Уж не знаю, насколько к месту эти строчки из стихотворения Владимира Семёновича, но если начать выбирать более подходящий эпиграф к сегодняшнему рассказу, то можно надолго закопаться в хранилищах своей памяти, перерыть уйму книг и сайтов, да так и не найти лучший. Потому что о смерти говорили все и всегда, и разве что самый ленивый не пытался сформулировать своё отношение к этому вопросу. Иногда даже можно удивиться - сколько сил тратят люди на небытие, вместо того, чтобы заниматься бытием. Хотя... каждому хочется оказаться возле Порога с чем-то за плечами, ну или хотя бы со спокойствием внутри. И вот тут-то, позвольте мне вставить свой тонкий намёк, ключик к рассказу:
     Наш сегодняшний рассказ не только о смерти, но, как и повелось, о любви.
     Уж не знаю, может ли претендовать творчество Р.Б. на серьёзные философские размышления, на какие-то ответы на "глобальные", "прокляты" вопросы - оставим это решать серьёзным людям. Даже трудно сказать, могут ли помочь эти рассказы одному конкретному человеку разобраться со своими проблемами. Но. В сегодняшнем рассказе есть если не ответ, то хотя бы намёк, предпосылка к небесплодным размышлениям.
     Держу пари, что Брэдбери, когда писал эту нетленную вещь, улыбался как Чеширский кот и скользила в этой улыбке радость искушения, такая, что сам библейский змей бы позавидовал нашему писателю, который ухватил за хвост глупую мечту многих-многих людей...
     Мечта о бессмертии? Может я не прав, но вот она, кажется: "Сейчас вдруг мне почудилось, будто отдать десять тысяч миллионов лет за двадцать четыре часа, за один день - дело доброе, праведное и верное."
     Впрочем, я забегаю вперёд. Читайте рассказ и всё станет понятно. Если же нет... Мы обсудим. Пишите.

      В прошлом выпуске рассылки публиковался рассказ "Генрих Девятый" (Последний король), в позапрошлом - "Женщины". Оба пришедших письма публикую почти полностью, и почти без купюр. И даже, вопреки обыкновению, не стану подводить итоги, делать выводы и заключения - уж очень хорошие письма пришли - самое время собирать урожай обратной связи, копить силы для поздних речей и культивировать скромность :).

     Пишет: Анастасия Прокопьева.
     
     Человек, впервые загоревший на солнце, подобен влюбленному вновь, знает он о том или нет. В результате он обосновывается под каким-нибудь чужим роскошным небом и, обращаясь к слепящему свету, молит: "Побалуй меня, о Бог, побалуй немножко".
     Человек, однажды видевший солнце, свет цивилизации, считает, что оно прекрасно, стремится к нему... Но что он оставляет позади? Он никогда и не задумывается над тем, что солнце не является целью само по себе, оно обеспечивает жизнь там, где оно достает своими лучами землю, все живое на ней.Человек не задумывается, что вот она, трава, растет, развивается - и все благодаря Ему, но она не вскочит с корнями из земли, ее приютившей только ради надежды, что на соседней лужайке солнца больше. Птицы, каждый день встречающие рассветы и закаты, они когда либо смотрят на солнце в зените? Они когда-либо летели к нему?
     Человек никогда не получит от солнца всего. Сегодня он убежал с северного полюса, преследуемого льдиной..... и "выжил"... Но бежали ли животные? Кто знает, может мамонты по-прежнему живы? Но вдали от вечно бегущего и боязливого человека? Эти глыбы не пытались переворотить ход природы...
     А завтра человек бежит на юг, там хватает те лучи солнца, которых не хватает на всех... Слишком многие забывают свое прошлое ради "будущего", представляя его явно солнечным...
     Послезавтра человек бежит на Венеру, Меркурий. Тепло! Тепло! Сумасводящее тепло!!! Вперед и никаких назад! Лучшее всегда впереди! Мы сможем жить под солнцем, забывая о том опыте, что было сделано и сказано до нас... Ах, если бы они знали...... если бы они помнили... "Разумный человек приспосабливается к миру; неразумный упорно пытается приспособить мир к себе. Поэтому прогресс - деяние неразумных людей." (Б. Шоу).... Это забыли...... "Цивилизация - ужасное растение, которое не растет и не расцветает, пока его не польют слезами и кровью." (А. Граф) Забыли и это....
