Злобный Ых

Ричард Мэтсон "Путь вниз"

Вокруг высятся неприступные скалы. Огромные конструкции из дерева и металла загадочно возвышаются в полутьме. Ужасные гигантские пауки прячутся в тенях, в любой момент готовые впиться в него своими источающими яд челюстями. Периодически сотрясается почва, и страшный рев доносится из-под земли. Потоки воды, когда ледяной, а когда и мутно-теплой то и дело обрушиваются на него с небес. Голод терзает желудок, и единственная надежда прожить еще несколько дней - это запасы старого черствого печенья, тающие буквально на глазах. Он обречен - потому что росту в нем всего пять седьмых дюйма.

Врачи оказались бессильны остановить его неумолимое уменьшение. Загадочная комбинация радиации и ядохимикатов привела к тому, что каждый день его рост уменьшается на одну седьмую дюйма. Когда-то высокий по человеческим меркам, сегодня он воспринимает свою жену как гигантского великана, который может раздавить его по неосторожности. Самый страшный враг для него сейчас - это живущая в подвале "черная вдова". Кошка и малолетняя дочь уже почти не опасны - они с трудом смогли бы его разглядеть. При условии, что знали бы, где искать, разумеется. Тяжелая запертая дверь холодного подвала не оставляет ему шансов выбраться наружу и позвать на помощь. Позади осталось все - нищая малообеспеченная жизнь, потуги прокормить жену с ребенком, медицинский центр, так и не помогший ни на йоту, скандальная известность в бульварных газетах, расходящиеся как горячие пирожки мемуары...

Он мал ростом, и ему осталось всего несколько дней до того, как его рост уменьшится до нуля. Подъем на ступеньку является для него не менее серьезной проблемой, чем для кого-то другого - покорение Эвереста, и наперсток, хранящий воду, скоро станет слишком велик для него. Одежда из тряпок почти не греет, и запасы пищи уже подошли к концу - если не брать в расчет черствую корку далеко наверху, во владениях паука. Волей рока загнанному в глухой подвал, ему остается лишь смириться со своей участью и ждать рокового дня, когда его рост уменьшится до нуля...

Необыкновенные приключения Карика и Вали в американском варианте. Лучше бы автор и не пытался объяснить причину происходящего с героем уменьшения - получилось жалко и неубедительно. Однако в остальном текст не так плох и вполне может рассматриваться как не самый скверный образец "мягкой НФ". В общем, читать можно, хотя и не обязательно.

Цитаты:

Первым делом Скотт спустился с цементной подставки и прошел к деревянной линейке. Это было его ежедневным первоочередным делом. Линейка была прислонена к колесам огромной желтой косилки, там, где он ее когда-то поставил.

Скотт прижался всем телом к ее размеченной делениями поверхности и положил правую руку на макушку. Затем, не убирая руки, отступил назад и посмотрел на линейку.

Вообще-то на линейках нет делений для седьмых частей дюйма - он поставил их сам.

Ребро ладони заслоняло отметку для пяти седьмых дюйма. Рука безвольно упала, ударившись о бедро.

"А чего же ты ожидал?" - спросил его рассудок. Скотт не смог бы ответить на этот вопрос. Он недоумевал, зачем подвергает себя этой пытке, упорствуя в своем сверхрациональном самоистязании. Конечно, он уже не надеялся на то, что процесс уменьшения остановится и что в немногие оставшиеся ему дни начнется действие введенных препаратов. Но зачем тогда? Было ли это частью принятого им когда-то решения испить чашу до дна? Если так, то насколько же бессмысленно это было сейчас. Никто и никогда ничего не узнает о том, как он провел свои последние дни.

Скотт медленно шел по холодному цементному полу. Лишь слабый стук да шуршанье дождя по окнам нарушали тишину погреба. Откуда-то издалека доносилась легкая барабанная дробь - вероятно, это дождь выбивал чечетку по двери-крышке погреба.

