На сто первом канале был объявлен конкурс на лучший сценарий. Хотя... Давайте всё же по порядку.

    На сто первом канале работали, да и работают по сей день, без малого двадцать пять тысяч восемьсот человек. Уборщицы, слесаря по ремонту сантехники, лифтёры, охранники, секретари, директора. Господи, да мало ли кто ещё работает на сто первом канале, всех и не перечислишь, кого-нибудь всё равно забудешь. Да и смысла нет, всех здесь перечислять. Кому надо, те и так будут появляться по ходу действия и о них будет сказано вполне достаточно. Но прежде, будет не лишним посвятить вас в некоторые тонкости, которые, поверьте, будут нелишними для правильного понимания всего того, что в дальнейшем будет сказано.

    Что такое телевидение? Сомневаюсь, что кто-то из вас знает, что такое телевидение и телеиндустрия. Кто-то решит, что это реклама, кто-то скажет, что это вид психологического воздействия, кто-то подумает, что телевидение - это средство массовой информации. Всё это не так и всё это ерунда. Я не стал приводить больше примеров того, как может быть понято кем-то из вас телевидение. В любом случае, вы окажитесь не правы. Почему? Ответ прост: потому что вы ничегошеньки не смыслите в телевидении.

    Я согласен с тем, что вы имеете право на свою точку зрения, я согласен с тем, что и кроме вас есть ещё кто-то, кто имеет, так же как и вы, своё право на свою точку зрения. Но давайте на том и остановимся, и оставим вас с вашими правами и точками зрения, и не будем ни вас, ни ваши мнения, суждения, понятия и тому подобное, примешивать к телевидению. Не согласны?

    Недавно мне высказали предположение, что телеиндустрия - это телевизоры. Я смеялся долго. Я не стал переубеждать бедолагу, а оставил его наедине с его правотой. Пусть думает каждый так, как он сам хочет. Сейчас я говорю только об истинном положении вещей. Сейчас я говорю о том только, что представляет собой телевидение на самом деле. Сейчас я посвящаю вас в святая святых телевидения. А всё касаемо рекламы и прочего, о чём некоторые из вас говорят, когда спорят о телевидении, то всё это я предлагаю не воспринимать серьёзно.

    Вот тут некоторые из вас, не все конечно, потому как большинство из вас люди умные, но некоторые, самые упёртые, орут, что знают, что такое телевидение. Спросите кто эти некоторые? Да вот хотя бы генеральный директор сто первого канала. Бо-о-льшой специалист, как он сам себя считает, по телевидению. Не верите? Не верите, что генеральный директор сто первого канала большой специалист по телевидению? В общем-то, конечно, вы правы.

    Вот, кстати и он. Идёт на совещание директоров отделов. Он нас не видит. Он думает сейчас только о том, что будет говорить на совещании. Видите, какой у него уверенный шаг, красивые ботинки. Обратите внимание на то, как умело он завязывает свой галстук. Галстук - это его гордость. Ему кто-то, когда-то сказал, что галстук - очень важный элемент мужского гардероба. Ну чушь полная. Ну мы-то с вами понимаем, что это не так. Уж мы-то с вами знаем, что главной частью мужского гардероба является не галстук, а носки. А вот он - нет. Но вот ему почему-то кажется, что именно галстук. Ладно. Галстук, так галстук. В конце концов. Что нам теперь из-за этого, снимать его с директоров.

    Вот мне здесь подсказывают, что не плохо было бы и снять, что, мол, и за меньшие прегрешения снимали, и снимали не таких. Согласен. Но тогда были другие времена. А, тем более что, сняв этого, ну кого мы на его место поставим? А? Не знаете. И я не знаю. Вот и нечего здесь. И согласитесь, что ботинки хороши. Костюм, правда, давно не гладил, а так ничего, смотрится. Вы видели его секретаршу? Видели. Ну и как? Мне - тоже. Красивая. И ведь что примечательно, что его жена с ней в хороших отношениях. Ну вы понимаете. Хотя: почему и нет?

    Тем более что он сам - человек серьёзный и поводов не даёт. У них же двое детей. Хорошие ребята. Жалко, если без отца останутся. Она его любит. Пьёт он мало и только не на работе, а работает много. Зарплата у него хорошая. Что не знаете? Не знаете, что не пьёт? Но я клянусь вам, что генеральный сто первого практически не пьёт. Ах, вам это до лампочки. Чего же вы тогда не знаете? Не знаете, что у генерального директора сто первого канала зарплата хорошая? А, знаете что хорошая, но не знаете насколько? А вам интересно? Похвально. Вот теперь вижу, что вы на правильном пути понимания того, что собой представляет телевидение.