     А еще через несколько дней человек летит к Солнцу... и сгорает...... что еще ожидать???......
     Солнце - не зло изначально, но люди превращают его в то, что называют злом... Солнце приютит человека, любящего природу в целом, приютит последнее дитя природы... Остальные выбрали путь "вверх", сжигая мосты за собой... Природа богата воспоминаниями, она наделит ими последнего человека, последнего короля своего мира... В нашем прошлом гораздо больше, чем в нашем будущем, если мы отказываемся от прошлого. И последний король своего мира создаст будущее на основе прошлого..... Но "выживающие" люди не увидят этой новой нации, они будут считать Последнего человека умершим...... как мамонт........

      Правда, замечательное письмо? Приятно видеть, что рассылка оставляет след в душах людей и заставляет их думать.
     Следующее письмо пришло от постоянной читательницы, также Анастасии. Как всегда большое, и как всегда эмоциональное. Ну уж их-то я кромсаю... Излишняя осторожность ещё никому не повредила. За что я люблю её письма, так это за прямоту - прямо дух захватывает от некоторых суждений. Трудно судить, врочем, насколько хочется читать такое подписчикам - мне нужно думать и о них, но сегодня, была не была - публикую полностью. Согласитесь, что последний абзац этого письма заслуживает бурных аплодисментов. Почему? Ах, да Вы знаете... только не смейтесь, не смейтесь. Я действительно снимаю шляпу перед читательницей.
     Браво!

     " ...Чувства менялись по прочтении рассказа: сначала казалось, что Сэм останется, что сама я поступила бы так же: быть вместе с добрым старым другом, с человеком, которого понимаешь без слов. Потом мысли изменили ход: поменять теплый уютный новый мир, который не требует особого напряжения, на нечто холодное и ... одинокое. Нет, лень.
     А потом вдруг я встала на место не Сэма, а Гарри. Совсем один, совсем, только человек и его память, его прошлое, его фантазии и истории. Остаться один на один собой и никем больше! Это здорово!
     И бессмысленно.
     Я думаю, что это рассказ про то, как некоторые не хотят расстаться с прошлым, живут в нем, растворяются, довольны таким положением, совсем не замечая, что жизнь идет. Люди, потерявшие любовь (ИМХО, любовь - единственный смысл жизни _каждого_) и пытающиеся найти, окунуться в нее, оживить ее там, где она была когда-то. Каждый из нас (да/нет?) в трудные минуты уходит в детство или в тот момент жизни, когда его любили, когда ему было просто хорошо, когда ему уделяли внимание не за что-то, а просто так. Но жить в таком состоянии не правильно. Это все равно тупик: в прошлом нет чувств, а в фантазиях живут только безумцы.
     А теперь про женщин: если бы женщина была более "рациональна" [с точки зрения мужчины, Вас в том числе], то это был бы мир мужчин. Женщина _и так_ рациональна, только не так, как мужчина. И вас тоже часто сложно понять, и вы тоже часто просто не можете объяснить зачем вы что-то делаете... Ну какого такого нужно было этому мужику в море? Инстинкт? Он бы не смог объяснить, а женщина - смогла бы объяснить _его_ поведение. Вы [мужчины] не понимаете женщин совсем не потому, что не можете их понять, а потому, что не хотите. Любящий мужчина поймет любимую женщину запросто, ну или почти всегда:) запросто... А женщина может понять мужчину даже не имея к нему какого бы то ни было отношения. Поэтому я считаю, что этот монстр в море женщиной не был."

Перевод: Д. Жуковой

     Далеко-далеко, за лесами, за горами жила Старушка. Девяносто лет прожила она взаперти, не открывала дверь никому - ни ветру, ни дождю, ни воробьям вороватым, ни мальчишкам голопятым. И стоило поскрестись к ней в ставни, как она уже кричит:
     - Пошла прочь. Смерть!
     - Я не Смерть! - говорили ей.
     А она в ответ:
     - Смерть, я узнаю тебя, ты сегодня вырядилась девочкой. Но под веснушками я вижу кости!
     Или кто другой постучит.
