Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Читаем с нами. Книги о бизнесе

Рассылка закрыта

При закрытии подписчики были переданы в рассылку "Левитас: Больше денег от Вашего бизнеса" на которую и рекомендуем вам подписаться.

Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.

←   Январь 2007   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
Автор
Александр Левитас

Статистика

9.003 подписчиков
-8 за неделю
←   Все выпуски   →

Читаем с нами. Книжное обозрение.


Злобный Ых

Вадим Шефнер "Сестра печали"

Только-только закончилась финская война, но в воздухе уже пахнет новой - с Германией. Но до нее еще далеко. Все знают - прежде, чем Гитлер нападет на СССР, ему нужно разделатьсяс Францией, а потом и Англией, окопавшейся на своих островах. А потому про новую войну пока можно не думать. У маленькой группы бывших детдомовцев, перебивающихся с киселя на хлеб, другие заботы. Нужно учиться, чтобы поступить на завод, и нужно выпутываться из мелких, но опасных интриг, которые закручивает местный активист. Нужно растягивать мизерную стипендию так, чтобы хватило на месяц, и нужно тщательно скрывать от завхоза, что дровяные деньги идут отнюдь не на покупку дров.

А еще нужно просто жить. Гулять по улицам Лениграда, смотреть на красивых девушек, знакомиться с ними и начинать новую "прозрачную" жизнь... Молодая кровь играет в жилах даже в вынужденной ссылке, и недоступная девушка-библиотекарша кажется краше и необычнее всех прочих девушек на свете. С ней так хорошо гулять после рабочей смены в кочегарке - плавать на лодке, собирать сирень, разговаривать о жизни. А потом она возвращается в Лениград, и можно вернуться вслед за ней, и мечтать, и строить планы на будущее, и ссориться, и мириться...

Но война равнодушна к планам отдельных людей. Горят Бадаевские склады, и долгой блокадной зимой остается только клясть себя, что когда-то так равнодушно смотрел на рассыпанные по железнодорожным путям жестянки тушенки из разбомбленных вагонов. Ведь можно было есть две, три, пять банок зараз, и никто бы тебя не остановил! И ночью, в голодном бреду, кажется, что тогда, еще до войны, на печке завалялась целая банка сгущенки. И нужно лишь выпросить увольнительную, чтобы тайком от всех найти ее и съесть. И долгая блокадная зима сменяется блокадной весной, чтобы принести не только новые надежды, но и крушение старых...

Строго говоря, роман не только и не столько о войне, сколько о юных мальчишках и девчонках, чьи судьбы она сломала. Военных эпизодов совсем мало, да и самой лениградской блокаде посвящено не так много текста. В центре повествования - несколько парней и девушек, многим из которых не суждено пережить войну. Написано очень хорошо, и текст настоятельно рекомендуется к прочтению.

Жанр: военная проза
Оценка (0-10): 8
Ссылка: Мошков
Приблизительный объем чистого текста: 530 kb

Цитаты:

Я сошел с поезда в тихом районном городке и вышел на большую площадь. Такие большие площади бывают только в очень маленьких городках. По краю площади тянулись каменные торговые ряды. Когда-то, наверно, в них бойко шла торговля, но теперь окна и двери многих магазинов были заколочены, там разместились какие-то склады и мастерские. Я подошел к одному из незаколоченных магазинов. За пыльным стеклом на выгоревшей синей бумаге лежал конский хомут, несколько зеленых с белыми крапинками кепок, там же стояла пирамида из пачек суррогатного кофе "Здоровье", рядом С ней -- три флакона с одеколоном "Саддо-Якко". Перед торговыми рядами шла торговля с саней. Слышались беспричинно тревожные голоса торгующихся, безучастные лошади жевали сено из подвешенных к морде торб. Когда я беспризорничал, до последнего нашего детдома, много повидал я таких городков, и базаров, и людей, и коней, и ишаков, и верблюдов. И опаснее всего на базарах для меня были люди, потому что денег у меня, конечно, не водилось. На рынки я приходил для того, чтобы поклянчить какой-нибудь еды или украсть ее. Иногда я даже пробовал работать по ширме, но я был неловок, ширмач из меня никакой, и добром эти попытки залезть в чужие карманы никогда не кончались. И только лошади (или ишаки, или верблюды) не принимали участия в том, что начиналось, когда я попадался на воровстве. Они стояли в стороне от всего такого.

Потом, когда я прочно вернулся в Ленинград, прижился в детдоме, я уже не ходил на рынки -- нечего было мне там делать. Иногда тянуло заглянуть, потолкаться, но останавливал страх: а вдруг кто-нибудь крикнет: "Держи его!" Как я докажу, что ни в чем не виноват?

