Бывало, что после шока я целых две недели ходил полуобморочный, жил в этой мутной мгле, больше всего похожей на лохматую границу сна, этот серый промежуток между светом и темнотой, или между сном и явью, или между жизнью и смертью, когда ты знаешь, что уже очнулся, но не знаешь, какой сегодня день, и кто ты, и зачем вообще возвращаться... По две недели. Если тебе не для чего просыпаться, то будешь долго и мутно плавать в этом сером промежутке, но если тебе очень надо, то выкарабкаться из него,
я понял, можно. На этот раз я выкарабкался меньше чем за день, так быстро мне еще не удавалось. И когда туман в голове рассеялся, чувство было такое, как будто я вырвался на поверхность после долгого глубокого нырка, провел под водой сто лет. Это был последний электрошок в моей жизни. А Макмерфи за ту неделю сделали три. Только он придет в себя и подмигивать станет четко, является с доктором мисс Гнусен и спрашивают, готов ли он одуматься, отдать себе отчет в своем поведении и вернуться для
долечивания. А он надувался, зная, что все эти голодные лица в буйном обращены к нему, и говорил сестре: мне жаль, что могу пожертвовать для страны только одной жизнью, и пусть она поцелует его в розовый зад, если он сойдет с проклятого мостика. Вот так! Потом вставал, отвешивал два-три поклона улыбающимся зрителям, а сестра уводила доктора на пост к телефону - звонить в главный корпус за разрешением на еще одну процедуру. Однажды, когда она уходила, он ущипнул ее сквозь юбку так, что лицо
у нее сделалось краснее его волос. Думаю, что если бы рядом не стоял доктор, с трудом прятавший улыбку, она закатила бы ему пощечину. Я уговаривал его подыграть сестре, чтобы его оставили в покое, а он только смеялся и говорил мне: черта лысого, всего делов-то, что заряжают ему аккумулятор за бесплатно. "Когда я отсюда выйду, первая женщина, которая подберет рыжего Макмерфи, десятикиловаттного психопата, эта женщина засветится, как игральный автомат, и просыплется серебряными долларами. Нет, не боюсь
я ихней слабенькой зарядки". Он говорил, что ему хоть бы хны. И даже не принимал облаток. Но каждый раз, когда громкоговоритель велел ему воздержаться от завтрака и собираться в главный корпус, челюсти у него каменели, а лицо становилось бледным, худым, испуганным - каким я видел его в ветровом стекле по дороге с рыбалки. В конце недели меня перевели из буйного в наше отделение. Многое хотел я ему сказать до ухода, но он только что вернулся с процедуры и сидел, наблюдая за пинг-понгом так,
словно глаза его были привязаны к шарику. Цветной санитар и санитар-блондин отвели меня вниз, впустили в наше отделение и заперли за мной дверь. После буйного здесь было ужасно тихо. Я пошел к нашей дневной комнате и почему-то остановился в дверях; все лица повернулись ко мне с таким выражением, какого я еще не видел. Лица осветились, как будто смотрели на ярко освещенную платформу с ярмарочными артистами. - Почтеннейшая публика, - заводит Хардинг, - перед вами краснокожий, который сломал руку санитару!
