Книжные новости в Русском Журнале Книжные новости в Русском Журнале

Каспэ И. Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы. Книга о литературе эмиграции, написанная почти без апелляции к литературоведческим методам, - яркий пример того, как на поле литературы работает социология.

Каспэ И. Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы. - М.: Новое литературное обозрение, 2005. - 192 с.

Имена, казалось бы, главных действующих лиц - В.Варшавского, Ю.Терапиано, В.Яновского, Б.Поплавского, Г.Газданова и др. - появляются на страницах книги не вдруг. В центре внимания Ирины Каспэ не люди, но мифология "незамеченного эмигрантского поколения" - "мифы о людях, затерянных в истории, выпавших из общества, незамеченных, неизвестных"¹. Впрочем, читателя предупреждают, чтоб деконструкции мифов он тоже не ждал. И действительно, автору удается пройти по-над пропастью и не свалиться куда-то туда, где ищут "достоверное" и разоблачают легенды. То есть, конечно, Каспэ не устает повторять, что ее герои были замечены; что они вместе с их "незамеченностью" были предметом бурных дискусси! й; что они претендовали на доминирующие позиции в "эмигрантской литературе", наконец. Но это уже суровая необходимость: без разоблачения мифа очертить его границы не получится никак.

Однако это все, что сообщается о немифологической составляющей литературного процесса эмиграции. В книге нет не только ненавязчивых биографических справок для в меру образованного читателя. Нет и контекста: политическая ситуация, литературные круги Парижа 1920-1930-х годов, новые книги, полемики - все это почти не интересует автора. Человеку, занимающемуся литературой русского зарубежья, мимо этой книжки пройти уже будет неприлично, однако панорамы литературного процесса в ней нет - для ликбеза она непригодна.

Правда, это смотря что искать. Для ликбеза по поколенческой проблематике, нынче весьма востребованной, эта книга как раз подхо! дит идеально. В российском гуманитарном знании, а точнее, на т! ерритори и литературоведения работ, посвященных поколенческой самоидентификации, относительно немного. Ирина Каспэ идет не то чтобы по непроторенным дорожкам, но еще по не забетонированным.

Анализ проторенных дорожек, пожалуй, очень весомая составляющая книги - не столь подробный, сколь четкий комментарий исследовательской литературы, посвященной "поколениям": история изучения, эволюция приоритетной проблематики, "непрозрачность" понятия и различные подходы, позволяющие сузить эту "проблему поколений". Имена говорят сами за себя: Х.Ортега-и-Гассет, К.Мангейм, П.Нора, из современных отечественных работ - Б.Дубин, Ю.Левада, С.Зенкин, М.Чудакова. Ключевой вопрос сегодняшних исследований, в том числе и своего собственного, Каспэ формулирует следующим образом: "Как сделаны поколения?".

"Как сделано" то или иное явление, трудно не только разобраться, но и описать: как бы ни обязывало гордое званье филолога, или в данном случае к! ультуролога, а все же обидно препарировать, "резать по живому" любимый поэтический текст, устраняя из своей работы все же допустимую для исследователя "лирику". Ирине Каспэ удалось разобрать и собрать конструктор из сюжетов, ролей, норм, акторов этой "незамеченности" аккуратно, четко, ясно, красиво. И тут как раз выигрышным оказалось отсутствие в книге литературного процесса, которого мы так жаждали. И, пожалуй, автору был очень на руку отказ от разбора собственно стихов, позволивший говорить не о людях, не о В.Варшавском или Б.Поплавском и даже не об их текстах, а о самом конструкте "молодого (позже - "незамеченного") эмигрантского поколения".

Разговор идет о противоречивой, изменчивой коллективной литературной репутации, о "предельно размытом, мерцающем конструкте, лишенном четких границ и устойчивых референций"², о постоянном переопределении границ поколения. Каспэ раз! бирает расхожие риторические приемы "акторов", страт! егии их самопрезентации: стратегию недоговоренности, полутонов, формирование негативной идентичности, языковые штампы, создаваемые (и неотрефлексированные) мифы, установку на маргинальность. Все это модные сегодня термины, однако заявки, сделанные в методологическом предисловии, в самом деле реализованы.

