Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

В терроре и революции всегда виновна власть (к 125-летию цареубийства)

История не учит. Всё, что делает нынешняя власть в РФ во главе с Путиным, - провоцирует революцию. Возможно, это и хорошо. Без революции мы просто бесславно уйдем из истории, вымрем. Революция же – прорыв нарыва, извержение гноя и испорченной крови – и надежда.

Возьмем эпоху реформ, начавшуюся в 1861 году и кончившуюся цареубийством 1 (13) марта 1881 года. О тех событиях – трезвые суждения в материале «Тогда приходит террор». Этот материал прочел сегодня на одном дыхании в «Литературной газете» (1-7 марта 2006 года, № 9 /6060/, стр. 1,2 http://www.lgz.ru/archives/html_arch/092006/Polosy/1_2.htm): 

«В третьем часу дня Александр II возвращался из Михайловского дворца. Когда его карета выехала на Екатерининский канал, раздался взрыв. Карета была повреждена, однако царь остался невредимым. Выбравшись наружу, он увидел двух окровавленных казаков и кричавшего от боли четырнадцатилетнего крестьянского мальчика. Ехавший в санях полицмейстер Дворжицкий предложил царю сесть в сани и сразу уехать. 

Но Александр посчитал, что угроза и на сей раз обошла его стороной (за 15 лет на него безуспешно покушались уже в шестой раз), и отправился взглянуть на задержанного террориста. Это решение оказалось роковым: императору не пришло в голову, что шестую и седьмую попытки убить его могут отделять минуты, а бомбист может быть не один…

Александр II и его убийца Игнатий Гриневицкий скончались одновременно: один – в Зимнем дворце, другой – в тюремном госпитале. 

С реформами было покончено, а в истории России наступали иные времена. 

О том, почему царствование Александра II, восшествие на престол которого было встречено всплеском ожиданий, завершилось взрывами, мы /Олег Орехов/ беседуем с профессором кафедры истории России Московского педагогического государственного университета Леонидом ЛЯШЕНКО. 

– Реформируя страну, Александр II допустил две фундаментальные ошибки. Само российское общество не было привлечено к процессу реформирования страны. И это несмотря на то, что с 1854 года в Российской империи наступила эра «рукописного безумия». Тогда на читающую публику обрушилась лавина записок, авторы которых анализировали положение дел в стране и критиковали правление Николая I. Одним из зачинателей рукописного жанра в публицистике 1850-х годов стал историк М. Погодин, пустивший по рукам свои «Письма о Крымской
войне». С ними, кстати, незадолго до своей смерти успел ознакомиться Николай I.

В принципе преобразования можно проводить либо при помощи могучего бюрократического аппарата, либо при поддержке общества. Александр II выбрал первый вариант. Неудивительно, что для общества реформы очень скоро превратились в правительственную затею, и оно потеряло к ним интерес. И если в начале 60-х годов ХIХ столетия на тему реформ было много споров и дискуссий, то уже в середине 60-х годов о них никто не вспоминает. Здесь, кстати, вполне уместно провести параллель между началом 90-х и серединой 90-х годов
ХХ столетия.

Другая ошибка заключалась в методах проведения преобразований. За исключением военной, все остальные реформы разрабатывали и начинали либералы, а заканчивали консерваторы-чиновники. Наиболее наглядный пример связан с отменой крепостного права, когда сразу после отмены крепостного права товарищ (заместитель) министра внутренних дел Николай Милютин был отправлен в отставку. Та же участь постигла и разработчиков реформ. Ведь в отставку отправили даже министра юстиции Дмитрия Замятнина, который являлся разработчиком
наиболее успешной из реформ – судебной, а замятнинский призыв в новые судебные органы, по общему признанию, оказался лучшим в дореволюционной России. 

– Как понимать Александра? Чего он добивался?

– Он это делал для того, чтобы не дать раскачать лодку, считая, что, заменив либералов консерваторами, успокоит дворянство. Но ведь гораздо важнее проводить реформу, нежели её разрабатывать. Проект всегда можно поправить. Поэтому реформы получились не совсем такими, какими были задуманы. И это сказалось на имидже царя. 