Смотрите, смотрите! Я улыбнулся им и понял, что должен был чувствовать все эти месяцы Макмерфи, когда их лица кричали ему. Они окружили меня и стали спрашивать обо всем, что произошло: как он себя там вел? Что делал? Правду ли говорят в физкультурном зале, что ему каждый день делают электрошок, а с него как с гуся вода и он заключает пари с техниками, сколько продержится с открытыми глазами после включения. Я все рассказал, и никто, кажется, даже не удивился, что я разговариваю с
людьми, - человек, которого столько лет считали глухонемым, и вдруг разговаривает и слушает, как любой из них. Я сказал им, что все эти истории - правда, и подбросил кое-что от себя. Над некоторыми его разговорами с сестрой они так смеялись, что даже два овоща улыбнулись и запыхтели под своими мокрыми покрывалами, будто поняли. На другой день, когда сестра поставила перед группой вопрос о пациенте Макмерфи и сказала, что по неизвестной причине он как будто бы совсем не поддается лечению электрошоком
и, чтобы достигнуть контакта с ним, требуются более радикальные средства, Хардинг ответил: - Возможно, оно и так, мисс Гнусен, да... Но, судя по тому, что я слышал о ваших встречах с Макмерфи на верхнем этаже, он достигал контакта с вами без всяких затруднений. Это сбило ее с панталыку, вся комната захохотала, и больше этот разговор не заводили. Она понимала, что пока Макмерфи наверху и наши не видят, как она его обстругивает, он вырастает еще больше, вырастает чуть ли не в легенду.
Человека нельзя представить слабым, если его не видят, решила она и задумала вернуть его в свое отделение. Тогда, решила она, наши сами увидят, что он уязвим, как любой из них. Какой из него герой, когда он целый день будет сидеть в комнате, остолбенелый после шока. Наши разгадали и это и то, что здесь, в отделении, у них на глазах она будет устраивать ему один шок за другим, только успевай опомниться. И вот Хардинг, Сканлон, Фредриксон и я решили убедить его, что самое лучшее для всех нас - если он
сбежит из отделения. И к субботе, когда его привели - он вскочил в дневную комнату, как боксер на ринг, пританцовывая, сцепив руки над головой, и объявил, что чемпион возвращается, - план у нас был уже готов. Дождемся темноты, подожжем матрац, а когда явятся пожарные, быстро выпустим его за дверь. От такого прекрасного плана, решили мы, он никогда не откажется. Но мы не подумали о том, что как раз в этот день он задумал провести в отделение к Билли девушку кэнди. Его вернули в отделение часов
в десять утра. - Прикуривай от меня, ребята; мне проверили свечи, мне зачистили электроды, искрю, как катушка зажигания на "форде-Т". Никто из вас не освещал ей тыквенную голову? Вззз! Та еще потеха. И двинул по отделению, большой как никогда, опрокинул под дверью поста ведро с грязной водой, маленькому санитару незаметно положил кубик масла на белую замшевую туфлю и весь обед давился смехом, пока оно таяло и окрашивало мысок в "сомнительнейший желтый цвет", как сказал Хардинг... Большой как
никогда, и, стоило ему пройти мимо сестры-стажерки, она ойкала, закатывала глаза и семенила прочь, потирая бок. Мы рассказали ему наш план побега, а он ответил, что спешки нет, и напомнил нам, что у Билли свидание. - Братцы, разве можно огорчать нашего Билли? Когда он решил покончить со своим девичьим прошлым. И если не промахнемся, у нас будет прекрасная вечеринка, считайте, моя прощальная вечеринка. Субботнее дежурство взяла старшая сестра - хотела присутствовать при его возвращении
- и решила, что нам надо собраться и кое-что обсудить. На собрании она опять завела разговор о более радикальных средствах и требовала, чтобы доктор подумал о такое мере, "пока еще не поздно помочь пациенту". Но Макмерфи вертелся юлой и так мигал, зевал, рыгал во время ее речи, что ей в конце концов пришлось замолчать, и тогда он просто уморил и доктора и больных, сказав, что согласен с каждым ее словом. - Знаете, док, похоже, она права, сами видите, много ли мне пользы принес этот жалкий десяток вольт.