     - Я вижу тебя. Смерть, - бывало, крикнет Старушка. - Ишь, точильщиком притворилась! А дверь-то на три замка да на два засова закрыта. Залепила я клейкой бумагой все щели, тесемками заткнула замочные скважины, печная труба забита пылью, ставни заросли паутиной, а провода перерезаны, чтобы ты не проскользнула сюда вместе с током! И телефона у меня нет, так что тебе не удастся поднять меня среди ночи и объявить мой смертный час Я и уши заткнула ватой: говори, не говори - я тебя все равно не слышу. Вот так то, курносая. Убирайся!
     И сколько помнили себя жители городка, так было всегда Люди тех дальних краев, что лежат за лесами, вели о ней разговоры, а ребята порой, не поверив сказкам, поднимали шестами черепицу на кровле и слышали вопль Старушки "Давай проваливай, ты, в черной одежде, с белым-белым лицом!"
     А говорили еще, что так вот и будет жить Старушка веки вечные. В самом деле, ну как Смерти забраться в дом? Все старые микробы в нем давно уже махнули рукой и ушли на покой. А новым микробам, которые (если верить газетам) что ни месяц проносятся по стране все под новыми названиями, никак не прошмыгнуть мимо пучков горного мха, руты, мимо табачных листьев и касторовых бобов, положенных у каждой Двери.
     - Она всех нас переживет, - говорили в ближайшем городке, мимо которого проходила железная дорога.
     - Я их всех переживу, - говорила Старушка, раскладывая в темноте и одиночестве пасьянс из карт, что продают специально для слепых.
     Так-то вот.
     Шли годы, и уже никто - ни мальчишка, ни девчонка, ни бродяга, ни путник честной - не стучался к ней в дверь. Дважды в год бакалейный приказчик, которому самому стукнуло семьдесят, оставлял у порога дома запечатанные блестящие стальные коробки с желтыми львами и красными чертиками на ярких обертках, в которых могло быть что угодно - от птичьего корма до сливочных бисквитов, а сам уходил в шумный лес, что подступал к самой веранде дома. И, бывало, лежит эта пища там не меньше недели, припекает ее солнце, холодит луна, тут уж ни одному микробу не выжить. Потом, в одно прекрасное утро пища исчезала.
     Старушка всю жизнь только и делала, что ждала. И ждала сторожко - держала, как говорят, ушки на макушке, одним глазом спала, другим все видела.
     Так что, когда в седьмой день августа на девяносто первом году ее жизни из лесу вышел загорелый юноша и остановился перед ее домом, врасплох он ее не застал.
     Костюм на нем был белый как снег, что зимой, шурша, сползает с крыши и ложится складками на спящую землю. И не на автомобиле он приехал, пешим ходом долгий путь проделал, а все ж остался с виду свежий и чистенький. Не опирался он на посошок, непокрытый шел - не боялся, что солнце голову напечет. И не взмок даже. А самое главное - не имел он при себе иной поклажи, кроме маленького пузырька со светло-зеленой влагой. Хоть и загляделся он на этот пузырек, но все же почувствовал, что пришел к дому Старушки, и поднял голову.
     Юноша не коснулся двери, а медленно обошел вокруг дома, чтобы Старушка почуяла, что он здесь.
     Потом его взгляд, проникавший сквозь стены, как рентгеновские лучи, встретился с ее взглядом.
     - Ой! - встрепенувшись, вскрикнула Старушка которая сосала пшеничное печенье, да так с куском во рту и задремала было. - Это ты! Знаю, знаю я, чье обличье ты приняла на этот раз!
     - Чье же?
     - Юноши с лицом розовым, как мякоть спелой дыни. Но у тебя нет тени! Почему бы это? Почему?
     - Боятся люди теней. Потому-то я и оставил свою за лесом.
     - Я не смотрю, а все вижу...
     - О, - с восхищением сказал юноша. - У вас такой дар...
     - У меня великий дар держать тебя по ту сторону двери!
     - Мне ничего не стоит с вами справиться, - сказал юноша, едва шевеля губами, но она услышала.
     - Ты проиграешь, ты проиграешь!
     - А я люблю брать верх. Что ж... я просто оставлю этот пузырек на крыльце.
     Он и сквозь стены дома слышал, как быстро колотится ее сердце.
     - Погоди! А что в нем? Я имею право знать, что на крыльце моем оставляют.
     - Ладно, - сказал юноша.
     - Ну, говори же!
     - В этом пузырьке, - сказал он, - первая ночь и первый день после того часа, когда вам исполнилось восемнадцать лет.