    Но вернёмся к зарплате. Не могу я не сказать вам, сколько он получает. Скажу обязательно. В противном случае, какой мне был смысл вообще начинать с вами этот разговор? Берите карандаши и записывайте. Если у кого из вас есть калькуляторы, то и их приготовьте, могут пригодиться. Итак. Зарплата генерального: он владеет пятью процентами акций завода и семью процентами акций фабрики. Что? Вы спрашиваете, при чём здесь завод? Ну как же. Если вы хотите знать, сколько зарабатывает генеральный на сто первом, то надо начинать с акций. А как же. Что значит, вас интересует его зарплата только как генерального? Странно. Я думал... Впрочем, если вы уж так настаиваете. Пожалуйста. Только учтите, что это ни сколько не отражает истинного положения вещей. Его оклад составляет восемь тысяч девятьсот сорок три рубля и восемнадцать копеек в месяц. Довольны?

    Проходите. Это зал совещаний. Вам нравится? Мне нравится. Богато, просторно. Мало мебели. Хорошее освещение. Они здесь собираются каждый четверг и решают, как им кажется, судьбу всего. Ну им так кажется. Они здесь спорят, предлагают, деньги делят и много чего ещё делают. Кто они? Директора. На сто первом канале есть двадцать один отдел, каждый отдел возглавляет директор. Вот они, директора отделов и собираются здесь по четвергам, в этой большой комнате, больше напоминающий малый зал филармонии, из которого вынесли всю мебель, а оставили только стол посередине и стулья. Что примечательно, что стульев больше чем следовало бы. Можете не считать. Восемьдесят один стул. Всё уже давно посчитано.

    Спросите - зачем столько? Думаю, что это намёк на имеющиеся вакансии. В любом случае, здесь, никогда не собиралось больше двадцати человек, включая генерального. Хотя вы правильно заметили, стульев действительно много и они очень мешают работать. Об них постоянно спотыкаются. Любопытно ещё то, что всё равно здесь никто не сидит, кроме генерального. Почему? Вот это действительно загадка. Есть предположение, ну вроде как легенда, что прошлый генеральный, таким образом, воспитывал подчинённых. Того генерального уже и в живых-то давно нет, а вот традиция осталась.

    Был четверг. Генеральный сидел во главе, остальные стояли. Обычно генеральный говорил, остальные слушали и записывали. Обычно говорил он много. Говорить он умел. Делал это он красиво. В меру жестикулировал, умело менял интонацию, изредка повышал тон, но не сильно, а со знанием меры. Речь его текла плавно. Генеральный говорил о телевидении вообще, об общих проблемах телевидения, говорил о сто первом канале в частности и о проблемах сто первого канала. Обычно говорил он всегда долго. Часов шесть, как минимум, говорил он. Говорил, как правило, до тех пор, пока кому-то не становилось плохо и этот кто-то не падал, потеряв сознание. Тогда только, когда упавшего выносили, генеральный завершал своё выступление под гром аплодисментов присутствовавших.

    Но сегодня произошло нечто из ряда вон выходящее. Во-первых, генеральный разрешил всем сесть. Более того, он настоял на том, что бы все сели, потому как никто не хотел садиться, такова была сила привычки, выработанная не одним десятилетием. В конце концов, когда ему всё же удалось всех посадить, он сказал всего два слова: "Нас закрывают". После чего - свалился со стула.

    Генеральный валялся на полу, и создавалось впечатление, что он умер.

    Все молча наблюдали за происходящим. В конце концов, такое происходило не каждый день. Это действительно было интересно. Во-первых - интересно было то, насколько долго генеральный будет вот так валяться на полу, насколько долго его хватит. А во-вторых - хотелось бы узнать, что скрывалось под этим его: "Нас закрывают". Если закрытие касалось лично его, то это мало кого волновало. А если нет? А если нет, то необходимы более подробные сведения. В общем, все ждали.

    Прошло, наверное, без малого минут сорок. Генеральный понял, что более валяться на полу смысла нет, встал и сел на своё место. Ещё минут сорок он просто сидел, молчал и смотрел на подчинённых так, как будто чего-то ждал от них. Подчинённые, в свою очередь, старались внимательно и правильно реагировать на поведение своего начальника. Они, подчинённые, не хотели мешать генеральному, они хотели дать ему возможность довести свой спектакль до логического конца. Генеральный это видел, и ему это нравилось. Ему вообще нравились его подчинённые - люди, в большей своей массе, проверенные, надёжные и предсказуемые. В другой какой день он бы даже и отпустил бы всех с миром по домам, но только не сегодня. Сегодня день был особый.