Вот если бы они удвоили напряжение, я, может, стал бы принимать восьмой канал, как Мартини; мне надоело лежать в постели и бредить по четвертому одними новостями да погодой. Сестра откашлялась, пытаясь снова овладеть собранием. - Я предлагала подумать не о новом электрошоке, мистер Макмерфи... - Да? - Я предлагала... Подумать об операции. В сущности, так просто. И мы уже имели положительные результаты, когда удавалось снять агрессивные тенденции у некоторых враждебно настроенных
больных... - Враждебно? Мадам, да я дружелюбный, как щенок. Две недели, считайте, не выбивал бубну из санитара. Так что резать меня причин нету, верно? Она выставила улыбку, показывая, как она ему сочувствует. - Рэндл, резать ничего не пред... - И вдобавок, - продолжал он, - ну, отхватите вы их, а что толку? У меня еще пара в тумбочке. - Еще... Пара? - Одно большое, док, как бейсбольный мяч. - Мистер Макмерфи! - Она поняла, что над ней глумятся,
и улыбка ее лопнула, как стекло. - Да и второе ничего себе, можно сказать, нормального размера. Он не унимался до самого отбоя. Настроение в палате было праздничное, как на большой ярмарке, все перешептывались о том, что если девушка привезет спиртное, мы устроим гулянку. Каждый хотел переглянуться с Билли и, когда это удавалось, подмигивал ему и улыбался. А когда мы выстроились за лекарством, подошел Макмерфи и попросил у маленькой сестры с распятием и родимым пятном штуки две витамина. Она
поглядела на него удивленно, сказала, что не видит причин для отказа и дала ему несколько пилюль величиной с воробьиное яйцо. Он положил их в карман. - Вы не собираетесь их принимать? - Спросила она. - Я? Нет, мне витамины ни к чему. Я взял их для Билли. В последнее время он что-то осунулся - видно, кровь подкисла. - Тогда... Почему же вы их не отдаете? - Отдам, детка, отдам, но я решил подождать до ночи, когда они больше всего понадобятся. Он взял Билли за порозовевшую
шею и пошел к спальне, по дороге подмигнув Хардингу, а меня ткнув в бок большим пальцем; сестра смотрела ему вслед выпученными глазами и лила воду себе на ногу. А про Билли вот что надо сказать: хотя на лице у него были морщины, а в волосах седина, выглядел он мальчишкой - ушастым, конопатым, с заячьими зубами, мальчишкой из тех, которые носятся босиком по календарям, волоча по пыли кукан с рыбешками. На самом-то деле он был совсем не такой. Когда он стоял рядом с другими мужчинами, ты всегда удивлялся,
что ростом он не меньше любого, и не был он ни лопоухим, ни конопатым, если приглядеться, и зубы у него не торчали, и лет ему было на самом деле за тридцать. Я только раз слышал от него, сколько ему лет, - по правде сказать, подслушал, когда он разговаривал с матерью в вестибюле. Плотная, упитанная дама, она работала там регистраторшей и за несколько месяцев успевала сменить цвет волос с седого на голубой, потом на черный и снова на белый; по слухам, соседка старшей сестры и близкая подруга. Каждый
раз, когда нас выводили на воздух, Билли был обязан остановиться перед ее столом и наклонить к ней покрасневшую щеку, чтобы его чмокнули. Мы стеснялись этого не меньше, чем сам Билли, и его никто не дразнил, даже Макмерфи. Однажды днем, давно, не помню когда, нас повели на улицу, но по дороге мы задержались, сели кто в вестибюле на больших, обитых пластиком диванах, кто на дворе под двухчасовым солнцем, и один санитар стал звонить букмекеру, а мать Билли, воспользовавшись случаем, вышла из-за стола,
взяла своего мальчика за руку и уселась с ним на траве неподалеку от меня. Она сидела выпрямившись, туго обтянутая на сгибе, вытянув перед собой короткие круглые ноги в чулках, цветом похожих на колбасные шкурки, а Билли лег рядом, положил ей голову на колени, и она стала щекотать ему ухо одуванчиком. Билли говорил о том, что надо подыскать жену и поступить куда-нибудь в колледж. Мать щекотала его и смеялась над этими глупостями. "Милый, у тебя еще сколько угодно времени. У тебя вся жизнь впереди."
