Рассылка закрыта
При закрытии подписчики были переданы в рассылку "Мудрость через притчи. Дао Бизнеса" на которую и рекомендуем вам подписаться.
Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.
Сидел на дубе дятел
Новые поступления на сайт "Сидел на дубе дятел"
17.11 - Геолог о романе И.Сергеева в Глубинном бурении-9
ПОЛЕВОЙ ДНЕВНИК
продолжение
Какая чудесная осень в этом году.
Мой четырехлетний ребенок отгадывает компьютерные кроссворды на английском языке. Он нашел кнопку подсказки, кликает по ней мышкой и с восторгом наблюдает, как непонятные ему слова перелетают по экрану монитора и выстраиваются в разноцветные клеточки.
Получит ли он такое же удовольствие, когда начнет понимать эти слова?
Я читаю роман Иннокентия Сергеева "Либретто для жонглера". http://lib.ru/~vgershov/ARCHIVES/SERGEEV.I_A/Sergeev_I._A..htm
Я читаю его второй раз, потому что мне необходимо объяснение тому странному чувству удовольствия, смешанного с восхищением, которое я испытывал при первом прочтении этого текста. Я читаю его второй раз, испытываю то же самое чувство, но объяснения ему все же не нахожу. Выложенный в Самиздате Мошкова, он занимает 457 k. Мой принтер превратил это в 66 страниц формата А4, набранных очень мелким шрифтом. И теперь, еще не обнаружив внятного объяснения своим ощущениям, я начинаю задумываться о том, найдет ли это произведение своего читателя в сети? Согласитесь, трудно представить себе фанатика литературы, который с восхищением поглощает с экрана монитора, например "Замок" Кафки или "Игру в бисер" Гессе. Хотя эти названия я упомянул вовсе не для соотнесения масштаба или выставления ориентиров. Нет. Я думаю о том, что если читатель, наткнувшийся по воле рока на эти мои слова, ринется получать удовольствие по вышеуказанному адресу, стопроцентного удовлетворения я ему не гарантирую. Почему? Многие ли из нас непринужденно получали удовольствие от классической музыки? Или от чтения литературы, восхищенно рекомендованной школьными учебниками? Многие ли не по специальной надобности, а по велению души открывают томики стихов? Сеятель бросает семена, ветер развеивает их до горизонта, но только те прорастут из них, что доберутся до почвы и до почвы подготовленной. И это не повод для вздоха сожалению по поводу миллионов, для которых диапазон человеческих переживаний ограничивается видимой частью спектра. Это констатация ограниченности аудитории. Как констатация нехватки плодородной почвы в зонах рискованного земледелия. Остается только удивляться, какие растения способны произрастать на редких кусках ее. И все же.
" Рассказывают, что Омар аль-Гасан купил великое множество товаров и отправился с караваном через пустыню. В пути на караван напали разбойники и, перебив людей, разграбили его. В живых остался один лишь Омар аль-Гасан; он был ранен и с трудом мог идти. Вскоре у него кончилась и вода и пища, и он поминутно падал, поднимался и снова шёл, и не видно было конца этой пытке. И вот, когда его взор уже начал помутняться, а язык высох и растрескался от жажды, он увидел волшебный дворец, и башни этого дворца были украшены флагами, вокруг же был сад, и в саду этом были фонтаны и прекрасные деревья, увешанные плодами, и под деревьями была прохладная тень, и зрелище это овладело им, и он устремился войти в этот сад. Но сколько он ни шёл, дворец не становился ближе. И, наконец, Омар аль-Гасан понял, что это мираж, и он обманут, и нет у него надежды на спасение. И он упал на колени и хотел плакать, но не было у него слёз, и хотел разорвать на себе одежды от горя, но не было в его руках силы сделать это. И вот он видит, что на балконе одной из башен появился лучник в пурпурных одеждах; и повернулся лучник лицом в сторону Омара аль-Гасана и, подняв свой лук, выпустил стрелу, и вонзилась стрела в грудь несчастного и поразила его на смерть."
Наверное, все-таки отнесение конкретного текста к категории романа не имеет под собой в качестве основы необходимости соблюдения неких технических параметров. Количество печатных знаков, действующих персонажей и переплетенных сюжетных линий имеют значение отвлеченное, как оценка качества музыки через громкость ее звучания. Понятие "роман" соизмеримо с понятием качества и масштаба проникновения в миры сотворенные и сопереживаемые. Мы живем в странное время, странность которого заключается в его обыденности и прагматичности. Автор берет в руки бумагу или опускает пальцы на клавиатуру компьютера и озаглавливает свое творение "Роман", исходя чаще всего из соображений рациональных, как-то: требование издателя, предполагаемая востребованность на рынке, жажда участия в престижных и денежных литературных конкурсах. Однако предполагаемый и получаемый результат вовсе не гарантирует соответствия желаемой мишени, так как творчество процесс иррациональный, отсюда применение математической модели, запрограммированной на успешное достижение цели, чаще всего выводит испытателя в творческий штопор, осознать который он не в состоянии, как не в состоянии покойник отличить погребальный венок от лаврового венца. Матереющий на глазах автор заполняет страницы своих книг агрессивной пустотой, и в этой непроходимой пустоте искушенный читатель не перестает испытывать жажду одинокого пловца среди соленых волн. К счастью, берег рядом, стоит лишь захлопнуть такую книгу в самом ее начале. Но исчезнет ли жажда?
"- Простите, - сказал Ланцелот. - Но, не подскажите ли вы хотя бы, в какой стороне маяк?
- Маяк? - человек с прутиком на секунду задумался. - Вам следует дождаться ночи, и тогда вы увидите его огонь. Он виден издалека.
- Но я не люблю идти ночью, - возразил Ланцелот.
- Ничем не могу вам помочь, - сказал человек недовольно. - Прошу извинить меня. Великодушно."
Банальная история. Молодой человек, студент некоего учебного заведения изнывает в летней духоте густонаселенного города. Стечение обстоятельств заставляет героя покинуть место его проживания и отправиться в гости к родственнику, у которого имеется молодая жена. На этом стечение обстоятельств не заканчивается, молодой человек понимает, что женщина, которая формально приходится ему тетей, на самом деле значит для него гораздо больше. Это же понимает и дядя, настаивающий на его скорейшем отъезде. Он отправляется на вокзал, она его провожает и…
"Она стояла на краю платформы.
Я стоял в тамбуре и смотрел в темноту на дне ущелья, отделявшего вагон от асфальта, на котором стояла она.
Я не мог смотреть на неё.
Она молчала.
Я сделал над собой усилие и встретил её взгляд. И не мог уйти от него. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, и мне стало страшно. Машинист объявил, что посадка окончена, и двери закры...
- ... ваются. - Она шагнула, и за её спиной захлопнулось."