    Сегодня утром его вызвал владелец сто первого канала и сказал: что канал испытывает серьёзные финансовые трудности, если не сказать больше. Что канал придётся закрыть в виду его полной нерентабельности, если не будет придумано что-то, что позволит исправить положение. И что на всё про всё он, владелец канала, даёт генеральному срок в полгода на то, чтобы исправить ситуацию. В противном случае - генеральный может катиться ко всем чертям вместе со своим каналом, а ему, владельцу, ни он, ни канал этот и даром не нужны, но только одни хлопоты от него и сплошные убытки.

    - Что будем делать, господа? - поинтересовался генеральный у присутствующих, после того как сообщил всем неприятную новость.

    Присутствующие, по-видимому, до конца оценили всю сложность ситуации и возможные последствия. Надо было что-то действительно начинать делать. Вопрос только: что делать?

    Вот тогда и был придуман этот злополучный конкурс на лучший сценарий. Победителю конкурса обещали сто тысяч долларов и контракт на пять лет.

    Желающих победить оказалось более чем достаточно. Служащие канала не успевали перерабатывать поступающую информацию. В день на сто первый поступало до двух, а то и трёх тысяч рукописей. Складывалось впечатление, что писал весь город. Да что там город. Впечатление складывалось такое, что вся страна решила помочь сто первому. Писали и мужчины и женщины, и взрослые и дети, и свои и чужие, и те, кто умели писать и те, кто ранее этим никогда не занимался. Естественно, что и я не удержался и послал на сто первый все свои романы и повести.

    При всей содержательной разнице текстов, присланных на сто первый, объединяло их одно, а вернее, два: огромные объёмы и невероятно тупое содержание. Какую чушь только не писали и не предлагали в этих сценариях. Глупость, алчность, невежество, абсолютная безграмотность - вот тот неполный перечень того, чем пронизаны были тексты. Другими словами - страна показала себя, своих людей и их способности. Можно было, конечно, предположить, что в стране не всё гладко, но предположить такое было нельзя, потому что страшно было такое предполагать.

    Предположить, что ситуация зашла настолько далеко не мог никто. Вести речь о недостатках граждан страны нашей можно и нужно, но не тогда, когда пороки достигают таких масштабов. Когда цифры достигают критической массы, то говорить уже поздно, но нужно действовать. Далее более. Число пишущих стало увеличиваться в геометрической прогрессии. Каждый жаждал высказать своё наболевшее, каждый стремился показать себя и, что характерно, делал это успешно.

    Труднее всего приходилось старшему поколению, тем, кто пользовался у нас правом бесплатного проезда в пригородных электричках. Они, я имею в виду льготную категорию граждан, тоже хотели сто тысяч в твёрдой валюте, но, будучи не в ладах с современными печатными устройствами, всё больше писали от руки и, почему-то, химическими карандашами, что значительно затрудняло прочтение.

    Не скажу, что было легко детям. Дети хоть и использовали компьютерную и прочую технику, однако и им писанина не давалась легко. У детей дело затрудняли и абсолютная безграмотность, и катастрофически малый словарный запас. Дети не то что не могли просто грамотно написать, а и просто выразить мысль свою были не в состоянии, потому как слов для этого им не хватало. У них, у детей, всё носило характер подтекста, недомолвок и уж какой-то слишком скрытой аллегоричности и метафоричности.

    Что касается лиц зрелого возраста, то здесь, чего-чего, а уж словарного запаса было не то что достаточно, а и даже в избытке. Но то, что для детей было бы достоинством, то для взрослых стало недостатком, и мысль терялась за громадьём словес и выражений.

    Вот и выходило, что у одних были мысли, но не было их выражения, у других выражения слишком глубоко хоронили мысли, а у третьих мыслей уже просто не было, а были только огрызки химических карандашей и обмусоленные ими языки синие, да дрожащие руки, пытающиеся эти огрызки удержать и хоть что-то ими написать.

    Полгода пролетели незаметно. Конкурс не дал ожидаемых результатов. Сто первый канал закрыли. Генеральный, после того как лишился работы, застрелился, а на пункте дальнейшего распределения был направлен в мир грёз и сбывшихся желаний. Большая часть сотрудников перешла работать на сто второй канал, который был открыт вместо сто первого.

    Вот такая история произошла в нашем городе этой зимой.

8.

    Однако нет худа без добра. Если на сто первый канал мои произведения впечатления не произвели, зато они произвели впечатление на Лекса, что, как я и сам сейчас понимаю, гораздо лучше.

    Надо сказать несколько слов о тех произведениях, что вошли в сборник, который я послал на сто первый канал и с которыми ознакомился Лекс. Не могу сказать о них ничего хорошего. Прорвались те, кто понаглей и хамовитей. Я не следил за очередью, тем более что это и невозможно. Видеть и слышать их ругань, переходящую в драку, которая нередко кончалась поножовщиной и трагическими случаями в результате её, у меня сил не было. Я решил, что пусть разбираются сами. Решил, что буду их писать по мере поступления, а очерёдность пусть определяют сами. Но зрелище, я вам скажу, примечательное. Я имею в виду то, как эти твари определяют, кому и за кем идти. Одно я потребовал от них строго: чтобы заходили по одному. Других требований к ним у меня не было.