- "Мама, мне т-т-тридцать один год!" Она засмеялась и повертела у него в ухе травинкой. "Милый, похожа я на мать взрослого мужчины?" Она сморщила нос, раскрыла губы, чмокнула, и я про себя согласился, что она вообще не похожа на мать. Мне все равно не верилось, что ему тридцать один год, пока я не подобрался как-то раз к нему поближе и не поглядел год рождения у него на браслете. В двенадцать часов ночи, когда Гивер, еще один санитар и сестра ушли, а на дежурство заступил цветной старик мистер Теркл,
Макмерфи и Билли уже поднялись - принимать витамины, решил я. Я вылез из постели, надел халат и пошел в дневную комнату, где они разговаривали с мистером Терклом. Хардинг, Сканлон, Сефелт и кое-кто еще тоже вышли. Макмерфи объяснял мистеру Терклу, как вести себя, когда появится девушка, вернее, напоминал - похоже было, что все это они уже обсудили заранее, недели две назад. Макмерфи сказал, что впустить ее надо в окно, а не вести через вестибюль, там можно налететь на ночного дежурного. А потом отопрем изолятор.
Ага, чем не шалаш для милых? Очень изолированный. ("Б-брось, м-Макмерфи", - пытался сказать Билли.) И не зажигать свет. Чтобы дежурный не заглянул. И закрыть двери спальни, чтобы не перебудить бормотунов-хроников. И чтобы т_и_х_о - не будем их беспокоить. - Да брось, м-м-мак, - сказал Билли. Голова у мистера Теркла моталась, он клевал носом. Когда Макмерфи сказал: "Кажется, обо всем условились," - мистер Теркл ответил: - Нет... Не совсем. Сидит в своем белом костюме, улыбается,
и лысая желтая его голова плавает на конце шеи, как воздушный шарик на палочке. - Кончай, Теркл. Внакладе не останешься. Пару бутылок она привезет. - Уже теплее, - сказал мистер Теркл. Голова у него кренилась и падала. Похоже было, что он с трудом одолевает сон. Я слышал, что днями он работал в другом месте, на ипподроме. Макмерфи обернулся к Билли. - Билли, мальчик, Теркл набивает себе цену. Сколько ты дашь, чтобы стать мужчиной? Пока Билли запинался на первом слове,
мистер Теркл помотал головой. - Не это. Не деньги. Она ведь не только бутылку с собой привезет, ваша малютка? Ты же не только на бутылку нацелился, так? - Он с ухмылкой оглядел компанию. Билли чуть не лопнул, пытаясь выговорить, что только не с кэнди, не с его девушкой! Макмерфи отвел его в сторону и сказал, чтобы он не волновался за свою девушку, девушки не убудет: когда Билли освободится, Теркл, наверно, будет такой пьяный и сонный, что не сможет и морковку положить в корыто. Девушка
опять опоздала. Все в халатах, мы сидели в дневной комнате и слушали, как Макмерфи и мистер Теркл рассказывают друг другу армейские анекдоты, по очереди затягиваясь сигаретой мистера Теркла; курили они странно - задерживали дым, покуда у них глаза на лоб не вылезали. Хардинг спросил, что это у них за сигарета, с таким аппетитным запахом, а мистер Теркл ответил задыхающимся голосом: - Сигарета как сигарета. Хи-хи. Дать затянуться? Билли все больше нервничал, боялся, что девушка не
приедет, и боялся, что приедет. Все время спрашивал, почему мы не ложимся, сидим здесь в темноте и в холоде, как собаки, ждем объедков со стола, а мы ему только улыбались. Ложиться никто не хотел, и холодно вовсе не было - наоборот, было спокойно и приятно сидеть в полутьме и слушать, как Макмерфи с мистером Терклом травят байки. Никто как будто не хотел спать и даже не волновался, что идет третий час ночи, а девушки все нет. Теркл сказал, что в отделении темно, она не видит, куда идти и, наверно, поэтому опаздывает;