Ну и что дальше? Через бытовые трудности и любовные утехи в сторону совместного разочарования или предполагаемого, но не обязательного хэппи-энда? Так ли это важно? Так ли это важно, если главным оказывается не то, к чему движутся эти герои, а то, что они делают, даже если они только разговаривают? Даже если разговаривает он, а она служит только источником, который исцеляет возможную жажду уже своим присутствием? Но, неужели ничего подобного мне не приходилось читать или видеть? Сколько угодно. Так почему меня не оставляет равнодушным именно эта история?
Мы живем в огромном муравейнике. Муравьи отличают своих по запаху. Наши сигнальные системы сложнее. В упрощенном варианте это цвета футбольных болельщиков, морщинки в уголках глаз несчастных, возбужденный испуганный румянец на щеках счастливых. В сложном и наиболее желаемом - это фразы, слова, мысли, звуки которыми хочется обмениваться, которые хочется запоминать, о которых хочется говорить или молчать. Да. Герои слушают "Битлз", "Генезис", "Квин". У них те же проблемы, что и других сумасшедших влюбленных. Он так же зарабатывает, где может, начиная от неубедительного посредничества и заканчивая воровством программного обеспечивания, не придавая особого значения деньгам, которых ему, естественно, хронически не хватает. Она так же тяготится его отсутствием и оживает в его приходы. Иногда она даже кажется фоном для него. Хотя нет. Ведь она все-таки источник. Ну, ничего особенного! Разве если только то любопытное обстоятельство, что главный герой родом из Ура, живет в Вавилоне, а путешествовать отправляется в Пальмиру, но что это значит для граждан Вселенной? Так. Отвлеченные потусторонние географические понятия. Назовите свой родной город как угодно, хоть Троей, это не повлечет его долговременной осады с предрешенным итогом. Сигнальная система срабатывает в другом. Мне интересно, что рассказывает герой и автор. Я смеюсь над тем, что кажется ему смешным. Удивляюсь тому, чему удивляется он. Останавливаюсь в тех местах, где замирали его пальцы над клавиатурой или чистым листом бумаги. Я ощущаю свое совпадение.
"Это произошло внезапно и так странно. Я услышал слова, не успевшие ещё одеться в грамматику, и много раз повторялись они на разных языках у многих народов, но то, что услышал я, не было речью.
И теперь я знаю о том, что написано в книгах, число которых таково, что человеку не хватило бы жизни, чтобы прочитать их, и дети его не прочтут и половины того, что не успел прочитать он, и много сменится поколений, а море останется в своих берегах.
Я увидел действие, не успевшее ещё обрядиться в театральные формы, и стихи не прозвучали ещё с подмостков, но я слышал оперу.
Мысль шествует, опережая слова, и с каждым из людей говорит она на языке, который он разумеет.
Я умею написать книги, которые никогда не читал, и мне говорят: "Здесь какой-то фокус"."
Так в чем же фокус? Ну, уж не том же, что страницы романа густо заселены фантастическими героями, среди которых король Людовик, Скарамуш, Мерлин, королева, дракон, принц Сигизмунд, маэстро Ногиврозь, Ланцелот и многие, многие другие? Героями, которые обращаются со временем и веществом так, как им заблагорассудится, не изменяя только одному - естественному порядку вещей.
"Императору Фридриху Барбароссе однажды были преподнесены в подарок три камня необыкновенной красоты и достоинства. Он полюбовался ими и вполне оценил их красоту и редкость, однако, не поинтересовался об их тайных свойствах, а таковые свойства есть у всякого драгоценного камня. И в наказание за это, император лишился подарка. Между прочим, свойством одного из этих камней, самого дорогого, было то, что всякий человек, взяв его в руку, мог стать невидимым."
Я ловлю себя на мысли, что все, что я сказал о рассматриваемом тексте до сих пор, все эти пространные цитаты не говорят о главном. Возможно, если я прочитаю эту книгу (а мне хотелось бы, чтобы это стало книгой) еще раз, я пойму, что там является главным. Возможно, что нет. Пока мне кажется, что это Сказки тысячи и одной ночи наоборот. Сказки, которые рассказывает он ей. Сказки, которые рано или поздно заканчиваются или не могут уже задержать неотвратимую казнь, которая как всегда в этих случаях обращается одним и тем же.
"Я знал, что мы расстанемся, но она уехала так, как если бы я ждал, что она это сделает, а я не ждал. Это было нечестно, уехать, не оставив даже записки, чтобы я мог обвинить во всём зеркало и сказать: "Она просто не поняла".
И думать, что всё могло бы быть по-другому. Если бы я лучше умел зарабатывать деньги, если бы я родился в другое время, если бы я не родился вообще, если бы, если бы, если бы..."
Вот собственно и все об этом романе, который просто необходимо прочитать, потому что изложенный мною сумбур не передает и малой толики испытываемой мною убежденности в этой необходимости.
Я всегда считал волшебством умение некоторых слышать музыку, глядя на ноты. Надежда, что и мне дано что-то слышать недоступное многим, не окажется неприличной, если из этой фразы выкинуть словосочетание "недоступное многим". Прислушивайтесь. Ну а если Вы не согласны…
"Маэстро Ногиврозь посчитал себя оскорблённым и, решительно подойдя к Лимонадусу, громко и вразумительно предложил ему дуэль.
Дамы притихли.
- Я принимаю ваш вызов, - сказал Лимонадус, перестав вращаться. - Однако выбор оружия остаётся за мной.
- Разумеется, сэр, - холодно сказал маэстро, поклонившись.
- Ровно как и место и время дуэли, - сказал Лимонадус.
- Разумеется, сэр, - сказал маэстро, вновь поклонившись.
- Вот мои условия, - произнёс Лимонадус и, выдержав до предела паузу, объявил: "Стреляться немедленно, здесь же, из бутылок с шампанским".
Попробуйте написать об этом лучше. И что-то, что мне показалось очень важным. Как всегда это:
"Событие, не принятое во внимание историками
Дождь на дороге. Девочка идёт, с трудом отрывая ноги от грязи; вода стекает по её лицу, застилая глаза. Она моргает, щурится. Она прижимает к груди щенка, укрыв его под кофточкой, намокшей, прилипшей к её серому платью. Щенок хочет спрятать мордочку, но не может найти место, он зябко дрожит и тихонько поскуливает. Девочка, поскользнувшись, падает, такая неловкая, щенок взвизгивает. Незнакомец, идущий мимо, - он одет в чёрный с капюшоном балахон, - протягивает ей руку и помогает подняться. Он уходит. На мосту над жёлтым, мутным ручьем его нагоняет человек, - видимо, посыльный, - и отдает конверт. Человек в балахоне читает письмо. Дочитав, он комкает листок и швыряет его в ручей; разорванный конверт подбирает ветер и относит его к зарослям тростника. Человек в балахоне продолжает путь, посланник остаётся на мосту и, ссутулившись, пытается зажечь сигарету. Скомканное письмо плывет вниз по ручью, его вылавливает бродяга, озабоченно щупает, не насквозь ли промокла бумага и, улыбнувшись, кивает. Он разжигает огонь, склонившись над ним как алхимик над своими колбами в надежде вот-вот увидеть философский камень. Костерок дымит, огня почти совсем не видно, но он есть, а значит, будет тепло. К бродяге подходит девочка со щенком, он уже перестал скулить и полными немого ужаса глазами смотрит на мир. Девочка опускается на мокрую траву возле костерка. Бродяга подкладывает веточки. В окне замка королева вышивает гобелен.