Не останавливаясь, Скотт машинально взглянул на верхний край скалы. Паука там не было.

Он с трудом пробрался под выступающими корнями - ножками дерева с одеждой - к ступеньке высотой в двенадцать дюймов, ведущей к огромной черной пещере, в которой стояли бак и водяной насос.

"Двенадцать дюймов", - подумал Скотт, медленно спускаясь вниз по веревочной лестнице, которую он сделал сам и прикрепил к кирпичу, стоявшему на ступеньке.

Всего двенадцать дюймов, но для него-то они были все равно что сто футов для человека нормального роста.

Скотт полз по лестнице очень осторожно, потому что при каждом движении больно ударялся костяшками пальцев о шершавую цементную стену.

Надо было ему раньше подумать о том, чтобы лестница не прижималась вплотную к стене. Но что поделаешь, теперь уже поздно, он стал слишком маленьким, чтобы исправить эту ошибку. Ведь, даже до боли в мышцах и суставах вытягивая тело, он уже с трудом доставал ногой до следующей провисающей ступеньки - и еще до одной, и так - до конца лестницы.

Поморщившись, Скотт плеснул себе в лицо студеной воды. Он едва достает до края наперстка; через два дня уже не будет доставать и, вероятно, не сможет спуститься по веревочной лестнице. Что он будет делать тогда?

Стараясь не думать о бесконечно множащихся проблемах, он пил пригоршнями холодную колодезную воду; пил, пока не стало ломить зубы. Затем вытер о халат лицо и руки и вернулся к лестнице.

На полпути наверх Скотту пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Он висел, перекинув руки через ступеньку, сделанную из обыкновенной ниточки.

"А что, если паук появится сейчас у верхнего конца лестницы? Что, если поползет вниз прямо на меня?" - Скотта передернуло.

"Довольно!" - обратился он с мольбой к рассудку. Но на самом деле спасаться от паука было бы много сложнее, если бы рассудок постоянно не готовил Скотта к худшему и в голове не стояли бы все время картины дикой расправы гадины с ним.

Одолеваемый страхом, Скотт снова нервно сглотнул. Да, нужно все время быть готовым к худшему. Глотать было больно.

- О, Боже, - пробормотал он. Только на милость Бога ему теперь и оставалось уповать.

В зловещей тишине Скотт дополз до конца лестницы и направился к холодильнику, от которого его отделяла добрая четверть мили.

Мимо огромных колец шланга, рукоятки грабель, для него - толщиной с дерево, - мимо колес косилки, высотой с дом, мимо плетеного стола, высотой в полхолодильника, который сам высился подобно десятиэтажному зданию. От голода у Скотта уже начало сосать под ложечкой.

Он стоял, запрокинув голову, и глядел на белую громаду. Ему не надо было рисовать в своем воображении облака, плывущие над цилиндрическим выступом холодильника, Скотт и так видел в нем вершину высоченной горы, путь до которой составлял не одну милю.

Взгляд упал вниз. Скотт заохал, но вдруг затих, услышав прерывистый грохот. Сотрясая пол, опять заработал масляный обогреватель. Он так и не мог привыкнуть к этому ужасному звуку. Включаясь, обогреватель всякий раз взрывался каким-то особенным ревом. Но, что еще хуже, казалось, что с каждым днем его грохот становится все громче и громче.

Долгое время, как показалось Скотту, он простоял в нерешительности, глядя на белые, как клавиши пианино, ножки холодильника. Стряхнув наконец с себя мрачную подавленность, сделал резкий вдох. Стоять так вот без конца не имеет никакого смысла: либо он доберется до печенья, либо умрет с голоду.

Погруженный в разработку плана, Скотт шел вокруг плетеного стола.