     - Ка-а-ак!
     - Вы слышали меня.
     - Ночь и день... когда мне исполнилось восемнадцать?
     - Именно так.
     - В пузырьке?
     Он высоко поднял пузырек, фигуристый и округлый, как тело молодой женщины. Пузырек вбирал в себя свет, заливавший мир, и горел жарко и зелено, как угольки в глазах тигра. В руках юноши он то ровно светился, то беспокойно полыхал.
     - Не верю! - крикнула Старушка.
     - Я положу его и уйду, - сказал юноша. - Попробуйте без меня принять чайную ложечку зеленых мыслей, запрятанных в этом пузырьке. И увидите, что будет.
     - Это яд!
     - Нет.
     - Поклянись здоровьем матери.
     - У меня нет матери.
     - Чем же ты можешь поклясться?
     - Собой.
     - Да я с этого тотчас ноги протяну... вот чего ты хочешь!
     - Вы с этого из мертвых восстанете.
     - Так я ж не мертвая!
     Юноша улыбнулся.
     - Разве? - сказал он.
     - Погоди! Дай спросить. Ты умерла? Умерла ты? Да и жила ли ты вообще?
     - День и ночь, когда вам исполнилось восемнадцать лет, - сказал юноша. - Подумайте.
     - Это было так давно!
     Словно мышь, шевельнулось что-то у окна, заколоченного, как крышка гроба.
     - Выпейте, и все вернется.
     Вновь поднял юноша пузырек да повернул его так, чтобы солнце пронизало эликсир, и он засиял, как сок, выжатый из тысячи зеленых былинок. И чудилось, будто горит он зеленым солнцем ровно и жарко, и чудилось, будто бурлит он морем вольно и неистово.
     - Это был прекрасный день лучшего года вашей жизни.
     - Лучшего года, - пробормотала она за своими ставнями.
     - В тот год вы были как яблочко наливное. Самая пора была испить радость жизни. Один глоток, и вы узнаете ее вкус! Почему бы не попробовать, а?
     Он вытягивал руку с пузырьком все выше и вперед, и пузырек вдруг обернулся телескопом - смотри в него с любого конца, и нахлынет на тебя та далекая пора, что давно быльем поросла. И зелено, и желто кругом, совсем как в этот полдень, когда юноша заманивает в прошлое пылающей склянкой, стиснутой твердой рукой. Он качнул светлый пузырек, жаркое белое сияние вспорхнуло бабочкой и заиграло на ставнях, словно на серых клавишах беззвучного рояля. Легкие, будто из снов сотканные, огненные крылья раскололись на лучики, протиснулись сквозь щели ставен, повисли в воздухе и ну выхватывать из темноты то губу, то нос, то глаз. Но тотчас глаза и след простыл, да только любопытство взяло свое, и снова он зажегся от луча света. Теперь, поймав то, что ему хотелось поймать, юноша держал огненную бабочку ровно (разве что едва трепетали ее пламенные крылья), дабы зеленый огонь далекого дня вливался сквозь ставни не только в старый дом, но и в душу старой женщины. Юноша слышал, как она часто дышит, старается страх подавить и восторгу воли не давать.
     - Нет, нет, тебе не обмануть меня! - взмолилась она так глухо, будто ее уже накрыло лениво накатившейся волной, но она и глубоко под водой барахтается, не желает с жизнью расставаться. - Ты возвращаешься в новом обличье! Ты надеваешь маску, а какую, я не могу понять! Говоришь голосом, который я помню с давних пор. Чей это голос? А, все равно! Да и карты, что я разложила на коленях, говорят мне, кто ты есть на самом деле и что ты мне хочешь всучить!
     - Всего-навсего двадцать четыре часа из вашей юности.
     - Ты мне всучишь совсем другое!
     - Не себя же.
     - Если я выйду, ты схватишь меня и упрячешь в холодок, в темный уголок, под дерновое одеяльце. Я дурачила тебя, откладывала на годы и годы. А теперь ты хнычешь у меня за дверью и затеваешь новые козни. Да только понапрасну стараешься!
     - Если вы выйдете, я всего лишь поцелую вам руку, юная леди.
     - Не называй меня так! Что было, то сплыло!
     - Захотите - часу не пройдет, и ваша юность тут как тут.
     - Часу не пройдет... - прошептала она.
     - Давно ли вы гуляли по лесу?