Вот зёленая нитка, вот голубая. Приди ко мне, мой любимый."
У Геолог 2000
16.11 - Санитар о рассказе В.Суси в "Санитарной обработке -11"
Продолжим разговор о том, как не следует писать. Так же, как и в прошлый раз, я постараюсь как можно более подробно рассмотреть отдельно взятый рассказ отдельно взятого автора. Сегодня это "Дуэлянты" пера Валерия Суси. Поаплодируем.
Валерий Суси
ДУЭЛЯНТЫ
- Я приму вызов и буду драться! И я убью его! - Вадим атаковал меня с излишней бесстрашностью. Атаковать меня можно без опаски, не рискуя… Я не представляю ни малейшей угрозы. Да и пригласил меня Вадим, срочно и лихорадочно, вовсе не за тем, чтоб на меня же и нападать. Знакомы мы уже лет двадцать… Играли, между прочим, когда-то в одной команде…
Я сидел напротив курчавого, по-арабски, Вадима, смуглого и быстроглазого, и говорившего торопливыми фразами, смысл которых таял тут же, заблудившейся снежинкой в теплой ладони. Нас разделял журнальный столик с бутылкой водки, двумя хрустальными рюмками и несколькими оранжевыми мандаринами в вазочке из толстого чешского стекла, внутри которого будто росли водоросли, а по краям плавали ошметки малахитовой тины.
1.) "… атаковал меня с излишней бесстрашностью." Бесстрашность - такого слова в литературном языке нет, лучше "бесстрашие". 2.) "Я не представляю ни малейшей угрозы". Более правильно "Я не представляю собой…" или "Я не представляю из себя…" 3.) "…смысл… таял… заблудившейся снежинкой в теплой ладони". Неудачное сравнение, хороший пример того, как усердный поиск красивого оборота может привести к противоположному результату. Я бы рекомендовал авторам проявлять большую осторожность в употреблении слов с узким смысловым диапазоном. Допустим, пришла мне в голову "заблудившаяся снежинка" (бриллиант серийного производства, я бы сказал), и есть необходимость как-то обыграть ее, да еще так, чтобы она при этом таяла. Где может таять заблудившаяся снежинка? В кухне с открытой форточкой, подумать - может еще где. Но в ладони? (И что это значит - "в ладони" - в кулаке, что ли?) Это как, - снежинка залетела "в ладонь", там заблудилась и растаяла? Или она падала с неба уже заблудившейся, а ее в эту ладонь схватили?.. Возможно, я слишком сильно придираюсь к этой вполне приемлемой фразе, но… Господа, ведь у Бунина такого не встретишь! 4.) "Нас разделял журнальный столик с бутылкой водки, двумя хрустальными рюмками и несколькими оранжевыми мандаринами в вазочке из толстого чешского стекла, внутри которого будто росли водоросли, а по краям плавали ошметки малахитовой тины." Будь я "Вордом" от Майкрософта, подчеркнул бы все это зеленым и сообщил: предложение перегружено прилагательными, попробуйте разбить его на два. А будь я какой-нибудь еще более умной программой, - непременно выдал бы благодарность за то, что автор сообщает читателю какого цвета бывают мандарины.
- Убью как собаку! Он думает, что я его вызов приму за нелепицу, что в наше время дуэль невозможна! Что можно безнаказанно бросать слова на ветер! Посмотрим! - горячие слова разлетались в разные стороны, как искры в кузнице.
Однажды, на танцах, нас окружили местные ребята. Думаете для того, чтоб пожать нам руки, сказать, что они очень рады нас видеть? Ничего подобного. Совсем в обратном смысле. (А не лучше ли просто "с другими намерениями"?) Нас, унизительно подталкивая коленом в зад, вывели на улицу, дали пару раз по морде и посоветовали больше не приходить. Я такое обращение принял как должное. Но был поражен, что все это издевательство стерпел Вадим. Гордый он был… А тут ни слова не сказал, зажал носовым платком нос, из которого хлынула кровь, побледнел и молчал всю дорогу. А мне въехали всего лишь в глаз, а нос вот остался нетронутым, и носовой платок не понадобился. Я его, помню, вытащил, убедился, что он свеженький и протянул Вадиму, про запас.
- А ну убери! - рыкнул он. "Лучше бы мне тоже нос разбили" - с сожаленьем подумал я.
(Не очень как-то это все воспринимается: два молодых парня, спортсмены, пришли на танцы, дали набить себе морды и вытащили по носовому платку… Для полной достоверности чего-то не хватает. Может, стоило добавить, что платки были кружевными?)
Мандарины горкой напомнили футбольные мячи "Артек", с которыми когда-то приходил в раздевалку тренер. Они также толкались и наезжали друг на друга в спортивной сумке, настежь распахнутой. (Мячи в сумке - ладно. Но представить себе толкающиеся и наезжающие друг на друга в вазочке мандарины? Даже страшно.)
Вадим был у нас в команде лучшим. Он умел забивать победные голы. Его обожал тренер, его обожала подвыпившая и горланистая (с матюжком, конечно же) публика на трибунах и мы, друзья, относились к нему с уважительной завистью. Игрок я был заурядный. Таким, как я, долго ищут место в команде и обычно пристраивают крайним защитником, чтоб в случае промаха урон был не столь существенным и кто-нибудь, на подстраховке, успел исправить ошибку.
Цивилизация, та самая, которая развивает мозг и делает слабым тело, оказалась не способной затронуть природную сущность Вадима. Он был связан с природой напрямую, не через вещи, придуманные для комфорта и удобства. Ловкость, сила, выносливость, реакция и еще что-то дополнительно, сверх того, - все это жило в нем естественно и приобретено было без специальных усилий. (Подскажите мне, как можно приобрести "природную сущность"?)
Преимущество его над всеми, нами, было преимуществом богача по наследству, с рождения осознающего собственную исключительность. Оттого относился он к нам снисходительно. Как будто по праву… Но разве кто-нибудь смирится с правом, позволяющим хоть кому-нибудь обнаруживать свое превосходство?
Мы должны были его недолюбливать.
- Дуэль? А почему, собственно, нет? Вот я и докажу, что - ДА! Оружие что ли проблема? Ха-ха! Так за чем дело стало? Не модно? Не современно? Так, значит, пора возродить моду и она сразу станет современной, - темные глаза Вадима стали похожи на опасные дырки двустволки. (Близко они у него были посажены, однако!)