Как и на всякую горную вершину, на верх холодильника можно было забраться разными путями. Но все они были не из легких. Он мог бы попробовать взобраться по лестнице, которая была приставлена к топливному баку, рядом с косилкой, на его крышку (а для Скотта уже это было почти равно покорению Эвереста), по ней пройти к груде картонных коробок, перебежать по широкому кожаному чемодану Луизы к нитке, свисающей с холодильника, и по ней вскарабкаться к цели. Он также мог попробовать залезть на красный, с ножками крест-накрест, столик, с него перепрыгнуть на картонки, опять же пройти по чемодану к нитке и по ней забраться наверх. И был еще один путь. Скотт мог попытаться залезть на стоящий рядом с холодильником плетеный стол и уже с него начать долгий и опасный подъем по свисающей с белой громады нитке.

Скотт отвернулся от холодильника и посмотрел в противоположный конец погреба - на стену скалы, на принадлежности для крокета, на поставленные друг на друга садовые кресла, на пляжный зонтик, украшенный пестрым рисунком, оливкового цвета складные брезентовые стулья. Он глядел на все это глазами, в которых застыло отчаяние.

"Неужели нет иного пути наверх? Неужели, кроме этого злосчастного печенья, в погребе нет больше ничего съестного?"

Взгляд Скотта медленно двинулся по верхнему краю скалы. Там, наверху, еще лежал один-единственный засохший ломтик хлеба. Но Скотт знал, что туда он ни за что не полезет: страх, внушенный пауком, подавлял все. Даже голод не заставил бы его снова забраться на скалу.

Вдруг Скотт подумал: "А пауки съедобны?" От отвращения в желудке что-то протестующе забурчало.

Он выкинул эту мысль из головы и вновь обратился к стоявшей перед ним задаче.

Во-первых, трудность заключалась в том, что с голыми руками ему ни за что было не забраться наверх.

Скотт прошел к противоположной стене погреба. Через изношенные подошвы сандалий леденящий холод пола обжигал его ступни.

В сумраке отбрасываемой топливным баком тени он пролез сквозь обтрепанные края щели в картонной коробке. "А что, если паук подкарауливает его там?" Скотт замер - одна нога в коробке, другая снаружи, - сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он сделал глубокий вдох, придавший ему решительности, и сказал себе: "Это же всего лишь паук, а не опытный тактик".

Заползая все дальше в заплесневелую глубину картонки, Скотт безуспешно пытался убедить себя в том, что паук не был разумным существом, а жил, подчиняясь лишь инстинктам.

Потянувшись за ниткой, Скотт коснулся холодного металла и тут же отдернул руку. Он сделал еще одну попытку. Оказалось, что это была обыкновенная булавка. Губы скривились. Обыкновенная булавка... Для него она была размером с рыцарское копье.

Найдя нитку, Скотт размотал ее примерно на восемь дюймов и потом, скрежеща от напряжения зубами, целую минуту тянул, дергал ее, пока наконец не оторвал от катушки размером с бочонок.

Вытащив нитку из картонки, уже с ней он вернулся к плетеному столу. Затем совершил поход к штабелю бревен, где отломал для себя колышек длиной с половину своей руки. Отнеся свою добычу к столу, он привязал к ней нитку. Теперь Скотт был готов.

Скотт встал, глядя на полуоткрытую дверь. Он слышал торопливый шелест надеваемой одежды и стоял неподвижно, пока Кларисса не вышла.

Она остановилась напротив него, лицо ее было бледно.

- Я была несправедлива. Я несправедливо поступила с тобой. - Кларисса отвела взгляд. - Мне не следовало делать того, что я сделала.

- Но ты будешь ждать, - прервал ее Скотт и, схватив руку, сжал ее так, что Кларисса поморщилась от боли. - Кларисса, ты будешь ждать меня?

Сначала она посмотрела на него, потом вскинула голову, и глаза ее опалили Скотта.

- Я буду ждать.

Он вслушивался в стук ее высоких каблучков, когда она сбегала по ступенькам фургона, потом пошел по маленькой комнате, рассматривая мебель и трогая ее, и, наконец, войдя в другую комнату и поколебавшись секунду, сел на кровать Клариссы и взял в руки ее желтый шелковый халат. Ткань была гладкая и выскальзывала из пальцев, она сохраняла аромат женского тела.

