Ироническая хроника Эпоха постмодерна

Тарас Бурмистров. Ироническая Хроника 

29 марта 2004 года
Эпоха постмодерна

     В недавнем "Эксперте", в статье, посвященной современному 
киноискусству, я натолкнулся на пассаж, оказавший на меня 
сильное впечатление - правда, несколько иного рода, чем 
предполагал автор. "Параноидальное сознание обывателя после 
11 сентября готово усмотреть опасность в самой невинной картине", 
писалось в этой статье. "Серебристый самолетик в небесной синеве, 
опасно покачиваясь, зависает над небоскребом. Улыбчивая девушка 
заходит в супермаркет. Совершенно непонятно, что кроется у нее 
в глубине доверчиво распахнутых детских глаз - и не скрывает ли 
она под курткой пояс со взрывчаткой".
     В последнее время я довольно усердно читаю современные 
детективы, которые кажутся мне единственной живой ветвью нашего 
литературного процесса (если оставить в стороне non-fiction), и меня 
каждый раз поражают новые мотивы, в изобилии проникшие в эти 
творения и ранее в отечественной словесности не замеченные. 
Пользуясь терминами классической риторики, их можно было бы 
назвать "инверсией" - если бы успокаивающее наукообразное 
наименование годилось для обозначения столь жуткого и 
кошмарного предмета.
     Сюжетные линии, например, Татьяны Поляковой развиваются 
обычно следующим образом. Все роли в этом мире, которые 
распределены в ее книгах так же жестко и устойчиво, как в жизни, 
внезапно - с каждым поворотом сюжета - подвергаются странной 
эрозии, так что писательница иногда сама как будто забывает, 
кто чем занимается в действительности в ее романах. 
Правоохранительные органы, криминальные группировки, 
спецслужбы, региональные власти, кланы и политические силы 
перетекают друг в друга, и кто представляет чьи интересы, часто 
так и остается невыясненным. Это не "мир наизнанку" - это мир, 
постоянно выворачивающийся на все стороны. 
     Вот, например, завязка одной вещицы ("Черта с два!", М. 2002). 
Героиня повести, молодая художница, хочет купить квартиру и 
оставляет задаток за нее сомнительному парню, в результате чего 
остается без денег и без квартиры. В полном отчаянии, желая вернуть 
хоть что-то, она встречается с ним в кафе, понимает, что сделать 
тут ничего не удастся и затем случайно видит, как этот парень 
в коридоре кафе отдает солидную пачку долларов за какую-то 
фотопленку. После этого в машине она незаметно вынимает у него 
эту пленку из кармана и исчезает. Быстро выясняется, что за пленку 
парень готов на многое - он возвращает деньги, но отдать ему пленку 
художница не успевает. Заехав к нему домой, она обнаруживает 
в дверях крепких ребят, которые не пускают ее на порог. А еще 
через два дня героиню вызывают в милицию и предлагают 
установить личность убитого, труп которого найден где-то 
за городом. Это, конечно, тот самый неудачливый квартирный 
маклер. Ситуация как будто разрешилась, но вскоре она резко 
осложняется: оказывается, что бандитского вида ребята, убившие 
этого маклера в его квартире, сами из милиции, а художницу туда 
вызывали, чтобы понять, успела ли она запомнить их физиономии. 
В конце концов на нее начинают охотиться все, кому не лень, 
точнее, все, кому интересна пленка, на которой был изображен, 
как выяснилось, крупный милицейский начальник в компании 
с бандитом, тоже немалого ранга. Потом ситуация снова радикально 
меняется: художница, которой вся эта кутерьма изрядно надоела, 
передает свой компромат в прокуратуру, начальник слетает 
со своего кресла, и вдруг выясняется, что фотографии были 
фальшивкой, специально изготовленной, чтобы свалить этого 
начальника, мешавшего кому-то в той же прокуратуре, где в связи 
с этим пленке очень обрадовались. И это еще не конец; я не буду 
пересказывать все сюжетные "перевертыши" в этой повести, 
чтобы не портить удовольствие тем, кто захочет ее прочитать.