    Первые сорок - самые что ни на есть достойные представители класса, если так можно выразиться, полного отстоя. В прямом и переносном смысле. И в том смысле, что уже давно бродят в надежде быть написанными, и в том смысле, что произошли от тех, кого, мягко говоря, в приличное общество и не зовут. Люди эти и сами по себе вызывали отвращение, а потому и истории их другого чувства к себе вызывать и не могут. Они бы и хотели вызывать другие чувства, но не могут.

    По-видимому, Лекс, каким-то образом, не знаю, правда, каким, но умудрился прочесть мои рассказы. Скорее всего, ему, что-то в них понравилось, и он решил доверить мне ретрансляцию своего романа.

    Когда я впервые увидел Лекса, то принял его за сумасшедшего. Он пришёл в мой дом поздно ночью. Сказал, что будет у меня жить какое-то время. За это время он познакомил меня со своими произведениями. Сильное впечатление произвёл на меня его роман - трилогия "Тела, Души, Духи". Повесть "Секта" тоже показалась мне интересной. Но кроме этого Лекс ознакомил меня и со своим последним произведением, с романом "Два процента от Бога".

    До встречи с ним, я относился к себе и к своим творческим способностям достаточно сдержанно. После же того, как я ознакомился с его произведениями, я понял, что несколько принижаю свой талант. Сказать, что произведения Лекса мне не понравились, значит не сказать ничего. Что касается самого романа "Два процента от Бога", то я, если честно, вообще ничего, из того, что там было написано, не понял. Предложение Лекса ко мне о том, чтобы стать ретранслятором его произведений здесь на Земле, меня, если честно, особо не воодушевило. Однако я согласился. Лекс умеет уговаривать. Мы подписали предварительный договор, и я пригласил его на свою дачу. У меня есть дача, на берегу р. Грязная.

9.

    Следующим вечером мы уже тряслись в скором поезде. Лекс предложил поужинать в вагоне-ресторане. Я отказывался, говорил, что у меня с собой целая миска вареных яиц, но Лекс настоял на своём и мы пошли в вагон-ресторан. В вагоне-ресторане мы сели за первый столик.

    - Что будете пить? - спросил я. - Водка, коньяк...

    - Я не пью спиртное и не ем мяса, - зло сверкая глазами, ответил писатель Лекс.

    - А рыбу? - спрашивал я.

    - И рыбу, - грубо отвечал Лекс.

    - И курицу не едите? - спрашивал я, хотя заранее знал ответ, судя по той интонации с какой спрашивал.

    - Не ем, - коротко отрезал писатель Лекс. Он старался выглядеть спокойным, но это ему плохо удавалось

    - Всё вы врёте, всё вы едите и пьёте, только скрываете, - выводил его я.

    - Зачем мне это скрывать? - спрашивал Лекс.

    - Может за тем, чтобы казаться лучше, чем вы есть, - уже явно хамил ему я, вспоминая миску варёных яиц, оставленных в купе.

    - Лучше? Зачем мне казаться лучше? - защищался писатель Лекс.

    - Затем, что вы негодный человек, судя по вашим рассказам, - переходил уже на открытое оскорбление я.

    - Судя по вашим произведениям, вы тоже сволочь порядочная, - не выдержал Лекс.

    - А я и не скрываю этого, в отличие от вас, и не заявляю, что я не пью спиртного и не ем мяса, - сказал спокойно я.

    - Вы полагаете сие добродетелью - не пить спиртное и не есть мяса? - спросил писатель Лекс.

    - Не знаю. Но точно знаю, что выпить вы любите и мяса поесть. Нет, скажите? - пытал я Лекса.

    - Скажу нет, и оставим, - ответил писатель Лекс мне и обратился к официанту. - Мне, пожалуйста, кофе, яичницу и бутерброд с сыром.

    - Мне то же самое, - сделал свой заказ я.

    - А как же водка, и прочее? - с усмешкой спросил Лекс.

    - Бросьте, какая там водка. Я тоже не пью и не ем, - устало сказал я.

    - К чему тогда всё это? - поинтересовался Лекс.

    - Так, разминка, - ответил я.

    Вот таким, господа, был наш первый с Лексом откровенный разговор. Мы и после с ним часто разговаривали, но всё в подобном тоне и духе.

Продолжение следует.

Copyright Михаил Лекс 2003 - 2006 год, Санкт-Петербург