Ларин А.Г. Китайцы в России вчера и сегодня: исторический очерк. (Введение, Глава 1.)

Проект "ИЗУЧЕНИЕ АДАПТАЦИИ КИТАЙЦЕВ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ"
Автор: Кубарский Денис Владимирович

fareast_chinese@mail.ru
ВХОД

Выпуск 2

Здравствуйте, уважаемые подписчики сайта.

Предлагаю Вашему вниманию одну из фундаментальных книг, посвященных китайцам в России и в частности на Дальнем Востоке - Китайцы в России вчера и сегодня: исторический очерк. - М.: Муравей, 2003. - 223 с. Её автор - директор Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН Ларин А.Г.

В этой книге впервые изложена в целостном виде история китайцев в России, от начала XIX в. до наших дней включительно. Для своей работы автор использовал сотни источников - как публикации прошлых лет, так и документы, хранящиеся в архивах России и Китая. В книге показана роль китайцев в хозяйственном освоении российского Дальнего Востока, их положение в царское время и участие в Октябрьской революции, жизнь при советской власти, место китайской диаспоры в отношениях нашей страны с Китаем. Рассматриваются проблемы, волнующие сегодня нашу общественность в связи с возобновлением китайской миграции в Россию, исследуются исторические корни этих проблем. Книга может быть рекомендована в качестве учебного пособия для студентов и аспирантов, изучающих международные отношения, в частности, историю и современное состояние российско-китайских отношений.

ВВЕДЕНИЕ

В конце 80-х годов, одновременно с радикальным обновлением советско-китайских отношений, в нашей стране появилось энное количество китайцев. Чему равнялось «эн», выяснить так и не удалось, но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать к жизни непростые проблемы из числа тех, которые нередко влечет за собой феномен миграции из соседних стран. Пошли споры, сопоставление экономических и геополитических факторов, взвешивание плюсов и минусов. Как оценивать деятельность китайских мигрантов в России? Какой политики по отношению к ним придерживаться?

Многое в сегодняшней ситуации — ив существенном, и в деталях — разительно напоминает то, что уже было в России в прошлом, а потом оказалось основательно забытым. Это обстоятельство оживляет интерес нашего общества к истории китайской эмиграции в России. С целью в какой-то мере удовлетворить этот интерес, оценить сегодняшнее в свете прошлого и написана данная работа.

Китайская диаспора существует в России почти полтораста лет: с конца 50-х годов XIX века. До 30-х — 40-х годов прошлого века она была по численности далеко не последней среди китайских зарубежных диаспор.

Жизнь китайской общины, особенно в начале XX века, не была обойдена вниманием властей и общественности. Не только местная дальневосточная администрация, но и центральные правительственные органы, император, Государственная Дума занимались решением экономических и политических проблем, вызванных присутствием на отдаленной и слабо освоенной окраине страны многочисленной и сплоченной китайской общины, связанной многими нитями со своей метрополией.

В Российской империи китайская община сыграла заметную роль в развитии Дальневосточного края. Во время Октябрьской революции и гражданской войны десятки тысяч китайцев сражались на стороне советской власти. Советское правительство принимало деятельное участие в их судьбе. В последующие годы китайское меньшинство вместе со всеми другими народами страны участвовало в строительстве нового общества, прошло через НЭП, индустриализацию, коллективизацию. В 30-е годы китайцы, как и корейцы, были репатриированы с Дальнего Востока, затем их становилось все меньше и в 80-е годы осталось немногим более десяти тысяч человек, большинство из которых считали своим родным языком русский.

Китайские правительства, будь то императорский Китай или провозглашенная в 1911 году Китайская Республика, внимательно следили за положением китайской диаспоры в России/СССР. Возникавшие в этой области вопросы были не просто вопросами внутренней деятельности нашего государства, они составляли один из аспектов наших отношений с Китаем, переплетенный с другими их аспектами.

Хотелось бы предупредить тех, кто решил познакомиться с историей бытия китайцев в России: при том, что сходство некоторых существенных черт прошлого и настоящего бросается в глаза, было бы серьезной ошибкой механически переносить в настоящее представления и оценки из прошлого или, наоборот, мерить прошлое сегодняшними мерками. Описываемые события происходили в другие исторические эпохи, другие поколения людей действовали на исторической арене.

Конечно, в хронике взаимоотношений любой эмигрантской общины с местными властями и местным населением можно найти и взаимовыгодное сотрудничество, и разногласия, трения, конфликты, и историк окажет плохую услугу своим читателям, если будет обходить молчанием то или другое. Тем не менее, автор глубоко убежден: никакие коллизии, имевшие место в истории китайской диаспоры в России, не должны бросать тень на нынешние отношения России и Китая — отношения, очищенные от идеологических наслоений, основанные на принципах дружбы, добрососедства и сотрудничества в интересах обоих государств.

Эти отношения сложились как результат непростого исторического опыта, они дались дорогой ценой многих проб и ошибок. Сегодня мы рассматриваем их как важнейшее достояние двух народов. Изучая тот или иной аспект их истории — а прошлая жизнь китайской диаспоры в России является по сути дела одним из них — мы стремимся содействовать их укреплению и развитию.

Научное исследование жизни китайской общины в России началось одновременно с ее формированием и велось только в России, где имелись достаточно подготовленные для этого кадры и где актуальность темы, явно связанной с укреплением рубежей страны на Дальнем Востоке, не вызывала сомнений. Отечественные ученые и публицисты издали ряд фундаментальных работ о китайцах, корейцах и японцах в России и опубликовали множество статей в массовой и специальной периодике. В самом беглом виде историография по интересующей нас теме выглядит следующим образом.

Первые описания китайцев на Дальнем Востоке били сделаны российскими путешественниками в 60-х годах XIX в.: М. И. Венюковым (1), Н.М. Пржевальским (2) и др. В 70—80-х годах их работу продолжили военные специалисты В. В. Крестовский (3), А. Ю. Назаров (4), И. П. Надаров (5). В дальнейшем благодаря трудам ученых, офицеров, чиновников местной администрации и центральных ведомств знания о китайцах и других национальных меньшинствах российского Дальнего Востока — географические, экономические, статистические, военные, исторические — непрерывно пополнялись (6). На рубеже XIX—XX веков существенно разросшаяся китайская диаспора стала объектом интенсивного всестороннего изучения, включая обследования по заданиям правительственных ведомств. Среди результатов этой работы необходимо назвать капитальный труд В. В. Граве «Китайцы, корейцы и японцы в Приамурье» (7). Одно из основных мест в работах этого периода занял вопрос о так называемой «желтой опасности». Этнографическое и историческое направления, также касавшиеся данного вопроса, были продолжены в работах В. К. Арсеньева (8).

В Советском Союзе в 20-х годах XX века проблемы китайской эмиграции стали рассматриваться в рамках начавшегося систематического исследования экономики советского Дальнего Востока и проблем национального строительства. Позже, в 30-х годах в связи с депортацией корейцев и китайцев с Дальнего Востока, тема китайцев в России была закрыта для исследования — казалось, навсегда. Однако в конце 50-х был дан зеленый свет одному из направлений этой темы, а именно: участию китайцев в революции и гражданской войне в СССР. Появилось большое количество научных и публицистических работ, политическая сверхзадача которых состояла в том, чтобы способствовать укреплению слегка пошатнувшейся в тот период дружбы двух великих государств с единой в то время идеологией и сходными общественными системами. Ряд работ по этому периоду был опубликован и в Китае. Правда, вскоре тема исчерпала себя.