     - Что прошло - поминать на что? Да и мне, старухе, не в память.
     - Юная леди, - сказал юноша, - на дворе прекрасный летний день. Здесь и меж деревьев - что в храме зеленом, золотистые пчелы ковер ткут - куда ни глянешь, все узоры новые. Из дупла старого дуба мед течет речкой пламенной. Сбросьте башмачки и ступите по колено в дикую мяту. А в той ложбинке полевые цветы... будто туча желтых бабочек опустилась на траву. Воздух под деревьями прохладный и чистый, как в глубоком колодце, хоть бери его да пей. Летний день, вечно юный летний день.
     - Но я как была старой, так старой и останусь.
     - Не останетесь, если послушаетесь меня. Предлагаю справедливый уговор, дело верное мы отлично поладим: вы, я и августовский день.
     - Что это за уговор и что мне выпадет на долю?
     - Двадцать четыре долгих счастливых летних часа, начиная с этой самой минуты Мы побежим в лес, будем рвать ягоды и есть мед, мы пойдем в городок и купим вам тонкое, как паутинка, белое летнее платье, а потом сядем в поезд.
     - В поезд!
     - И помчимся в поезде к большому городу тут рукой подать - час езды, там мы пообедаем и будем танцевать всю ночь напролет. Я куплю вам две пары туфелек, одну вы вмиг стопчете.
     - Ох, мои старые кости... да я и с места не сойду.
     - Вам придется больше бегать, чем ходить, больше танцевать, чем бегать. Мы будем смотреть, как звезды по небу колесом катятся, как заря занимается. На рассвете побродим по берегу озера. Мы съедим такой вкусный завтрак, какого еще никто не едал, и проваляемся на песке до самого полудня. А к вечеру возьмем во-от такую коробку конфет, сядем в поезд и будем хохотать всю дорогу, обсыпанные конфетти из кондукторского компостера - синими, зелеными, оранжевыми, будто мы только поженились, и пройдем через городок, не взглянув ни на кого, ни на единого человека, и побредем через сумеречный, благостным духом напоенный лес к вашему дому...
     Молчание.
     - Вот и все, - пробормотала она. - А еще ничего не начиналось.
     И потом спросила:
     - А тебе-то зачем это? Что тебе за корысть?
     Улыбнулся ласково молодой человек.
     - Милая девушка, я хочу спать с тобой.
     У нее перехватило дыхание.
     - Я ни с кем не спала ни разу в жизни!
     - Так вы... старая дева?
     - И горжусь этим!
     Юноша со вздохом покачал головой.
     - Значит, это правда... вы и в самом деле старая дева.
     Прислушался он, а в доме ни звука.
     Совсем тихо, словно кто-то где-то с трудом повернул потайной кран и мало-помалу, по капельке, заработал заброшенный на полвека водопровод. Старушка начала плакать.
     - Почему вы плачете?
     - Не знаю, - всхлипнув, ответила она.
     Наконец она перестала плакать, и юноша услышал, как она покачивается в кресле, чтобы успокоиться.
     - Бедная старушка, - прошептал он.
     - Не зови меня старушкой!
     - Хорошо, - сказал он - Кларинда.
     - Откуда ты узнал мое имя? Никто не знает его!
     - Кларинда, почему ты спряталась в этом доме? Еще тогда, давным-давно.
     - Не помню. Хотя да. Я боялась.
     - Боялась?
     - Чудно. Поначалу жизни боялась, потом - смерти. Всегда чего-то боялась. Но ты скажи мне! Всю правду скажи! А как мои двадцать четыре часа выйдут... ну, после прогулки у озера, после того, как вернемся на поезде и пройдем через лес к моему дому, ты захочешь...
     Не торопил он ее, своей речью не перебивал.
     - ...спать со мной? - прошептала она.
     - Да, десять тысяч миллионов лет, - сказал он.
     - О, - чуть слышно сказала она. - Так долго.
     Он кивнул.
     - Долго, - повторила она. - Что это за уговор, молодой человек? Ты даешь мне двадцать четыре часа юности, а я даю тебе десять тысяч миллионов лет времечка моего драгоценного.
     - Не забывай и о моем времени, - сказал он. - Я не покину тебя никогда.
     - Ты будешь лежать со мной?
     - А как же!
     - Эх, юноша, юноша. Что-то мне твой голос больно знаком.