Вдруг Скотт зарылся лицом в складки халата, жадно вдыхая этот сладостный запах.

- Но почему я должен говорить с Лу? Она будет только рада избавиться от меня. Она... она будет напугана, - вслух подумал он.

С усталым вздохом отложив халат, он поднялся. Затем прошел через фургон, открыл дверь, спустился по ступенькам и двинулся по холодной, окутанной ночью земле к автостоянке.

"Я расскажу ей, - думал Скотт, - расскажу и вернусь".

Подойдя к дорожке, он увидел Лу, стоявшую у машины, и тяжелое отчаяние навалилось на него: "Как же я смогу рассказать ей об этом?" Скотт стоял в нерешительности, и только когда какие-то подростки стали выходить с ярмарочной площади, кинулся через улицу.

- Эй, смотрите, карлик! - крикнул какой-то парень.

- Скотт! - Лу подбежала к нему и без лишних слов подняла его на руки. Ее лицо казалось злым и в то же время озабоченным. Вернувшись к машине, она открыла дверцу, свободной рукой потянув ее.

- Где ты пропадал?

- Гулял, - ответил Скотт.

"Нет, - кричал его рассудок, - расскажи, расскажи ей". В голове мелькнуло: Кларисса, сняв халат, говорит ему: "Расскажи ей!"

- Я думаю, ты мог бы догадаться, что я почувствую, когда, вернувшись, не застану тебя в машине, - проговорила она, толкнув переднее сиденье, чтобы Скотт мог пробраться назад, в свой угол.

Он не шелохнулся.

- Ну, залезай, - сказала Лу.

Он быстро втянул воздух и затем выдохнул:

- Нет.

- Что?

Скотт сглотнул.

- Я не собираюсь, - ответил он, стараясь не замечать пристального взгляда Бет.

- Что бы болтаешь? - спросила Лу.

- Я, - он бросил взгляд на Бет, - я хочу поговорить с тобой...

- А разговор не может подождать до дому? Бет пора в постель.

- Нет, это не может ждать.

Ему хотелось завизжать от ярости, - это вернулось старое чувство, чувство того, что он был беспомощным, нелепым уродцем. Скотт мог бы догадаться об этом, когда оставил Клариссу.

- Но я не вижу...

- Тогда оставь меня здесь, - закричал он на жену. В голосе его не было ни силы, ни решимости. Он опять становился марионеткой, снятой с ниточек, хватающейся за что попало в поисках опоры.

- Что с тобой? - спросила Лу раздраженно.

Скотт поперхнулся, пытаясь задушить подкатившие к горлу рыдания. И вдруг, резко повернувшись, бросился через дорогу. То, что случилось потом, болезненной чередой картин и звуков пронеслось в его голове: рев надвигающейся машины, ослепительный свет фар, скрип туфель подбегающей Лу, ее железные пальцы на его слабеньком теле, резкий, такой, что голова чуть не отлетела, рывок, которым Лу выдернула его из-под колес машины, скрип тормозов и шуршание шин этой машины, с которым она нырнула в сторону, а потом вернулась на свою полосу.

- Ты что, спятил?

- Почему меня не сбила машина? - произнес Скотт голосом, полным страдания, скорби и гнева.

- Скотт! - и Лу присела, чтобы смотреть ему прямо в глаза. - Скотт, что случилось?

- Ничего, - ответил он. Но тут же выпалил: - Я хочу остаться. Я остаюсь.

- Где остаешься, Скотт?

Он раздраженно сглотнул. Почему он должен чувствовать себя дураком, ничего не значащим болваном? Если раньше такое положение казалось закономерным, неизбежным, то теперь оно стало для него абсурдным, совершенно неприемлемым.

- Где остаешься, Скотт? - еще раз спросила Лу, теряя терпение.