Кстати, отказавшись от слова "миф", с которого она начала, в пользу "конструкта", И.Каспэ предпочла анализировать конструирование мифа более, нежели его бытование, - здесь-то и отдана дань собственно авторам-акторам.

Нет, конечно, совсем обойтись без написанного ими было уж никак нельзя. Вся книга строится на разборе "публицистических и мемуарных текстов, в которых образ поколения декларируется, отстаивается, опровергается, то есть так или иначе выражен достаточно ярко". А последняя глава и вовсе называется "'Молодая эмигрантская литература: тексты". От нее ждешь, что наконец-то читателя вознаградят за долготерпение и разберут-таки! чин по чину стихи поэтов, чьи способы самопрезентации были так подробно описаны. Не тут-то было.

Анализируются функции читателя, идентичность читателя. Книжка о литературе эмиграции, написанная почти без апелляции к литературоведческим методам, - яркий пример того, как на поле литературы работает социология. Работает, как лисичка в заюшкиной избушке: она, конечно, зайца не гонит, но задает те рамки, в которых ему, зайцу (прошу прощения: литературоведу), придется работать; предлагает оптику, приняв которую литературовед уже может упражняться в комментировании всего того, что ему полагается комментировать.

Убедителен и вывод книги - о литературе, существующей лишь как коллективный проект. Уже в последних строчках автор защищается от имеющих быть нападок, оговаривая, что нет, литература не есть цепь последовательных манипуляций. Эта попытка обороны весьма характерна - действительно, разговор о литературе как о "проекте" в каких-то исследовательских круга! х может показаться одиозным. Каспэ хоть и ненавязчиво, но поле! мизирует : характерно опять же, что основная полемика ведется на уровне метода, а не объекта.

Книга, посвященная проблемам взаимодействия с читателем, - каков может быть ее адресат, помимо исследователей, занимающихся проблематикой поколения или литературой русской эмиграции? Пожалуй, круг достаточно широк - круг тех, для кого актуально это самое сотрудничество лисы и зайца.

PS: Честно говоря, несмотря на пресловутый "конструкт", вокруг которого вертится книга, в ней все время мерещится лирическая нота - та здоровая толика лирики, которая скрепляет и делает читабельной хорошую научную книжку. Как-то уж очень убедительно автор говорит о зазоре между "маргинальностью" и "мейнстримом", об удобствах описывать себя через категорию поколения. И проводит параллели между своими сюжетами и "Вавилоном".

Примечания:

¹ Каспэ И. Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы // М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 6.

² Там же. С. 44.

Подробнее

Моему перу принадлежат несколько книг, основанных в значительной степени на творениях других писателей. И меня всегда беспокоило - где граница между парафразой и заимствованием?

Если имитация считается наиболее искренней формой лести, то куда в таком случае отнести плагиат? К наименее откровенной ее форме? К откровенному преступлению? Или же просто считать, что плагиат - работа человека, слишком занятого, чтобы формулировать собственные идеи, и к тому же не ведающего о том, как правильно ставить кавычки в цитатах?

Уже много лет я занимаюсь писательством, и за это время несколько раз мне говорили, что писатель X позаимствовал у меня фразу или мысль, но не озаботился тем, чтобы указать источник. Как правило, я расценивал это как своеобразный комплимент. Но вот недавно я узнал, что такое откровенный плагиат: своровали из моей статьи об английском писателе-юмористе Максе Бирбоме, опубликованной в августовском номере Weeklystandard.

Плагиатор совершил свое деяние, находясь далеко от меня, - в Индии. В издании, называющем себя "Индийский источник новостей номер один на английском и хинди языках". В интересах защиты обвиняемого имя! плагиатора я здесь не указываю. О факте плагиата я узнал из электронного письма, любезно присланного мне читателем.

Итак, плагиат:

Дж. Э.: "Основным в Бирбоме было то, что он всегда выступал в роли ироничного человека, комика, он был развлекающимся наблюдателем, наблюдающим за игрой с улыбкой на лице и бокалом вина в руке. Г.К.Честертон писал о нем, что Бирбом "не потакает плебейскому культу самоуверенности".