Однако в последние десять с лишним лет, в условиях начавшегося в СССР/России раскрепощения общественных наук, изучение китайской диаспоры, в том числе ее истории, возобновилось. Мало того, оно сделалось весьма актуальным, поскольку в России вновь появились, привлекая к себе общественное внимание, китайские торговцы и рабочие, получили небывалое развитие экономические связи российского Дальнего Востока с китайскими приграничными провинциями, а его связи с центром, наоборот, ослабли, и все это произошло на общем фоне нарастания сепаратистских тенденций в стране.

Новый этап ознаменовался появлением ряда крупных исследований: монографий Ф. В. Соловьева «Китайское отходничество на Дальнем Востоке России в эпоху капитализма (1861—1917)»(9) и Т. Н. Сорокиной «Хозяйственная деятельность китайских подданных на Дальнем Востоке России и политика администрации Приамурского края (конец XIX — начало XX в.»(10). В фундаментальном труде академика В. С. Мясникова «Договорными статьями утвердили» (11) ряд узловых проблем дореволюционной истории китайской эмиграции рассмотрен в общем широком контексте российско-китайских отношений. Советскому периоду истории китайской эмиграции посвящена часть монографии Г. А. Ткачевой «Демографическая ситуация на Дальнем Востоке в 20—30-е годы XX в.» (12). В монографиях В. Л. Ларина «Китай и Дальний Восток России»(13), В. И. Дятлова «Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта?»(14) исследуются проблемы, вызванные к жизни нынешней миграцией китайцев в Россию, и одновременно подчеркнут исторический характер этих проблем. В капитальной работе В. Г. Гельбраса «Китайская реальность России»(15) деятельность и положение китайцев в нашей стране анализируются на основе обширных материалов, полученных путем социологических опросов.

Современной китайской миграции посвящен также целый ряд сборников статей и докладов, на которые мы будем ссылаться в дальнейшем.

Известное внимание к данной теме проявили и ученые Китайской Народной Республики, приверженные концепциям «российского/советского экспансионизма», «утраты китайских территорий» по «неравноправным договорам» и грядущего освоения «великой северной целины». Их попытки найти в истории китайской диаспоры обоснование своим концепциям требуют от российских специалистов убедительного ответа, и это обстоятельство придает еще большую актуальность изучению указанной темы.

Предлагаемая работа — это попытка показать историю «российских» китайцев от ее начала до наших дней, осветить ее основные аспекты и понять, какое место в жизни России занимала китайская диаспора, как наша страна и одно из меньшинств, ее населяющих, взаимодействовали друг с другом в тот или иной исторический период.

Автор полагает, что его новая книга будет интересна даже тем читателям, которые хорошо знакомы с другими публикациями на данную тему. Во-первых, история китайцев в России в целостном виде, от ее начала, т. е. с середины XIX века, и до нынешнего времени изложена в ней впервые. Во-вторых, целый ряд сторон этой истории рассмотрен опять-таки впервые, или более полно, чем прежде, или под новым углом зрения. Автор смог это сделать благодаря использованию китайских источников, как литературных, так и архивных, в том числе тайваньских, а также основательной проработке документов российских внешнеполитических архивов.

Работая над книгой, автор старался сосредоточиться на наиболее важных гранях того или иного вопроса, на наиболее существенных фактах, не давая им утонуть в массе подробностей; в целом ряде случаев подкреплял свои соображения одним-двумя примерами, оставляя за пределами текста большой исходный материал. Благодаря этому объем книги получился сравнительно небольшим, что, по мнению автора, является ее достоинством. Книга ни в коем случае не претендует на статус энциклопедического справочника по заявленной в ее заглавии теме. Многие факты, относящиеся к теме, еще ждут своих исследователей, те или иные утверждения автора, конечно же, могут быть оспорены.

Книга состоит из четырех глав: история китайской эмиграции в царской России, в период революций и гражданской войны, в советское время, в Российской Федерации. Она посвящена большей частью китайским эмигрантам на Дальнем Востоке России: там проживала их основная масса, именно об этом регионе говорится и в подавляющем большинстве источников. В первой главе рассматривается жизнь китайской общины преимущественно в начале XX века, когда численность ее достигла наивысшего уровня, а ее роль в развитии дальневосточного края, особенности функционирования и связанные с этим проблемы выявились с наибольшей отчетливостью.

Мы не будем описывать деятельность китайской делегации в Коминтерне в 20—40-е годы XX века: это — отдельная сфера политики и совершенно отдельная тема исследования. Однако ради полноты картины мы решили посвятить небольшой раздел примерно полутора тысячам китайцев, обучавшимся в советских интернациональных заведениях, поскольку их судьбы связаны и с Коминтерном, и с массой рядовых эмигрантов и представляют собой пусть небольшой, но яркий и достаточно значимый фрагмент истории китайцев в нашей стране.

Еще одно уточнение, которое необходимо здесь сделать, касается терминологии. Обратимся к «Демографическому энциклопедическому словарю» (16). Термин «миграция населения» означает «перемещение людей (мигрантов) через границы тех или иных территорий с переменой места жительства навсегда или на более или менее длительное время... В зависимости от долговременности перемещений населения выделяют постоянную, или безвозвратную миграцию и возвратную...»(17).

«Миграцией населения в узком смысле является «собственно» миграция, и она совпадает с постоянной (безвозвратной) миграцией населения» (18).
«Нередко в понятие миграции населения входят также сезонная миграция и маятниковая миграция. Маятниковая миграция — это регулярное перемещение из одного пункта в другой на работу или учебу, например, из пригорода в город» (19). В качестве характерного примера сезонной миграции словарь приводит отходничество.

Таким образом, термин «миграция населения» может употребляться в нескольких значениях: в узком — перемещение навсегда; в более широком — навсегда или на долгий срок; в самом широком — даже на относительно непродолжительный срок, но периодическое. Такой же спектр значений имеет и слово «мигрант»: он может быть субъектом и постоянной миграции, и маятниковой, и сезонной.

В новейшем словаре «Международная миграция» (20) расширительная интерпретация понятий «миграция» и «мигрант» подчеркнута: там выделена разновидность миграции — «временная миграция», осуществляемая на срок «от нескольких дней до нескольких лет», а понятие «мигрант» определяется как «лицо, совершающее межпоселенное территориальное передвижение (миграцию) с целью смены постоянного места жительства, работы, учебы, отдыха и др., навсегда или на определенный срок (от одного дня до нескольких лет)». Именно в таком, самом широком (по срокам) истолковании термины «миграция» и «мигрант» будут использоваться в нашем исследовании.
Термины «эмиграция» и «иммиграция» имеют более узкую семантику — они не подразумевают кратковременного пребывания мигранта на новом месте. Первый из них означает «переселение в другую страну на постоянное или временное (на длительный срок) проживание» (21); такие же сроки подразумевает и второй термин (22). А вот собирательное значение совокупности переместившихся лиц имеет лишь один из трех названных терминов, обозначающих процесс перемещения,— слово «эмиграция», обозначающее «совокупность эмигрантов, проживающих в какой-либо стране» (23).