Макмерфи сказал, что в этом все и дело, и оба стали бегать по коридорам и зажигать все лампы подряд, хотели даже включить большие будильные лампы в спальне, но Хардинг сказал им, что тогда мы поднимем из постели остальных людей и надо будет со всеми делиться. Они согласились и вместо этого зажгли весь свет в кабинете доктора. В отделении стало светло, как днем, и тут же в окно постучали. Макмерфи подбежал к окну и прижался к нему носом, заслонив ладонями глаза от света. Потом с улыбкой повернулся к
нам. - Пришла и ночь красотой осветила, - сказал он. Потом взял Билли за руку и подтащил к окну. - Отопри ей, Теркл. Спусти на нее этого бешенного жеребца. - Подожди, М-м-Макмерфи, послушай. - Билли упирался, как мул. - Билли, мальчик, брось свои "Ма-ма-мерфи". Поздно отступать. Прорвешься. Слушай, спорим на пять долларов, что ты ее укатаешь, - идет? Отпирай окно, Теркл. В темноте стояли две девушки - кэнди и та, которая не приехала на рыбалку. - Сила! - Сказал Теркл,
помогая им влезть. - На всех хватит. Мы бросились на помощь: чтобы перелезть через подоконник, им пришлось задрать узкие юбки до самых бедер. Кэнди сказала: - Макмерфи, черт такой! - И так принялась его обнимать, что чуть не разбила обе бутылки, которые держала за горлышки. Ее порядком качало, и волосы, собранные на макушке, все время распадались. На рыбалке они у нее были закручены на затылке, и это ей больше шло. Она показала бутылкой на вторую девушку, как раз влезавшую
в окно. - И Сэнди со мной. Взяла и бросила своего маньяка из Бивертона - вот ненормальная, а? Девушка влезла в окно и поцеловала Макмерфи. - Привет, мак. Извини, что в прошлый раз не приехала. Но с этим - все. Сколько можно терпеть его шутки - то белые мыши в наволочке, то черви в банке с кремом, то лягушка в лифчике. - Она мотнула головой и покачала перед собой ладонью в воздухе, словно стирала воспоминания о бывшем муже, любителе живности. - Господи, что за маньяк. Обе
были в юбках, свитерах и нейлоновых чулках, без туфель, обе разрумянились и обе хихикали. - Приходилось спрашивать дорогу, - объяснила кэнди, - в каждом баре. Сэнди озиралась, широко раскрыв глаза. - Ой, кэнди, куда мы попали? Это правда? Неужели мы в больнице? Дела! Она была крупнее кэнди, лет на пять старше и соорудила из своих каштановых волос модный узел на затылке, но волосы не держались, падали прядями вдоль упитанных сливочных щек, и похожа она была на скотницу, которая
хочет сойти за светскую даму. Плечи, грудь и бедра у нее были слишком широкие, а улыбка слишком открытая и простоватая, чтобы назвать ее красавицей, но она была миловидной, она была здоровой, и на одном пальце у нее висела четырехлитровая бутыль красного вина, качалась возле ноги, как сумка. - Кэнди, кэнди, почему, почему, почему с нами случаются такие дикие истории? - Она еще раз повернулась кругом и замерла, расставив босые ноги и хихикая. - Эти истории не случаются, - торжественно сказал
ей Хардинг. - Такими историями ты грезишь по ночам, когда лежишь без сна, а потом боишься рассказать их своему психиатру. Вас тут на самом деле нет. Вина этого нет, н_и_ч_е_г_о этого не существует. А теперь пойдем отсюда. - Здравствуй, Билли, - сказала кэнди. - Вот так штучка, - сказал Теркл. Кэнди неловко протянула Билли одну бутылку. - Я привезла тебе гостинец. - Это не истории, а грезы специально для психотерапевта! - Сказал Хардинг. - Мама! - Сказала девушка
