к публике и служащим ей литераторам.
Апология независимости элитарных писателей, представителей «аристокрации ума и
талантов», продающих (или стремящихся продать) рукописи, но не вдохновение. Вот
поэтому Николай Полевой стал врагом Пушкина и бросил ему перчатку. Бросил —
первым. С.А. Лурье в этом споре на стороне Полевого. Почему — это отдельный
разговор, сейчас важно — как. Да, он подчеркивает буржуазные личные добродетели Полевого в сравнении с
Пушкиным и людьми пушкинского круга (мол, если он и оставил семью с неоплатными
долгами, то это потому, что сатрапы мешали заниматься честной литературной
коммерцией, а не потому, что сам играл в карты и разорялся на бальные платья
для жены) и его третьесословные гражданские заслуги. Впрочем, в конечном итоге
сомнительные: да, в меру либеральничал, пока казалось, что можно, но в это же
самое время — в период «Телеграфа», в 1833 году, — произнес такую искренне
сервильную, «пионерскую» речь... «Пушкин вообще так не умел — от всего сердца и
как бы лежа на спине». Какая формулировка (я же говорил — книга Лурье очень
талантлива)! И уж если говорить о (прото)советском, то все оно укладывается в
эту формулу. Представители новой демократически-коммерческой журналистики, иногда
дворяне родом, иногда плебеи, иногда инородцы, потому и были настоящей опорой
николаевской власти, что способны были на такую вот восторженно-казенную
безоглядность — в отличие от «аристократов» с их феодальным, по присяге, по
правилам, служением, с их родовым достоинством и личным вкусом. И если Уваров —
единственный в николаевском правительстве — склонен был видеть декабристский
дух у Полевого, Сенковского, Греча, то он заблуждался. Он не был «идиотом», как
титулует его Лурье, но он ошибался. Декабристы были всем чем угодно, но только
не купцами второй гильдии. Ни по статусу, ни по духу. Еще неизвестно, кстати, откуда именно ожидали Пушкин с Дельвигом тех
Робеспьеров, которые отправят аристократов на фонарь. Вот еще цитатка — это из
рецензии Н. Полевого на «Бориса Годунова»: «Но Карамзин бесчеловечно ошибся в
основных началах событий целого столетия… Вслушайтесь в буйство партий при
смертном одре Иоанна, уже победителя Казани, уже 7 лет самовластителя России,
мужа в полной силе возраста, супруга добродетельной Анастасии, и вы узнаете,
что сделало сильного, умного, хотя и возмущаемого страстями Иоанна Грозным. Он
ужасен восстал с своего смертного одра и так же свирепо начал терзать
олигархию, как немилосердно дед и прадед его терзали удельную систему». То есть
представитель восходящего класса пеняет Карамзину и Пушкину за недооценку прогрессивной
роли Ивана IV — борца с боярской олигархией. Неизвестно, насколько Николай и
Бенкендорф прониклись этой «прогрессивностью» (вполне в духе фильма
Эйзенштейна), но в 1830 г. «литературный донос» стоил неприятностей именно
Дельвигу и «Литературной газете», а не Полевому и «Телеграфу». Полевой свою благонамеренность доказал всей последующей жизнью, как и
свою готовность к унижениям, а иногда и подлостям. И вот что интересно: автор
«Изломанного аршина» эти унижения и вынужденные подлости не скрывает. Иногда —
проговаривает наскоро (донес на своего пытавшегося бежать за границу сына —
«нельзя было не доложить»; ну да, есть же еще и другие дети…). Иногда — почти
смакует: Полевого называют подлецом, и он глотает оскорбление (не дворянин,
права на дуэль не имеет)… А писатель-романтик, пляшущий вприсядку в пьяном виде
вместе с тем же Кукольником (обруганным им, кстати, совершенно незаслуженно:
стилистически Полевой и Кукольник — очень близкая родня)! Да, Лурье всего этого не скрывает, не прячет. Но он постоянно
подчеркивает, что «аристократы» — и Пушкин в первую очередь, — по большому
счету, унижались (и позволяли себя унижать) не меньше. Причем все унижения в
конечном счете исходят исключительно от Власти (даже полковник Карлгоф назвал
Полевого подлецом чуть ли не по прямому приказу то ли Бенкендорфа, то ли
Уварова). Есть такая кинокомедия — «О бедном гусаре замолвите слово»,
интересная тем, что в ней очень рельефно воспроизведена картина николаевской