А теперь я спокойно шел через базар. Я без страха подошел к какому-то дядьке, продающему кислую капусту, и стал расспрашивать его, как пройти в Амушево. И, разузнав все, что надо, я неторопливо пошел дальше. И тут мне стало весело, радостно. Я вдруг понял, что детство мое давно ушло и что никогда оно не повторится. Я давно уже взрослый, и всегда, до самой смерти, буду взрослым, и никто не загонит меня в мое детство.

С такими мыслями пересек я эту большую площадь, перешел мост через широкую реку со вспучившимся, посиневшим льдом. Внизу, в продолговатых разводьях, выпукло чернела сильная, стремительная вода. Шоссе шло то рядом с берегом, то отбегало в лес, чтобы снова вернуться к реке. Истолченный копытами снег был коричневатым от навоза и рассыпчатым, как песок. Я снял шарф, продел его в ручку чемодана и перекинул свой багаж через плечо; теперь идти стало легче. От снега, от голого редколесья тянуло весенней, берущей за душу сыростью. Порой на реке трещал лед -- звуки были неожиданно резки и коротки. Слева виднелся бор, такой густой и плотный, что казалось: упади на него с неба -- и не разобьешься, тебя только вверх подбросит.

Со взгорья, с поворота дороги, показалось Амушево. Небольшой поселок, приткнувшийся к реке. За каменной церковью без креста, за деревянными и кирпичными одноэтажными домиками, за пустынным заснеженным лугом стояли красные с белыми подтеками корпуса завода. Над ними маячила высокая с оттяжками железная труба -- сразу можно было понять: это над котельной. Над корпусами виднелось несколько невысоких труб -- это трубы горнов. Виден был и заводской двор с деревянными складскими помещениями для кварца, шпата и каолина, и желтоватые горы битых шамотовых обичаек в конце двора, и рельсы внутризаводской узкоколейки. Две большие цилиндрические цистерны -- для мазута -- блестели свежей краской. Вдоль серого забора тянулись штабеля метровых поленьев.

В небольшом здании заводоуправления я быстро нашел отдел кадров. И тут я узнал, что не так уж я необходим заводу. Один мазутный горн уже пущен, он работает нормально и без моей помощи, а два других будут зажжены только месяцев через пять.

-- Мы же второе отношение в техникум ваш послали, что планы изменились и мы пока обходимся своими силами,-- сказал мне завотделом кадров. Но потом он направил меня к начальнику горнового цеха -- пусть найдет временную работу, раз уж я приехал.

Он выписал мне пропуск, и я, оставив чемоданчик в отделе кадров, направился на территорию завода, в горновой цех. Начальник горнового цеха перепоручил меня старшему теплотехнику Злыдневу. Тот сразу же спросил, работал ли я когда-нибудь на фарфоровом заводе.

-- Работал на "Трудящемся", -- ответил я. -- На мазутных и дровяных горнах. На туннельной печи не работал.

-- При какой температуре падает зегер-конус номер девять? -- спросил вдруг Злыднев.

Я ответил, я это, слава богу, знал. "Подловить меня хочешь?" -- подумал я и начал рассказывать ему о режиме обжига, обо всем, что знал по опыту работы и в теории.

--Довольно, довольно, -- прервал меня Злыднев.-- Вижу, что знаете... Только работы для вас нет, по линии ИТР зачислить не можем. Если хотите поработать без всяких привилегий -- есть временное место. У нас один кочегар заболел, с почками у него, в больнице лежит. Хотите заменить его временно?

-- Хорошо,-- ответил я. Мне совсем не хотелось возвращаться в техникум. Там могут подумать, что я просто словчил.

-- Кочегары у нас не только на обжиге работают -- предупредил меня Злыднев. -- Если недоработка по часам, то и по двору работают.

-- Мне бара-бир,-- ответил я.

-- Что? Что?

-- Бара-бир -- это значит все равно, -- объяснил я. -- Это такое азиатское выражение. Короче говоря, я на все согласен.



Восьмого марта мы занимались только два часа, а потом всех отпустили по домам. Девушек в техникуме было много, и серьезной учебы от них в этот день ждать не приходилось. Да и от ребят тоже.

Мы с Костей поехали к себе на Васильевский. Но, сойдя с трамвая, я не пошел домой сразу. На душе у меня было смутно, и я решил побродить по линиям -- авось станет веселей. Вдруг город мне чем-то поможет? Прошло уже шестьдесят семь дней с Нового года, и все эти дни были днями без Лели. Я ее не Встречал, не ждал, я уже ни на что не надеялся. Вернее -- заставлял себя не надеяться. И все вроде бы шло нормально, но иногда становилось очень грустно.

Я дошел до тихой Многособачьей линии, прошелся по Малому проспекту, быстрым шагом миновал Сардельскую линию, вышел на Средний, вошел в Кошкин переулок, очутился на проспекте Замечательных Недоступных Девушек, поравнялся с Андреевским рынком.

У меня мелькнула мысль, что я имею полное моральное право поздравить Лелю с днем Восьмого марта. Это просто долг вежливости. Да, она прогнала меня из дому, мне нет до нее никакого дела -- но я человек вежливый и культурный, я ее поздравлю с праздником. В этом для меня нет ничего унизительного, я ж не напрашиваюсь к ней в гости.