Сэнди. - Вот так влипли! - Тссс, - сказал Сканлон и оглядел их, насупясь. - Не кричите так, разбудите остальных паразитов. - Ну и что, жадина? - Сэнди хихикнула и опять начала озираться... - Боишься, что на всех мало будет? - Сэнди, так и знал, что привезешь этот дешевый портвейн. - Ух ты! - Она перестала поворачиваться и смотрела на меня. - Кэнди, а этот каков! Прямо людоед! Мистер Теркл сказал: - Сила! - И запер сетку. А Сэнди еще раз сказала: -
Ух ты! Мы все сбились в кучку посреди дневной комнаты, смущенно топтались друг возле друга, говорили какую-то ерунду - не знали, что делать дальше, никогда в таком положении не были, и эта смущенная, взволнованная, суматошная болтовня, и смех, и топтание продолжались бы неизвестно сколько, но тут во входной двери звучно щелкнул замок, и все вздрогнули, словно сработала электрическая сигнализация. - Господи боже мой, - сказал мистер Теркл и хлопнул себя по лысой макушке, - это дежурная, вышибут
меня под черный зад коленкой. Мы убежали в уборную, выключили свет и замерли в темноте, слушая дыхание друг друга. Потом услышали, что дежурная бродит по отделению и громким тревожным шепотом зовет мистера Теркла. Она боялась повысить голос, но в нем слышался испуг: - Мистер Теркл? Мистер Теркл? - Куда он, к черту делся? - Шепнул Макмерфи. - Почему не отвечает? - Не волнуйся, - ответил Сканлон. - В сортир она не заглянет. - Но почему не отвечает? Задвинулся, что
ли? - О чем ты говоришь? Задвинулся с такого маленького косячка? - Голос мистера Теркла раздавался где-то рядом, в темной уборной. - Теркл, а ты-то что тут делаешь? - Макмерфи старался говорить строго, а сам с трудом сдерживал смех. - Иди узнай, чего ей надо. Что она подумает, если не найдет тебя? - Конец нам, - сказал Хардинг и сел. - Аллах, будь милостив. Теркл открыл дверь, выскользнул наружу и встретил дежурную в коридоре. Она хотела выяснить, почему везде горит свет,
для какой цели включены все лампы в отделении. Теркл сказал, что не все включены, что в спальне не горят и в уборной тоже. Она сказала, что это не оправдание для иллюминации в остальных местах - по какой причине ее устроили? Теркл не мог придумать ответ, и в наступившем молчании я услышал, как рядом со мной в темноте передают из рук в руки бутылку. А там, в коридоре, она повторила вопрос, и Теркл сказал, что он, ну, убирался, наводил порядок. Тогда она поинтересовалась, почему именно в уборной темно, хотя как
раз там ему положено убирать по штату. Мы ждали, что он ответит, а бутылка опять пошла по рукам. Дошла до меня, и я выпил. У меня была сильная потребность. Даже отсюда было слышно, как Теркл глотает слюну в коридоре, мекает, бекает и не может придумать ответ. - Совсем вырубился, - прошипел Макмерфи. - Кто-то должен выйти помочь. Рядом со мной спустили воду, открылась дверь, и коридорный свет упал на Хардинга - он выходил, подтягивая брюки. При виде его дежурная ахнула, а он попросил извинения
- не видел ее, очень темно. - Не темно. - Нет, в уборной. Я всегда выключаю свет - для перистальтики. Понимаете ли, зеркала: когда горит свет, кажется, что зеркала заседают надо мной, как судьи, определяют наказание, если у меня не получится. - Но санитар Теркл сказал, что убирался там... - И отлично справился с работой, осмелюсь заметить, - учитывая сложности, обусловленные темнотой. Не угодно ли взглянуть? Хардинг приоткрыл дверь, и полоска света легла на кафельный