России (а отчасти — и вообще России), существовавшая в мозгах советского
свободомыслящего интеллигента: есть Третье отделение, есть мы, благородные
гусары (они же м.н.с. в отраслевых НИИ), — а больше ничего и никого нет. У
Лурье картина примерно такая же, только гусары в конечном счете оказываются не
гусарами, а «идеологической обслугой», «одалисками в серале» (то есть граф
Мерзяев оказывается прав: «рылом не вышли»). Мир «Изломанного аршина» — мир,
где никакое достоинство и никакое благородство невозможны. И эта картина
рисуется — еще раз — очень талантливо. Правда, иногда это — талант демагогии и
передержек. Пушкин — сексот: страшно звучит? А посмотрите его записку о
Мицкевиче? Что, нормальный текст, ходатайство за друга, за собрата? А вы
вчитайтесь, приглядитесь… Типичная гэбэшная ориентировка. Нет, понятно, что
Наше Все подставили, что так можно подставить любого. Любого — и что значит его
достоинство и благородство перед строгим судом потомства? Чудится мне или нет — кроме естественного переноса ответственности с нас
на тех, кто заставляет нас быть такими, — еще и раздражение против тех из нас,
кто в этой ситуации осмеливается еще что-то о себе думать, на что-то
претендовать, будь то разночинец Белинский или аристократ Пушкин? Считает себя,
понимаешь, орлом небесным, а сам сидит в передней у вельможи… 2. В отличие от Лурье А.И. Рейтблат подчеркнуто историчен. Если для Лурье Третье отделение ничем не отличается от КГБ, Николай
Первый от Сталина, а Сталин от Путина, то Рейтблату важны нюансы. Лурье
принимает манихейскую модель эпохи, унаследованную советским литературоведением
у Герцена, он лишь пытается избавить ее от «ретуши» (касающейся, между прочим,
и поведения самого молодого Герцена). Рейтблат пересматривает ее гораздо
решительнее. То же Третье отделение было, на его взгляд, «не столько
репрессивно-карательным учреждением, сколько информационно-наблюдательным и
даже в определенной степени пропагандистски-воспитательным». В рамках этого
учреждения готовились реформаторские законодательные предположения, обсуждались
пути обновления страны. Уваров, по новой идеологической классификации,
оказывается в одной когорте с Чаадаевым — в ряду «либералов-утопистов». Вообще правительство у Лурье — некая внешняя, бессмысленная и бездушная
сила, стремящаяся только к одному: раздавить и уничтожить писателя; а у
Рейтблата власть оказывается носителем определенных идей и определенной
политической практики, участником диалога. Лурье в связи почти с любой позицией
(отличающейся от его собственной) интересует, чем человека купили, раздразнили
или сломали: искренность почти исключается. Рейтблат по умолчанию исходит из
того, что если некий литератор (например, Пушкин) нечто пишет — значит, он
действительно это думает. И интересно, почему думает. Лурье — идеолог и психолог. Рейтблат — позитивист. Он внеоценочен,
имперсонален. Он констатирует факты, тщательно оговаривает термины. «Русский
либерал может быть правее английского консерватора». Это значит, например, что
автор формулы «православие, самодержавие, народность» — либерал-утопист
все-таки в сравнении со своим почти непосредственным предшественником на посту
министра А.С. Шишковым, а не с Герценом или Гладстоном. Или в сравнении со
своим преемником Ширинским-Шихматовым (не тем, который «Шишков, Шихматов,
Шаховской», но его братом). Шихматов закрыл на несколько лет прием в университеты,
а Уваров ничего подобного не делал. И что же выясняется при имперсональном подходе? Перед нами — самая провоцирующая пара: Пушкин—Булгарин. Что думает Пушкин? Восхищается Петром (небезоговорочно). Уповает на просвещение. В принципе
хочет освобождения крестьян, но считает, что оно должно совершаться постепенно
и в течение продолжительного времени: «лучшие и прочнейшие изменения суть те,
которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений
политических, страшных для человечества...» Считает, что «со времен восшествия
на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще
образованности и просвещения». Надеется, что когда-нибудь в России
«сформируется общественное мнение (предпосылкой чего является возможность обсуждать