     В классической литературной традиции, хоть у Шекспира, 
хоть у Достоевского все роли были четко распределены, от злодеев 
до праведников. Детективы последних десятилетий, очень многим 
обязанные, кстати, Достоевскому, поломали эту традицию, но дело 
не в литературных течениях, а в самой жизни. Я встречал в газетах 
истории, которые прямо, без каких-либо изменений, можно было 
вставлять в книги Поляковой. Милая, мягкая и деликатная 
девушка без особых колебаний становится шантажисткой, 
когда к этому вынуждают ее обстоятельства, и почти не удивляется, 
обнаружив, что различия между бандитами и милиционерами 
в городе нет. Все ведут свою игру, причем каждый играет втемную, 
постоянно будучи готовым к тому, что "видимость" и даже 
"реальность" вокруг него всегда может обернуться тоже чьей-то 
игрой. Моральные нормы, естественные ограничители, 
препятствовавшие такому "сдвигу ролей" в традиционных 
и "модернистских" обществах, сейчас не то что смещены, 
а попросту сняты. Я сам сидел, бывало, за одним столом 
с убийцами по профессии, и мы пили чай как ни в чем не бывало. 
С другой стороны, бандиты тоже нуждаются в регулировании 
со стороны общества - может быть, даже больше, чем другие 
профессиональные группы. Сейчас я (по работе) занимаюсь тем, 
что пытаюсь извлечь полумиллионный долг из одной казанской 
коммерческой структуры. Когда я начал выяснять, как это делается, 
с помощью каких механизмов, меня до глубины души поразило, 
что первый шаг в этом деле, оказывается - это решение суда о том, 
что нам действительно должны. Я понял бы еще, если бы это 
заключение понадобилось силовым структурам г. Казани, 
к которым мы планировали обратиться за помощью в этом 
вопросе, но криминальным-то группировкам, казалось бы, 
к чему судебное разбирательство? Но выяснилось, что наши 
бандиты, как Павел Иванович Чичиков, "немеют перед законом": 
без четкого и однозначного судебного вердикта на руках они 
и пушкой не пошевелят.
     Наше население уже так привыкло к этой бесконечной 
постмодернистской игре на всех уровнях, что оно ничему 
не удивляется. Важным элементом последней предвыборной 
кампании было разоблачение так называемых "оборотней в погонах" 
- чистка правоохранительных органов, сотрудники которых слишком 
увлеклись в последнее время коммерческой деятельностью 
сомнительного толка. "Оборотни" были найдены на самом высоком 
уровне, но репутацию МВД это не улучшило; наоборот, у народных 
масс, следивших за этой акробатической операцией, появился 
лихорадочный блеск в глазах и окончательное убеждение, 
что все организации в этой стране существуют лишь для того, 
чтобы им было удобнее преследовать собственные интересы.
     Новая реальность породила людей нового типа, условно говоря, 
"путинского" - фигуры, которые могут быть наполнены чем угодно. 
Свежий пример - недавнее назначение Михаила Фрадкова на пост 
председателя правительства. Когда президент предложил эту 
кандидатуру, аналитики всего мира голову себе сломали в попытках 
установить, кто такой этот Фрадков и чего от него можно ожидать. 
Биография этого человека, мгновенно "раскопанная" и тщательно 
изученная, давала широчайшее поле для толкований. Две ведущие 
группировки в нашем правительстве, как известно - это "либералы" 
и "силовики"; соотношением сил между ними и определяется сейчас 
российская политика. Кстати, недавно мне объяснили, откуда взялось 
это знаменитое противостояние. Оказывается, это столкновение 
между известными своим либерализмом внешними разведчиками, 
выходцами из Первого главного управления КГБ СССР, и более 
консервативными контрразведчиками, происходящими из Второго 
главного управления. Вспоминается мрачная шуточка Пелевина, 
из последнего его романа: герою говорят, что его новой крышей 
будет "Четвертое главное управление ФСБ по борьбе с финансовым 
терроризмом", а он спрашивает: "Как это - четвертое и одновременно 
главное? Их что, четыре главных?" И получает в ответ: для тебя оно, 
может, и четвертое, а для них - кивок на лежащие рядом трупы - 
самое главное, какое только бывает в этой жизни.
