Ироническая хроника Душевный стриптиз

Тарас Бурмистров. Ироническая Хроника 

5 февраля 2004 года
Душевный стриптиз

     В последнее время к нам что-то зачастили бывшие советские 
музыканты, в 1980-х сделавшие немыслимые карьеры на Западе: 
вундеркинды Репин, Кисин и Венгеров, их учителя Кремер и 
Ростропович, ряд деятелей помельче. В России их слушают взахлеб, 
но еще больше захлебываются от восторга газеты: "это высшая 
музыкальная мировая элита", "самые знаменитые оркестры 
и дирижеры считают за честь выступать с ними", "и вот, после 
долгого перерыва, наконец встреча с московской публикой". 
Несколько дней назад в Москве дал концерт Андрей Гаврилов - 
первый советский музыкант, получивший от советских властей 
(а именно от Горбачева) разрешение остаться за рубежом. 
     Сколько помню, я всегда очень трепетно относился к вопросу 
отъезда на Запад наших деятелей культуры. Даже простое сообщение 
о том, что кто-то туда "перебрался", вызывает у меня смесь горечи, 
досады и раздражения. Я никогда не мог понять, как можно покинуть 
Россию только потому, что здесь не так сытно живется, как 
за границей. Мне казалось, что это же самое, как если бы ко мне 
пришел мой ребенок и заявил: "Я пойду жить к тем дяде и тете, 
у них больше денег и кормят там лучше". Другое дело - поездить 
по миру или даже поработать где-нибудь на Западе год-другой; 
но переезжать туда насовсем, на мой взгляд - это нечто близкое 
к предательству.
     Дело в том еще, что Россия сейчас переживает трудный период, 
и оставлять ее в это время попросту безнравственно. Я понимаю 
людей, уезжающих в нищую Белоруссию или опасный Израиль, 
но покинуть Россию для Европы или Америки - это, по-моему, 
нечто, чему трудно найти оправдание. У меня много друзей 
на Западе, бывших наших соотечественников, и большинство 
из них терзается смутным чувством вины из-за своего выбора. 
Это, по крайней мере, мне понятно и оправдывает их в моих глазах; 
но когда уехавшие, чтобы избавиться от этого психологического 
дискомфорта, ударяются в другую крайность - начинают поливать 
Россию грязью - я не знаю, как на это реагировать. 
     Когда в 1986 году приоткрылся железный занавес, советские 
музыканты, представители самой "конвертируемой" профессии, 
рванули на Запад с немыслимой скоростью. По-моему, это было 
очень смешно и изрядно напоминало рекламный ролик с миской 
собачьей или кошачьей еды, к которой сбегаются остервенелые 
от голода животные. Но были и исключения. Святослав Рихтер, 
например, поехал не на Запад, а на Восток: захватив с собой свой 
концертный рояль, он отправился в турне по Сибири, по городкам 
которой ездил целый год, дав более трехсот концертов. Это была 
явно демонстрация, и то, что в нашей стране нашлись люди, которые 
оказались на это способны, наполняет меня гордостью и примиряет 
с моей страной, точнее, с людьми, ее населяющими. "Внутренние 
эмигранты" вроде Сергея Ковалева у меня такой гордости 
не вызывают; за них мне стыдно.
     Даже тогда, когда эмиграция из России была вынужденной, 
она разрушительно действовала на сознание деятелей культуры, 
которым пришлось оставить родину. Скажем, представители 
"философского парохода", отправившегося из Петербурга в 1922 
году (среди них были и такие крупные фигуры, как Бердяев), 
сейчас не слишком интересны для современной мысли, 
это скорее история философии. Но те, кто работали в СССР, 
реализовались полно и последовательно, и именно их наследие 
остается актуальным и находится в центре внимания; в качестве 
примера можно назвать Лосева, Бахтина, Лотмана, всю 
тартуско-московскую школу семиотики. То же касается 
и литераторов: Мандельштам сейчас - это кумир европейских 
поэтов; стихи Зинаиды Гиппиус, Георгия Иванова и даже Бунина 
их занимают несравненно меньше. 