В настоящей работе мы будем употреблять этот термин, за неимением другого, как собирательный для обозначения совокупности китайских мигрантов в России независимо от того, на какой срок они прибывали. В современной литературе по миграции такое использование термина «эмиграция» встречается достаточно часто без дополнительных пояснений. Мы, однако, посчитали целесообразным специально объяснить его использование, поскольку, как будет показано ниже, китайцы в массе своей мигрировали в Россию на время, как правило, непродолжительное, не превращаясь в постоянных поселенцев. Данное обстоятельство следует иметь в виду и в отношении других терминов, используемых в настоящей работе в том же смысле, что и «китайская эмиграция»: «китайская община», «китайская диаспора», «китайское меньшинство» и т. д. Этими словами обозначается единый социальный и демографический объект, состав которого, тем не менее, был чрезвычайно текучим, непрерывно обновлялся.

При подготовке предлагаемой работы автор использовал не только российские/советские публикации начиная с XIX века и до нынешнего времени, но и ставшие теперь доступными документальные материалы, хранящиеся в Архиве внешней политики Российской империи, Архиве внешней политики Российской Федерации, Государственном архиве Российской Федерации, Российском государственном архиве социально-политических исследований. Помимо российских архивов, автор имел возможность познакомиться с документами китайского Министерства иностранных дел, хранящимися в Институте новой истории Академии Синика (Тайвань), а также обсудить свое видение темы с коллегами из Института новой истории Академии общественных наук КНР и Академии общественных наук провинции Хэйлунцзян.

Автор выражает искреннюю благодарность всем российским и китайским коллегам за замечания, высказанные ими при обсуждении работы или ее отдельных положений. Он глубоко признателен сотрудникам архивов и библиотек, где ему пришлось работать, за их доброжелательное содействие в сборе материалов. Особую благодарность хотелось бы выразить работникам Синологической библиотеки ИНИОН РАН, с которыми автору пришлось сотрудничать особенно тесно, за то, что они своим самоотверженным трудом поддерживают библиотечные фонды в рабочем состоянии, и за их готовность всегда прийти на помощь.

ГЛАВА 1

КИТАЙЦЫ В ЦАРСКОЙ РОССИИ

Иммиграция из Китая: нарастающий процесс

В 1689 году, не имея возможности противостоять силовому давлению со стороны императорского Китая, Россия была вынуждена заключить с ним Нерчинский договор, означавший для нее потерю обширной территории в бассейне реки Амур. Российским казакам и переселенцам, которые до того в течение нескольких десятилетий активно осваивали эти земли, пришлось покинуть край, сравняв с землей крепость Албазин,— форпост, контролировавший верхнее течение Амура. Только в середине XIX века Россия смогла вернуть себе эту территорию, точнее говоря, ее большую часть. Серия российско-китайских договоров, заключенных в 1858—1860 годах, зафиксировала прохождение границы по Амуру (до Хабаровска) и Уссури.

За истекшие два без малого столетия этот дикий таежный край остался в первозданном состоянии. Администрация Цинской империи не создала здесь своих представительств, не приступила к хозяйственному освоению края. Отношения администрации с местным населением ограничивались сбором дани. По заключению российских ученых, «Цинская империя фактически никогда не осуществляла здесь своей власти» (1). В связи с этим заслуживает упоминания ст. 1 Пекинского договора (1860), где говорится: «Если б в вышеизложенных местах (т. е. на российской территории.— А. Л.) оказались поселения китайских подданных, то русское правительство обязуется оставить их на тех же местах и дозволить по-прежнему заниматься рыбными и звериными промыслами» (2). Эта статья ясно показывает, что цинское правительство попросту не знало счет китайским поселениям на территории, о которой шла речь в договоре.

Земли, закрепленные за Россией по новым договорам, населяли малочисленные местные народности — орочоны, гольды, нивхи — а также крайне незначительное количество маньчжур и ханьцев (в России называли китайцами то ханьцев, то ханьцев и маньчжур вместе, поскольку Китайской империей правила маньчжурская, или Цинская династия). Так, в Уссурийском крае в период подписания Пекинского договора находилось, по оценкам, 2—3 тысячи китайцев: охотники, золотоискатели, сборщики женьшеня, беглые люди, наконец, сосланные сюда преступники. Оседлых было выявлено 872 человека, 341 фанза (3). Посещавшие в то время Уссурийский край российские путешественники неизменно отмечали, что встречавшиеся им китайцы — это пришлые люди, не имеющие здесь родовых корней. Выдающийся исследователь Уссурийского края В. К. Арсеньев доказывал в своих работах, что китайцы появились там не более чем за тридцать лет до Айгуньского (1858) и Пекинского договоров (4).

Таким же по характеру, но еще более редким было китайское население Приамурья. Лишь в междуречье Амура и Зеи существовало относительно компактное поселение китайских подданных — оседлых маньчжур, возникшее, как считают российские ученые, в нарушение Нерчинского трактата (5). По Айгуньскому договору в качестве уступки с российской стороны было решено зазейских маньчжур «оставить навечно на прежних местах их жительства, под ведением маньчжурского правительства, с тем чтобы русские жители обид и притеснений им не делали» (6) (см. Приложение).

Постепенно, однако, количество пришельцев из Китая, привлеченных непочатыми природными богатствами края, увеличивалось (7). Этому способствовало то обстоятельство, что граница между государствами не охранялась. Лишь в 1869 году для ее охраны была сформирована Уссурийская конная сотня, которая, однако, могла взять под контроль лишь малую часть границы.

Российские власти, заинтересованные в хозяйственном освоении края, в целом благожелательно относились к выходцам из соседних стран, стремились закрепить их в качестве колонистов. Правила 1861 года разрешали российским и иностранным подданным селиться в Амурской и Приморской областях, приобретая землю во временное владение или в полную собственность с освобождением от налогов на двадцать лет.

Доброжелательность российской администрации сочеталась со слабым, а то и попросту нулевым контролем с ее стороны за деятельностью иностранцев. В 70-х годах одних только морских продуктов (рыбы, трепангов, морской капусты) беспрепятственно вывозилось в Китай на сумму около одного миллиона рублей ежегодно. В 1877 году Генерал-губернатор Восточной Сибири барон Фредерике издал указ об обложении, пошлиной вывозимых продуктов моря, но на осуществление этого указа не нашлось средств. (Средства нашлись у китайских властей: они открыто взимали сбор в российских бухтах, командируя туда с этой целью своих чиновников) (8).

К этому нелишне добавить, что в российско-китайских отношениях действовало правило, зафиксированное в Уложении о наказаниях 1866 года: «Китайцы, учинившие преступление на российской стороне границы, высылаются их правительству».

Только в 1882 году экстерриториальность китайских подданных была отменена. Однако преступников-китайцев, сбежавших из России на родину, тамошние власти не выдавали российской стороне (9). Мало того, случалось, преступники, переданные российскими властями Китаю, откупались там от местных властей и вновь самовольно переходили границу.

