Когда-то эти два журнала уже соединялись в одном "Чтиве" - тогда в этом был очевидный смысл, речь шла о двух "европейских проектах": очередной номер "НЗ" представлял "Россию - часть Европы", станиславский "Потяг" заявлял европейскую принадлежность как собственно журнальную концепцию. Иными словами, если смотреть на украинские культурные реалии из окна "Потяга-76" (т.е. поезда, соединявшего в прежние времена Гданьск, Черновцы и Варну, а сегодня переменившего маршрут на
"Черновцы - Перемышль"), то Львов там явится лишь одной из станций на пути в Варшаву и Краков.
В принципе, какую-то родственную аналогию можно провести и на этот раз, вообще - соединить можно все со всем, а затем объяснить, какой в этом смысл, и смысл непременно найдется. Но, честно говоря, все гораздо проще: пришла очередь реферировать последние номера "НЗ" и "НЛО", в "Журнальном Зале" они блистательно отсутствуют, на издательском сайте мы обнаруживаем - пусть с традиционными изъятиями, однако вполне аутентичный 34-й номер "Неприкосновенного запаса", 66-го "НЛО" нет. Зато "Потяг" на днях презентовал "Третий рейс" ("Потяг" выходит раз в полгода, не чаще), что и стало поводом.
Итак, снова "НЗ" и "Потяг" в одном флаконе. "Потяг" на этот раз в меньшей степени "заточен" на тематические "путешествия" и в большей - на тематическую же "Центральную Европу в дебатах". Соответствующие дебаты - от Масарика до Гавела и от Бродского до Кундеры - отреферировала Оля Гнатюк. В известном смысле, этот "центрально-европейский" обзор можно рассматривать как одну из возможных иллюстраций к академической "Теме Центральной Европы" Алексея Миллера. У Миллера речь шла об "интеллектуальном изобретении" и о реставрации Plusquamperfektum'а - то есть о новейших изводах Речи Посполитой или империи Габсбургов. В основании - базовая антитеза "Россия - Запад". Дьердь Конрад, венчающий
"дебаты" в польском реферате "Потяга", говорит похожие вещи об "утопии" и "ностальгии", о "культурной контргипотезе меньшинства", - так Конрад полагает, что "большинство в большинстве стран мыслит национальными категориями". И нерв этих польских "дебатов" в их украинском переводе состоит не столько в преодолении "имперского наследия" или "посткоммунистического наследия", но в преодолении "национального эготизма": по Конраду, основной противник "центрально-европейской утопии" не Россия, но местные национализмы.
То была глава из книги Оли Гнатюк "Прощание с империей. Украинские дискуссии об идентичности". Ее предваряли стихи македонского поэта Зорана Анчевского о путаных поисках все той же идентичности "меж двух кавычек" и "меж двух миров". Наконец, здесь же отрывок из "Семейной Европы" Чеслава Милоша под названием "Народности", и речь там о евреях города Вильно, о правых и левых, о национализме и антисемитизме.
Эпиграф к "центрально-европейским дебатам" и общий эпиграф этого номера "Потяга" - из Анджея Стасюка
Это выдумка, это легенда, это миф. <...> Этой Европы нет на самом деле. Это лишь сон, который снится. Причем не всем, а только избранным. Так, как он снится мне.
Кроме "центрально-европейской" нон-фикшн и центрально-европейских же стихов об идентичности, "Потяг" представляет "Иной формат" (серию писательских интервью) и женский роман, - очередные "полевые исследования": упоенная собой украинская журналистка в Лондоне (Светлана Пыркало. "Не думай о красном").
Разговор о 34-м номере "НЗ" в таком контексте уместно начать со статьи словенского поэта Алеша Дебеляка "Неуловимые общие мечты: опасности и ожидания европейской идентичности". Ожидания оборачиваются опасностями - с точки зрения восточноевропейца "Западная Европа в чрезвычайной степени занята искусством разглядывания собственного пупка", Маастрихт для нее важнее чем Сараево. Неприкаянного словенца раздражает здесь все, даже "безликие" (в прямом смысле слова) еврокупюры:
В отличие от национальных валют, евро слишком застенчив, чтобы показывать лицо, и слишком сдержан, чтобы напоминать о какой-либо биографии, чтобы отдавать первенство какой-нибудь истории. Ни один человек не появляется на этих хрустящих банкнотах. Они неспособны внушать узнавание типа "о тебе рассказ", они являются идеями, которым невозможно - или возможно только ценой больших историографических усилий - приписать осязаемый, знакомый, чувственный характер.