ПХВ (Плагиатор c Хорошим Вкусом): "Основным в Бирбоме было то, что он всегда выступал в роли ироничного человека, комика, он был развлекающимся наблюдателем, наблюдающим за игрой с улыбкой на лице и бокалом вина в руке. Г.К.Честертон очень точно заметил, что Бирбом "не потакает плебейскому культу самоуверенности".

За тридцать лет преподавательской работы лично я не сталкивался с фактами плагиата в среде студентов, ну или хотя бы со случаями, подозрительными в этом отношении. Знако! мые преподаватели, ловившие студентов за этим неблаговидным за! нятием, рассказывали, что сам факт поимки наделяет поймавшего странным чувством власти. Эта власть вытекает из права потребовать подчинения, права, скрывающегося за словом "попался!". За этим следует ужасный момент (просто праздник сердца для настоящего садиста), когда студента приглашают в кабинет и указывают на странное совпадение - оказывается, незадачливый ученик написал свою работу об экзистенциализме ровно теми же словами, что и Жан-Поль Сартр пятьюдесятью двумя годами ранее.

В последнее время в плагиате начали обвинять авторов, достаточно известных для того, чтобы фразы воровали у них. В списывании были уличены историки Стивен Амброз (Stephen Ambrose) и Дорис Кирнс Гудвин (Doris Kearns Goodwin). В плагиате обвинили профессора права Гарвардского университета Лоренса Трайба (Laurence Tribe). Романист Ежи Косинский (Jerzy Kosinski), который пишет о разных хитростях и обмане, оказывается, вставлял в свои тексты фрагменты из польских книг, не указывая на источник. ! Несколько лет назад бурно обсуждалось, что при подготовке докторской диссертации не чурался плагиата сам Мартин Лютер Кинг. Сообщения о том, что плагиат затронул и высшие слои, приводит в восторг любителей позлорадствовать; тот факт, что на своем пути к вершине некто известный попался на списывании, всемерно радует людей, никогда не пытавшихся подняться наверх.

Меня плагиат всегда пугал, точнее, пугало то, что меня могут в нем обвинить. Каждый писатель - это вор, хотя некоторые из нас проявляют недюжинную смекалку, чтобы замаскировать хищение. Писатели читают крайне медленно, и причина тому одна: мы без устали рыщем в поисках того, что можно украсть и потом выдать за свое. Это может быть все, что угодно: изящный синтаксис, безупречная связка абзацев, метафора, которая поражает цель, подобно стреле, выпущенной из арбалета.

Что же касается меня, то моему перу принадлежат несколько книг, основанных в значительной степени на творениях других писателей. И меня всегда! беспокоило - где проходит размытая граница между парафразой и! заимств ованием, поскольку при написании ее не так-то просто увидеть? Я никогда не утверждал дословно, что человек есть животное политическое или что те, кто не помнят прошлого, обречены его повторять. И все же меня беспокоит, что я мог пересечь упомянутую размытую границу.

В царстве плагиата, на мой взгляд, лучше быть заимодавцем, чем заемщиком. (Цитируйте эту фразу на здоровье!) Читатель, известивший меня о факте плагиата моих строк, отметил в своем письме, что написал моему плагиатору, но ответа так и не получил. Я подумал было написать плагиатору лично - выразить восхищение его фразой о Бирбоме и поинтересоваться, откуда он взял столь удачную цитату из Честертона. Или же, пылая праведным гневом, напрямую обвинить его в краже, а после - приложить фразой (естественно, без ссылок на Киплинга): "Я честней тебя и лучше, Ганга Дин". Или же передать это дело какому-нибудь молодому индийскому юристу, алчущему известности, и понаблюдать за тем, как он сражается в судах Бо! мбея и Калькутты, - скорее всего, из этого вышла бы такая история, что в сравнении с ней диккенсовский "Холодный дом" показался бы детской книжкой "Спокойной ночи, луна".

Перевод Сергея Карамаева