Новый этап китайской эмиграции в Россию начался в конце XIX века, когда в процессе освоения края стал быстро увеличиваться спрос на рабочие руки, в то время как наполнение края переселенцами из европейской части России было недостаточным, чтобы удовлетворить его. Еще в середине 70-х годов из провинций Чжили и Шаньдун по контракту была привезена первая группа китайских рабочих — около 150 человек — для строительства военных казарм в Хабаровске. В 1886 году крупный прииск Джалинда (Верхне-Амурская компания) впервые прибег к найму китайцев для добычи золота. До этого более двух десятилетий золотопромышленники предпочитали брать русских рабочих как более выносливых. Поскольку, однако, китайцы нанимались за мизерную плату, нередко со своими харчами, вскоре их труд на приисках стал использоваться весьма широко.

Одновременно с работами на приисках китайцы начали самостоятельно мыть золото в тайге, начиная с Хингана, а затем постепенно распространяясь по Амуру и его притокам. В лесах становилось все больше китайских охотников, сборщиков лекарственных трав.

На рубеже XIX—XX веков потребителями китайского труда стали крупные стройки: Транссибирская железная дорога (1891—1916), крепость-порт Владивосток. Вслед за казенными ведомствами китайских рабочих стали активно набирать частные предприятия. Массовой стала работа китайцев в качестве прислуги.

Нарастанию процесса миграции в Россию в немалой мере способствовал начавшийся в конце XIX века экономический подъем Маньчжурии. В ответ на освоение Россией своих дальневосточных территорий цинское правительство, исходя из военно-стратегических соображений, отменило существовавшие прежде запреты на поселение китайцев в этом регионе и приступило к его организованной колонизации. Северо-Восток стал быстрыми темпами заселяться, одновременно превращаясь в базу для миграции через границу. В тот же период был дан зеленый свет и для колонизации Монголии. Освоение Маньчжурии и рост миграционных потоков в Россию были значительно ускорены благодаря предпринятому Россией строительству новой мощной транспортной системы — Китайско-Восточной железной дороги (1897—1903).

Российское правительство до конца 70-х годов крайне отрицательно относилось к практике ввоза китайских кули в США и Латинскую Америку, приравнивая ее к работорговле. Император заявил: «Русские подданные, занимающиеся вербовкой и перевозкой китайских эмигрантов, не вправе рассчитывать на покровительство нашего правительства»10. Российские подданные, покупая суда, должны были давать расписку, что не станут заниматься перевозкой кули. Российским консулам в Китае вменялось в обязанность припопытке российского судовладельца взять на борт партию кули «задержать бумаги судна и немедленно донести о том в Петербург и Пекин» (11).

Позже экономические интересы побудили российские власти дать согласие на импорт рабочей силы из Китая. Однако при этом российские чиновники, по крайней мере некоторые из них, пытались, в меру своих сил, не допустить злоупотреблений, таких как переполнение пароходов, везущих кули на заработки в Россию. Например, вице-консул в Чифу А. Островерхое отказывался выдавать капитанам «свидетельство о здравии» пассажиров, если на человека приходилось меньше нормы — 54 куб. футов. Он обратился к английскому коллеге с просьбой, чтобы тот последил за соблюдением английского закона о количестве пассажиров, однако, получил вежливый отказ (12).

Китайские мигранты, в основном молодые люди, уезжали в Россию, как и в другие страны, гонимые безземельем и безработицей, в поисках заработка. По существу это был для них отхожий промысел, а сами они — типичными рабочими-отходниками. За сезон с марта по декабрь им обычно удавалось, сведя расходы к предельно скудному минимуму, скопить 150— 300 рублей — в 2—3 раза больше, чем они могли бы заработать за то же время у себя на родине. Проработав один или несколько сезонов, они в массе своей возвращались на родину. Безусловным показателем текучести контингента китайских мигрантов был его половой состав, в котором женщины занимали ничтожную долю: молодые люди приезжали без семей и не обзаводились семьями.

В основном в Россию эмигрировали из Шаньдуна и Чжи-ли, позже главным поставщиком рабочей силы стала Маньчжурия. Как правило, рабочие вербовались через китайских или русских подрядчиков, которые оплачивали в кредит их дорожные расходы. Крупнейшим центром вербовки был г. Чифу, оттуда рабочие доезжали до Владивостока морским путем. Другие группы двигались в Россию через Маньчжурию, большей частью через Харбин, по железной дороге, на речных судах или даже пешком.

Невозможно точно установить численность китайского населения в Приамурье и Приморье в тот или иной период времени, поскольку систематический учет его не велся, в опубликованных цифрах имеются большие расхождения, а методика их вывода обычно неизвестна, подчас они взяты «на глазок». Тем не менее, некоторое, пусть и очень приблизительное представление о количестве китайцев цифры все-таки дают. Вопрос этот заслуживает специального внимания уже потому, что в массовом сознании ассоциируется с представлением о роли китайского труда в развитии Дальнего Востока, хотя на самом деле более существенными в этом случае являются показатели доли китайского участия в той или иной отрасли хозяйства.

В 1869 году, по материалам экспедиции генерала Соколова, общее число китайцев и маньчжур в Приамурском крае (Амурская и Приморская области) составляло около 10 600 человек (13).

По переписи 1897 года в России проживало 57 тыс. китайцев (включая дунган), в том числе на Дальнем Востоке — 41 тыс. (14). Заметим, что перепись велась в зимнее время, т. е. охватывала ту иммиграционную массу, которая, «имея постоянный заработок, живет в крае целыми годами» (15).

В 1910 году на Дальнем Востоке, по местной статистике, насчитывалось уже 111 466 китайцев (16).

По общему мнению специалистов, в действительности их было намного больше. Ниже мы попытаемся подсчитать, разумеется, очень приблизительно, численность китайцев на 1910 год (в этот период она достигла пика) единственным доступным нам путем: экстраполируя некоторые частные данные на все китайское население. Мы проделаем это нескольким способами, опираясь на разные источники, чтобы получить результат, наиболее близкий к достоверному.

Способ 1: по соотношению кратковременных и долговременных мигрантов. Согласно подсчетам по косвенным данным (количество выданных виз, проданных железнодорожных и пароходных билетов), разница между количеством прибывших и уехавших китайцев за 1906—1910 годы составила величину порядка 150 тыс. человек По мнению автора этих подсчетов В. В. Граве, данное число и есть «тот приблизительный контингент китайцев, который, нужно считать, пребывает ныне в Приамурье в качестве прислуги, торговцев, чернорабочих и постоянно меняется в своем личном составе, проживающем в России от 1 до 5 лет сообразно профессии каждого из них» (17). Фактически Граве, учитывая высочайшую мобильность китайской диаспоры, рассматривал эту величину как численность китайского населения на Дальнем Востоке, включив в нее и тех, кто иммигрировал в Россию нелегально. Число 150—200 тыс. рабочих называет и С. С. Шликевич (18).

Очевидно, однако же, что в расчеты Граве не вошел некий остаток — китайцы, которые за указанные годы не выезжали на родину или выезжали, но в этот же пятилетний период и вернулись. В этот остаток должны были попасть коммерсанты, имевшие в России более или менее солидное дело, крестьяне — долгосрочные арендаторы и т. д. Граве пренебрег этим остатком, считая его, в соответствии с официальными данными, незначительным и ставя своей задачей определить численность китайцев хотя бы приблизительно. Заметим, что, по убеждению российских специалистов по Дальнему Востоку, китайские иммигранты, в отличие от корейских, в массе своей не проявляли любви к крестьянскому труду, предпочитая ему торговлю.