Для составителей 34-го номера "НЗ" эта цитата - ключевая, поскольку тема номера: "Люди и вещи". В "Либеральном наследии" обнаруживаем "Социологию одной двери" Бруно Латура: чересчур подробное и самодовлеющее описание разного рода служебных устройств, облегчающих человеческую жизнедеятельность (порой напоминает пресловутые американские "инструкции по применению", но пафос прямо противоположный). Латур фактически не произносит слова "вещь", в его "социологии" правят бал "люди и нечеловеки". Главным образом - "нечеловеки". Отношения людей и "нечеловеков" описываются в поле риторических "идей" (фигуративных и нефигуративных); забавно, что редакция "НЗ" размещает "социологию" Латура в рубрике "Либеральное наследие" на том метафорическом основании,
что "человек есть мера всех вещей".
Вторая тема называется "Евросоюз: расширение в никуда", ее представляет тот самый словенский поэт, которому не нравятся картинки на европейских деньгах. Наконец, "тема 3" посвящена ремонту (не "евро-", но советскому), она самая пространная. Здесь три статьи, все три об одном и том же, но разными словами.
Советское общество может быть названо обществом ремонта. Плановая экономика не являлась саморегулируемой (как рынок) и поэтому была объектом постоянных улучшений, экспериментов и вынужденных антикризисных кампаний со стороны властей, то есть непрерывно ремонтировалась. Граждане также активно участвовали в "ремонтных работах" системы, как на уровне официально дозволенной социальной активности (движение потребителей, борьба с браком, жалобы в газеты), так и на уровне повседневной экономики, приспосабливая систему для собственного удобства (блат, барахолки, самоделки, вынос товара с производства, неформальное перераспределение и так дале).
То была статья Екатерины Герасимовой и Софьи Чуйкиной "Общество ремонта". То, что ремонтируется, очевидно, предназначено для длительного пользования, обладает большей ценностью, наделяется символическим и сакральным смыслом. "Общество ремонта" устанавливает особого рода "близкие отношения" между людьми и вещами. В индустриальном обществе все иначе, вещи доступны, имеют цену, век их недолог итд. О "продолжительности жизни вещей в советском обществе" статья Ольги Гуровой, там же - "Заметки по социологии нижнего белья". Советское нижнее белье в равной мере "рукодельно":
...У нас дома сохранилась книжка "Рукодельница" годов 1950-60-х. Так там говорилось, что "каждая девушка должна уметь шить себе бюстгальтер и трусы"... -
и обезличено:
Считалось, что мужчины должны носить трусы только синего и черного цвета. Трусы какого-то другого цвета было носить невозможно. Я, например, никогда не встречал человека, который ходил бы, например, в зеленых трусах...
Советское нижнее белье "донашивалось", "складировалось" и "передавалось по наследству". Советская вещь в принципе обладала особого порядка "приспособляемостью", и об этом уже статья Галины Орловой "Апология странной вещи. "Маленькие хитрости" советского человека". Речь о "полезных советах".
В "Очерках нравов" - "блошиные рынки", а в "Политике культуры" - "ненужная Лидия Гинзбург". В контексте "старых вещей", "странных вещей", "ненужных вещей" и "блошиного рынка" как-то режет глаз, но Кирилл Кобрин настаивает на "ненужности" Лидии Гинзбург в России 90-х и объясняет такую "ненужность" "устройством ее "мыслительного аппарата". "Мыслительный аппарат" Лидии Гинзбург будто бы устроен иначе чем у "людей 90-х", а вот у поколения "нулевых" мыслительные аппараты как раз таки устроены надлежащим образом, ибо "эпоху неплодотворной эклектики" сменила эпоха эклектики плодотворной.