     Но мы отвлеклись. Я начал говорить о Фрадкове и его клановой 
принадлежности. С одной стороны, казалось бы, это явный силовик: 
он возглавлял Налоговую полицию, а в бытность свою заместителем 
секретаря Совбеза курировал вопросы экономической безопасности. 
С другой - имеет стойкую репутацию либерала и реформатора, 
приобретенную в ходе его предыдущей деятельности 
в правительстве. Французская газета Figaro назвала Фрадкова 
"экономическим технократом", американская New York Times - 
"либеральным ястребом", но ясности в вопрос это так и не внесло. 
Лондонская газета Independent расценила выбор Путина как 
"проявление готовности к осуществлению масштабных 
экономических изменений в стране", но что навело ее 
на такие мысли, не сообщила.
     Последние годы Фрадков был послом России в Европейском 
союзе, что позволило идентифицировать его еще и в качестве 
западника; Los Angeles Times так прямо и сказала: "Это 
выдвижение - жест в сторону Запада". "Человек Европы в Москве, 
призванный развеять сомнения по поводу верности Путина 
европейским ценностям" - охарактеризовало нового премьера 
итальянское издание La Stampa. Лиха беда начало: индийская 
газета The Times of India напомнила, что Фрадков в 1980-е годы 
работал в Дели в торгпредстве и расценила его назначение 
как стремление оживить "индийско-российское экономическое 
взаимодействие и торговлю, снизившуюся до жалких 1,4 миллиарда 
долларов". Израильская Ha'aretz, наконец, отметила, что Фрадков, 
помимо прочего, еврей, уделяющий большое внимание иудаизму 
в России. Выводов о том, что отношения между Россией и Израилем 
теперь выйдут на качественно новый уровень, правда, все же 
не прозвучало - быть может, потому, что для читателей Ha'aretz 
это было и так очевидно.
     Это истинный постмодернизм в действии. Путинский назначенец 
Фрадков, совсем как его патрон, предстает в виде этакого 
"всечеловека", как сказал бы Вл. Соловьев: каждый видит в нем то, 
что желает увидеть, а в конечном счете - самого себя. Точно так же 
пелевинский текст - ну, скажем, "Чапаев" - воспринимается каждым 
по-своему: кто-то видит в нем детектив, кто-то плутовской роман, 
кто-то историческое произведение, кто-то бытописание нравов, 
кто-то коллекцию буддистских коанов, кто-то следит за 
интеллектуальными построениями, кто-то еще - за сменой 
"пластов реальности". Что же представляет собой этот текст 
на самом деле? На этот счет в романе ясно сказано, что 
на самом деле никакого "самого дела" нет.
     Впрочем, когда дело касается искусства, с постмодерном можно 
еще смириться: в конце концов, в какие только игры не играли 
на протяжении веков культурной истории писатели и художники. 
Хуже, когда вся реальность вокруг нас приобретает устрашающие 
черты постмодернистской неоднозначности, принимая отчетливый 
игровой характер.
     Недавно в Петербурге прошел круглый стол, посвященный 
"неразрывности культурных связей" между Россией и Польшей. 
Заседание проводилось в Невской куртине Петропавловской 
крепости, и, когда время подошло к традиционному полуденному 
выстрелу из пушки, его доверили сделать Адаму Михнику, 
редактору популярного польского издания Gazeta Wyborcha. 