Действительно, не учтенный в расчетах Граве остаток не мог быть очень большим. В частности, это доказывается, как мы уже отмечали, ничтожно малым количеством женщин: 4 032 из общего числа 111 466 по местной официальной статистике, т. п. меньше 4%. Браки же китайцев с российскими женщинами, в том числе из аборигенов, были чрезвычайно редким явлением. Однако в литературе имеются и другие показатели, более высокие. Советский географ Г. М. Мевзос в 20-х годах писал: «семейных, с семьями — «прочного» постоянного китайского населения края определяется тысяч в десять, т. е. примерно 20 % имеющегося в крае китайского населения» (19). Количество женщин в то время, по его подсчетам, уже составляло 7 % китайского населения. В таком случае доля «прочной» части в китайском населении в 20-х годах также, вероятно, должна была бы быть больше, чем в 1910 году Примем, однако, что и в 1910 году она была равна 20%; тогда общая численность китайского населения на 1910 год составит 150 тыс. плюс 20% от этого числа, т. е. 180 тыс. человек

Теперь попытаемся подсчитать численность китайцев несколько по-иному, используя некоторые данные о соотношении между годовым сезонным отливом рабочей силы и величиной ее остающейся в России части. Так, по официальным данным, в Амурской области на 1 октября 1907 года числилось 17 303 китайца, на 1 ноября того же года — 13 851. Разница в 3452 человека объяснялась в документах местной администрации окончанием рабочего сезона (20). Пренебрежем тем обстоятельством, что отлив мог начаться и в сентябре. Отлив за октябрь составил 24,9 % т. е. четвертую часть от оставшихся в стране 13 851 человека.

По оценкам Граве, в 1906—1910 годах из России выехало приблизительно 400 тыс. китайцев, т. е. в среднем по 80 тыс. в год. Если допустить, что величина 24,9% мало менялась из года в год, и экстраполировать ее на весь дальневосточный регион, т. е. принять, что 80 тыс. — это четвертая часть всей китайской диаспоры, то в любой год указанного периода, в частности, в 1910 году вся ее численность составит в среднем 320 тыс. человек, а если вычесть 80 тыс. выехавших, то 240 тыс. человек.

Любопытно, что сходный показатель, близкий к 25%, мы находим в другом месте и в другое время: в «Обзоре Приморской области за 1901 и 1902 гг.» (21) отмечается, что во Владивостоке оставалось на зиму две пятых — три четверти того количества населения, которое насчитывалось в нем во время строительного сезона и навигации. С учетом этого показателя при 80 тыс. выехавших остаток, т. е. более или менее постоянное население, составил бы 135—240 тыс. человек

Способ 2: по соотношению легальных и нелегальных мигрантов. Посчитаем теперь по-другому. Возьмем уже упоминавшиеся выше данные местной статистики: 111 446 человек В это число входит стабильная часть китайского населения, но не входят, естественно, нелегальные иммигранты, и количество их неизвестно. Однако оценки специалистов того времени все-таки дают какое-то представление об их численности. Так, А. А. Панов, явно не склонный преуменьшать число иммигрантов, считал, что в Приморской области в 1907 году «число беспаспортных китайцев и корейцев составляет не менее 30% проживающих по паспортам» (22). Допустим с запасом, что все 30 % — это китайцы. Тогда, увеличив официальное число 111 466 на 30%, получим 150 тыс. человек — это как раз то количество китайцев, которое называет Граве.

Наконец, подсчитаем численность китайского населения, опять-таки как сумму легальных и нелегальных мигрантов, используя еще один источник. В. К. Арсеньев в одной из своих работ (23) приводит сведения о количестве зарегистрированных и незарегистрированных китайцев во Владивостоке и Никольске-Уссурийском в 1910 году. Зарегистрированных там оказывается, соответственно 23 161 и 7356, незарегистрированных же, «по показаниям самих китайцев», соответственно 30 тыс. и 10 тыс. Иными словами, количество нелегальных иммигрантов составляет 131% от легальных! Но даже при таких огромных процентах, допустив, что они справедливы для всего Приамурского края, суммарное количество китайцев окажется равным 111 466 плюс 131% от этой величины, итого 257 486 человек.

В свете приведенных здесь расчетов нам представляется вполне обоснованным мнение Г. М. Мевзоса, писавшего в 20-х годах относительно официальных данных о числе китайцев в 1910 году — порядка 100 тыс. человек: «Если даже допустить (что вполне вероятно), что эти данные преуменьшены, то они все же должны быть значительно ближе к истине, чем цифры, говорящие о многих сотнях тысяч» (24). Обобщая все сказанное выше, можно оценить численность китайского населения на российском Дальнем Востоке в 1910 году не более чем в 200—250 тыс. После 1910 года она уже не росла ввиду вступления в действие законов, ограничивающих использование иностранной рабочей силы. Цифру, опубликованную в китайской прессе (25) — 700 тыс. человек — мы считаем существенно завышенной.

Пришлое китайское население в основном сосредотачивалось в Приморской области. (Для справки: в 1859 году Приамурский край был разделен на Амурскую и Приморскую области. В 1884 году из состава Восточной Сибири было выделено Приамурское генерал-губернаторство, состоявшее из Забайкальской, Амурской и Приморской областей и Владивостокского военного губернаторства.) В 1910 году, по сведениям генерал-губернатора Приамурского края П. Ф. Унтербергера (26), в Приморской области проживало 60 586 китайцев, в Амурской — 31 872. Сходные цифры мы находим и у Граве (27): в Приморской области — 65 403 китайца, в Амурской — 32 740, в Забайкальской — 13 317. В одном Владивостоке проживало 29,8 тыс. человек китайской национальности. По сведениям китайского ген-консула, китайцев насчитывалось в Приморье 80 тыс., из них во Владивостоке — 50 тыс. (28), т. е., 62,5%. Согласно другому источнику, в 1916 году во Владивостоке проживало 39 187 китайцев, что составляло 40,2% жителей города. Это — максимально высокие показатели концентрации китайского населения из числа тех, которыми мы располагаем (29).

Как ни интенсивен был поток иммигрантов из Китая, в конце XIX — начале XX века он уже заметно уступал по масштабам процессу наполнения края переселенцами из европейской части России, проходившему в форме военной, казачьей, крестьянской, промышленной, наконец, пенитенциарной (т. е. за счет ссыльных) колонизации. По переписи 1897 года в Амурской области проживало 11 160 китайцев, т. е. 9,2% всего ее населения; в Приморской области — 31 157 китайцев — 13,5% ее населения. В 1910 году доля официально учтенного китайского населения в основных областях его проживания была примерно такой же: в Приморской области — 12,5%, в Амурской — 10,4%. В целом же, если исходить из приведенных выше у В. В. Граве официальных данных и из самых скромных подсчетов числа российских подданных — 1,2 млн. человек (30), в 1910 году она составляла 10—12 %. Аналогичные показатели выводятся и из данных Унтербергера.