Потом мы начали ходить по свадьбам, пока сами не оказались женатыми, работающими, занятыми какими-то вечными делами и увлечениями. Потом разъехались в противоположные концы города и потихоньку стали забывать о существовании друг друга.
А в прошлом году столкнулись в баре, что в двух кварталах от моего дома. Он первым приметил меня, стоял, улыбаясь, и смотрел взглядом рыбака, раскинувшего сеть и ожидавшего (лучше "ожидающего") захода крупной рыбы. Рассчитал он точно, и я выплыл прямо на него.
- Здорово, Вадик!
- Привет, привет! А я стою и думаю: признаешь меня или нет?
Оказалось, что Вадька развелся и уже не в первый раз, и после суматошной чехарды разменов поселился здесь, рядом, по соседству.
- Однокомнатная квартирка…Вполне, знаешь, приличная. Заходи!
Но я не спешил сближаться. Не тянуло меня к нему, да и семья, работа… Одним словом, раз заглянул и того было довольно. Впрочем, и он не рвался восстанавливать прежние отношения. Телефон и тот редко соединял нас, соединял как будто нехотя, отчего разговор выходил натужный, с многочисленными паузами, осторожный. Так говорят, опасаясь прослушивания...
- Надо только все устроить умно и расчетливо. Не хватало из-за этого козла в тюрьму сесть!
Вадим работал начальником охраны на заводе и носил при себе газовый пистолет. Мне показалось, что ему нравится эта игрушка, так как он постоянно вертел ее, перекладывал или просто касался кончиками пальцев. Мужчина с пистолетом. Вооруженный мужчина.
- Но и по правилам все должно быть! Я должен его убить по всем правилам! С секундантами, врачом, все как положено!
Наши рюмки сталкивались звонко, будто рыцари в железных доспехах. (Снова натужные поиски красоты, и снова, как результат, бездарное сравнение. Советую всем писателям, большим и маленьким: прежде чем письменно уподобить что-либо чему-либо, попытайтесь это мысленно визуализировать. Представьте, например, что вы пришли в кино и видите на экране двух бьющихся рыцарей. Озвучивается рюмочным звоном. Ну и как?)
Что я чувствовал? Одним словом не скажешь… Ощущений было множество, как людей на барахолке в воскресное утро, с изрядным растяпством проталкивающихся в толпе и замирающих в предчувствии жульничества, ощупывающих карманы и плотнее прижимающих сумочки, тут же опять забывающих про свои страхи, увлеченных уже пестротой прилавков, одежд, лиц, запахом горячих пирожков и лихой наяривающей музыкой. (По собственному опыту знаю, что от любви к длинным предложениям весьма трудно отделаться. Но стоит пытаться. Длинное предложение чаще обременительно, чем красиво, и чаще сумбурно, нежели информативно. Вдобавок, в густую поросль слов легко вплетаются разного рода несогласованности, противоречия, бессмыслицы и прочие неприятные вещи. Сказанное подтверждается рассматриваемым примером; если вычленить из предложения "людей… прижимающих сумочки", нетрудно заметить в этом языковую инвалидность. Звучит, на мой взгляд, так же кондово, как… ну, скажем, как "граждане в период менструации".)
- Будешь моим секундантом? - - ввернул вопрос с расторопностью наемного убийцы, извлекающего кинжал из рукава.
Вадим не просто надеялся, а был уверен, что я на ЭТО не пойду. Он ничуть не сомневался, что я стану его отговаривать и смогу убедить, что все это глупая шутка, ребячество и затея, по нашим временам, невозможная.
- Буду! - сказал я, не колеблясь.
Он взглянул так, словно у меня на лбу выросло вдруг нечто диковинное. Не рога. Это слишком обычно. А, например, шарообразный кактус.
- А не боишься заделаться соучастником убийства? ("Заделаться" - синоним слова "подрядиться". "Заделаться секундантом" еще допустимо, соучастником убийства можно лишь стать.)
- Не боюсь.
- Так что? По рукам тогда? Я могу на тебя рассчитывать?
- Да, - подтвердил я и протянул руку.
Вадим сделался спокойным, улыбнулся печально и натурально.
- Тебе позвонят на днях.
Иногда, при торможении или на поворотах, рука Кочнева жестко прихватывала поручень, цепляясь за него коротким движением, напоминая движенье обезьяньего хвоста, всегда успевающего обвиться крепким колечком вокруг попутного сука или ненадежной с виду веточки. (Сколько ненужной, вымученной фантазии на ровном и не очень подходящем месте. Каждый, конечно же, видит мир по-своему, но от себя скажу: в тот день, когда чья-то взявшаяся за поручень рука напомнит мне крепкое колечко обезьяньего хвоста, успевшего обвиться вокруг попутного сука или ненадежной с виду веточки, - я, наверное, запишусь на прием к врачу.) Люди привычно теснились в автобусе. Лица невеселые, сосредоточенные. Женщины умело поддерживают на ухабах объемистые сумки, из которых выглядывают серебристые шляпки молочных бутылок, мягкие бока булок и острые концы зеленого лука. У мужиков выражения еще мрачней. (Выражения чего? Мрачней чего?) Не любят мужики толкаться в автобусах, и нет денег, чтоб купить автомобиль. Оттого и мрачны.
Кочнев заставлял себя разглядывать людей, надеялся, что это как-то отвлечет его, и он сумеет хоть на время забыться. Напрасно. Мысли ложились кучно, как пули профессионального стрелка.
Днем к снабженцам заглянул Вадим, просунул голову (в дверь, я полагаю?) и небрежно поманил его пальцем. Кочнев вышел.
- Ищи секундантов, сучонок! Я согласен. Или ты думал, что я отнесусь к этому как к безобидной шутке? Ошибаешься. У меня уже секундант есть. Так что, давай, не тяни. Доктор тоже на примете имеется.
- Может обойдемся без оскорблений? - захорохорился Кочнев, - Секундант будет завтра же, не беспокойся.
- Отлично! Чем скорей, тем лучше! Насчет оружия есть соображения? Или предоставишь мне этим заняться?
- Если у тебя имеется надежный вариант…
- Имеется. Готовь триста баксов. Вариант льготный как видишь…
- Завтра будут.
- Вот и хорошо. А о деталях пусть договорятся секунданты. У меня нет никакого желания общаться с тобой лишний раз.
- Взаимно.
(Не поймешь - то ли графы какие беседуют, то ли конюхи графов. "Сучонки" и "баксы" соседствуют с неразговорными и выспренними фразами.)
"Да, похоже, дуэль состоится. И очень хорошо, что состоится. И я его прикончу! Или он меня? В решительности, кажется, Вадиму не откажешь… Но до чего же все это глупо! Вот взять сейчас и рассказать всем этим людям о причине ссоры… Так ведь не поверят.