Присутствовавший здесь Михаил Швыдкой, у которого заметно 
развязался язык после того, как он (т. е. Швыдкой) перестал быть 
министром культуры, проронил самым ехидным тоном, что "сбылась 
вековая мечта польской интеллигенции - пальнуть прямой наводкой 
по Зимнему дворцу". Узнав об этом, я подумал: Господи, какой же 
простой и ясной была раньше история! Каким бы немыслимым 
ни было предполагаемое событие - в данном случае польский 
обстрел российской императорской резиденции - реакцию обеих 
сторон можно было бы прогнозировать в точности. Если представить, 
что польская армада, преодолев Кронштадский рейд, вошла в устье 
Невы, например, в 1828 году, в то время, когда в Петербурге жили 
Пушкин и Мицкевич, то реконструкция действий и высказываний 
обоих этих деятелей могла бы быть проведена с исключительной 
степенью "достоверности": я берусь даже набросать письма, 
которые они написали бы друг другу по этому поводу. 
     С другой стороны, возьмем событие из свежей современности, 
не гипотетическое, а совершенно реальное. Неизвестная группировка 
произвела в Испании террористическую атаку, в ходе которой 
200 человек было убито и около 1000 ранено. Правительство страны 
обвинило в причастности к ней баскских сепаратистов, народное 
мнение - Аль-Каиду. Выиграла же от всей этой истории оппозиция, 
тут же и пришедшая к власти на выборах, которые случились 
как раз кстати. Этих оппозиционеров, кажется, никто ни в чем 
не заподозрил, по крайней мере, вслух, но, по-моему, стоило бы 
задуматься над тем, кто подогревал всеобщее недовольство в связи 
с участием Испании в иракской войне и затем воспользовался 
этими настроениями, переведя их энергию из потенциальной 
в кинетическую.
     На прошлой неделе французские посольства в многих странах 
Азии и Африки получили письма от группировки, которая называет 
себя "отрядом Мосвара (sic! - Т. Б.) Бараева". Их авторы, 
"служители Аллаха Всеведущего и Всемогущего", угрожали 
"погрузить Францию в пучину террора", если не будет отменен 
запрет на ношение женских головных платков для мусульманок 
в учебных заведениях. Среди прочего в письмах упоминался 
дед Карла Великого К. Мартелл, разбивший арабов в 732 году 
в битве при Пуатье и остановивший продвижение мусульман 
в Европу. Изучив эти документы, аналитики французских 
спецслужб пришли к выводу, что такая аргументация нехарактерна 
для исламистов, как правило, не настолько сведущих во всемирной 
истории. Министр внутренних дел Никола Саркози высказал 
предположение, что эти письма - дело рук самих французов, 
а точнее, акция крайне правых французских группировок, 
которые любят в последнее время ссылаться на Карла Мартелла, 
очистившего страну от арабской нечисти и впервые реализовавшего 
на практике принцип "Франция для французов". Как считается, 
парижские экстремисты делают это в пику левым интеллектуалам, 
которые питают настоящую страсть к покаянию в "исторической 
вине Запада перед арабским миром". Это - типичнейшая 
"асимметричная интерпретация", уже вошедшая в привычку 
у современных политиков и аналитиков. Слава богу, хоть рассылка 
этих угрожающих писем не инкриминировалась российским 
спецслужбам (которые могли бы это сделать, скажем, для того, 
чтобы слегка остудить французский пыл по поводу "чрезмерного 
применения силы в Чечне"). Наверно, это справедливо: сотрудники 
наших контртеррористических ведомств на многое способны, 
но вряд ли бы они допустили ошибку в написании чеченского 
имени "Мовсар".
     Это уже доходит до автоматизма, превращается в стереотип 
восприятия, проникает к нам в плоть и кровь: если что-то подписано 
чьим-то именем и приписано какой-то общественной группировке, 
то, уж по крайней мере, к этому человеку и этой группировке оно 
никакого отношения не имеет. Первое, что предполагается в таком 
случае - это чье-то желание "подставить" эту самую группировку, 
свалив на нее принадлежность к порочащей ее акции. Но и это 
механическое "первое побуждение" уже учитывается авторами 
фальшивок, многослойных, как вся теперешняя общественная жизнь. 