Александр II был уникален ещё и тем, что заработал два взаимоисключающих титула: Освободитель и Вешатель. В 60-е годы даже Герцен называл его Освободителем. К концу 70-х годов из символа реформ Александр превратился в символ государственного аппарата, не желающего разговаривать с обществом. Отсюда Вешатель, ведь после декабристов и до второй половины 70-х годов виселиц в России не было.

– Молодёжь 60–70-х годов ХIХ столетия шла в революцию не для того, чтобы поживиться на разграблении ресурсов страны. И когда сегодня народовольцев изображают маньяками, в этом мало правды. Что более всего не устраивало народовольцев в реформах? Почему столь несправедливы они были, оценивая Александра II?

– С позиций сегодняшнего дня, безусловно, что они были несправедливы. А тогда разные слои общества были недовольны властью и своим положением. Либералы выражали недовольство по-своему, консерваторы – по-своему. Даже у консерваторов имелись свои проекты Конституции, где рядом с царём стояла аристократическая палата. Революционеры – крайняя форма выражения недовольства общества своим положением. Это во-первых.

Во-вторых, реформы вели к созданию капиталистического общества. Для народников это означало, что разрушается крестьянская община, а со временем общество получит гражданские и политические свободы. В итоге возникнет общество более циничное, открытое и менее уязвимое, чем самодержавие.

В-третьих, народники связывали светлое и справедливое будущее России с крестьянской общиной. Её они рассматривали как фундамент, на котором может возникнуть справедливое общество – лучшая форма человеческого общежития. Они же были мессиями. А реформы разрушали общину, лишая страну светлого будущего, заменяя его капитализмом, который народники не принимали. Они считали: то, что происходило на Западе, является ещё худшим обманом народа, чем в России.

В-четвёртых, если в России наступает буржуазная эра, то появятся Конституция и парламент с борьбой партий. Подполье станет лишним. В такой системе народовольцам не оставалось места.

– Но начинали-то народники не с подполья и террора, а с «хождения в народ». Николай Кибальчич на процессе по «делу 1-го марта» заявил, что «если бы не строгие меры властей по отношению к деятелям, ходившим в народ, то я ушёл бы в народ и был бы до сих пор там». Зачем они пошли в народ?

– Народничество – светская форма религиозного сознания, вера в общинные устои крестьянства и в высочайшую нравственность деревни. Сами народники называли хождение в народ крестовым походом с целью освобождения деревни от ига помещика и чиновника. Однако единой цели хождения в народ не было. Как не было и единого организационного центра. Кто-то шёл в народ вести пропаганду русского социализма. Кто-то считал пропаганду пустой болтовнёй, ибо народ учить нечему, и шёл его бунтовать. Кто-то шёл, чтобы выбрать места
будущих сражений с царскими войсками. Кто-то шёл, чтобы припасть к истокам, поучиться у народа высоконравственной коллективистской жизни.

/МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Поразительно, но этот народнический заскок просуществовал почти до наших дней и представлен, в частности, в рассуждениях Вадима Кожинова о якобы высокой информированности и нравственной высоте крестьян-общинников. Добродетели нищеты выдаются чуть ли не за идеал. Но это – антисубъектный тупик/

Важно и то, что практически все народники были разночинцами. Разночинцы – прослойка, висящая между сословиями. Это выходцы из священнослужителей, разорившихся купцов, дети солдат и мелких чиновников. И когда говорят, что они знали жизнь народа лучше, чем дворяне, это абсолютная ерунда. Помещик и офицер прекрасно знали, чем живёт крестьянин, какой он, чего хочет. А разночинцы не знали, поскольку никогда дел с народом не имели. Вот они и ринулись в народ, чтобы его узнать. Переоделись в крестьянскую одежду, но
от этого крестьянами-то не стали. Крестьяне увидели этот маскарад и не поняли его смысла. Они принимали их за воров, конокрадов, бродяг, беглых каторжников. Русский крестьянин не любит болтающейся публики. Он ценит людей, занятых делом. Крестьяне сдавали радикалов властям. А если слушали их пропаганду, то воспринимали как сказку. Если кто-то из односельчан выражал недоверие, его одёргивали, говоря: «Не любо не слушай. А врать не мешай».