Нас, снабженцев, пятеро в одной огромной комнате вместе с начальником, Тимуром Казимировичем, пожилым и болезненным дядькой, у которого в руках чаще оказывался голубенький больничный листок, чем какой-нибудь рабочий документ. Еще Юрка Серегин, незатейливый и безвредный пьяница. И две блондинки (крашеные, конечно), примерно, одинакового возраста - чуть за тридцать. Обе неудовлетворенно замужние, что сделало их почти подругами и сильно повлияло на тему разговоров между ними. Неудовлетворенная женщина далеко не лучший вариант, когда ты вынужден с ней общаться ежедневно. Предпочтительней иметь дело с дамой из стабильной семьи, появляющейся утром с доброжелательной улыбкой.
Любка и Маринка тоже улыбались, но так, что кроме них никто не знал повода, поскольку они прежде жадно и скрытно перешептывались, поглядывая то на меня, то на Серегина. (Очень, очень дурной покрой у этого предложения. Во-первых, "прежде" - это когда? Перед тем, как начать улыбаться, или в былые времена? Во-вторых, перешептывание с "поглядываниями", скрывающее повод для улыбок?.. Прежде чем докопаться до смысла, я успел поразиться мастерству автора, способного всего-навсего в двух строчках вызвать головную боль.) Но мне все же казалось, что на меня чаще… Что Серегин? Жена, взрослая дочь, смешная заначка, бутылка вина… Скучно. Я же совсем другая история… За сорок и ни разу не женат… Тут есть простор для воображения… Превосходный объект для насмешек. Я комплексовал и бесился, когда они начинали шушукаться и болезненно ожидал косых взглядов, полных издевки.
Вадим пришел и, как всегда, без натуги завел какую-то болтовню с ними. Есть у него эта завидная манера общения с женщинами - раскрепощенная, ироничная, но в меру.
- У моего отпуск на носу. Кому-то - радость, а для него - мука, - посмеивалась Любка, - У меня-то отпуск будет только через полгода… Вот он и мучается теперь - то ли поехать на юг и меня одну оставить, то ли не рисковать!
- А риск-то большой, Любаша, скажи уж правду? - подхватил Вадим.
Любка засмеялась с откровенной многозначительностью.
- Ну, что мужики, за идиоты такие? Вот мы, бабы, не боимся Вас отпускать? Езжайте на здоровье. Не мыло… А что же Вы так переживаете? Женщина это торт, который противопоказано есть в одиночку.
- Так мужики готовы подавиться скорей, чем поделиться…Ты что, не знаешь этого? - подсыпала Маринка свою долю опыта. (А я вот считаю, что опыт - жидкая субстанция; его следует подливать, а не подсыпать!)
- Собственники! - кокетливо бросила Любка.
- Ну, уж? - притворно заупрямился Вадим, - Вот мы с Кочневым, положим, никакие не собственники. У нас с женщинами отношения особые - "ни войны, ни мира", как говорил Ленин.
- Троцкий, - поправил я.
- Что Троцкий? - резко (намного резче, чем требовалось) обернулся Вадим и метнул яростный взгляд.
- Эти слова принадлежат Троцкому, и сказаны были им в связи с дискуссией о Брестском мире, - каюсь, не сдержался и произнес все это наставительным тоном.
- Ты путаешь.
- Нет, это ты путаешь. Учти, я все-таки историк, - меня уже начинало трясти. Да, трясти… Звучит, конечно, постыдно… Пояснить требуется… Ведь мы с Вадимом друзья, почти друзья… … Мы и в гости к друг другу ходили, и он даже навещал меня в больнице в позапрошлом году (аппендицит вырезали). И мать моя к нему по-доброму относится, она и теперь ничего не знает. Вот какая хреновина… Не глуп он, это правда. Но если б Вам пришлось с ним пообщаться хоть час-другой…Самомнение запредельное! У меня больное самолюбие! Я амбициозен до самой крайней точки, до Северного полюса. Но и он, Вадим никак не меньше, чем до Антарктиды. Вот так! Вот из-за этого мы никогда не смогли бы стать настоящими друзьями. Из-за того, что все наше знакомство давно уже превратилось в изнурительное соревнование в интеллекте. Меня (интеллектуала) не колыхнуло бы (!) особенно, если б Вадим стал богат, заимел шикарную машину и кредитные карточки. Богатый приятель ничуть не хуже бедного. Но я, кажется, готов был принять смерть, нежели согласиться, что его интеллект выше моего. (Мой сосед дядя Петя недавно перепил и принял смерть. Вы чувствуете, как неправильно он сделал? Если нет, то я поясню. Смерть принимают у Шекспира, у Байрона и иже с ними, причем, как правило, от меча, от кинжала или чьей-то руки. У нас положено умирать, подыхать, давать дуба, играть в ящик и т.д. Короче. Хочешь быть возвышенным - будь им. Но только, чур, работать в этом ключе всю дорогу, весь рассказ, то есть. А то порнография получается.) Состязание наше, в котором ни он, ни я, ни за чтобы не признались, обострилось и дошло до какой-то противоестественной грани. Я замечал, что ему, также как и мне, становится все трудней сдерживаться. Мы оба все отлично понимали и знали об этом, о том, что нам друг друга на этот счет не перехитрить. И это нас обоих злило.… Настолько, что каждая встреча стала угрожающей, как передний край фронта. Не доставало одного случайного выстрела, чтоб вызвать беспорядочный и бессмысленный огонь с обеих сторон. А когда устанавливается такое положение, оно ВСЕГДА заканчивается этим выстрелом, упраздняя тем самым всякое понятие случайности. Да, господа, это так! ВСЕГДА найдется тот, кто не выдержит и пальнет, и избежать этого можно только в одном случае - изначально не брать в руки оружия.
Вот тогда и прозвучал этот, не случайный и предсказуемый выстрел…
- Это ты историк? Не смеши, недоучка!
- Ну, знаешь, мне, наконец надоело твое безмерное самолюбие и хамство, - взревел я и даже вскочил.
- Ты - закомплексованный! Ты еще голос смеешь повышать?
- А ты? Ты на себя посмотри! С тобой же не может ужиться ни одна нормальная женщина!
- Куда ты лезешь? Что ты в этом понимаешь, если до сих пор ходишь в девственниках? А, может, ты голубой? Или импотент?
Тимура Казимировича в тот день не было (очередная хвороба одолела), Серегин был с похмелья и следил за нами равнодушно, Любка и Маринка еле сдерживали смех.
Наверно, Вадим почувствовал, что перегнул палку. Но он из тех, кто никогда в этом не сознается.
- Пока, девочки, - ухмыльнулся натужно в их сторону и швырнул взгляд в мою, словно брызнул ядовитой кислотой.
- До конца дня "девочки" поочередно подставляли друг другу ушки и отвратительно смеялись.