Я знал, что в железном корпусе этого рынка продаются цветы, и вошел туда. Действительно, цветы в продаже были -- конечно, бумажные. Я купил, цветок. Его проволочный стебелек был обернут гофрированной зеленой бумагой, а лепестки алели, как живые. Я вышел на бульвар и сел на скамью. Вынул из кармана записную книжку -- она нужна была мне как точка опоры. Отогнув верхние лепестки цветка, я написал на нижних: "Леля! С праздник..." На "ом" и на второй восклицательный знак лепестков не хватило. Потом отогнул обратно верхние лепестки. Если она заинтересуется этим цветком, то прочтет. А если сразу выбросит цветок -- значит, туда ему и дорога.

Затем я направился к Симпатичной линии. За все шестьдесят семь дней я шел туда впервые. После Нового года я обходил стороной эту улицу: боялся, что вдруг встречу Лелю, и она увидит меня и пройдет мимо, и тогда уже -- никакой надежды. И теперь я не сразу свернул на Симпатичную. Остановился на углу возле доски "Читай газету" и стал читать: "Трудящиеся капиталистических стран встречают день 8 Марта в обстановке расширяющейся мировой войны..." Я старательно прочел до конца передовицу, потом перемахнул на четвертую полосу: "Война в Европе и в Африке", "Обсуждение в сенате законопроекта Рузвельта", "Недостаток хлеба во Франции", "На фронтах в Китае", "Футболисты едут на юг". Ноги у меня начали мерзнуть, да и пора было решаться. Или ты отнесешь цветок-- или нет! Отнесешь? Отнесу!

Когда вошел в парадную, откуда-то сверху слышны были шаги. Я забежал в аптеку, чтобы переждать. Это была солидная большая аптека, со шкафами под красное дерево, с широкими стеклянными прилавками. Я машинально подошел к тому прилавку, возле которого не было покупателей. И тотчас же откуда-то появилась молодая аптекарша и вопросительно поглядела на меня, ожидая, что я вручу ей чек.

-- Нет, я так, -- пробормотал я и отошел в сторонку. Аптекарша легонько усмехнулась. Отходя, я заметил, что за витриной, перед которой только что стоял, выставлены разные резиновые изделия. Я перешел туда, где лежали коробочки с лекарственными травами. Потом вышел на лестницу.

Теперь сверху не слышно было ничьих шагов. Я стал подниматься. Двигался так осторожно, будто ступени сделаны из взрывчатки. Дойдя до пятого этажа, прислушался, а потом беззвучно, ступая на самые грани ступенек, взмыл к Лелиной площадке. Там я сунул цветок в почтовую кружку. Он упал проволочным стебельком вниз.

Когда вышел на улицу, то подумал: "Зачем я это "сделал? Теперь буду чего-то ждать, на что-то надеяться -- а надеяться не на что, ждать нечего. Пойти и взять этот цветок? Но его уже не вытащишь обратно. Он перестал быть моим..."

Придя домой, я застал Костю лежащим на койке и читающим затрепанный том Плутарха.

-- Слушай! -- сказал Костя. -- Когда этому самому Цезарю предложили окружить себя телохранителями, он знаешь что заявил? "Лучше один раз умереть, чем постоянно ждать смерти". Ничего себе человек, а? У него есть чему поучиться, хоть кое в чем он не лучше Гитлера. Он...

-- Надо купить пачку лезвий,-- прервал я Костю.-- Этими мы уже по десять раз брились.

-- Собираешься на женский праздник в убежище раскаявшихся блудниц Марии Магдалины? -- спросил Костя.

-- А ты разве не пойдешь?

-- Где уж нам, малярам, у меня там нет сестер во Христе. Может быть, я проведу время наедине с Плутархом, а может быть, пойду к моему покровителю-инвалиду, с одной знакомой.

-- Хорошо, что хоть с одной... До утра?

-- Джентльмен джентльмену таких вопросов не задает... А ты знаешь, что сказал недавно этот гад Муссолини? Он сказал: "Война облагораживает нации, имеющие смелость заглянуть ей в лицо". Он явно работает под Цезаря, только побеждать не умеет.

-- Зато ты умеешь, -- подкусил я. -- Побеждаешь кошек-милашек... Невозможно бриться, весь изрезался. Рожа у меня теперь -- как тетрадь в косую линейку. Почему бы нам хоть иногда не покупать новых лезвий?

--Экономия! Святая дева Экономия! -- возгласил Костя с постели. -- Богат не тот, кто много получает, а тот, кто мало тратит... У тебя опять что-то стряслось?



Архив рассылки доступен здесь или здесь.

Хотите опубликовать свою рецензию? Пришлите ее редактору (в поле Subject укажите "Читаем с нами").
В избранное