     Так или иначе, но потеря каждого значительного человека 
для нашей культуры в любом случае вызывает у меня сожаление; 
мне гораздо больше нравится деятельность Гергиева, разъезжающего 
со своим Мариинским театром по лучшим мировым театральным 
площадкам, но остающегося в Петербурге. Поэтому, когда мне 
попались "Известия" с интервью пианиста Гаврилова, 
осчастливившего сейчас Москву своим посещением, я приготовился 
снова сокрушаться по тому поводу, каких людей теряет наша страна 
из-за своих временных неурядиц. Но то, что произносил 
г-н Гаврилов, быстро поменяло мое мнение об этом. 
     Советская эпоха ухитрилась взрастить в своем лоне таких 
моральных уродов, каких не удавалось выпестовать ни Римской 
империи на закате, ни фашистским и другим диктаторским режимам 
ХХ века. Я имею в виду не советских людей, приспособлявшихся 
по мере сил к маразму кремлевской власти, а так называемых 
"диссидентов" и борцов с режимом. Это что-то совершенно 
невероятное и нигде в мире, пожалуй, более не встречавшееся.
     В 1980-е годы бодаться с властью в СССР было уже безопасно, 
но наполняло людей, этим занимавшихся, таким непомерным 
самомнением, что на простых смертных они смотрели как 
на каких-то букашек. Андрею Гаврилову, как следует из его слов, 
"политика был всегда по фене", но в диссидентских акциях он 
участвовал: "таскался" вместе с Гидоном Кремером (который 
"был очень политически заостренный господин") всюду: 
"на крышу Кабакова, на лекции Травкина, на всевозможные дебаты". 
В конце концов властям это надоело, и они решили, как считает 
Гаврилов, его убрать. Но делали это как-то "вяло": целили из 
пистолета, но не стреляли, и одновременно почему-то выпускали 
на гастроли на Запад. Записав пластинку в Англии, Гаврилов там 
и остался, причем какое-то время скрыться от вездесущих советских 
агентов ему помогала разведка Mi-5, "та, откуда Джеймс Бонд": 
в бобровой шубе и темных очках его возили на "Ягуаре" из отеля 
в отель где-то в Шотландии, до тех пор пока в Советском Союзе 
не началась перестройка.
     Своим поступком - эмиграцией в Англию - г-н Гаврилов так 
гордится, как будто это наивысшее возможное в человеческой жизни 
достижение. Свое пребывание там он описывает так: "В очередном 
отеле я иду завтракать, кушать свой горячий маффин с кофе, 
разворачиваю Times?" Позднее денег у него стало еще больше, 
но подступила депрессия: "Я лежал на своей громадной вилле, 
этажом ниже был собственный фитнес-центр, в который я вгрохал 
два с половиной миллиона, там был пятисотметровый бассейн - 
и я туда ни разу не спустился. Не было сил с кровати встать". 
И что бы вы думали, вызвало эту депрессию? Запоздалое раскаяние 
и чувство вины? Нет, нечто другое: "Я полностью запутался. 
Очень трудно быть уверенным в себе, понять, что ты один прав, 
а весь мир в жопе". 
     Когда Гаврилов лежал вот так на кровати - а это продолжалось 
добрых восемь месяцев - его друзья предпринимали героические 
усилия, чтобы вернуть ему настроение. "Многие приезжали и 
умоляли подняться. Даже из Москвы сюда приезжали. Особенно 
я помню одного здоровенного парня, так он на коленях стоял, рыдал: 
"Андрюша, встань!" Я не реагировал". 
     Вы думаете, что все эти миллионы Гаврилов нажил непосильным 
трудом и незаурядным талантом? Нет, он просто воспользовался 
своей славой перебежчика. С ними всеми тогда носились на Западе, 
как с писаной торбой. "Борец с режимом", "диссидент", "храбрец, 
осмелившийся бросить вызов могущественной империи зла". 
Какое отношение это все имеет к музыке, я не знаю, но публика 
валила на концерты валом, а премии сыпались одна за другой. 
Если бы г-н Гаврилов осознавал, что это цена за предательство, 
его отношение к России и русским, наверное, было бы другим. 
А так он даже видеть не хотел "советских", как он их называл. 
Но встретиться пришлось: бегство Гаврилова спровоцировало 
серьезный политический кризис в самой Англии, и та же Mi-5 
настояла на этом мероприятии. "Не встреча была - песня", 
говорит Гаврилов. "Как они нервничали! Самый спокойный был я - 
видно, меня настолько закалили все эти дела. В самых пиковых 
ситуациях я холоден, как лед. Так вот - мы встретились, и тут 
оказалось, что обе стороны, вооружившись самыми лучшими 
переводчиками-синхронистами, элементарно ничего не понимают. 