В результате полностью размывается смысл даже такого простого 
факта, как получение письма с угрозами. Истолкование этого 
события производится следующим образом: автором этого документа 
может быть тот, кто под ним подписался, и тогда это значит то-то; 
вероятнее, однако, что его именем воспользовался его противник, 
и тогда это означает совсем другое; но возможно и то, что это 
хитроумные происки противника этого противника, и тогда 
картина происходящего снова полностью меняется. В итоге 
получается набор вполне равноправных интерпретаций, 
так что каждый из нас может избрать толкование для себя 
по своему вкусу.
     Все это выглядит относительно безобидно до тех пор, пока 
остается в пределах невинной пикировки течений общественной 
мысли, но когда дело доходит до взрывов и воздушных атак 
на небоскребы, постмодернистская многозначность трактовок 
перестает быть чисто интеллектуальным развлечением, игрой 
наподобие преферанса. На рубеже двух столетий стало отчетливо 
чувствоваться, что количество элементов постмодерна в окружающей 
нас реальности превысило некую критическую массу: теперь это 
уже не одно из явлений нашей жизни, а сама жизнь. Чрезвычайные 
затруднения - впервые в мировой культурной истории - стало 
вызывать само определение понятия "реальность". Когда мы 
в детстве выходили на улицу и видели грандиозную картину мира - 
дома, озаренные ярким солнцем, с небесной лазурью, 
отражающейся в оконных стеклах, клубящиеся белоснежные 
облака, тонкие линии от самолетов в небе, витрины магазинов - 
то мы воспринимали все это "как есть", не давая никаких 
интерпретаций и не усматривая причинно-следственных связей. 
Этот мир мог оказаться добрым и благожелательным, а мог 
обернуться чем-то опасным и угрожающим, по его внешнему виду 
ничего сказать было нельзя. Теперь обилие возможных 
истолкований, каждое из которых при определенном угле зрения 
может превратиться в фальшивку и "ложный ход", обманное 
движение, достигло такой степени, что наше взрослое восприятие 
невольно возвращается к детскому: мы, как и прежде, можем только 
смотреть на мир, никак его не оценивая. Любое интеллектуальное 
построение все равно может быть замещено равнозначным, 
но противоположным по смыслу рассуждением, поэтому вообще 
нет необходимости утруждать себя попытками осмысления. 
Ставки в этой игре чрезвычайно высоки, но сама игра настолько 
усложнилась, что понять в ней давно уже никто ничего не может. 
Выход из нее непредусмотрен, а участвовать в ней можно лишь 
на общих основаниях - изо всех сил пытаясь понять правила игры, 
но зная, что, как только они будут поняты, то тут же поменяются. 
Несомненным является только одно: куда бы ни направлялся 
серебристый самолетик в небе и чьи интересы ни выражала бы 
улыбчивая девушка с поясом шахида под курткой, если нам 
доведется в этой комбинации исполнять роль жертвы, наша боль, 
кровь и смерть будут настоящей. И есть ли разница, по большому 
счету, что причиной этой смерти стали не специально изобретенные 
орудия убийства - танки или гаубицы - а как будто сам мир, 
притворявшийся поначалу таким нежным и заботливым, а потом 
выдавивший нас из себя с полным равнодушием к нашей участи? 
Распределение ролей в этой игре все равно останется для нас 
неизвестным, а игра всегда будет чужой, так что нет смысла 
сетовать на то, что какие-то обещания оказались не сдержаны, 
а наши ожидания не оправдались. В сущности, обман начался 
гораздо раньше: тот мир, что мы видели в детстве, оказался 
совсем не таким заманчивым, ярким и праздничным, каким 
он тогда представлялся. Красота его оказалась обманчивой, 
а гармония - фальшивой; вряд ли после этого стоит удивляться, 
что в конце концов он обернулся мрачным чудовищем, 
пожирающим своих детей. 

     Другие выпуски "Хроники", а также литературные произведения 
Тараса Бурмистрова Вы можете увидеть на его сайте в интернете: 
http://tbv.spb.ru