Мне казалось, что я схожу с ума. Логическая цепь рассуждений превратилась в железнодорожный состав, слетевший с рельс. Вагоны громоздились друг на друга, образуя катастрофическую искаженную картину. И в конце дня я сел и составил текст, вставляя почему-то несовременные, вышедшие из употребления слова… Глупо… По пути зашел к Вадиму и, ни слова не говоря, бросил письмо прямо перед ним, на стол".
Автобус, кряхтя, приостановился, подхватил кого-то и двинулся дальше. Кочнев запоздало признал свою остановку.
Нелепица эта, меж тем, запала мне основательно, (куда?) как провалившаяся сквозь дырявый карман и застрявшая в полах пиджака зажигалка. Снова и снова рука ощупывала случайный предмет, занявший не свое место и вносящий дискомфорт. (Рука ощупывала запавшую нелепицу. И хочется мне это как-нибудь прокомментировать, но не могу. Как говорится, нет слов, одни эмоции…) Однако, в конце следующего дня ощущения уплотнились, сошлись в одной точке и выдали вполне усваивающийся вариант. Меня тревожили не слова Вадима, не содержание того, о чем он говорил, а та интонация, которую я уловил при прощании и в которой равномерно распределялись спокойствие, печаль и натуральность. Неужели я неправильно оценил ситуацию? Ошибся? И возможно ли, чтоб этот бред стал реальностью? Чем больше я задумывался, тем сильней поддавался сомнениям. Действительно, а почему бы и нет? Но моя роль тогда в этом деле? Что же, значит, мне следует покорно подчиниться и принять участие во всем этом дерьме? И никак не воспротивиться очевидному безумию? Так кто же я сам в этом случае? Я даже не поинтересовался причиной ссоры, и Вадим ничего пояснять не захотел. А зря. Если бы мне это было известно, то теперь много проще было бы оценить положение.
Тревожные размышления прервались на третий день. Вечерний звонок застал меня в ванной, пришлось наскоро обтираться и прошлепать мокрыми ногами к телефону. (Надо бы "обтираться и шлепать" или "обтереться и прошлепать") "Спроси, может, перезвонят попозже?" - крикнул я жене предварительно. "Нет, говорят очень срочно!"
- Здравствуйте! Меня зовут Михаил! Я, так сказать, представитель второй стороны… Надеюсь, Вы понимаете…
- Да, догадываюсь.
- Пора определяться.
- В каком смысле?
- Ну, всякие там детали обговорить. Вы же в курсе?
- Да, да, в курсе, конечно.
- Предлагаю завтра встретиться. Как Вы на это смотрите?
- Как? Да, не знаю.
- Но Вы же дали свое согласие?
- Дал.
- Так в чем дело?
- Хорошо, хорошо. Где, во сколько?
На встречу явился человек в военном, в капитанском звании. Невысокого росточка, курносый, светлоглазый, пытающийся напустить на себя строгость. Зашли в кафе, сели за столик.
- Место у меня на примете имеется. Совершенно безлюдное и безопасное. Ехать часа два, но дело того стоит, - начал он.
- Простите, Михаил, а Вам не кажется, что все это дело - сплошное безумие?
- Не понял.
- Ну, Вы бы сами стали стреляться на дуэли?
- Я бы нет. Но, между прочим, если б пришлось, то обязан был бы предупредить, что стреляю без промаха.
- Вот, видите! Вы бы не стали стреляться. И я бы, разумеется, не стал. Потому что это глупо, неестественно и не укладывется никак в нашу жизнь. Как же мы можем позволить совершать эту глупость другим?
- Каждый сходит с ума по-своему, и каждый имеет на это право. Зачем лезть не в свое дело? Хотят стреляться, пусть стреляются!
- Но мы как бы становимся соучастниками… Разве нет?
- Я специально изучил Уголовный Кодекс. О дуэлях ничего не сказано. Тем более, о пассивном участии. Можете, не беспокоится.
Я догадался, что капитан из тех людей, которых в музее, например, привлекают яркие картины с понятным сюжетом.
- Ну, ладно. А оружие? - вяло поинтересовался я.
- Достали два "Макарова". Ваш приятель, кстати… Передали их мне, чтоб проверить исправность и прочее. Все в порядке.
Капитану понравилось, что я перестал задавать несущественные вопросы, а перешел к обсуждению конкретных вещей.
- А доктор?
- И доктора Ваш приятель разыскал. Гинеколог, правда… Да сойдет!
- И что дальше? Когда?
- Решили завтра. А что тянуть? Вы - не против?
- Завтра? Хорошо, пусть будет завтра.
Мне тоже захотелось поскорей покончить с этим делом. Идеально было бы вообще отказаться, но я не находил в себе абсолютно никаких сил для этого. События выстроили ходы и толкали в спину, и ничего другого не оставалось, как только пройти по ним до конца. (Как именно пройти по событиям, толкающим в спину? Подпрыгнуть, залезть им на голову и отправиться назад?.. Как?.. Эврика! Идти надо не по событиям, а по ходам, которые эти события заблаговременно выстроили. Ура! Покорение эзотерического, победа разума ценой усилившейся головной боли.)
- Из-за чего все это? Вы знаете, хотя бы, причину?
- Интересовался. Но Федор отмахнулся, сказал, что причина веская, личная, а знать - не обязательно. Что и Вам она неизвестна, как я погляжу?
- Да, неизвестна.
- Да и не стоит над этим голову ломать, я так думаю. Из-за чего мужики стреляются? Из-за баб! Верно, и наши друзья не смогли бабу поделить. Что тут долго думать?
- Пожалуй, Вы правы! А этот, Федор, он - что за человек?
Капитан посмотрел на меня с сожаленьем.
- Нормальный человек. Мы с ним в одном доме живем. Скромный, вежливый, мухи не обидит! А Ваш друг, каков в этом смысле?
- Да, тоже нормальный как будто… Как все вокруг, такой же…
Утром я суетился больше обычного, и все время поглядывал на часы. Опаздывать я не люблю, но не считаю за трагедию, когда заявляюсь на работу на десять-пятнадцать минут позже. Изредка такое случается. Быть же не точным сегодня представлялось нарушением всех правил, установлений, традиций, придуманных давным-давно и ставших неписаным мерилом человеческого достоинства и порядочности. (Парадокс, но неписаным бывает лишь то, что пишется: закон, правило и т.д.) Когда я смотрел на происходящее со стороны, то вся эта история вызывала у меня неприятие, издевку, презрение. Но стоило мне переместить узелок сознания из левого полушария в правое, как я превращался из созерцателя в участника и тогда все эти штуковины - правила, установления и традиции начинали давить на меня и вынуждали совершать все те действия, которых требовали события. (Ну и в чем проблема? Не перемещай узелок - и все дела. Вот если бы у меня был такой подвластный мне узелок, - я б его не в полушария, я б его в мозжечок загнал! Там, говорят, все самое приятное, физиологическое живет. А вся эта достоевщина - ну ее на х…)
На вокзале догадался, что и остальные затеяли возню с узелком. (Э-эх, дураки вы, дураки, не умеете узелками пользоваться!) Никто не стал здороваться за руку, ограничиваясь старомодно (и театрально) кивками и отворачивая глаза в сторону, стыдясь, конечно, самой этой церемонности да и всего происходящего, а еще больше, стыдясь очевидного понимания того, что ни один из нас не в силах остановить начавшееся действо. Впрочем, капитан, единственный, не отворачивал глаз… ("Отвороти глаза, слышь!…" - слова, сказанные в кинофильме "Тени исчезают в полдень" отсталым, необразованным кулаком, убивающим прогрессивную девушку Марью… Хороший, между прочим, фильм.) А вот его спутник, избыточно тяжелый с виду, словно на плечах его застрял невидимый груз, напрягался очевидно, с усилием, будто разворачивал лодку против течения. Полноватое лицо его стало похожим на розовый воздушный шар. "Кочнев", - назвался он. Пятый, доктор видать, поначалу, вообще, не запомнился.