в печати общественные вопросы) и власть будет прислушиваться к нему». Полагает,
что «прогресс достигается не революциями, не насильственными переменами… а
естественным путем». Теперь Булгарин. Верит в прогресс. Обожает просвещение. Осуждает революции. Восхищается
Петром Великим. «Единственной подходящей для России формой правления» считает
самодержавие. Хочет освобождения крестьян, но не сразу, а постепенно. Выступает
за промышленное развитие России и строительство железных дорог. Ну и какая разница? Булгарин даже прогрессивнее. Опору самодержавия видит
не в просвещенной аристократии, а в среднем классе. И про ж/д писал, а Пушкин
про них ничего не писал, только про «шоссе стальные». Но в целом «Пушкин и Булгарин находились примерно в одной нише умеренных
реформаторов, располагавшейся несколько левее центра, если считать таковым
правительственную идеологию». Люди, занимающиеся Пушкиным, Мандельштамом, обэриутами, из текущей
словесности предпочитают авторов типа Улицкой, Быкова, Кибирова, которые
наследуют линии «Северной пчелы» и «Библиотеки для чтения», а не «Литературной
газеты» и «Современника». Но это теория, а практика? Ведь Булгарин был, как все мы знаем, агентом…
чего? Информационно-наблюдательного и пропагандистски-воспитательного
учреждения? А так ли это было недопустимо по меркам того времени? Если да, то
по чьим меркам? Пушкина и его круга, которые могли — по своему социальному
статусу — вступать в контакт с самим государем (обычно — при помощи того же
Бенкендорфа). Впрочем, Пушкин и сам иногда не брезговал обращаться по своим
делам в Третье отделение. В том числе как-то жаловался на Булгарина. Объективизм Рейтблата создает эффект еще более разительный, чем горячая
публицистика Лурье, хотя в том же роде: исчезновение границ между чистыми и
нечистыми. Представители «благородного направления нашей словесности»
(выражение Н.И. Греча, на старости лет жалевшего о вражде с ними, в которую
втянул его Булгарин) оказываются мало отличимы от многолетнего информатора и
консультанта политической полиции. Дело в том числе и в самих текстах
булгаринских писем в Третье отделение, Рейтблатом же и опубликованных.
Оказалось, что это в основном не доносы, а «записки начальству о состоянии
нравов», по выражению современного поэта, прожекты, рассуждения — такая публицистика
ДСП. «…А ожесточенные полемики, которые временами вспыхивали между ними, были
порождены именно определенной близостью исходных позиций: ведь не секрет, что
сильное противостояние возникает именно между представителями идейно близких
течений (скажем, суннитами и шиитами, католиками и протестантами, большевиками
и меньшевиками)». Так ли это? 3. Так — если оставаться в рамках определенного круга проблем и определенных
оппозиций. Если видеть в пушкинской эпохе только одну оппозицию —
«интеллигенция-власть». Или — «реакция-прогресс». Но для Пушкина эти оппозиции
были, может быть, не из самых важных. Противостояние шло в первую очередь по другой линии. Дело даже не в том,
что Пушкин написал, например, «Медного всадника», а Булгарин с Полевым могут
предъявить потомству только «Ивана Выжигина» и «Парашу Сибирячку». Будем
позитивистами, на вкус и цвет спору нет, читательской массе той эпохи «Выжигин»
нравился. Дело в другом. Ни Полевой, ни Булгарин, если бы и могли, не стали бы
писать «петербургскую повесть» без оглядки на цензуру (а значит, на публикацию,
на сбыт: госвласть — только фактор рынка) и три года мариновать ее в столе. Это
непрофессионально. Лурье этой стороны противостояния почти не касается. Рейтблат — касается,
и много, но сомневается в искренности «литературных аристократов», якобы
ориентировавшихся на избранный круг поклонников: ведь они тоже не отказывались
от гонораров, тоже стремились к увеличению тиражей. И вообще именно
представители «торговой словесности», а не дилетантствующие дворяне смотрели в
будущее. Именно они были носителями прогресса. Так ли? Так и не так. Структуру русской словесности 1830-х можно описать в
структурах современного кино: есть почитаемый, но низкобюджетный артхаус