Таким образом, в конце XIX — начале XX веа официальная доля китайских мигрантов в населении края стабильно составляла 10—12%. В действительности она была, очевидно, более высокой, но, как мы показали выше, вряд ли более, чем в полтора-два раза.

Хозяйственная деятельность китайской общины в начале XX века

Существенно, однако, что китайское меньшинство едва ли не на все сто процентов было самодеятельным, т. е. состояло из работающих людей. Поэтому его доля в самодеятельном населении края была явно более значительной, чем в совокупном населении. С достаточным, надо полагать, основанием «авторы конца XIX — начала XX века, так или иначе писавшие о китайцах на русском Дальнем Востоке, как бы ни относились к их присутствию, все отмечали их исключительную роль в экономической жизни Приамурья» (31). Участие китайцев в большинстве секторов хозяйственной жизни края отражено в статистике.

Китайские рабочие составляли подавляющее большинство в сфере неквалифицированного физического труда. Вместе с тем они преобладали и во многих других рабочих профессиях, как-то: плотники, столяры, каменщики, печники, кровельщики, маляры и др. В 1910 году в Приморской и Амурской областях на казенных и частных предприятиях трудилось свыше 105 тыс. рабочих, из них китайцев — 42 535 или 41% (32). В Приморской области только на казенных работах в 1906—1910 годах в среднем ежегодно трудилось 18 379 русских рабочих (19,3%) и 76 975 иностранных (80,7%), в том числе, если брать самые многочисленные профессии, чернорабочих соответственно 7 268 и 32 077, плотников 5 269 и 20 304 (33).

Иностранные рабочие — это в подавляющем большинстве китайцы. Рабочих-японцев было ничтожно мало, количество корейских рабочих было сопоставимо с китайскими только в золотопромышленности и только до 1908 года, когда начали действовать особые запрещения для корейцев. После этого доля китайских рабочих на золотых и платиновых приисках стала стремительно расти и в 1910 году достигла 82,3% (20 022 чел.) против 17,0% русских (4136 чел.) и 0,7% корейских (150 чел) (34). В начале XX века дешевый китайский труд, по мнению некоторых экспертов, оказался буквально спасением для находившейся в кризисе золотодобывающей промышленности.

Китайские рабочие не только довольствовались меньшей оплатой и самыми примитивными бытовыми условиями. Они обладали также трудолюбием, дисциплинированностью, старательностью, не были подвержены пьянству. Между тем, с российской стороны в чернорабочие долгое время вербовались ссыльные, бывшие каторжники, люмпенизированные золотоискатели и т. п. «То были не рабочие, то был пролетариат»,— писали в одном из документов Владивостокские предприниматели (35). Да и таких рабочих не хватало. Лишь в начале XX века постепенно стал формироваться новый контингент рабочих, ориентированный на добросовестный труд. В 1911 году группа правительственных экспертов, проведя на местах изучение мнений, надо сказать, весьма разноречивых, о достоинствах и недостатках «желтых» и «белых» рабочих (достоинства вторых: большая физическая сила, инициативность, отсутствие губительной склонности к опиумокурению и азартным играм), пришла к выводу: «Противопоставление китайского труда русскому как экономически более выгодного не находит себе оправдания в действительности» (36).

Тем не менее, в промышленности края китайский наемный труд был преобладающим. Однако, компетентный анализ показывал, что использование китайского труда приносило российской стороне не только очевидную пользу, но и, с другой стороны, серьезный ущерб. Так, комиссия Горного департамента, изучавшая использование китайского труда в сфере золотодобычи, отмечала среди его негативных последствий хищническую эксплуатацию россыпей, вытеснение с приисков русских рабочих, которым оставалось только уходить в тайгу на нелегальное старательство, утайку и скупку золота, которое затем уплывало в Китай (37).

Заметное место занимали китайцы в торгово-предпринимательской сфере. В 1910 году в Амурской и Приморской областях имелось 5958 русских торговцев, 3393 китайских (56,9% от числа русских), 232 корейский и японских. Промышленников было: русских — 1013, китайских — 874 (86,2% от числа русских), корейских и японских — 292. Торговцев и промышленников вместе: русских — 6971, китайцев — 4267 (61,2% от числа русских), корейцев и японцев — 514 (38).
Среди китайских предприятий доля мелких и средних была выше, чем среди русских, что хорошо видно из сопоставления размеров оборота тех и других: оборот русских предпринимателей — 949,14 млн. рублей, китайских — 25,26 млн. рублей (2,6% от оборота русских), корейских и японских — 7,45 млн. рублей (0,9%) (39).

Однако эти цифры не отражают реальной значимости китайского сектора в торговле. Между крупными и средними китайскими и русскими торговцами (крупных китайских коммерсантов было немного) существовала, можно сказать, здоровая конкуренция, побуждавшая тех и других, к выгоде населения, снижать цены. Что же касается китайской мелкой и разносной торговли, очень плохо, кстати сказать, поддававшейся учету, то она, по общему мнению российских специалистов, имела целый ряд особенностей, которые давали ей серьезные преимущества перед русской.

Особенности китайской торговли заключались в следующем: широкое кредитование мелких фирм крупными; тактика ускоренного оборота, пусть даже за счет меньших прибылей; минимальные накладные расходы на жалование служащим и т. п.; участие служащих в прибылях предприятия; систематическое уклонение от налогов; контрабандный ввоз товаров из Китая; сбыт некачественных товаров, нечестная торговля. Благодаря всему этому китайские мелкие торговцы, в том числе торговцы «в развоз» и «в разнос» с успехом теснили своих конкурентов и даже захватывали монопольное положение, образовав чрезвычайно разветвленную сеть, которая обслуживала население края даже в самых глухих его таежных уголках.

В китайском промышленном предпринимательстве особое место принадлежало водочному (ханшинному) производству. Изготовление дешевого ханшина, наращиваемое из года в год, в конце концов стало рассматриваться российской администрацией как нетерпимое зло. Начав в 1907 году борьбу с ним, вплоть до разрушения ханшинных заводов и конфискации запасов ханшина, она добилась, однако, лишь того, что винокуренное производство было перенесено на китайскую сторону, откуда в соответствии с положениями Петербургского договора 1881 года ханшин начали беспошлинно ввозить на российскую территорию. Встречным потоком из Уссурийского края в Китай шел опиум: производство его в России не было запрещено, мак выращивали все — и китайцы, и русские. Обширные площади засевались маком, подчас в ущерб зерновому земледелию.
В транспортном хозяйстве края видную роль играл китайский (и корейский) парусный каботаж. Во многих случаях он был единственным средством пассажирского и грузового сообщения, и российское правительство, стремившееся ограничить иностранное судоходство, тем не менее, было вынуждено мириться с его существованием. Отчасти расцвет китайского судоходства объяснялся несовершенством российского законодательства: по положению, принятому в 1903 году, русские судовладельцы обязаны были нанимать в экипажи только русских, а это было невыгодно или даже невозможно: русских матросов не хватало, а зарплата их была выше, чем китайских.

Иностранный паровой каботаж уступал российскому, поскольку суда, принадлежавшие иностранцам, облагались довольно высоким налогом, но правило «на русских судах — русские экипажи» позволяло выживать и ему. В 1910 году иностранный каботаж был запрещен, однако, фактически продолжал существовать, хотя и в меньших масштабах. Подчас для сохранения своего промысла хозяева использовали в качестве «судовладельцев» подставных лиц из числа российских подданных.