– Если реакция крестьян была такой, почему хождение в народ преследовалось правительством?

– Не правительством, а полицией. Полиция на этом решила заработать капитал и представила царю хождение в народ как подрыв устоев Российского государства. Из трёх с половиной тысяч, пошедших в народ, полторы тысячи арестовали. Но арестовали-то их в 1874 году, а суд начался 18 октября 1877 года. Три года люди сидели в одиночных камерах. За это время имели место 93 случая самоубийств, сумасшествий и смертей от болезней. 

Потом состоялся самый крупный до сих пор политический процесс. Но до него довели только 193 человека, а осудили лишь половину. Почему остальные томились целых три года? Ведь с этого всё и началось. Если поначалу политически активная часть общества, узнав о хождении в народ, смеялась над наивностью молодёжи, то после «процесса 193» симпатии общества полностью перешли на сторону революционеров. Благодаря усилиям власти из наивных детей народники превратились в борцов с существующим режимом. Вот ведь какая штука
получилась.

– Не получилась бы такая же штука с нацболами, которых недавно судили…

– Не хотелось бы. Есть и ещё одна вещь, о которой не принято говорить. Откуда деньги на подполье? В первую очередь от либералов. Кружки для сборов денег открыто стояли в каждом университете на подоконнике. Университеты были экстерриториальными, и полиция зайти в них не могла. Там же лежали газеты «Народной воли». Кроме того, как только народники ушли в подполье, выяснилось, что бороться с подпольной организацией полиция не умела. Это не разгромить какой-нибудь кружок или собрание.

– На этом этапе правительство ещё могло предотвратить вспышку террора в России?

– Да. Надо было объявить свободу собраний и союзов. Тогда подполье теряло бы смысл. Но этого не произошло.

24 января 1978 года Вера Засулич стреляет в петербургского обер-полицмейстера Фёдора Трепова, а 4 августа шефа всероссийских жандармов Николая Мезенцева на Невском проспекте средь белого дня режет кинжалом Сергей Кравчинский. Что это? 
Месть за товарищей, над которыми издеваются в тюрьмах. Трепов в доме предварительного заключения приказал выпороть Боголюбова. Человек был задержан, но не осуждён. Он – полноправный гражданин, но за то, что не снял шапку, был выпорот. Почему тогда Трепову не начать порку прямо на Невском проспекте, наказывая всех не заметивших его петербуржцев? Примечательно, что здесь народники добивались, чтобы власть соблюдала ею же установленные законы. Засулич выжидала две недели, чтобы Трепова наказали. Не дождавшись,
она пошла к нему с пистолетом. Могла власть это предотвратить? Конечно. Чиновников за несоблюдение законов надо наказывать.

Поэтому в том, что дело дошло до террора, виноваты многие. И власть виновата не меньше революционеров. В истории одного виноватого вообще никогда не бывает. Власть должна была попытаться вмонтировать народников в российскую жизнь. Она совершенно этим не озаботилась, а принялась давить их. Ну а когда террор стал методом переустройства общества, то здесь уже не могло быть никаких компромиссов».

Тем не менее ряд представителей общественности взывали к компромиссу, к отказу от пролития крови. В Живом Журнале пишет Кверкус ( qwercus) в  archives_ru  2006-03-01:
 
«Мне попался любопытный текст про религиозность русских и о том, что нужно простить убийц Александра II. Откопал я его в фонде П.Ф. Лесгафта в ЦГИАСПб. Мне хотелось бы знать кто мог быть автором сочинения. Поможете?

Текст можно прочитать вот здесь: http://qwercus.narod.ru/rel.htm:

«Заметки неустановленного лица о религиозности русских //ЦГИАСПб. - Ф. 2165, оп. 1, д. 100, - 1881. - Л.1-3об. 