(поздний Пушкин и его круг), есть дешевка, трэш, группа B (всякого рода
лубочные писатели, Александры Анфимовичи Орловы), и есть мейнстрим (Булгарин,
Брамбеус). Последним должны были — в качестве любимцев читательской массы —
наследовать их естественные преемники, всяческие Боборыкины, Крестовские и
проч. Тем более что читательская аудитория все расширялась, что мало совместимо
с ее качественным улучшением. Однако все повернулось иначе. В середине XIX века
писатели, принципиально не просчитывающие свою аудиторию, писатели, чьи
эстетические и философские идеи были заведомо на порядок сложнее вкусов
публики, оттеснили грамотных литературных ремесленников и коммерсантов с первых
позиций на книжном рынке. По крайней мере, это относится к прозе. Люди, которые
должны были, по всем правилам, читать «Петербургские трущобы» или — в лучшем
случае — «Князя Серебряного», читали «Мертвые души», «Войну и мир», «Записки
охотника». Первый поэт эпохи всерьез (уже не слишком реалистично) мечтал о
вытеснении Гоголем даже «милорда глупого». Почему это произошло, какова тут
роль критики (того же Белинского) — сложный вопрос. Существенны последствия. Русский писатель больше не был ни «слугою
публики», как Булгарин и Полевой, ни эскапистом (пытающимся, однако, что-то
заработать на своей ограниченной аудитории, поскольку имения заложены), как
поздний Пушкин. Он стал учителем, пророком, царем, демиургом. Эту позицию
усваивали и те писатели, которые фактически зависели от количества проданных
экземпляров и не чуждались поденщины, как Достоевский. Это имело и
отрицательные стороны — знаменитая страсть «пасти народы», злоупотребление
дидактикой. Но зато статус писателя, обретенный в ту эпоху, — это капитал,
проценты с которого только недавно иссякли. В условиях Серебряного века все постепенно стало возвращаться на круги
своя: для модернистской культуры естественно дотационное существование,
обеспеченное наличием в обществе психологической ниши для «высокого и
сложного»; в то же время учительная и пророческая реалистическая словесность
выродилась — опять стал доминировать тип коммерческого беллетриста, который,
как отмечал В. Ходасевич в 1914 году, «сам не располагает большим внутренним и
художественным опытом, чем его читатель». В советское время образ
писателя-пророка пережил ренессанс и в то же время был окончательно
скомпрометирован: классический советский писатель — это Булгарин или Боборыкин
со статусом маленького Льва Толстого (обеспеченным гослицензией) и
соответствующими претензиями. Сейчас мы фактически вернулись в ситуацию 1830-х. Только ни у кого из
представителей современной «литературной аристокрации» нет пушкинского
общественного авторитета. Я бы сказал, что роль Пушкина играет мертвый Бродский
— но его имя и приемы настолько адаптированы массовой словесностью (взять хотя
бы стихи популярной сегодня Веры Полозковой, где стилистические и стиховые ходы
Бродского служат самораскрытию стандартной героини телесериала), что уже не
служат защитой. Существование «сложного» и «тонкого» в современной русской
литературе обеспечено хрупкими институциями, многие из которых с точки зрения
большого издательского мира кажутся, вероятно, почти дилетантскими, и небольшим
кругом знатоков, к которому, однако, обычно не принадлежат историки литературы
XIX — первой половины XX века. Опросы и отзывы в социальных сетях демонстрируют
удивительную картину: люди, успешно занимающиеся Пушкиным, Мандельштамом,
обэриутами, из текущей словесности предпочитают авторов типа Улицкой, Быкова,
Кибирова, которые (конечно, не непосредственно стилистически, а
литературно-типологически) наследуют линии «Московского телеграфа», «Северной
пчелы» и «Библиотеки для чтения», а не «Литературной газеты» (дельвиговской,
конечно) и «Современника». Противоречия между любимым и изучаемым ими в прошлом
и любимым и читаемым в настоящем эти исследователи словно не чувствуют. Поэтому
появление работ Лурье и Рейтблата, благожелательно обращающихся к наследию
писателей, которые могут претендовать на статус прямых предшественников
современной респектабельной беллетристики, так важно и симптоматично.