Нельзя не отметить роли китайского населения в развитии земледелия, в частности, огородничества. По мере хозяйственного освоения края китайские иммигранты стали оседать на пригодных для обработки землях в речных долинах, заниматься огородничеством в окрестностях городов. Процесс этот шел стихийно, постепенно нарастая. Однако с 80-х годов XIX века в связи с увеличением числа крестьян — переселенцев из европейской части России власти начали выселять китайских крестьян с занятых ими земель. Выселение продолжалось до 1905—1906 годов. Законность его не вызывала сомнений, поскольку китайские земледельцы действовали самовольно, без санкции российской администрации.

О том, как происходило выселение, можно судить хотя бы по докладу генерал-губернатора Восточной Сибири в столицу в 1883 году: «Когда по серьезным причинам новые поселения желательно водворить на земли, уже занятые китайцами, местная полицейская власть разбирает права последних на занятие участков, и если эти права недостаточны, то можно удалить китайцев не иначе как с Вашего, каждый раз, разрешения, по зрелом обсуждении дела, дозволив им беспрепятственно снять посеянный хлеб и овощи, перевезти постройки и проч.» (40). Как свидетельствуют документы, местные власти, будучи заинтересованы в том, чтобы не доводить дело до волнений, предоставляли китайским земледельцам отсрочки, принимали меры к обеспечению сохранности их имущества.

Цинское правительство возражало против выселения своих подданных, ссылаясь на текст Пекинского договора, гласивший: «Если бы в вышеозначенных местах (т. е. на российской территории.— А. Л.) оказались поселения китайских подданных, то русское правительство обязуется оставить их на тех же местах и дозволить по-прежнему заниматься рыбными и звериными промыслами» (41). Российская сторона считала эту аргументацию несостоятельной: во-первых, право заниматься этими промыслами «распространяется только на тех китайцев, которые жили в Южно-Уссурийском крае (в данном случае Дипломатическая переписка касалась именно Южно-Уссурийского края.— А. Л.) в эпоху заключения Пекинского договора, а их тогда было весьма мало, и, во-вторых, рыбные и звериные промыслы не имеют ничего общего с земледелием» (42).

Оставшись без земли, часть крестьян вернулась на родину, часть ушла в поисках работы в города, часть пошла к российским казакам и крестьянам в наемные работники или арендаторы, став «главным поставщиком рабочих рук» в земледелии. Китайский труд именно в таких формах был характерен для сельского хозяйства Амурской области, тогда как в Приморье преобладал корейский труд.

Примечательно, что в сельском хозяйстве края бок о бок сосуществовали две разные системы полеводства: русская, перенесенная из европейской части страны, и китайская, лучше приспособленная к местным условиям (высокие грядки, перепахивание межгрядковых промежутков, использование особых сортов, чередование культур), и потому считавшаяся среди российских специалистов «высшей ступенью сельскохозяйственной культуры» (43). Китайцы выращивали чумизу, бобы, кукурузу, мак, а также овощи и занимали господствующее положение на рынке сельскохозяйственной продукции, продавая и собственную продукцию, пользовавшуюся большим спросом по обе стороны границы, и «русское» зерно. Специалисты неоднократно отмечали «полезность введения в русское хозяйство китайской культуры» (44), однако, русские и украинские крестьяне-переселенцы осваивали ее очень медленно. Это объяснялось рядом причин: во-первых, особой трудоемкостью китайской агротехники; во-вторых, покровительственной политикой правительства, стремившегося помочь переселенцам с помощью завышенных цен на зерно и субсидий; в-третьих, консерватизмом самих переселенцев, логично проистекавшим из первых двух причин и из высокомерного отношения к «желтым».

Значительное количество китайцев промышляло в тайге охотой, звероловством, сбором женьшеня и других лекарственных трав. В Уссурийском крае главными организаторами добычи пушного зверя, прежде всего соболя, были крупные китайские фирмы. Их агенты открывали пункты, откуда снаряжали охотников на соболя из числа китайцев и коренного местного населения. Агенты поделили между собой всю территорию края, так что каждый охотник мог сдавать свою добычу лишь одному агенту. Многие китайцы-земледельцы занимались и охотой. В 1899—1900 годах в крае насчитывалось около 50 тыс. охотников-китайцев и аборигенов, работавших на китайцев.

Таким образом, разнообразная, имевшая весьма широкие масштабы хозяйственная деятельность китайцев на российском Дальнем Востоке приносила двоякие результаты. Китайский труд активно использовался в освоении края, фактически во всех сферах его экономики. Однако, деятельность китайских мигрантов — мы об этом уже упоминали в отношении наемного труда в промышленности — с российской точки зрения, имела не только положительные, но и серьезные теневые стороны.

Во-первых, при всей обширности российского Дальнего Востока, малочисленности его населения, нехватке рабочих рук и обилии природных богатств сосуществование там российского и китайского населения сопровождалось постоянной хозяйственной конкуренцией между ними. В ней участвовали различные слои населения: рабочие на приисках, на строительных и погрузочно-разгрузочных работах (случалось, дело доходило до драк), крестьяне, торговцы, охотники. Первое время после заключения Айгуньского и последовавших за ним договоров борьба принимала весьма острые формы, вплоть до применения силы, примером чему может служить так называемая «манзовская война»: в 1868 году большая группа китайских старателей, удаленная с золотых приисков в заливе Петра Великого, стала совершать налеты на русские селения, пока не была разбита отрядом регулярных войск.

В последующие годы конкурентная борьба ограничивалась умеренным формами. А в несиловой борьбе китайцы благодаря своей лучшей организованности, лучшему знанию местных УСЛОВИЙ, использованию незаконных приемов, наконец, благодаря более низким жизненным стандартам нередко теснили своих российских конкурентов.

Попутно нелишне упомянуть, что экономическая и социальная конкуренция — борьба за лучшее место под солнцем — имела место также между китайскими и корейскими иммигрантами Судя по архивным материалам, конкуренция носила отнюдь не цивилизованный характер, а китайцы обычно выступали в качестве активной, наступающей стороны. Описаны случаи когда китайцы захватывали корейские поля, изгоняли корейцев из мест, богатых рыбой и т.п. Впрочем, во взаимоотношениях двух диаспор соперничество переплеталось с толерантностью, взаимопомощью. Так, в голодные 1869 — 1870 годы китайцы, очевидно, из гуманных соображении приютили у себя несколько корейских семей — но затем не захотели отпускать их «жен, девушек и детей» (45) . Корейцы искали защиты у местной администрации. Выселением китайцев с отобранных ими у корейцев земель занимались и губернатор Восточной Сибири Фредерике в 70-х годах XIX века, и Приамурский генерал-губернатор П. Ф. Унтербергер в начале XX века.

Во-вторых, китайцам ставили в вину хищническую добычу, фактически — разграбление природных богатств края, его полезных ископаемых (золота), ценных пород животных и растений. За год они вылавливали тысячи соболей — благодаря умелой организации дела китайцы оказались «добычливее» своих конкурентов (46). В условиях полной безнадзорности таежные богатства добывались самыми варварскими способами (ради особых грибов валили вековые деревья), выгребались подчистую, чем наносился непоправимый ущерб животному и растительному миру края. Примитивные способы разработки золотых россыпей вели к их быстрому выходу из строя.