Личное просвещение, крайне выраженное, которое определяет наш нигилизм, приходит к воплощенному противоречию, обусловленному с одной стороны требованием безусловной правды и с другой - невозможностью осуществить ее в действительности. То, чего оно требует, чего оно ищет, находится в народной вере. 

Личное просвещение, во-первых, требует безусловной правды; но, заявляя это требование, оно само не верит (в эту правду) ей; если б оно верило в эту правду, то верило бы и тому, что она сильнее всякой неправды, что она может и должна осуществиться своею собственною силою, а не чуждыми средствами насилия. Народ требует правды, но он и верит в нее, верит, что она своею собственною нравственною силою победит неправду. Для того, чтобы безусловная неправда могла осуществиться во внешней действительности, нужно, чтобы
эта правда была самой в себе, и эта правда сама по себе существующая, сущая - есть Бог. 

Если неправда лежит в обособлении человека и в выделении его из связи с целым, то правда состоит в единстве всего со всем, и такое единство, объемлющее все существующее - есть Бог. Личное просвещение отвергло Бога, и хорошо сделало; Бог, отвергнутый просвещением, не есть живой Бог народной веры; Бог народа не есть внешний Бог теологии или отвлеченный Бог метафизики, это есть живой Бог. Народ верит в его истинность; она не только не отрицается разумом и наукою, но напротив - требуется ими. 

Ведь разум и наука признают, что все существующее есть нечто целое. Какого же рода это целое? Можно представить его себе, как механическую совокупность частей. Тогда мир явится машиной. Но ведь машина требует устроителя, которого искать приходится вне механического целого мировой машины, следовательно, единство вселенной не может быть единством механическим, оно должно быть единством живым, органическим. 

Вся вселенная есть живое существо, и это существо есть Бог. 

Далее личное просвещение заявляло безусловное право значения личности, но и этого заявления оправдать оно не может: оно не верит в безусловное значение личности. Народ же верит в него, потому что верит в действительную личность безусловную, которая самым делом оправдала свое безусловное право, которая на самом деле оказалась сильнее всякой неправды, всякой внешней случайности и всякого природного начала, сильнее греха и смерти. 

Личное просвещение отвергает и Христа, но опять таки, этот Христос, отвергнутый просвещением, не есть Христос народной веры. Просвещение отвергает того Христа, который представляется родившимся на земле в известный момент истории и в определенный момент вознесшийся на небо. Народ верит не в такого Христа, не в Христа, как в историческую личность, а в Христа, как в то живое начало, которое может и должно проявляться во всех людях и после Христа. И этой народной веры не может уничтожить просвещение. 

Наконец, в-третьих, личное просвещение ставит своею задачею способствовать тому, чтобы абсолютная правда осуществилась и во внешней действительности, существовала бы и во внешнем мире и в действительности, но возможность этого осуществления исключается тем, что признается просвещением, потому что если признать, как признает это материализм, к которому оно приходит под конец, внешнюю природу и мир, случайною совокупностью частей, равнодушной самой по себе к абсолютной правде, к идее этой правды, то можем поставить
вопрос: как может существовать эта идея в столь чуждой ей среде? 

Народ верит в природу; он не смотрит на нее, как на случайную совокупность элементов; он признает, что она сама, эта внешняя природа, имеет стрем[ле]ние к абсолютному единству, к природе, которая в ней осуществляется. Народ верит, что природа, внешний мир и человечество имеют единую душу, и что эта душа стремится осуществить в себе и из себя божество. Народ верит в богородицу, и конечно же богородица не есть та, которую отвергла и отвергает просвещение, начиная с протестантизма. Нет, по народной вере богородица
есть начало вселенское, мировое, это есть душа мира, материя всего существующего, которая, начиная от низших форм материального бытия переходит в человечество и в душу человеческую, которая стремится воплотить, родить в себе божественное начало - такова народная вера. 