Предпринятая ими ревизия Золотого века кажется — в своем роде — логичной. Есть, конечно, и другой аспект — уже не литературно-социологический, а
просто социологический. Я уже упоминал о забавном самоотождествлении советских эмэнэсов и
конструкторов с «синими гусарами», о декабристском мифе интеллигенции. В
какой-то момент стало очевидно, что эта преемственность ложная, что этот
аристократизм наивен. К чему же должно было привести осознание собственной
разночинности, собственного плебейства? К рабфаковцам двадцатых годов? К
земским врачам? К Писареву? В любом случае, если в сочувствии «демократическим» оппонентам Пушкина
есть и такой мотив, этот ход — ложен. Разночинец, он потому и разно-чинец, что
отверг любые родовые корни и традиции, что существует в опоре только на
собственный ум и талант — и потому идея разночинства не враждебна идее
«аристокрации ума и таланта». Как писал Белинский Боткину: «Только скот
попрекнет тебя купечеством, Кудрявцева и Красина — семинарством, Кирюшу —
лакейством, но это потому, что ни в тебе, ни в них нет ни тени того, что составляет
гнусную сущность русского купца, семинариста и лакейского сына…» Благородный
бедняк Евгений идет в разночинцы — не в купцы, не в попы. Полевой же от своих купеческих корней не отрекся, стал первым в России
бардом торгового сословия — и чуть ли не последним. Даже университетские
экзамены не стал сдавать, чтобы получить с дипломом личное дворянство, дававшее
как минимум право на дуэль. Можно сказать, что его трагедия — трагедия
человека, который хочет быть русским Фигаро, а заканчивает тем, что унижается,
как Тредиаковский. И в нищете, что купцу особенно обидно. Судьба Булгарина
(конечно, вовсе не такого подлеца, как считается, только пошляка отменного) —
судьба русского буржуа удачливого (буржуа не по крови и статусу, а по духу). Он
играл по правилам (включавшим и сотрудничество с
«пропагандистски-воспитательными учреждениями») и выиграл. Только — что нам в поражении одного и победе другого? Это двадцать лет
назад многим казалось, что буржуазные ценности сродни интеллигентским,
разночинским. Сегодня таких иллюзий нет, кажется, ни у кого. Это не значит, что разночинные ценности непременно лучше буржуазных.
Самовлюбленная и морализующая интеллигентщина бывает несносна; мелкобуржуазные
самостояние, опрятность, чадо- и трудолюбие имеют свой высокий смысл, как и
крупнобуржуазная хватка и инициатива. Путилов должен быть чтим Россией не
меньше, чем, например, Суворов; Серебряный век финансировала русская буржуазия
— но непосредственно осуществляли его все-таки по большей части разночинцы или
дети разночинцев. Да и все еще не закончившийся Бронзовый век — дело
«разночинцев» советской формации. Дело в том, что разночинный интеллигент может самозванчески подверстать к
своему наивному эстетству и простодушному «свободолюбию» любых синих гусар — но
может (благодаря своей беспочвенности и пластичности) действительно
унаследовать чуждые ему по природе традиции. А буржуа (в силу своей
заземленности и устойчивости) — не может. Он не станет хозяином вишневого сада,
как бы ему того ни хотелось, — силой вещей ему придется вырубить сад и пустить
землю под дачи… Вопрос только в том, что мы хотим унаследовать и от кого. От Пушкина и
Тютчева или от Булгарина и Полевого. Это — розно. И на каком-то уровне
несовместимо. Как бы ни пытались талантливый писатель Лурье и талантливый исследователь
Рейтблат убедить нас в обратном. |
| В избранное | ||