Я переводил и одним и другим". 
     Но помимо выдающихся лингвистических способностей 
(как, в самом деле, переводчикам советской школы было понять 
утонченный язык г-на Гаврилова!) природа, как известно, наделила 
этого человека и музыкальным дарованием. О нем Гаврилов 
рассуждает в том же духе, что и обо всем остальном: стремление 
к самоутверждению неотделимо у него от унижения окружающих. 
Хотя он и называет себя "любимым учеником Рихтера", отзыв его 
об учителе выглядит предельно уничтожающим. Это был "человек 
опасный, невероятно противоречивый, с огромным количеством 
негативных, черных душевных черт", говорит он. "Дневники его я 
читал с большим юмором. Там нет Рихтера-человека - там все 
фальшиво. Я-то знаю настоящего Рихтера. Это был великий 
имиджмейкер. Я никогда не забуду, как мы с ним переезжали 
на машине границу между ГДР и ФРГ. В ГДР - такой же, как здесь: 
костюм, рубашка, галстук. Переехали в ФРГ - открытая грудь, цепи, 
как у юродивого, громадная флорентийская лилия (на фотографии, 
приложенной к публикации в "Известиях", Гаврилов изображен 
с массивной золотой цепью на шее наподобие тех, что в России 
носят "братки" - ТБ). Рихтер всегда был нарциссом - смотрелся 
в витрины магазинов. Под конец жизни ему вообще изменил вкус. 
Он плохо владел словом, его сильной стороной были мимика 
и жестикуляция. Когда он пытался что-то формулировать, это была 
катастрофа: логическое мышление у него отсутствовало полностью, 
писать он вообще не умел, у него было три класса образования. 
В нем было очень много жестокого, циничного и непростительного". 
     Так выглядит Рихтер-человек в изображении Гаврилова; 
Рихтер-музыкант смотрится получше, но, конечно, уступает в своем 
значении самому Гаврилову. Непередаваема описанная им сценка, 
как они с Рихтером соревновались в импровизации, играли "камень", 
"облака" и прочее. "Слава засыпался на мухе: он не смог. А у меня 
получилась такая муха в стакане - звенящая, знойная. Слава меня 
расцеловал и сказал: "Вы победили". На фортепьяно можно все 
сказать и показать". Так и ждешь, что после этого Рихтер подарит 
Гаврилову свой портрет с надписью: "Победителю-ученику 
от побежденного учителя". Но до этого Гаврилов не дошел, 
что-то его остановило.
     Такие люди, как Андрей Гаврилов - самовлюбленные, наглые 
и эгоистичные - были истинным порождением уродливой советской 
системы. Какой-то талантик у него, наверно, был, если Рихтер с ним 
так возился, но играл он недолго: переехав на Запад и сшибив 
деньжат, Гаврилов, как он сам говорит, "замолчал" на долгие семь 
лет. У него был духовный кризис. "Я перепробовал всю мировую 
философию, пожил с папуасами, только на Тибет не поехал, потому 
что уже понял, что это то же самое. Я был в Палестине, посидел 
в Назарете, сорвал цветочек, понюхал - ничего у меня не 
шелохнулось. Пошел к Стене Плача, плюнул на нее - и поехал 
домой". Сейчас, к сожалению, кризис у Гаврилова прошел, он снова 
ездит с концертами и дает интервью. И по-прежнему пользуется 
плодами своей предательской известности, не испытывая 
ни малейшего стеснения по этому поводу. А московская публика 
и рада стараться - как же, мировая знаменитость. Как жаль, 
что язык музыки так невнятен: если бы та "чернота души", 
в которой Гаврилов обвинял Рихтера и которая захлестывает его 
самого, "просвечивала" бы через его игру, слушатели, ужаснувшись, 
толпами разбегались бы с этих концертов. Но г-н Гаврилов, видимо, 
из опасения, что его исполнительского искусства окажется 
недостаточно для того, чтобы полностью раскрыться перед 
публикой, решил дополнить этот душевный стриптиз рассказом 
"Известиям" о своей жизни. Результат, согласитесь, получился 
на редкость впечатляющим. 

Другие выпуски "Хроники", а также литературные произведения 
Тараса Бурмистрова Вы можете увидеть на его сайте в интернете: 
http://tbv.spb.ru