     - Погляди на меня.
     И увидел юноша, как из замочной скважины выдернули затычку и на него уставился глаз. И улыбнулся юноша подсолнухам в поле и их господину в небе.
     - Я слепая, я почти ничего не вижу, - заплакала Старушка. - Но неужели там стоит Уилли Уинчестер?
     Он ничего не сказал.
     - Но, Уилли, тебе с виду двадцать один год всего, прошло семьдесят лет, а ты совсем не изменился!
     Поставил он пузырек перед дверью, а сам стал поодаль, в бурьяне.
     - Можешь... - Она запнулась. - Можешь ли ты сделать и меня с виду такой молодой?
     Он кивнул.
     - О, Уилли, Уилли, неужели это и в самом деле ты?
     Она ждала, глядя, как он стоит, беспечный, счастливый, молодой, и солнце блестит на его волосах и щеках. Прошла минута.
     - Так что же? - сказал он.
     - Погоди! - крикнула она. - Дай подумать!
     И он почувствовал, что там, в доме, она торопливо просеивает сквозь память все былое, как песок сквозь ситечко мелкое, но только вспомнить нечего - все пылью да пеплом оборачивается. Чуял он, горят ее виски - попусту шарит она в памяти, нет ни камешка ни в ситечке, ни в просеянном песке.
     "Пустыня без конца, без краю, - подумал он, - и ни одного оазиса".
     И когда он это подумал, она вздрогнула.
     - Странно, - пробормотала она наконец. - Сейчас вдруг мне почудилось, будто отдать десять тысяч миллионов лет за двадцать четыре часа, за один день - дело доброе, праведное и верное.
     - Да, Кларинда, - сказал он. - Вернее быть не может.
     Загремели засовы, защелкали замки, и дверь с треском распахнулась. Показалась на миг рука, схватила пузырек и скрылась.
     Прошла минута.
     Потом пулеметной очередью простучали по комнатам шаги. Хлопнула дверь черного хода. Широко распахнулись окна наверху, ставни рухнули в траву. Вот и до нижних окон старуха добралась. Ставни разлетались в щепки. Из окон валила пыль.
     И наконец в широко раскрытую парадную дверь вылетел пустой пузырек и вдребезги разбился о камень.
     И вот уже на веранде сама она, быстрая, как птица. Солнце обрушило на нее лучи. Будто на сцене стояла она, будто из-за темных кулис выпорхнула. Потом сбежала по ступенькам и схватила его за руки.
     Мальчуган, проходивший по дороге, остановился и уставился на нее, а потом попятился и так пятился, не спуская с нее широко раскрытых глаз, пока не скрылся из виду.
     - Почему он так смотрел на меня? - сказала она. - Хороша я?
     - Очень хороша.
     - Хочу посмотреться в зеркало!
     - Нет, нет, не надо.
     - А в городе я всем понравлюсь? Может, мне это только чудится? Может, ты меня разыгрываешь?
     - Ты - сама красота.
     - Значит, я хороша. Я сама это знаю. А сегодня вечером все будут со мной танцевать? Будут мужчины наперебой приглашать меня?
     - Все как один.
     И уже на тропинке, где гудели пчелы и шелестели листья, она вдруг остановилась и, посмотрев ему в лицо, прекрасное, как летнее солнце, спросила:
     - О, Уилли, я хочу, чтобы ты был ласковым всегда-всегда - и когда все кончится, и когда мы сюда вернемся.
     Он заглянул ей в глаза и коснулся ее щеки пальцами.
     - Да, - сказал он нежно. - Да.
     - Я верю, - сказала она. - Я верю, Уилли.
     И они побежали по тропинке и скрылись из виду, а пыль осталась висеть в воздухе; двери, ставни, окна были распахнуты, и теперь солнце могло заглянуть внутрь, а птицы вить там гнезда и растить птенцов, а лепестки прелестных летних цветов могли лететь свадебным дождем и усыпать ковром комнаты и пока еще пустую постель. И летний легкий ветерок наполнил просторные комнаты особым духом, духом Начала и первого часа после Начала, когда мир еще с иголочки, когда кругом тишь да гладь, а о старости и слыхом не слыхать.
     Где-то в лесу, будто быстрые сердца, простучали лапки кроликов. Вдали прогудел поезд и пошел к городу быстрее, быстрее, быстрее.