пол. Я увидел, как попятилась дежурная, говоря, что не может принять его предложение, ей надо продолжать обход. Я услышал, как отперлась входная дверь в начале коридора и дежурная вышла. Хардинг крикнул вдогонку, чтобы не забывала нас надолго, и тут все вывалились в коридор поздравлять его, жать ему руку и хлопать по спине. Мы стояли в коридоре, и вино опять пошло по рукам. Сефелт сказал, что принял бы водки, если бы было чем ее разбавить. Он спросил мистера Теркла, нет ли чего-нибудь такого в отделении,
а Теркл сказал, ничего, кроме воды. Фредриксон спросил: а что, если микстурой от кашля? - Мне иногда давали из двухлитровой банки в аптечной комнате. На вкус ничего. Теркл, у тебя есть ключ от комнаты? Теркл сказал, что ночью ключ от аптеки только у дежурной, но Макмерфи уговорил его позволить нам поковыряться в замке. Теркл ухмыльнулся и сонно кивнул. Пока они с Макмерфи ковырялись скрепками в замке, остальные вместе с девушками побежали на пост и стали открывать папки и читать записи. -
Смотрите, - сказал Сканлон, размахивая папкой. - Все как есть. Тут даже мой табель за первый класс. О-о, паршивые отметки, просто паршивые. Билли читал с девушкой свою историю болезни. Она отступила на шаг и оглядела его. - Столько всего, Билли? Шизо такой и психо сякой? Не подумаешь, что у тебя столько всякого разного. Другая девушка открыла нижний ящик и подозрительно спрашивала, зачем сестрам столько грелок, прямо тысяча, а Хардинг сидел за столом старшей сестры и наблюдал за нами,
качая головой. Макмерфи с Терклом открыли дверь аптеки и вытащили из холодильника бутыль густой вишневой жидкости. Макмерфи посмотрел ее на просвет и вслух прочел этикетку: - Ароматическая эссенция, пищевая краска, лимонная кислота. Инертных веществ - это, наверно, вода - семьдесят процентов, алкоголя двадцать процентов - прекрасно! Кодеина десять процентов. Осторожно, наркотик может вызвать привыкание. - Он отвинтил пробку, попробовал жидкость на вкус, закрыл глаза. Потом провел языком под
губами, еще раз глотнул и снова прочел этикетку. - Так, - сказал он и щелкнул зубами, как будто их только что наточили, - если добавить немного в водку, будет то, что надо. Теркл, браток, как у нас со льдом? Смешали в бумажных медицинских стаканчиках с водкой и портвейном, и получился сироп, по вкусу похожий на детский напиток, а крепостью на кактусовую водку, которую мы покупали в Даллзе, - прохладный и мягкий, пока глотаешь, обжигающий и свирепый в животе. Мы выключили свет в дневной комнате и сели
пить. Первые два стаканчика приняли как лекарство, в серьезном молчании, оглядывая друг друга - не умрет ли кто. Макмерфи и Теркл переключались с вина на сигареты Теркла и обратно на вино и вскоре опять начали хихикать - когда заговорили о том, что было бы, если бы маленькая сестра с родимым пятном не сменилась в двенадцать часов, а осталась бы с нами. - Я бы испугался, - сказал Теркл, - что она отхлещет меня своим большим крестом на цепочке. В такой переплет попасть, а? - А я бы испугался,
- сказал Макмерфи, - что когда я к ней подкачусь, она зайдет с тыла и вставит мне термометр! Тут все захохотали. Хардинг перестал смеяться и подхватил разговор. - Или еще хуже, - сказал он. - Ляжет в постель и с ужасно сосредоточенным видом скажет тебе... Ой, не могу!.. Скажет, какой у тебя пульс! - Уй, хватит... Уй, не могу... - Или еще хуже, ляжет и вычислит тебе и пульс и температуру сразу - без инструментов! - Ой, перестаньте, гады... Мы катались по