Как было заранее условленно, мы расселись в разных вагонах, но по соседству. Вадим занял место у окна, зафиксировал голову в одном положении, будто это был фотоаппарат на треножнике и в нашу сторону не оборачивался. Я сел рядом, гинеколог напротив.
Гинеколога звали Семеном. Он был из тех мужчин, в которых бесполезно искать хотя бы одну видимую черточку мужественности. Все в его внешности, каждая деталь, наоборот, выполняла противоположную роль. "Метр с кепкой", если говорить о росте, так это точно про него, лучше не скажешь. По редкой тщедушности любой догадывался сразу, что хорошо откормленная овца перевесит его запросто. (Подумав еще чуть-чуть, любой также запросто догадывался, что три хорошо откормленных петуха вполне могут перевесить одну ногу доктора.) При большей насыщенности голубого цвета, его глаза могли бы выглядеть, как у молодого Ален Делона - озорно и нахально. Но вместо того, они были сильно разведены бесцветными и невыразительными красками, только подчеркивающими отсутствие всякой воли. И было понятно, что Семену все это хорошо известно, и он давно отказался от напрасных потуг производить другое впечатление.
Он сидел напротив и открыто трусил, вызывая своей правдоподобностью симпатии.
- Вам нравится Ваша работа? - задал я не очень тактичный, но вдруг залетевший в голову вопрос и застрявший там назойливой мухой, прорвавшейся сквозь занавески в комнату.
- Да. И привык к тому же. Уже пятнадцать лет, - ответил он настороженно, прислушиваясь и, скорей всего, ожидая подвоха.
Мне стало очень неловко от этой мысли. (От какой мысли?)
- Не обижайтесь на меня за эти расспросы. Вы, наверно, понимаете, что для мужчин они имеют особый интерес. Взаимоотношения двух полов в такой плоскости… Любопытно. (Во-первых, один вопрос - еще не расспросы; во-вторых, расспросы могут ПРЕДСТАВЛЯТЬ интерес, но никак не иметь его; в-третьих, что за интерес в расспросах, - интерес в ответах.)
- Да, я понимаю. Но на самом деле тут нет ничего любопытного. Обыкновенная работа.
- Не представляю, простите, как можно оставаться хладнокровным при виде обнаженного женского тела, - улыбнулся я.
- Я вижу другими глазами. Все очень просто.
Я дотронулся до Вадима. Мне хотелось, чтоб он принял участие в разговоре. Тогда, появился бы, какой-то шанс что-то еще понять, и, может быть, успеть, еще как-то, повлиять на события.
Да, поезд нес нас по избранному маршруту, приближая к намеченной цели; да, в соседнем вагоне сидели двое, и у одного из них было совершенно непримиримое выражение лица; да, рядом со мной сидел человек с таким же выражением (налет смущения и у того, и у другого не снижал непримиримости, а наоборот, придавал ей зловещий, почти сценический, окрас). Все так! И все же…
- Вадим, а ты бы смог сохранять хладнокровие при виде обнаженной дамы, да будь еще она красавицей?
- Сейчас смог бы. Вот если б в эту минуту…
И я опять почувствовал в его словах тоже, что тогда, при прощании - спокойствие, печаль и натуральность. И мне стало также страшно как гинекологу.
- Вадим…А может… Может не надо…? - растерянно прошептал я, чуть наклонясь в его сторону.
- Назад ходу нет. И об этом больше - ни слова! - решительно, жестко, мгновенно. И в этой мгновенности мне опять почудилась декоративность. Я окончательно запутался в собственных ощущениях.
Место, действительно, капитан выбрал с умом. Это стало ясно еще на станции. Кроме нашей пятерки на перроне не оказалось никого. Капитан с Кочневым пошли впереди, а мы, отстав так, чтоб не слышать их разговора, двинулись следом. Шли около часа. Сначала долго по открытому полю, потом вдоль какой-то извилистой речушки, недоступной из-за разросшейся осоки и, наконец, свернули на тропинку, уводящую в буреломный неуютный лес с канавами, с запахом сырой глины.
На поляне капитан остановился и дожидался нашего приближения. (Даль утверждает, что приближение - это действие. Ожидание действия предполагает отсутствие такового в данный момент, из чего можно сделать вывод, что следовавшие за капитаном остановились раньше него или одновременно с ним, а это, вполне очевидно, не совсем то, что имел в виду автор. Здесь некоторые могут воскликнуть с гневом в голосе: да вы, любезный, опять докапываетесь, - ведь совершенно же ясно, что имелось в виду, зачем же тут рыть-то! Я им опять отвечу: настоящие писатели так не пишут, а г-н Суси, сдается мне, вовсе не считает себя дилетантом.)
- Пришли, - сказал капитан деловито, - Можно приступать…
Он отмерил пятнадцать шагов, о которых мы успели договориться. Делал это тщательно, стараясь подвести шаг под условный метр. Исходные позиции стрелков обозначил колышками.
- Все готовы? - спросил, обращаясь ко всем и не глядя ни на кого, поверх наших голов. ("Поверх голов" - что? Не глядя поверх голов, или спросил поверх голов?)
Гинеколог отошел настолько, насколько это не могло показаться бегством, и стоял тихо и смирно, как перед расстрелом.
Я заставил себя посмотреть прямо в глаза Вадиму, но он не дал мне этого шанса, успев отвернуться. (Г-н Суси, нельзя так уродовать язык. "Заставить себя сделать что-то" предполагает завершенность действия. Возможно, на этот счет нет писаного правила, но уж если Вы взялись марать бумагу, - Вы просто обязаны это чувствовать. Вам кажется, что я не прав? Хорошо, тогда попробуйте это же предложение с другим глаголом, например: "Я заставил себя убить Вадима, но он не дал мне этого шанса…" Кривовато, не правда ли?)
- Я готов, - хрипло сказал он.
- Я тоже готов, - быстро и нервно отреагировал Кочнев.