Скотт поднял свое окаменевшее лицо и сказал уже почти бессознательно:

- Я хочу остаться с... ней."

- С... - Лу посмотрела ему прямо в глаза. Не выдержав ее взгляда, он опустил глаза, перевел их на ее длинные толстые ноги в брюках. Скотт до боли стиснул зубы, и у него заходили желваки.

- Есть одна женщина, - сказал он, боясь поднять глаза.

Лу молчала. Скотт взглянул на нее и увидел, что глаза ее блестят в слабом свете далеко стоящего фонаря.

- Ты имеешь в виду ту лилипутку из балаганного представления?

Скотт вздрогнул. Его покоробило от голоса жены, в котором прозвучали брезгливость и отвращение. Нервно выдвинув вперед нижнюю челюсть и проведя языком по верхней губе, он добавил:

- Она очень добрая и чуткая. Я хочу остаться с ней на какое-то время.

- То есть на ночь?!

Скотт резко вжал шею в плечи:

- Как ты можешь... - в его глазах вспыхнул гнев. - Ты говоришь так, словно...

Но сдержался и, глядя вниз, на туфли жены, стал говорить, отчетливо произнося каждое слово:

- Я останусь с ней. Если хочешь, можешь за мной больше не приезжать. Можешь избавиться от меня, а я уж как-нибудь проживу.

- Боже, хватит тебе...

- Лу, это не просто слова. Говорю тебе, как перед Богом, это не просто слова.

Лу ничего не отвечала, и Скотт, взглянув на нее, увидел, что она пристально смотрит на него и что в глазах у нее застыло какое-то странное выражение.

- Ты не знаешь, ты просто ничего не знаешь. Ты думаешь, что это что-то... отвратительное, животное. Но нет, ты не права. Это много больше. Неужели ты не понимаешь? Неужели ты не видишь, что мы с тобой теперь слишком разные, между нами - пропасть. Но если ты можешь найти себе что-нибудь на стороне, то для меня это невозможно. Мы никогда не говорили с тобой об этом, но я полагаю, что когда со мной будет покончено, - а именно этим все и закончится, - ты выйдешь замуж за кого-нибудь другого. Лу, неужели ты не видишь, что мне в этом мире осталось слишком мало. Просто - ничего. Что меня ожидает? Исчезновение. И я буду все так же уменьшаться каждый день, а мое одиночество будет становиться все острее. Ни один человек на свете не смог бы понять меня. И однажды я потеряю и эту женщину. Но сейчас - сейчас, Лу, она для меня женщина, к которой я чувствую нежность и любовь. Да, любовь. Что кривить душой, я ничего не могу с собой поделать. Пусть я мерзкий уродец, но и мне нужна любовь и, - Скотт торопливо и хрипло вздохнул, - только на одну ночь. Большего я не прошу. Отпусти меня на одну ночь. Если бы на моем месте была ты и у тебя была бы возможность хотя бы на одну ночь обрести покой, я, поверь мне, не стал бы тебе мешать. - Скотт опустил глаза. - Она живет в фургоне. Там есть мебель, удобная для меня. - Он приподнял взгляд. - Я могу посидеть в кресле так, будто я нормальный человек, а не... - Он вздохнул и добавил: - Хотя бы только это, Лу, только это.

Наконец Скотт решился посмотреть Лу в лицо. Но лишь когда мимо проехала машина, осветив фарами лицо жены, он увидел на ее щеках слезы.

- Лу!

Она не отозвалась. Вздрагивая от душивших ее рыданий, Лу впилась зубами в свой кулак. Затем глубоко вздохнула и смахнула с глаз слезы. А Скотт, онемев от потрясения, стоял и глядел на нее, не отрываясь, хотя у него уже давно от неудобной позы затекла шея.

Архив рассылки доступен здесь или здесь.

Хотите опубликовать свою рецензию? Пришлите ее редактору (в поле Subject укажите "Читаем с нами").