Нелегально добываемые богатства контрабандным путем уходили через границу в Китай.

В-третьих, как отмечали специалисты, из российского оборота изымалось и уплывало в Китай все, что китайские отходники зарабатывали: они делали покупки исключительно у своих соотечественников. По оценкам, ежегодные потери от вывоза денег составляли до 20 млн. рублей (47). Генерал-губернатор Н. Гондатти, имея в виду утечку за границу не только законных заработков, но и нелегально добываемых и скупаемых природных богатств: золота, пушнины и т.д., утверждал, что китайская эмиграция, «высасывающая государственные и народные средства, ничего, кроме вреда, не приносит» (48).

В-четвертых — пусть это и не самое важное — наличие дешевой, неприхотливой рабочей силы, будучи существенным благоприятным фактором экономического развития, в то же время в ряде случаев действовало развращающим образом на тех, кто ее эксплуатировал — хотя, разумеется, нравственная ответственность тут лежала на самих эксплуататорах, и только на них. Это касалось крестьян и казаков, сдававших землю в аренду (или даже в подаренду) китайским крестьянам. Хозяева земли при этом нередко превращались в рантье, ведущих паразитический образ жизни вместо того, чтобы становиться, как того ждали от них, «пионерами российской государственности». Российские администраторы и специалисты резко осуждали это явление (49).

Теневые стороны дешевого китайского труда давали о себе знать и в золотопромышленности. «Китайские рабочие,— писал А. А. Панов,— выгодны главным образом для тех золотопромышленников, которые приступают к реальным делам без капитала, без знаний, без заботы о месторождении и о рабочих, с единственной целью — нажиться. Между золотопромышленниками и рабочими возникает непозволительная борьба изобретательности во взаимном обмане, обсчитывании и других безнравственных приемах, понижающих и без того невысокий уровень порядочности таежных нравов» (50).

Нужно подчеркнуть, что способность китайской диаспоры в нелегкой борьбе отвоевывать себе место под солнцем, используя для этого все возможные средства, отнюдь не означала ее процветания, если, конечно, говорить об основной ее массе, а не о верхушке. Зарплата китайских рабочих, как правило, была ниже, чем у русских за ту же работу, иногда даже в два раза, а на приисках она подчас едва превышала прожиточный минимум. При расчете с китайских рабочих на приисках Удерживали значительную часть заработка, случалось, до 70% (51). Причем китайских рабочих жестоко эксплуатировали не только русские хозяева, но и китайские же подрядчики. Известны случаи, когда из установленной русским нанимателем зарплаты в 1 р. 25 коп. в день подрядчики выплачивали рабочим лишь по 10 коп.

Китайские рабочие жили в невероятной скученности, в ужасающих антисанитарных условиях. Нельзя сказать, чтобы эти условия заметно отличались в худшую сторону от того, что было привычно в то время для самого Китая. Попытки администрации Благовещенска, Хабаровска и других городов в меру имеющихся средств навести у себя чистоту встречали непонимание и стойкое неприятие у китайского населения, что вынуждало городские власти отводить на окраинах специальные участки для поселения там китайцев — китайские кварталы, запрещая китайцам проживание за их пределами (52). В России, однако, положение обитателей китайских кварталов усугублялось тем обстоятельством, что многие из них проживали в чужой стране нелегально, без паспортов (о чем подробнее речь пойдет ниже). Описывая санитарное состояние Владивостока в 1901—1902 годах и рассказывая о его китайском населении, автор отчета с горечью восклицал: «Легко представить себе, как должны изощряться несчастные рабочие в том, чтобы скрыть и тяжелые болезни среди них (из боязни всеобщей проверки паспортов у артели), и самую смерть кого-либо (особенно беспаспортного, а если был у умершего паспорт, то он годится другим...)» (53). Отсюда возникали такие невероятные для цивилизованного мира явления, как «утайка больных и выбрасывание умерших».

Ко всему этому добавлялись различные бытовые проявления расовой дискриминации: высокомерное отношение и грубое обращение с китайцами со стороны местных жителей и нижних чинов администрации, избиения китайцев русскими рабочими, видевшими в них конкурентов и т. п. Среди части обывателей жизнь китайца ценили недорого.

Ради справедливости необходимо, однако, отметить, что расовая неприязнь к китайцам ни в коем случае не была всеобщим явлением. «Общим правилом, — вспоминал один из мемуаристов,— нужно признать скорее дружеское отношение к ним со стороны русского населения» (54). Демократически настроенная российская интеллигенция относилась к китайским труженикам с искренним сочувствием. Из очерков и статей, публиковавшихся в прогрессивной печати, хорошо видно, что ее гуманизм не делал различия между обездоленными русскими и китайцами (55).

Правительство не останавливалось перед самыми строгими мерами, чтобы обеспечить соблюдение законов в отношении китайцев. Так, в 1882 году за убийство пяти китайских подданных («манз») с целью их ограбления преступники-казаки были преданы смертной казни, о чем было объявлено по войскам Приморской области (56). И это был не единственный случай самого сурового отношения к преступникам, нападавшим на китайцев. Для российского правительства было тем более важно обеспечить китайцам правопорядок, что преступления против них сказывались не лучшим образом на атмосфере российско-китайских взаимоотношений. В 1883 году российский посланник рекомендовал из Пекина: «Как в интересах правосудия, так и ради сохранения наших добрых отношений с Китаем предложить нашим властям относиться с большей бдительностью и рвением» к расследованию преступлений на российской территории, жертвами которых оказались китайцы (57). Однако при слабости и правоохранительной, и пограничной службы на Дальнем Востоке правительство мало что могло сделать в этом отношении.

Нелишне отметить и другое: в том, что касалось дискриминации китайских иммигрантов, Россия отнюдь не выглядела нарушителем общепринятых в то время норм. Китайские кули, востребованные за рубежами своей страны именно из-за дешевизны собственного труда, изначально были поставлены в неравное положение с местным населением всюду, куда бы они ни приезжали. В странах Вест-Индии, Латинской Америки они попадали в невыносимые условия, превращаясь фактически в рабов. На Гавайях дело доходило до китайских бунтов (58). Подвергались они дискриминации и в США, где сталкивались с расистскими настроениями и были вынуждены мириться с пониженной зарплатой, удлиненным рабочим днем и т. п. (59)

В положение людей низшего сорта попадали, разумеется, и представители других национальностей. Достаточно напомнить о российских рабочих, эмигрировавших в США в начале XX века. Интересно отметить, что миграция их шла и с Дальнего Востока. Автор одной из работ, относящихся к тому времени, с возмущением писал о том, как «американские агенты Перельструз, Аткинсон и Кашинский тысячами увозили русских рабочих с Дальнего Востока, а иногда даже и интеллигентов, с женами и детьми на Гавайские острова, соблазняя их обманными широковещательными рекламами и фактически обращая, за незнанием английского языка и отсутствием денег на обратный проезд, в рабство, между тем что в одной Приморской области свыше трех тысяч человек безработных» (60).

Продолжение следует …