кушеткам и креслам, задыхались от смеха и плакали. Девушки до того ослабели, что только со второй или третьей попытки могли подняться на ноги. - Мне надо... Подинькать, - сказала большая, захихикала и пошла к уборной, но ошиблась дверью и ввалилась в спальню. Мы все затихли, прижали пальцы к губам, а потом оттуда донесся ее визг и старый полковник Маттерсон заорал: - Подушка - это... Лошадь! - И выкатил за ней из спальни на инвалидном кресле. Сефелт откатил полковника обратно
в спальню и лично отвел девушку в уборную - сказал ей, что вообще-то уборная только для мужчин, но он встанет в дверях и будет охранять ее покой, отразит любое вторжение, черт возьми. Она чинно поблагодарила его, пожала ему руку, потом они отдали друг другу честь, но только она вошла, снова выехал полковник на своей колеснице, и Сефелту пришлось туго. Когда девушка появилась в дверях, он ногой отражал колесные атаки, а мы стояли вокруг поля боя и подбадривали то одного, то другого. Девушка помогла Сефелту уложить
полковника в постель, а потом они отправились в коридор танцевать вальс под музыку, которой никто не слышал. Хардинг пил, смотрел и качал головой. - Этого не может быть. Это совместное произведение Кафки, Марка Ттвена и Мартини. Макмерфи с Терклом забеспокоились, что света все-таки слишком много, и принялись выключать все лампы в коридоре, даже маленькие ночные светильники на уровне колен; в отделении сделалась кромешная тьма. Теркл достал фонари, мы стали играть в салки на запасных
инвалидных креслах и очень веселились, пока не услышали припадочный крик Сефелта - он лежал и дергался рядом с большой девушкой, Сэнди. Девушка сидела на полу, отряхивала юбку и смотрела на Сефелта. - Такого со мной никогда еще не было, - сказала она с благоговейным страхом. Фредриксон стал рядом с другом на колени, засунул ему кошелек между зубов, чтобы он не прикусил язык, и застегнул на нем пуговицы. - Как ты, Сеф? Ничего, Сеф? Сефелт глаз не открыл, но поднял слабую руку
и вынул изо рта кошелек. Он улыбнулся мокрыми губами. - Ничего, - сказал он. - Дайте мне лекарство и пустите к ней. - Сеф, тебе правда нужно лекарство? - Лекарство. - Лекарство, - бросил через плечо Фредриксон, не поднимаясь с колен. - Лекарство, - повторил Хардинг и, шатаясь, пошел с фонариком к аптеке. Сэнди смотрела ему вслед остановившимися глазами. Она сидела рядом с Сефелтом и растерянно гладила его по голове. - Пожалуй, и мне что-нибудь захвати,
- пьяным голосом крикнула она Хардингу. - Даже ничего похожего со мной в жизни не было. В коридоре раздался звон стекла, и Хардинг вернулся с двумя горстями таблеток; он посыпал ими Сефелта и девушку, словно крошил в кулаке первый ком земли над могилой. - Всемилостивый боже, - Хардинг поднял глаза к потолку, - прими двух бедных грешников в свои объятия. И оставь в двери щелку для нас, остальных, потому что ты наблюдаешь конец, абсолютный, непоправимый, фантастический конец. Теперь я понял,
что происходит. Это наш последний взбрык. Отныне мы обречены. Должны собрать в потный кулак все мужество, чтобы встретить грядущую гибель. Нас всех до единого расстреляют на рассвете. По сто кубиков каждому. Мисс Гнусен поставит нас к стенке и мы заглянем в черное дуло ружья, заряженного торазинами! Милтаунами! Либриумами! Стелазинами! Взмахнет саблей и - б_а_б_а_х! Транквилизирует нас до полного небытия. Он привалился к стене и сполз на пол, и таблетки запрыгали из его рук во все стороны, как красные,
зеленые и желтые блохи. - Аминь, - сказал он и закрыл глаза. Девушка, сидя на полу, разгладила юбку на длинных рабочих ногах, посмотрела на Сефелта, который все еще скалился и подергивался рядом с ней под лучами фонариков, и сказала: - Ничего даже наполовину похожего со мной в жизни не было.