Народ верит в существование вечной правды, верит в живого Бога; верит, во-вторых, в безусловное человеческое начало - в Бога, в безусловную человеческую личность, верит в Христа и наконец, верит в присутствие вечного начала во всем существующем. Верит в богородицу, и этой верой определено все духовное содержание всей народной жизни, все духовные идеалы народа. 

Но народ не довольствуется признанием идеалов, и в народе, как и в интеллигенции, живет стремление, признаваемый за истину идеал перенести в свою неистинную действительность, осуществить его вне идеального, вне божественного бытия мира и человечества. 

И на земле [на] свое существование народ смотрит как на средства, на формы осуществления этого божественного начала на земле, и пока идея божественной абсолютной правды не осуществится в нем, пока все мужчины не станут Христами, а женщины - богородицами, народ признает и будет признавать внутренние формы вне среды государства; никогда не признавал он и никогда не признает за что-то самостоятельное и равноправное с его идеальными формами существующие в действительности формы. 

Для народа все внешние формы являются внешним средством для осуществления идеала в жизни, в представителе государства, в своем политическом вожде видит он не представителя закона, как чего-то внешнего, он видит в нем как носителя и выразителя внутренней правды. 

В прошлое воскресенье вы слышали красноречивое изложение (Аксакова) идеи царя в народе. Если бы я не был согласен с ним, то и не говорил бы о нем. Я говорю, потому что присоединяюсь к нему. Но оно не было доведено до конца. Я беру на себя смелость закончить его. 

Для народа царь не есть представитель закона; нет, он видит в нем носителя своей жизни, сосредоточение своего существа. Царь не есть носитель грубой физической силы для осуществления внешнего закона, но выразитель силы внутренней правды. 

Но если так, если царь есть личное выражение существа и прежде всего существа духовного, то он должен стоять твердо на том идеальном содержании, которое народ признает верховной нормой своей деятельности. 

То начало, которое народ признает за духовное, должен признать за истину и царь. Для нового представителя настанет время оправдать свое право на духовное водительство своего народа! 

Сегодня судятся и верно будут осуждены на смерть преступники 1-го марта. Царь может простить их, и если он действительный вождь народа русского, и если он, как и народ, не признает двух правд и одну правду, то он простит их. 

Если можно простить убийство для самосохранения, то холодное обдуманное убийство беззащитных, называемое смертной казнью, претит душе народа. 

Время теперь минута - самоосуждения и самооправдания. Пусть Царь и Самодержавец всероссийский заявит на деле, что он прежде всего христианин, и как вождь христианского народа, он должен быть христианином. Он не может не простить. 

Не от нас зависит решение этого дела, и не мы призваны судить царя, всякий судится своими собственными решениями и действиями. Но если государственная власть отречется от христианского начала, если она произвольно вступит в круг убийства, то мы выйдем из него. 

Отречемся от этого круга убийц. В нем борются два злых начала: первое начало - хаос греха, второе - начало внешнего закона. 

Но есть и третье - начало благодати. Два первых начала не могут решить борьбы своей, потому что внешний закон может, а грех не есть внутреннее начало благодати, которая упраздняет и грех, и закон. Русский народ всегда держится бессознательно этого третьего начала. Признаем же и мы его сознательно, что мы стоим под знаменем Христа. Что мы признаем его Богом любви, и тогда мы войдем в единстве с народом. В нашем научном свете он увидит свой собственный свет и услышит нас. И пойдет за нами. 
28-ое Марта 1881».

МОЙ КОММЕНТАРИЙ: Надстроечно, но мне интересно. Тогда, как и сейчас, мало было на Руси субъектных, а преобладали недосубъектизированные. Горстка субъектных народников-революционеров хотела стряхнуть режим, тормозивший прорыв страны. В стране с нищим народом естественны эгалитаристско-коммунистические идеалы. Власть действовала по наитию и нерешительно. Не нашлось «русского Бисмарка». Когда же появился Петр Аркадьевич Столыпин, было уже поздно. И хлынула кровь террора и Революции.