- Ну, что ж, тогда - приступим, - подвел черту капитан. Он нагнулся и раскрыл, приютившийся собачкой возле ног, потертый кожаный портфель, порылся в нем и извлек картонную коробку, живо напоминающую известный по кино дуэльный ящичек для пистолетов. Капитан без сомнения уважал традиции.
- Прошу, господа! - галантно пригласил он противников.
Вадим и Кочнев сблизились и нерешительно затоптались перед открытой коробкой, зависшей неподвижно в уверенных руках. Капитан торжественно молчал, осознавая, что сделал все, что мог и сделал от души, честно, ответственно, как и подобает человеку военному, привыкшему к дисциплине и исполнению своего долга.
Вадим и Кочнев, однако, продолжали переминаться с ноги на ногу, словно жених с невестой перед алтарем.
Я стоял поблизости - лишний, ненужный, посторонний, испытывая огромное желание отойти к гинекологу, поговорить с ним о чем-нибудь, хоть о его работе, хоть о чем, но никуда не шел, а неотрывно наблюдал за каждым движением двух человек. Все происходящее до сих пор и нерешительность тоже, все это не вызывало отторжения и легко объяснялось. Поэтому я моментально ощутил противоестественность жеста, когда увидел, что Кочнев сунул руку за пазуху и неожиданно вытащил книгу. Я изумленно смотрел на него. Жаль, что не приметил выражения лица капитана. Предполагаю, что это было из ряда вон выходящее зрелище. Кочнев, ни на кого не обращая внимания, перелистывал страницы.
- На, на, смотри, - закричал он, - Убедись в том, что я прав!
Он тыкал раскрытой книгой в физиономию Вадима.
- Ну, смотри же! Видишь? Вот здесь. Читай. "Ни войны - ни мира". Троцкий! А что я говорил? Так кто из нас прав? Что не нравится? - орал он.
Вадим инстинктивно отступил на шаг и, вдруг, размахнувшись, двинул Кочнева в челюсть. Книжка кувырнулась подбитой уткой и завалилась под ноги. Кулаки словно ожидали сигнала. Удары сыпались с такой скоростью, что ни один из них не мог стать решающим. Сила расходовалась в быстроте. Зато эти удары эффективно видоизменяли внешность, будто кто-то спешно решил загримировать их под клоунов. Через пять минут дерущихся было трудно узнать - глаза тонули в опухлостях, как в болотной трясине; носы и губы обильно выделяли кровь, заляпав лица, руки, локти, пиджаки и даже, оставляя отметины на брюках.
К тому времени капитан очухался, и тогда только я увидел его лицо. Он повернулся ко мне, не опуская картонную коробку, и закричал:
- Что ты стоишь? Разнимай их! - Нет! Нет! Не трогайте их! Не мешайте! Не трогайте! - через поляну несся визгливый голос гинеколога, бежавшего вслед за собственным визгом, будто намереваясь догнать его. Он подбежал ко мне и вцепился в руку, не понимая того, что я и не думал вмешиваться в драку. Мне уже было ясно, что дуэли не будет, и я удивлялся недальновидности капитана.
Вадим и Кочнев выдыхались. Удары стали редкими, неточными и бессильными, ноги заплетались. Они начали приостанавливаться, отплевываясь и переводя дух. Книжка, которая имела какое-то непонятное для нас значение во всей этой истории, лежала растерзанной, безжалостно втоптанной в грязь, вместе с тем тайным смыслом, который в ней, вероятно, заключался и который ставил под сомнению нашу с капитаном версию о женщине…
- Ну, что, пожалуй, достаточно! - я обретал уверенность.
Несчастные, они, видать, давно ждали этой команды, потому что сразу же опустили перетрудившиеся руки. Капитан стоял в той же позе.
- Спрячь уже… Ничего не будет…- подошел я к нему.
С некоторым усилием, но мои слова дошли до него. Он присел и аккуратно сложил боевые принадлежности.
Противники стояли в нескольких метрах друг от друга, ощупывали раны и боролись с кровотечением. Вадим закидывал голову, прикладывая платок, превратившийся в окровавленный комочек.
Я вытащил свой, убедился, что он свеженький и предложил Вадиму, про запас.
- А ну убери! - рыкнул он.
3. 03. 1999 г
Хельсинки
Еще читая рассказ, я уже отметил для себя одно его достоинство: имеется в нем, хоть и плохонькая, но интрига. Пожалуй, не только я, - любой, осиливший больше половины рассказа, уже вряд ли отложит его в сторону, не узнав, а чем же, собственно, все там кончилось. Стреляться, как-никак, собрались, не в салочки играть. Заметив наличие интриги, я тут же попытался "раскрутить" ее в обратную сторону, понять, а чем же еще она вызвана, за исключением сцены обещанной дуэли? И пришел к странному выводу: вызвана она удивительной безликостью повествования; на редкость косноязычное описание предшествующих поединку событий не позволяет ни догадаться о его исходе, ни обрести симпатии или антипатии к героям. Отсюда и примитивный интерес: убьют - не убьют, а если убьют, то кого? Читай я, скажем, про дуэль у Чехова или Грина, я знал бы заранее: смертей не будет. Читай я Скотта или Ремарка, знал бы обратное: будут, да еще какие. У Скотта погибнет негодяй, у Ремарка положительный персонаж. Знание это, замечу, нисколько не убавило бы моего интереса, потому что интрига у мастеров СОЗДАЕТСЯ, КУЕТСЯ, ШЛИФУЕТСЯ, - потому-то и не боится, так сказать, сырости. Господин же Суси свою интригу не создавал, не ковал, не шлифовал, а взял с полочки уже готовой, - вот и отношение к ней как к изделию ширпотреба: секундный интерес, легкое разочарование и равнодушное резюме: ну а чего еще от такого ждать?..
Притом, что рассказ более всего подходит под категорию боевик обыкновенный, заметны авторские попытки привнести в него некоторый психологизм и даже преподать кой-какую мораль. Ясно различимы три типа личности: великовозрастные лоботрясы (не по-здоровому романтичные и запальчивые Вадик и… второй, в общем), нормальные ребята (рассказчик и гинеколог) и "франкенштейны" (узколобые капитаны с мировоззрением дисциплинированных зомби). Любому читающему должно быть ясно, что здесь хорошо, что плохо и что совсем плохо. А еще, в самом конце, трудно не уловить присутствие чего-то забыто-знакомого, идеологического, пролетарского, непримиримого с "гнилой аристократией" и ее привычками, вписывающегося в такой вот приблизительно шаблон:
"Нет что бы как мужик с мужиком, баба с бабой, комсомолец с комсомольцем, пионер с пионером, партиец с партийцем, тракторист с трактористом, снабженец со снабженцем, проч. (нужное подчеркнуть) просто взять и друг другу морду набить, зубы пересчитать, по рогам настучать, в репу насовать, проч. (нужное подчеркнуть), так они…. (нужное вписать)
|
http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
| В избранное | ||
